О воображении

Думай, думай, голова, – память трещину дала!

(Иносказание)

Да, воображение! Уж чего-чего, а его-то у меня навалом. Когда мне было девятнадцать лет, я снимал квартиру в Тушино. Квартира – двухкомнатная, но вторая комната была заперта, и пользоваться ею я не мог. Туда раз в месяц тайком под покровом темноты на часок приходила пожилая пара: мужик лет под сорок и женщина лет тридцати пяти. Они мгновенно выпивали бутылку сухого вина и после этого аж минут десять возились в кровати, по привычке изменяя своим законным супругам. Как я уже говорил, они бывали раз, редко два раза в месяц, а платили хозяйке как за постоянное проживание, так что на эту вторую комнату я, бедный, мог только облизываться. У меня тогда был довольно скудный жизненный выбор: хорошо подготовиться и поступить в институт или плохо подготовиться и вступить в Советскую армию и Военно-морской флот. Я на всякий случай готовился к обоим вариантам. Скажу заранее: подучить материал в институт я так и не смог по обстоятельствам, ради которых все это и рассказываю.

Дом был блочный, стены тонкие – каждое громкое слово из соседней квартиры отлично слышно, особенно если к стене стакан приставить, а к стакану ухо приложить. И вот однажды, через несколько минут после ухода пожилых любовников, посещение которых настроило меня на лирический и немного грустный лад, в тот момент, когда я собирался приступить к занятиям, меня прервали неясные звуки из соседней квартиры, в характере которых было трудно ошибиться. Оттуда слышались монотонные вздохи, сладострастные стоны – в общем, все то, что сопровождает занятие любовью двух не совсем равнодушных к сексу и друг к другу людей. Звуки повторялись по несколько раз на дню, ночью, утром, что постепенно стало вызывать у меня даже некоторое уважение. Совершенно понятно, что основную часть своего времени я проводил, прилипнув к этой стене, а, применяя стакан, получал возможность слышать отдельные фразы, говоримые молодым мужским голосом. Темы разговоров были чисто бытовые и на фоне относительно сладострастных женских стонов попахивали таким ужасающим развратом, что прямо кайф.

Я на период подготовки к экзаменам сознательно перешел на аскетический образ жизни, дав на время отставку всем своим подружкам, рассчитывая уже после поступления на радостях оторваться по-взрослому. Одним словом, на это время я мечтал воздвигнуть между собой и любыми физическими соблазнами непреодолимый барьер. Но запретить себе думать об этом, тем более с таким звуковым сопровождением, как от этих соседей, я при всем своем желании не мог. Еще через несколько дней родителей, занимающихся своим извращенным этим, стал порой перебивать детский голос – это было уже ВОЩЕ!

Со своего совмещенного с ними балкона через корявую шиферную перегородку я мог видеть их балконное окно с полуотдернутой шторой и край всегда незаправленной тахты. А однажды утром застал на балконе всю семью: тридцатилетнего высокого мужчину, его полненькую симпатичную развратную жену и трехгодовалого аморального сынишку. Таким макаром, к слуховым образам добавились еще и визуальные, и я смог себе представить уже не просто каких-то умозрительных людей, а вполне конкретную похотливую троицу. Мне стало уже совсем не до занятий. Богатое мое воображение рисовало глубоко порочных родителей, размахивающих во время дикого соития наручниками и плетками и одетых в черную кожу, намордники, цепи, шипы, а еще мне представлялся рано развращенный ребенок, грубо лишенный детства и преступно вовлеченный этими жуткими монстрами в их сексуальные игры.

Как-то в воскресенье утром, измученный бессонной ночью, – соседи, кажется, не спали вообще, я, услышав в очередной раз стоны этой полненькой сексуальной маньячки, не вытерпел и вышел на балкон, надеясь хоть что-нибудь увидеть через полузадернутую штору. Чисто машинально посмотрел вниз, отреагировав на громко хлопнувшую дверь подъезда, и увидел эту счастливую семью, державшуюся за руки и направлявшуюся куда-то в сторону зоопарка. Я задрал голову: в небольшом слуховом окошке, находящемся прямо надо мной, уютно и прочно угнездился толстый и наглый голубь, который, глядя мне в глаза и влегкую треща крыльями, продолжал делать то, чем он и занимался последние три месяца – сладострастно ворковать и кряхтеть.

Когда меня спрашивают, что помешало мне поступить в институт ДО армии, я отвечаю, что голубь и воображение.

Я знаю и другие случаи, когда воображение людей бог знает до чего доводило. Приятель рассказывал, что в соседнем подъезде на втором этаже проживала подруга его мамаши с мужем, добром и попугаем. Попугая этого они из Вьетнама привезли – хотя и не попугай он был в чистом виде, а дойна – птичка такая серьезная, вьетнамская. Но все равно крупный и говорливый, как свинья, а уж звали его с самым настоящим попугайским пафосом – Жако. Попугай не чужд был разных обычных жакообразных штук: висел в большой клетке на одной ноге вниз головой, все время прихорашивался и говорил с легким вьетнамским акцентом: «Жако! Хорошая птичка! Почеши головочку!» – и протягивал свою репку всем для почесания. Часов в семь вечера смышленые его глазки начинали закатываться, и он бормотал, затухая: «СПАТЬ, СПАТЬ, СПАТЬ, спать…»

Его клетку накрывали темной тряпкой, и ему, наверное, начинало казаться, что на землю пала самая настоящая сайгонская красавица-ночь. И он спал. Когда приходили гости, клетку, закрытую тряпкой, относили в просторный и темный туалет, где подвыпившего, только что справившего нужду гостя полусонный Жако из-под этой тряпки запросто мог огорошить вопросом: «Вы не подскажете, который час?» Гости пугались, обрывали пуговицы и молнии на своих ширинках, а некоторые особо набравшиеся не моргнув глазом отвечали: «Десять тридцать пять!»

Однажды летом хозяйка вынесла клетку на балкон, а сама принялась за уборку в комнатах. Попугай, с чей-то легкой руки недавно выучивший «Чижика-пыжика», завелся не на шутку и без конца фальшиво и неправильно свистел: «Фи-фю, фи-фю, фи-фю фю. Фю, фю, фю. Фи-фи…» Птица концовку, видимо, не запомнила и жутко мучила слух окружающих фальшивой, а главное – незаконченной мелодией, знакомой всем с детства.

Хозяйка, которой на ухо медведь наступил, причем скорее всего белый (говорят, они тяжелее), копошилась в комнате, когда вдруг услышала возмущенный голос с улицы: «Ну, выйди! Выйди – я хочу тебе в глаза посмотреть! Боишься, сволочь, да?!»

Она выглянула в окно: под балконом, задрав голову, стоял пожилой дядечка с палкой и медалями.

– Выйди, бесстыжая твоя рожа! Проклятый тунеядец! – почти что выл орденоносец. Поощренный попугай засвистал еще фальшивее.

Надо сказать, что время было андроповское – тогда даже в кинотеатрах днем у людей документы проверяли, дескать, почему не на работе. Заслуженный ветеран, совершающий свой обычный моцион, никак не мог себе представить, что имеет дело с какой-то там дойной. Его богатое, не тронутое маразмом воображение рисовало ему здоровенного детину в бархатном халате и феске, возлежащего, задрав ноги, на диване посреди рабочего дня и плюющего на завоевания Октября, на ветеранские увещевания и на «От каждого по способности – каждому по его труду!».

В тот же день ветеран накатал письмо «куда надо», где в самых изощренных выражениях живописал паразитическо-захребетный образ жизни неизвестного гражданина. Оттуда «где надо» сразу пришел спец. человек, быстро выяснивший, что сигнал был ложный – все работают, на том дело и закрыли. Одновременно семья вместе с Жаконей переехала на дачу, где и пробыла добрых три недели. Утомленный переживаниями ветеран, не слыша более этого мерзкого «чижика», преисполнился гордости за себя и за наши славные органы, пресекшие в корне подрывную деятельность банды тунеядцев, и переключился на отлов длинноволосых юнцов, в чем сильно преуспел.

По прошествии трех недель он, двигаясь днем по своему всегдавешнему маршруту, с налету напоролся на «Пыжика» в виртуозном исполнении истосковавшегося по родному балкону попугая. И ветерану стало плохо. Он закричал: «А-а-а-а-а!!!» Испуганная хозяйка, уже начавшая подозревать, откуда ветер дует, выскочила на балкон и подняла клетку на уровень перил – так, что ее стало видно с улицы. И тогда ветеран умер. Умер от превышения необходимого воображения. А попугай Жако доучил, наконец, последние несколько нот и мог бы спокойненько преподавать свист где-нибудь в Гнесинском музыкальном училище. По классу «Чижика-пыжика».

Да что там долго говорить! И ребенку понятно, насколько воображение определяет наше сознание и поведение сейчас и в прошлом. Николай Василич Гоголь в свое время написал одно произведение, ныне почти забытое. Там у него какой-то козел с золотой цепью на шее и в «Адидасе» заехал проездом в городок и давай пальцы гнуть и нагло себя вести. А местные товарищи вообразили его себе не то депутатом, не то вообще директором совместного предприятия и – ну ему все показывать и водить его в РОНО и в СОБЕС. «Волгу» черную предоставили и кормили за валюту. Хорошо, вовремя выяснилось, что никакой он не депутат, а настоящая штафирка, а то бы сдуру дочерей своих за него выдали и в Думу от своего округа избрали.

Ну а некоторые человеки для того, чтобы себе что-нибудь хорошее вообразить, в побуждающем инциденте нуждаются. Вон, один англичанин спать любил – просто ужас как. Да мало того, все время спал в разных местах. И однажды в саду во время сна его яблоком крепко шандарахнуло. Так он потом всю науку вверх дном перевернул.

Дмитрий Иванович, опять же Менделеев, жуткий был алиментщик. Все время о своих бабах и их детях думал и бегал от них, а потом тоже, как тот англичанин, уснул на нервной почве, и приснилась ему таблица. Только не алиментов, как все ожидали, а элементов, как никто не ожидал.

А еще были два деятеля со слишком большим воображением – Леопольд Захер-Мазох (1836–1895) и широко известный в узких кругах маркиз, сами понимаете, де кто. Естественно, Сад.

Мазоху дали однажды в венской пивной по лицу – вроде как понравилось. Он – давай еще. Сильное удовольствие получил. А бил его, наверное, этот самый де Сад, которому либидо внезапно в голову ударило. Ему тоже по кайфу это показалось, потому что у него-то вообще эрекция случилась. Каждый вечер стало это повторяться: налупит Сад Мазоха – нарадуются оба, потом ходят похваляются. Один говорит: «Я – садист!», а другой – «А я, – говорит, – мазохист!» Только никак не могли разобраться, кто есть кто. И вот как-то встретились вместе и вообще запутались. Мазох себя садистом вообразил и маркизу всю морду расколотил, а тот воображал себя, наоборот, мазохистом и тайным онанистом, но удовольствия – никакого, и сознание потерял не от оргазма, а от легкого сотрясения мозга. В результате так оба и остались неудовлетворенными. Они потом еще неоднократно дрались – так, что даже термин появился «садо-мазохизм», но все-таки это было довольно давно, и сколько ученые сексологи и юные следопыты ни бились, пытаясь разобраться, толку было мало. Это мы пока брали случаи, когда излишнее воображение подводило, а ведь многие несчастья случились из-за того, что порой некоторым настоящего воображения, наоборот, не хватало. Майкл Джексон – вот к примеру, сменил пару жен и наконец нашел себе вроде мамашу для своего будущего ребенка. Как он проблему зачатия решил – другой вопрос, но дитятко-то черное родилось. И это от белых, прошу обратить внимание, родителей. Так увидев это, Майкл, говорят, жену чуть не убил. А все потому, что не смог последствий собственного осветления правильно вообразить. Или вот – Самсон. Известнейший был герой. Им все библейское еврейство законно гордилось. Он везде ходил и всякие подвиги совершал, но воображения почти начисто был лишен, и это его потом сильно подвело. Ну, завел он себе зазнобу – Далилу, это-то понятно, и даже в какой-то степени простительно, однако если ты уж ТАК спать любишь, то хотя бы воображение-то включай! А наш Самсон все мог себе вообразить про Далилу: и то, что поведение ее вполне могло оказаться не очень тяжелым, и то, что если копнуть ее поглубже, так она на поверку могла обнаружиться не еврейкой, а вовсе даже обыкновенной филистимлянкой. Но вот вообразить, что у нее семь лет парикмахерского стажа за плечами, ему оказалось СЛАБО и не под силу. При такой благоприятной ситуации только самая законченная дура смогла бы удержаться от искушения и не схватиться за ножницы, чтобы оформить парнишке какой-никакой полубокс. Как выяснилось, Далила такой дурой не была. Видите?! До чего может довести отсутствие должного хорошего воображения. История полна примеров: сын Ивана Грозного – Ваня – был вообще большим воображулей, а тоже фишку вовремя не прорюхал – вот папа и воспользовался: треснул по башке костылем. Хорошего-то мало! Джеймс Кук недовообразил себе гастрономических тонкостей и аппетитов коренного населения – и пожалуйста, только ленивый не отпанировал бы этого Кука и не припустил бы его на медленном огне. Кстати, когда вот эта шикарная сковородная история огласку получила, практичные великобританцы в свой язык свежий глагол ввели – «cook» (кук) – «готовить». А Кай Юлий Цезарь был вообще кесарем, перешел Рубикон, потом пришел, увидел, победил и сразу выдумал крылатое выражение: «Богу – богово, а Кесарю – кесарево сечение!» Как мы видим, воображалка у него хорошо работала, но, к сожалению, до определенных пределов. Был у него друган один – Брут. Ну не то чтобы уж совсем закадычный, хотя и за кадык они порой вместях закладывали, но нормальный такой, деловой, – гетер у него было море знакомых, – за это Цезарь его на своей груди и пригрел. И вот Брут этот как-то раз после танцев взял и поставил своего кореша Цезаря на перо. А Цезарь обалдел и говорит: «Ты чего, Брут, в натуре…»

Вот такие интересные дела!