Обознатушки-перепрятушки

После ухода двух монтеров, чинивших в детском саду электричество, дети начали жутко ругаться матом. Устроили дознание. Монтеры категорически отрицали какое-либо ругание при детях.

«Я держал стремянку, на которой тов. Петров паял электропроводку, – писал один из них в объяснительной записке, – и тов. Петров ненарочно все время лил мне на голову раскаленное олово, а я говорил: «Товарищ Петров! Перестаньте, пожалуйста, лить мне на голову раскаленное олово».

(Анекдот)

Это место на Гарден-ринг называется Туф-сквер.

Когда-то очень давно посередине проезжей части были высажены деревья, образовавшие со временем тенистую аллею, где горожане, работавшие в деловом центре, любили отдыхать во время обеденного перерыва. Большинство офисов находилось не далее пяти минут ходьбы, и служащие со своими бутербродами и термосами с удовольствием устраивались на старинных чугунных скамейках в тени больших деревьев.

Политические и военные бури уже отшумели, в стране царила стабильность. Внешняя и внутренняя угрозы еще только начинали вызревать в приграничных районах и на кухнях при плотно закрытых дверях.

Тогдашний глава государства пользовался любовью и уважением народа и имел крепкий международный авторитет.

Однажды усталый президент проезжал по Гарден-ринг в лимузине с задернутыми шторками. Следуя на очередное утомительное совещание, он изредка поглядывал в щелочку на беспокойную жизнь, кипящую вокруг. Машина шла без спецсопровождения, избегая лишнего внимания. Кроме самого президента в ней находились его личный секретарь и два референта, один из которых по совместительству являлся сотрудником Министерства безопасности и отвечал за охрану.

Лимузин остановился на перекрестке. Президент рассеянно посмотрел в окно. «Вот уже и осень, еще одна моя осень, – думал он, глядя в щелочку на детскую коляску, прислоненную к сухому дереву, – что-то рано в этом году, хотя на других деревьях листья еще зеленые».

– Сухие деревья надо бы убирать, – пробормотал президент и со вздохом переключился на текущие проблемы.

Референт привычно сделал пометку в блокноте и приготовился открыть дверцу: лимузин уже подъезжал.

На следующее утро старший советник Администрации забрал в секретариате уже распечатанные распоряжения и передал их по команде. Одно из них гласило: «В целях улучшения пропускной способности одной из основных транспортных магистралей города очистить ее от посадок и тем самым расширить и благоустроить проезжую часть Гарден-ринг…»

Заканчивалась первая половина уик-энда. Большинство автомобилей покинуло нагретый июньским полуденным зноем город. Редкие прохожие спешили пересечь открытое пространство Гарден-ринг и углубиться в прохладу узких переулков.

Полицейская машина стояла прямо посередине широкого асфальтового поля, над которым плавало плоское марево. Блюститель порядка, увешанный всеми необходимыми для поддержания авторитета и удобства причиндалами, поигрывая рацией, прогуливался перед своей машиной и контролировал движение сразу в обе стороны. Ему было очень, очень скучно.

Я двигался со стороны Крим-бридж и был замечен полицейским еще издали. Я бы благополучно так и проехал мимо, но опрометчиво взглянул на маячившую фигуру, и он меня остановил.

Никогда не смотрите из машины в глаза полицейскому: у него непроизвольно сократятся мышцы рук, и он вас остановит.

Итак, он лениво козырнул и, следя за птичкой, мелькавшей в развратном голубом небе, сказал: «Пожалуйста, ваши документы, сэр…»

Так бы я начал эту главу, если бы писал ее тогда, когда и произошли описываемые в ней события и встречи. Я бы перенес действие в какую-либо безликую, но обязательно западную страну и далее уже с удовольствием очернял ее действительность и порядки. В охотку и без зазрения совести.

Разумеется, я бы так поступил только в том случае, если бы очень хотел быть изданным.

Опытный читатель, конечно же, разобрался, что пресловутая Гарден-ринг – это Садовое кольцо в Москве, вырубленное по недоразумению в тридцатые годы, что Крим-бридж – это Крымский мост, а Туф-сквер – Зубовская площадь. И конечно, ясно, что полицейский – это инспектор ГАИ, ну, а уж «я» – это я, с какой стороны не посмотри.

Сейчас, в эпоху развитой гласности и общего хамства, нет нужды маскировать наши сладкие дела под проклятый Запад, поэтому вернемся в 80-е годы на Зубовскую площадь.

…Итак, он лениво козырнул и, следя за птичкой, мелькавшей в низком сером небе, сказал: «Документы!»

Документы у меня были в порядке, машина работала как часы (я ехал из автосервиса), в кармане лежало около двадцати рублей, и самое главное, до четырех я был свободен как ветер. Правила игры были известны нам обоим, и комедия началась.

Младший лейтенант двумя пальцами, словно противную жабу, взял за уголок мои документы, понюхал и, видимо, удовлетворившись запахом (а у меня нет привычки хранить права на помойке), с ужасным подозрением воззрился на фотографию. Судя по выражению его лица, там был изображен по крайней мере семиглазый пришелец с ногой вместо носа.

– Чьи это права? – так грозно спросил инспектор, что я почувствовал, как пять рублей зашевелились в моем кармане, просясь наружу. Я согнул ногу и прижался джинсами к дверце, а левую руку, полезшую было за деньгами, остановил гигантским усилием воли, пообещав ей купить новые часы.

– До сегодняшнего дня были мои, – справившись с первым испугом, ответил я нагло.

– А где работаете, товарищ водитель? – осторожно осведомился инспектор, явно обескураженный моей независимостью.

Вот это уже загадка века. Почему одним из первых остановленному водителю задается вопрос о его месте работы? Какое это имеет отношение к допущенному нарушению (какового чаще всего и не было)?

И ведь наврать можно что угодно. Один мой знакомый говорил, что он – директор пивного бара «Жигули», и в доказательство хлопал себя по довольно толстому животу. Сотрудников ГАИ трудно заподозрить в легковерности – чего им только не приходится выслушивать, но почему-то именно в этом случае они легко «покупались», и страшно представить, какое их количество в штатском ломились вечерами без очереди в эти «Жигули» с требованием позвать директора.

Конечно, милиционеру приятнее разговаривать на своем языке с директором пивбара или заведующим складом. Из них можно спокойно душу вынуть, а вот какой-нибудь депутат или человек с предполагаемыми связями сам может нервы порядочно помотать.

Вообще, люди с короткой прической всегда внушали гаишникам настороженность: никогда не знаешь, на кого нарвешься, поэтому я отрастил себе артистический «хвост», чтоб сразу было видно, с кем имеешь дело, а с нашего брата взятки не отличаются шероховатостью.

И дело тут не совсем во внешности – в поведении тоже. Другой мой знакомый, что-нибудь нарушив, выпучивал свои и без того «базедные» глаза и застывал за рулем с «чириком» в зубах. Уже известный вам толстый «директор пивбара» иногда взъерошивал волосы и выкатывался к ногам изумленного инспектора с криком: «Ну, ебни, ебни меня своей палкой по башке!» И пока тот, пряча жезл, дохохатывал, спокойно уезжал. Но тогда на Зубовской площади мы с лейтенантом играли совсем в другие игры.

– Так где вы, говорите, работаете? – переспросил он, хотя я еще ничего не сказал.

– В «Машине времени», музыкант, – поведал я ему, опуская «звукорежиссерские» подробности, взмахнул для убедительности «хвостом» и приготовился выслушать обычные в таких случаях вопросы: «Когда новая пластинка выйдет и правда ли, что Лещенко на Ротару женился?»

Реакция была неадекватная.

– А, проклятая «Машина»! Я вашего директора поймал без прав, дык он мне через 20 минут обещал билеты на ваш концерт привезти. Третий месяц уже стою, жду!

Я-то, конечно, знал, что это запросто мог быть наш Директор, но какого черта?! Получалось один-ноль в пользу милиции.

– Это высокий такой, светленький, на «Запорожце» ездит?

– Да нет, низкий, черный, на «Мерседесе».

– Ну, что вы, – говорю, – это вас обманули.

Мы некоторое время смотрели друг на друга, раскрыв рты, потом он продолжил:

– Ладно, а почему у тебя машина такая грязная? (Уже на «ты» – вот что «хвост» делает.)

– Да где же она грязная, когда чистая. Я только что с мойки еду.

– А я говорю: грязная – вот и вот, – и он указал на два небольших пятнышка.

– Я за то, что по дороге случилось, не отвечаю, а с мойки у меня даже квитанция сохранилась, видите, сегодняшним числом помечена.

Он повертел квитанцию так и сяк, поглядел ее на просвет и, не найдя там водяных знаков, кроме нескольких капель грязной воды, в сердцах выбросил. Потом, засмеявшись от какой-то своей потаенной мысли, просиял и, чуть не пустившись в пляс, выложил, как мне показалось (о, как я плохо о нем думал), свой главный козырь:

– А огнетушитель у тебя есть?

– Есть. Вот, огнетушитель немецкий, автомобильный. Гасит все что ни попадя. Работает как зверь. Показать? – спросил я у него, направив огнетушитель чуть повыше портупеи.

– Не надо, не надо, и так верю, а вот скажи-ка мне, друг любезный, где у тебя знак аварийной остановки, а?

В это время за его спиной со страшным грохотом столкнулись два огромных «КамАЗа». Водители выскочили и, пользуясь техникой «кунг-фу», начали наносить друг другу по черепным коробкам тяжкие телесные повреждения. Приехала «Скорая», пожарные и ассенизаторы. А также проплыл океанский лайнер, прошли пионеры и пролетел космический корабль «Восток-2» с летчиком-космонавтом на борту.

Мой оппонент, естественно, на них на всех не отвлекался. Он правильно был приучен не распыляться по пустякам, а начав одно дело, довести его до конца и уж потом браться за другое. Поэтому, посмотрев знак аварийной остановки и проверив его на устойчивость в различных погодных условиях, он предложил мне продемонстрировать работу электрооборудования. Я с радостью согласился, тем более что уже была глубокая ночь. Я в обе руки моргал всеми фарами и лампочками, и моя «шестерка» была, наверное, издали похожа на новогоднюю елку, а он, как Снегурочка, бегал вокруг нее, приговаривая: «Вот, мать твою, работает, вот, мать твою!»

Не надо думать, что ГАИ существует только для того, чтобы пить кровь у несчастных водителей. Среди сотрудников попадаются милейшие люди, готовые войти в любое положение и не ранить при этом ни свою, ни чужую нежную душу.

Однажды наш барабанщик Валера Ефремов, человек серьезный и обстоятельный, попытался подъехать на своей машине к концертному залу «Россия», где мы тогда работали. Обилие «кирпичей» и других запрещающих знаков совершенно исключало возможность сделать это без нарушений. Конечно, Валера нарушил. Из-за угла вышел румяный, улыбающийся солнцу и всему белому свету милиционер и, засмеявшись, спросил: «Как настроение?»

Валерик тоже скупо улыбнулся и ответил: «Отличное!»

Милиционер засмеялся еще сильнее и поинтересовался: «Знак видели?»

Валерик, коротко хохотнув, кивнул головой. Милиционер зашелся и прокричал: «Какие будут предложения?»

Валерик захохотал в голос и показал пять рублей. Милиционер упал и, забившись в гомерическом хохоте, прохрипел: «Предложение принимается».

Тем временем мой лейтенант успел заглянуть под капот, проверить сигнал, бензин в баке, метрику, «пирке», количество пломб на зубах, разрешение на провоз бесплатного багажа и направление на курсы повышения квалификации по всем вопросам.

Я, правда, частично отбился от него тем, что потребовал предъявить документ на право вечернего и ночного ментования и сделал в нем гвоздиком просечку. Наконец он вцепился в руль и стал его крутить в разные стороны и расшатывать.

– А-а-а-а-а-о-а, – вдруг закричал младшо́й с диким торжеством, – да у тебя ЛЮФТ рулевого управления!

– Правильно, – попытался я остудить его пыл, доставая техническое описание, – вот написано: «Допускается отклонение до семи градусов». А я только что со станции – ровно семь градусов.

– Да у тебя – все одиннадцать!

– Нет, семь!

– Нет, одиннадцать!

– Нет, семь!

– Нет, одиннадцать, а ТРАНСПОРТИР у тебя есть?!

Я стал с ужасом вспоминать, что такое транспортир. Вспомнил! Это такая серенькая штучка – градусы мерить. Мы в школе ими здоровско кидались. Но он прав: с собой у меня его нет. Я поднял руки вверх и сдался на милость победителя.

– Будьте повнимательней, осуществляя движение! – злорадно крикнул он мне вслед, пряча в крагу мою «пятерку».

Ну где вы еще получите такое удовольствие за 5 рублей? Цирк отдыхает (по первому варианту).

Этот день вообще начался у меня по-уродски – со ссоры с хорошим человеком. Как началось, так дальше и покатило. Никогда не начинайте ваш день по-уродски – со ссоры с хорошим человеком.

Я с утра должен был заскочить в одно место к одному приятелю по одному делу. Только я уже собрался выходить, чтобы начать заскакивать, как он мне перезванивает:

– Ты еще не вышел? Хорошо. Тут вот какое дело… – и стал мне долго-долго и очень подробно объяснять простейшую, в сущности, ситуацию. Я забыл сказать, что приятель этот – известный неологист. У него прямо-таки природный дар к образованию новых слов – как пирожки печет: «Он повернулся и АДМИНИСТРАТИВНО ушел», «Ты в ЕТИ ДЕРБИ-то не лезь», «Она ВВЕРГНУЛА его в ПЕПЛО разврата», «Тайны туманного АЛЬБИНОСА» и т. д.

Парень он хороший и водит дружбу с самыми знаменитыми людьми – с Аллой Пугачевой, Юрием Антоновым, А. Макаревичем и со мной.

Когда я выпутался из его многочисленных междометий и шквала слов, которых нет ни в одном словаре, выяснилось, что приехал Михаил Боярский и я с вокзала должен его подхватить и доставить к тому же приятелю. – Миша тебе сейчас наберет, я твой телефон дал. Вы стрелку по дороге забейте – и ко мне. Миша на съемки приехал, это явится ТРЕУГОЛЬНЫМ камнем в его творчестве.

Я, конечно, знал Боярского по фильмам, но лично знаком не был. Поэтому с нетерпением присел у телефона и принялся ждать, предвкушая интересное знакомство.

Буквально через две минуты в трубке раздался бархатный мужской голос:

– Здравствуйте, я сейчас на Трех вокзалах. Дойду пешечком до Садового кольца. Сколько это у меня займет времени? Минут, значит, пятнадцать. Так. Вы проедете метро «Лермонтовская», и метров через тридцать у вас справа будет милицейский «стакан», но сразу за ним останавливаться нельзя, тогда вы проедете еще метров двадцать пять…

Он говорил очень напористо, с этакой «мушкетерской» энергией, сам спрашивал и сам же отвечал. Я безуспешно пытался вставить хоть слово – поприветствовать Мишу на московской земле, но инструкции продолжались:

– Сколько от вас ехать до Кольца? Минут двадцать, итого… Какая у вас машина? Мне сказали: белая. Так. Все. Вы меня будете ждать на этом месте в… в… в десять сорок семь.

Ей-богу, без всякой задней мысли я у него спросил:

– А как я вас узнаю?

Возникла тяжелая ленинградская пауза, голос сник и стал объяснять:

– Ну, я в таком черном костюме, в черной водолазке, в черной шляпе, с усами. Сверху черное кожаное пальто… да, черт возьми! Найду-ка я лучше такси. – И телефон умолк.

Я так расстроился, что решил никуда не ездить. Тупо просидел сорок минут, глядя на телефон, потом решил все-таки поехать заправиться.

Так начался этот тягучий и странный день.

У бензоколонки выстроилась длинная очередь. Она двигалась очень медленно. То тут, то там возникали скандалы: большинство желали пролезть вперед. Вокруг шуровали шустрые хлопцы, предлагающие бензин без очереди, но по невероятным ценам. Сразу за моей машиной пристроились две симпатичные девушки на аккуратной красной «пятерке». Презирая пожарные правила, своими ярко-красными ртами они беспрерывно курили длинные коричневые сигареты и нарочито громко хохотали. Судя по униформе, очень коротким черным платьям в обтяжку, их поведение можно было определить как не очень тяжелое. Девушки стреляли глазками, без крайней нужды высовывали из машины длинные ноги, но без очереди их все равно не пустили.

Где-то через час дошло дело и до меня. Я держал в правой руке шланг, по которому то жидкой струйкой, то со страшным напором подавался бензин. Лавируя между машинами, подшаркал какой-то мужик в домашних тапочках «ни шагу назад», видимо, из соседнего дома.

– Друг, порскни мне чуть-чуть – жена послала, – сказал он сиплым голосом, подавая майонезную баночку.

Я не сразу сообразил, что он имеет в виду бензин: меня сначала-то сбили с толку слово «порскни» и майонезная баночка, но все же джинсы расстегнуть я еще не успел.

Что ж, мне не жалко. Отжал рычаг, остановил струйку, перенес шланг в баночку и нажал снова.

Наверное, все насосы окрестных бензоколонок подключились в эту секунду к моему шлангу, потому что напор был такой, что меня окатило с ног до головы. Бензин попал в глаза, в рот, в нос, на одежду. Даже если бы я часа полтора нырял и плавал в чистом бензине, то не вымок бы сильнее. Единственное место, куда бензин не попал, так это в баночку.

Во рту стоял отвратительный привкус, глаза я просто не мог открыть: их жгло, как огнем. Если бы наши нефтеперерабатывающие заводы делали более чистый бензин, хотя бы как дешевый заграничный, мне бы так глаза не резало. Так что ко всем и без того болезненным и неприятным ощущениям у меня примешивалась за державу обида, поэтому я печально растопырился в полном отчаянии и со стороны, наверное, представлял из себя жалкое зрелище.

Все-таки наш народ в глубине души самый отзывчивый и сердобольный в мире. Почти никто не остался в стороне от моей беды: одни повыскакивали из машин и окружили, другие хохотали прямо из окон автомобилей – сволочи.

Только развеселые путаны из красной «пятерки» предприняли какие-то пусть хоть примитивные, но реальные действия: одна сунула мне в рот коричневую сигаретку, а другая все чиркала зажигалкой, которая почему-то не зажглась. Зажигалка была, правда, иностранная, но заправлена, видимо, советским газом, пропади оно все пропадом.

Наконец из здания заправки вышла тетка с тряпкой (на ощупь – половой) и протерла мне гляделки так, что я смог увидеть свою избавительницу. Ничего особенно хорошего она из себя не представляла.

– Да сплюнь ты его, сплюнь – чего во рту держать? – говорила тетка, угадав мое подспудное желание.

– Тьфу, тьфу, тьфу, – расплевался я с удовольствием. И пока на всех на них не наплевал, домой не отправился.

У себя в ванной я измылил семь кусков мыла и исчистил три тюбика пасты, израсходовал две зубные щетки, измочалил четыре мочалки и дотерся до татуировки, которую сделал по молодой глупости в четырехлетнем возрасте.

Одежду пришлось выбросить, правда, рубашку и куртку мне месяцев через семь вернула милиция – отняли у местных токсикоманов, которые на ножах дрались, кому первому мою рубашку на бестолковку намотать и вдыхать, вдыхать.

Короче, сам-то я более-менее отмылся, а вот в машине запах держался стойкий, тяжелый. Решил я все окна открыть да прокатиться за городом с ветерком – пусть продует.

Выехал на Волоколамское шоссе, еду, радуюсь – ветерок прохладный обдувает, солнце клонится к закату, и вообще. Просвистел мимо одного поста ГАИ, да там все заняты были: кровь у какого-то «Мерседеса» пили, потом на горизонте еще один пост показался. Тут уж я решил судьбу не испытывать, а то деньги все в «бензиновых» штанах остались, налицо только шесть рублей. Крадусь, как свинья, в правом крайнем ряду – 60 км в час, а ОН все равно выходит.

Невысокий такой лейтенант, лицо улыбчивое, на щеках ямочки, около рта родинка, в общем, по всем приметам жуткий гад, должно быть.

– Как же это вы ТАК ездите? – говорит он с таким осуждением, будто я мимо него на метле промчался.

Интересно, как это я ТАК езжу? Хотел было раздуться, как колбаса, да закричать ужасным голосом, но вспомнил Зубовскую площадь.

– Извини, командир, – говорю, – бес попутал. – И подаю ему шесть рублей.

Очень такое мое уважительное отношение лейтенанту понравилось, он к деньгам потянулся, но сразу не взял, а родинку пощупал и заблеял:

– А кем рабо…

Я говорю:

– Музыкантом, музыкантом – все в порядке.

– Ладно, будь поосторожней, а то у нас дорога контролируется радарами и скрытыми вертолетами. Следующий раз так легко не отделаешься!

Еду я и думаю: «Ага, щас – радары, скрытые вертолеты! Я гаишный вертолет только по телику и видел, а в жизни – никогда. Хотя, может, и не видел потому, что они скрытые. Во всяком случае, что-то тут не так. Первый раз такое от инспектора слышу, надо будет держать ушки на макушке или по крайней мере одно ухо, но востро».

Проезжаю еще три километра, уже почти разворачиваться собрался – опять пост. И что самое невероятное – тот же лейтенант стоит, всеми своими ямочками лыбится. Меня никто по шоссе не обгонял, объехать он не мог, неужели верхом на каком-нибудь скрытом радаре или вертолете? В общем, я в полной растерянности, можно голыми руками брать.

– Я же тебя предупреждал, а ты опять ТАК едешь! Что делать будем? – Он уже приготовил правую руку, но тут я кое-что заметил (все-таки есть во мне божья искра) и говорю:

– Что-то я вас не совсем понимаю, я же первый раз вас вижу, представьтесь-ка по форме.

И не оттого я таким смелым был, что ушлый, а потому, что без денег. А он, правда, совсем, как говорят китайцы, «лицо потерял». Топчется, бормочет:

– Как же так?! Что такое?! Машина – белая «шестерка», ты как ты…

– Это вы, наверное, моего брата останавливали, он сзади едет. Мы с ним близнецы, и машины одинаковые.

Некоторое время мы молчали, потом он хмуро изрек:

– Ну будет, хватит уже – как догадался?

Я ни слова ему не сказал, только на щеку показываю.

– Ах ты черт, черт, черт! Говорил же мне Леха: нарисуй, нарисуй…

И так он, бедный, расстроился. Так уж мне его жалко стало, принялся утешать как мог:

– Не горюй, в следующий раз обязательно выйдет, а сейчас – все одно, денег у меня нет. Обознатушки-перепрятушки.

– Ну, ты хоть кассету мне какую дай, вон у тебя музыка орет, а то Леха с меня живого не слезет.

Дал я ему кассету «Здравствуйте, дорогой Максим Владимирович…» – пусть обслушается со своим Лехой, а он еще канючит:

– Больше ничего не дашь?

– Могу дать тебе «карт бланш».

– А вот насчет бланша мы еще посмотрим.

Я потом с ними подружился – неплохие ребята оказались. Вы уже поняли, наверное? Да, братья-близнецы. И оба лейтенанты: Вовка и Лешка. Пост одного находился в 12 км от другого. И делали они так: если из Москвы кто-то ехал, то Лешка его останавливал, штрафовал за что-нибудь (обычно за превышение скорости), пугал радарами и вертолетами и серьезно предупреждал о расплате за рецидив. Далее он говорил в рацию: «Операция БРАТ», – и сообщал Вовке приметы автомобиля и краткое содержание разговора. Через 12 км Вовка чертиком выскакивал на дорогу и глушил изумленного водителя по полной программе. Денежки они делили пополам – не чужие ведь.

Если кто-то ехал наоборот в Москву, то первым его останавливал Вовка. Как видите, вариант беспроигрышный. А расколол я их из-за родинки, которой у Вовки не было.

Обратно я поехал другой дорогой и подъезжал к Москве уже ночью. На въезде меня опять остановили – нет, не «мой» сегодня был день. Инспектор посветил фонариком мне в лицо и спросил:

– Сколько сегодня выпили?

Я возмутился:

– Да не пил я!

– А дыхнуть можете?

– Могу, – и я дунул на него, как Голова из «Руслана и Людмилы».

– Вот сволочи, – восхитился гаишник, – бензин начали жрать!

РАЗГОВОР С ГАИШНИКОМ

 

Прости меня за рядность, командир,

Я ехал, ни о чем плохом не думал,

Как ладно на тебе сидит мундир,

Примерно как на мне кроссовки «Пума».

 

 

Зачем писать собрался протокол,

Не стою я такого наказанья.

И спрячь назад свой страшный дырокол —

Не доводи клиента до отчаянья.

 

 

Товарищ главный милиционер!

У вас, конечно, дома плачут детки.

И старший уж, наверно, пионер,

Хорошие несет отцу отметки.

 

 

А бабе нужно новое пальто,

И младшенькому что-нибудь от сыпи,

И дочери к зиме справлять МЕНТО,

И самому в ГАИ с друзьями выпить.

 

 

Мы с вами оба люди, командир,

Прими пятьсот в знак нашей вечной дружбы.

Пусть между нами воцарится мир,

В восторге я от вашей трудной службы.

 

 

Ну, что же это?! Как же это так?!

Ведь я во многом с вами солидарен,

Не нужно номерной снимать мне знак,

Тем паче что он намертво приварен.

 

 

Зачем смотреть доверенность мою,

Конечно, у меня она в порядке,

Давайте я вам что-нибудь спою

Или вокруг поста пройдусь в присядке.

Да я на вас нажалуюсь, сержант,

Тебя со службы выгонят с позором,

Я никакой тебе не спекулянт,

Я – честный труженик, работаю лифтером.

 

 

И перестань совать мне трубку в рот,

И так признаюсь, что сегодня пьяный,

Я б в жисть не сделал этот поворот

К посту, где есть такой работник рьяный.

 

 

Оставь в покое ты багажник мой,

Что тут сказать, открыл его ты ловко,

Сейчас он, к сожаленью, не пустой,

Ну что ты, что ты роешься в коробках?!

 

 

Но-но – пожалуйста, без рук!

Чего вообще ко мне ты привязался?

Зачем кассет так много? Триста штук?

Подкладывать под шкаф, чтоб не шатался.

 

 

А джинсов разве много – сорок пар?

Себе с большим трудом достал на вырост,

Тут носа не подточит и комар,

Ну, я уже погнал? Договорились?

 

 

Короче, вот часы – себе купил,

А ты все до сих пор с пустой рукою,

Умерь теперь по-быстренькому пыл,

И разойдемся тихо мы с тобою.

 

 

* * *

Не раз судьба еще сводила нас,

Но я теперь уже в своей тарелке:

Привет, мужик, который нынче час?

Ну, будь, а то на Ленинском две стрелки.