Исаак Ньютон не присутствовал на казни Уильяма Чалонера — нет ни одного намека на то, что он хотя бы намеревался сделать это. Ему нужно было преследовать других фальшивомонетчиков, и он продолжал трудиться в узких комнатах Тауэра.

Очевидно тем не менее, что после казни Чалонера преступный Лондон стал занимать его меньше. Проведя более двухсот допросов в течение напряженных месяцев этого расследования, за следующие полтора года Ньютон допросил по различным делам только шестьдесят человек. Возможно, он просто почивал на лаврах, которые принесла ему Большая перечеканка. С чисто производственной точки зрения валюта Англии стала тверже, чем когда-либо. Согласно кассиру Монетного двора Хоптону Хейнсу, благодаря "заботе этого джентльмена монета была доведена до необыкновенной точности … которая не была известна ни в одно царствование".

В конце 1699 года Ньютон получил награду за свои труды. Томас Нил, на редкость бесполезный мастер Монетного двора, впервые в жизни сделал что-то вовремя и в декабре скончался. Во времена, когда ключевую роль в английской политике играли протекции и взаимные обязательства, должность мастера была весьма прибыльной. Кроме жалования в пятьсот фунтов в год мастер получал плату за каждый фунт металла, обработанного в Монетном дворе. Большая перечеканка обеспечила Томасу Нилу дополнительные двадцать две тысячи фунтов дохода, притом что всю работу сделал Ньютон. Хотя Ньютон не пользовался особым политическим покровительством, он стал единственным смотрителем в истории, который с этой должности сразу переместился на пост мастера, — несомненно, благодаря его роли в спасении монетной системы Англии. Он занял новую должность в свой пятьдесят седьмой день рождения, на Рождество 1699 года.

На этом он нажил себе состояние. Работа на Монетном дворе шла бойко и время от времени приносила очень неплохую прибыль. В первый год Ньютон получил 3500 фунтов — достаточно, чтобы убедить его наконец бросить профессуру в Кембридже, где он давно не появлялся, с несерьезной стипендией в сто фунтов. Бывали времена и похуже, но, согласно подсчетам Ричарда Уэстфола, Ньютон в среднем получал около 1650 фунтов в год в течение двадцати семи лет на посту мастера. Никогда не знавший настоящей бедности, он был на верном пути к тому, чтобы стать поистине богатым.

В новом столетии Ньютон вновь обратился к некоторым вопросам естественной философии, занимавшим его в юности. В конце 1703 года он стал президентом Королевского общества после еще одной смерти — его старого антагониста Роберта Гука и всего через пару месяцев преподнес Обществу рукопись второй из двух его великих книг, "Оптики".

"Оптика" сообщала о результатах исследований света и цвета, к которым Ньютон впервые привлек внимание Королевского общества в начале 1670-х. Книга стала первой полной декларацией убеждений Ньютона на примере всех его исследований. Он приводил доводы в пользу интеллектуального смирения; в черновике введения он признал, что "объяснить всю природуприрода является весьма постоянной — слишком трудная задача для любого человека или даже для любой эпохи. Намного лучше сделать немногое, но с уверенностью и оставить прочее для других, которые придут потом, чем объяснить все вещи при помощи догадок, не удостоверившись ни в чем". Но он по-прежнему был убежден в единстве естественных явлений, рассматривая с этой точки зрения понятие сил, воздействующих на тела на расстоянии: "Известно, что тела воздействуют друг на друга силой тяготения, магнетизма и электричества; и эти случаи показывают характер и путь природы", поскольку, как он сформулировал в одном из самых известных своих высказываний, "природа является весьма постоянной и сообразной самой себе". Следовательно, в природе со временем будут найдены и другие подобные скрытые силы.

Возможно, самым значительным было то, что Ньютон позволил себе объявить публично частный вывод, который сделал уже давно. Он признал, что механистические идеи тяготеют к тому, чтобы устранить потребность в Боге: "Современные философы изгнали рассмотрение такой причины из естественной философии, — писал он, — выдумывая гипотезы для того, чтобы объяснить все вещи механически, а прочие причины отнести к метафизике". Но Ньютон считал это методической ошибкой и объявлял, что сам он стремится выводить "причины из явлений, пока не будет найдена самая первая причина". Он полагал, что следовало не просто "раскрыть механизм мира", но узнать, "почему получилось так, что природа ничего не делает напрасно, и откуда возникает весь порядок и красота, которую мы видим в мире".

Ньютон знал ответ. "Не является ли это бесконечное пространство чувствилищем существа, бестелесного, живого  и мыслящего, которое видит вещи непосредственно и полностью воспринимает и постигает их в непосредственном присутствии перед собой?" За тридцать пять лет до этого Ньютон едва не покинул Кембридж, потому что не мог дать клятву положениям англиканской церкви. Теперь он отвечал на них собственным кредо, которое мог подтвердить безоговорочно.

Однако, несмотря на величие видения, отраженного в "Оптике", наука в этой книге была стара. Самые новые эксперименты, о которых шла речь, были двадцатилетней давности, а большинство — еще на десять лет старше. К началу 1700-х годов, а возможно, и десятилетием ранее Ньютон отошел от натурфилософии. В оставшиеся ему годы он сосредоточился на историческом и религиозном подходах к более полному познанию Бога. Он размышлял об истинной природе тела Христова и о жизни посланников Бога на Земле после Апокалипсиса (к которым причислял и себя); с помощью Библии пытался вычислить конец света — он полагал, что второе пришествие произойдет не раньше 2060 года. Посмертно эти труды частично были изданы, но при его жизни о них никто не знал. Хотя Ньютон был убежден, что его физика, математика и исторические исследования стремятся к одной окончательной истине, он считал свои заключения "слишком твердой пищей для людей" и потому, как и прежде, хранил самые смелые мысли при себе.

Несмотря на это, Ньютон продолжал играть важную общественную роль. Монетный двор все еще отнимал невероятно много времени и сил, особенно когда стала ясна судьба Большой перечеканки. Как и предсказывал Ньютон, перечеканка была успешной промышленной операцией, но провалилась как валютная политика. У решения перечеканить монеты без девальвации был предсказуемый результат: серебро продолжало течь через Ла-Манш, и на континенте на него покупали золото по ценам более низким, чем предлагаемый обменный курс серебряного шиллинга к золотой гинее. К 1715 году большая часть новых серебряных денег, отчеканенных до 1699 года, исчезла. В ответ, более или менее случайно, британская валюта перешла с серебряного на новый золотой стандарт.

Ньютон, сначала по необходимости, а затем и по собственной воле, с интересом наблюдал за этим переходом. При этом он использовал те же глобальные информационные сети, которые помогли ему выстроить доказательную базу в "Началах". Но на сей раз вместо данных о приливах и наблюдений за кометами и движением маятников в различных точках планеты он исследовал процесс, который он вскоре определил как международную торговлю золотом. К 1717 году он был готов подвести подробный итог своих наблюдений. Золото в Китае и Индии было гораздо дешевле, чем в Европе, сообщал Ньютон в казначейство. Этот дисбаланс приводил к вымыванию серебра, большую часть которого добывали в Новом Свете, не только из Англии, но и со всего Европейского континента. Это было своего рода действием на расстоянии: далекое, почти неразличимое притяжение азиатских золотых рынков перемещало европейское серебро по предсказуемой траектории, которую можно было объяснить с помощью тех же мыслительных навыков, что тридцатью годами ранее привели к созданию революционного учения о силе тяготения.

В то же время Ньютон хорошо чувствовал ограниченность представления о металлических деньгах как единственно возможных или "правильных". Он считал, что бумажные банкноты, при помощи которых правительство занимает под процент, могут восстановить дефицит металлической денежной массы. По сути, он защищал политику инфляции и утверждал, что разнообразные эксперименты с займами предыдущего десятилетия — солодовые лотерейные билеты, банкноты Государственного банка Англии, билли казначейства и остальные — были практичным и благоразумным ответом на нехватку твердых денег. Его слова звучат на удивление современно: "Если процент еще недостаточно низок, чтобы способствовать торговле и устройству бедных на работу … единственный верный способ понизить его — это выпускать еще большее количество бумажных кредитов до тех пор, пока благодаря торговле и предпринимательству мы не получим больше денег". Есть и более радикальная формулировка: "Мы по собственному разумению устанавливаем ценность [металлических] денег … Мы ценим их, потому что можем купить [на них — прим. ред.] всевозможные товары, и то же самое разумение устанавливает подобную ценность для бумажных денег".

В этом Ньютон придерживался взглядов меньшинства; даже его давний союзник в отношении валюты Лаундес не согласился с такой идеей о роли кредита в валютной политике. Тем не менее Ньютон был прав, и его представления очень близки к современной концепции денег. Но новая функция денег с трудом поддавалась пониманию — даже его собственных аналитических способностей оказалось недостаточно. В последнее десятилетие своей жизни Ньютон на собственном опыте узнал, как легко поддаться обещаниям, написанным на нарядных бумажках.

Поначалу это казалось отличной идеей. В 1711 году английские спекулянты создали Компанию Южных морей, чтобы воспользоваться возможностями, открывшимися благодаря войне за испанское наследство. Они намеревались эксплуатировать предоставленную правительством монополию на торговлю с латиноамериканскими колониями Испании, в то время как Испания не могла обеспечить там собственный контроль. В качестве платы за монополию Компания Южных морей согласилась взять на себя часть британского официального долга — клубок обязательств, облигаций и лотерей, выпущенных, чтобы заплатить за войны нации. Компания рекапитализировала долг, одолжив 2,5 миллиона правительству, а затем конвертировала старые обязательства, переданные государством, в акции новой компании.

Обещанной торговли не произошло, и компания начала действовать почти исключительно как своего рода банк, притом с новаторским подходом. В 1719 году Парламент принял законопроект, разрешающий Компании Южных морей купить еще больше правительственных обязательств, и снова целый ряд государственных долгов был преобразован в единственную, простую в обращении форму — акцию в компании, которая могла быть куплена и продана на рынке, возникшем в Обменном переулке Лондона.

Создание постоянного, легко передаваемого долга оказалось очень ценным инструментом — некоторые историки считают, что именно он помог Британской империи достичь мирового господства за следующие полтора столетия. Но эта финансовая революция не обходилась без неудач, одной из которых стало знаменитое фиаско "пузыря Южных морей".

"Пузырь" начал раздуваться благодаря игре столь же старой, как сами рынки: в январе 1720 года посвященные лица пустили слух о том, что Компания Южных морей вот-вот начнет настоящую торговлю. Обменный переулок залихорадило. В течение месяца акции Южных морей возросли со ста двадцати восьми до ста семидесяти пяти фунтов за штуку, а к концу марта, после объявления о новой сделке компании по покупке очередной порции государственного долга, цена подскочила до трехсот тридцати фунтов.

Это было только начало. Запах шальных денег подстегивал спекулятивный бум. К маю цена акций Южных морей превысила пятьсот пятьдесят фунтов, а лишь месяц спустя акции компании достигли максимума в тысячу пятьдесят фунтов благодаря объявлению о дивидендах в десять процентов, которые обещали выплатить в середине лета.

Все развалилось очень быстро. Что бы ни было в начале, в конечном итоге Компания Южных морей превратилась в финансовую пирамиду, в классическое надувательство, когда деньги от новых инвесторов идут на то, чтобы выплатить прибыль старым — такую высокую, что в это трудно поверить. И не зря. В конце концов все такие схемы исчерпывают возможность привлечения новых вкладчиков и рушатся. Акции компании начали падать в июле, хотя в августе они все еще стоили восемьсот фунтов. А потом произошел резкий обвал. Курс акций упал до ста семидесяти пяти фунтов в течение месяца, и все инвесторы, которые лишь несколько недель назад вскочили на подножку этого паровоза, были разорены.

Среди неудачников, которые подключились последними и первыми потерпели крах, оказался Исаак Ньютон. Он был одним из ранних и теоретически наименее уязвимых инвесторов в компании. Уже в 1713 году, описывая свое состояние, он перечислял значительное количество акций Южных морей; некоторые из них он догадался продать на растущем рынке в апреле 1720 года. Но акции продолжали повышаться в цене, и Ньютон, видя, что более смелые игроки остаются в доле с расчетом на тройную прибыль — на бумаге, — не устоял во второй раз. В июне, на самом пике бума, он поручил своему агенту купить акций на тысячу фунтов. Месяц спустя он докупил еще — тогда цена уже поползла вниз. Когда произошел обвал, Ньютон, по сообщению его племянницы Кэтрин Кондуитт, потерял более двадцати тысяч фунтов — примерно столько же составило бы жалование мастера Монетного двора за сорок лет.

Ньютон лучше других должен был разглядеть подвох в математике, лежавшей в основе "пузыря Южных морей", — такой же, как в любой финансовой пирамиде. Достаточно посмотреть на обещанные платежи в течение долгого времени, расширить ряд — такие задачи Ньютон решал еще в 1665 году, — и становится ясно, что очень скоро сумма выплат превысит все имеющееся количество денег. Но, когда перед глазами маячат двадцать процентов прибыли, а то и больше, люди снова и снова очертя голову кидаются в бой. Ньютон поступил так же.

Это была ощутимая потеря, хотя Ньютон не зашел так далеко, чтобы поставить на кон все, что имел. Он оставался одним из крупнейших частных акционеров Ост-Индской компании — в этот намного более устойчивый бизнес он инвестировал в 1724 году одиннадцать тысяч фунтов, — и стоимость его состояния, подсчитанная несколько лет спустя, превысила тридцать две тысячи фунтов без учета земельных владений в Линкольншире. Таким образом, по любым меркам он оставался богатым человеком. Но память о потере причиняла ему боль, и говорили, что он терпеть не мог, когда кто-либо даже просто упоминал Компанию Южных морей в его присутствии. Возможно, его раздражало не только то, что были потеряны деньги. Скорее, ему было обидно, что его обвели вокруг пальца, как наивного младенца, не сведущего в философии. Однажды, говоря о волшебном взлете акций Южных морей на пике их популярности, он сказал лорду Рэднору, что "не смог исчислить людское безумие".

Но, даже если ему и было о чем жалеть, друзья вспоминали, что в последние годы он смягчился и был в целом гораздо больше доволен жизнью, чем тот непримиримый интеллектуальный борец, каким он был прежде. Несмотря на богатство, он жил умеренно: хлеб с маслом на завтрак, вино обычно только в обед. По словам племянницы, он ненавидел жестокость по отношению к животным. Он был приветлив к старым друзьям и, хотя долгие годы слыл надменным и замкнутым, стал чем-то вроде pater familias в своей большой семье. Он был свидетелем на свадьбах, где "он по этому случаю откладывал в сторону силу тяжести и был свободным, приятным и раскованным". Еще лучше, с точки зрения семьи, было то, что "он делал женщинам подарок в сто фунтов, а мужчинам помогал наладить торговлю и собственное дело".

По мере того как Ньютон приближался к восьмому десятку, темп его общественной жизни замедлялся. Он больше не проявлял деятельного интереса к Королевскому обществу, и некоторые из его комментариев, сделанных на заседаниях, выдают человека, скорее погруженного в воспоминания, чем захваченного текущими интеллектуальными проблемами. Монетный двор обходился по большей части без его вмешательства, и в конце концов он передал управление им мужу своей племянницы, Джону Кондуитту, который сменил его на посту мастера. С 1722 года его здоровье начало ухудшаться. Подагры и тяжелой болезни дыхательных путей было достаточно, чтобы убедить его поехать в 1725 году в Кенсингтон, который, как тогда считалось, находился "неподалеку за городом", где лучше дышалось, чем в лондонской духоте. В течение того и следующего года он продолжал читать, писать и размышлять, но его исследования были по-прежнему сосредоточены почти исключительно на библейской истории.

В феврале 1727 года к нему приехал посетитель. Он обнаружил, что Ньютон готовит к печати свою "Хронологию древних царств". Старик развлекал своего гостя, читая рукопись до обеда. Через несколько дней Ньютон побывал на собрании Королевского общества. На следующий день у него начались мучительные боли в животе, причиной которых был признан камень в желчном пузыре. Болезнь длилась почти две недели, а затем ему ненадолго показалось, что худшие страдания позади. Этот намек на выздоровление был иллюзией. Ньютон потерял сознание 19 марта и умер утром 20-го. В свои последние часы Исаак Ньютон отказался принять причастие англиканской церкви.

 

 

Перед смертью Ньютон предложил собственную версию эпитафии. В свой, возможно, самый знаменитый момент саморефлексии он написал:

 

 

Те, кто знал его, рассудили иначе. В 1730 году Джон Кондуитт рассматривал проект памятника Ньютону в Вестминстерском аббатстве. Он получил письмо от человека, который некогда занимал мысли Ньютона так сильно, как никто другой. Никола Фацио де Дюйе помнил времена, когда появились "Начала" — как пророчество, как откровение. Поэтому он предложил такой текст для надписи на мемориале: "Nam hominem eum fuisse, si dubites, hocce testatur marmor". Эту фразу можно перевести так: "Если вы сомневаетесь, что был такой человек, пусть этот памятник будет тому свидетельством".