Как ни прекрасна была свобода, Чалонер был не на шутку встревожен. К декабрю 1697 года он стал фактически нищим. На то, чтобы достойно выглядеть в Парламенте, ушла почти вся наличность. Семь недель в Ньюгейте окончательно лишили его сбережений.

Пытаясь жить на то, что ему оставили тюремщики, с приближением зимы Чалонер оказался на грани безрассудства. Разве английский судья не отказался даже представить сфабрикованное против него дело суду присяжных? Разве Чалонер не перенес кандалы, нищету, неприкрытую коррупцию Ньюгейта? Разве этому невинному человеку не должны предоставить компенсацию за все причиненное ему зло?

Девятнадцатого февраля 1698 года Чалонер обрисовал картину своей поруганной невинности перед Парламентом в документе, который он также напечатал для общественного распространения. "Ваш проситель, — писал он, — раскрыл на последних сессиях Парламента ряд злоупотреблений, существующих на Монетном дворе". И какова была награда за такую услугу короне? "Некоторые люди с Монетного двора пытались всякими способами предать его суду и лишить жизни до следующей сессии Парламента". Его обвинители зашли так далеко, что вступили в сговор с людьми самого низкого сорта, чтобы склонить его к преступлению, которое привело бы его к смерти: "Эти люди с Монетного двора наняли несколько человек и дали им разрешение на изготовление фальшивых денег … и все это было сделано с намерением вовлечь его [Чалонера] в фальшивомонетничество, чтобы лишить его жизни".

Эта попытка узаконенного убийства провалилась, побежденная добродетелью Чалонера: он был заинтересован только в том, "чтобы выведать измены и заговоры против короля и королевства" и затем "в этом году сочинить книгу о текущем состоянии и пороках Монетного двора … которая, как он надеется, будет полезна обществу". Этого Монетный двор, конечно, не стерпел, и поэтому, жаловался Чалонер, "они отправили его в тюрьму и таким образом препятствовали тому, чтобы он сделал это".

Тюремные тяготы принесли ему "великие страдания и разрушили его здоровье", сделав его "неспособным обеспечивать себя и семью". Кто-то должен вернуть утраченное, или, как кротко выразился Чалонер, дать ему "такое возмещение, какое мудрость и справедливость Вашей чести сочтет наилучшим".

Не могло быть никаких сомнений в том, кого имел в виду Чалонер, говоря о "некоторых людях с Монетного двора". Только у Исаака Ньютона были и средства, и повод использовать государственную власть для убийства человека из личной мести. Ньютон, конечно, это понял. Он скопировал ходатайство Чалонера своей собственной рукой, и в его бумагах сохранились четыре версии ответа. Все они пронизаны гневом и горечью наряду с изрядной дозой презрения.

"Если бы он оставил в покое деньги и правительство и вернулся к своему ремеслу "япончика", — писал Ньютон в первой попытке ответа, — он не был бы столь разорен и мог бы жить так же, как семь лет назад, до того как он бросил это занятие и посвятил себя изготовлению фальшивых монет".

И все же необычный просительный тон заметен и в этих черновиках. Проблема заключалась в том, что Чалонер кое в чем был прав. Свидетелей не нашли. Не была доказана связь между логовом фальшивомонетчиков в Эгаме и самим Чалонером. Дело, как и опасался Ньютон, было до смешного слабым. Его жалоба на то, что Чалонер "стремился обвинить и очернить Монетный двор", звучала как подтверждение того, что причиной ареста Чалонера стало уязвленное самолюбие. Действительно, были "разнообразные свидетели того, что г-н Чалонер прошлой весной и летом собирался заниматься подделкой монет", но делу это не помогало, поскольку ни один из этих свидетелей не согласился предстать перед открытым судом. И, когда Ньютон бездоказательно обвинял Чалонера в давлении на свидетелей, которое "затрудняет судебное преследование и ставит в опасное положение любого, кто захочет предать его суду", он выглядел попросту слабее противника, который его переиграл.

Хуже того, Ньютон добавлял: "Я не знаю и не верю, чтобы Монетный двор дал кому-либо разрешение или указание завербовать его или его сообщников". В этой фразе сквозит попытка замести следы — и неслучайно, ведь именно Ньютон дал деньги Джону Пирсу и велел ему внедриться в эгамскую банду, вытащив его с этой целью из Нюгейта. Ньютон словно заранее отрицает свою вину, на случай если Пирс или кто-нибудь еще из его агентов решится подтвердить историю, рассказанную Чалонером.

Ходатайство Чалонера стало причиной нового официального расследования, и на сей раз роли полностью поменялись: теперь защищался Исаак Ньютон, обвиненный в клевете на невинного человека. Была собрана комиссия из важных правительственных персон, чтобы изучить этот вопрос. И, хотя в нее входили друзья Ньютона — Чарльз Монтегю и такие надежные союзники, как Лаундес и Джеймс Вернон, затем ставший государственным секретарем, — первые свидетели, которых они заслушали, включая самого Чалонера, подтверждали его версию. Однако комиссия устояла, и по мере того, как выступали другие свидетели, в истории истца возникало все больше лакун. В конце концов был вынесен вердикт, который отклонял притязания Чалонера, но так скупо, в такой сжатой форме, что это не удовлетворило Ньютона, жаждавшего полной реабилитации.

Ньютон был расстроен таким пренебрежением — возможно, еще больше, оттого что его самого чуть не поймали, но он прекрасно понимал, кто был истинной причиной всех этих неприятностей. Он был уверен, что Чалонер совершал преступления против короля, и это само по себе было дурно. Но теперь он еще и устроил "заговор против смотрителя".

Это был новый этап: прежде Чалонер был всего лишь одним из анонимных преступников, с которым боролись взаимозаменяемые чиновники. Но теперь все было иначе. Этот преступник целился в одного-единственного чиновника — смотрителя. Из всех, кого смотритель Монетного двора послал в Ньюгейт и на виселицу в те годы, когда он был бичом фальшивомонетчиков, только Уильяму Чалонеру он оказал честь, рассматривая его как личного врага, которого следовало не просто остановить, но сокрушить.

У жестокости, с которой Ньютон преследовал Чалонера, были более глубокие корни, чем гнев и обида, вызванные унизительной необходимостью защищаться публично. Ньютон уже доказал свою готовность использовать любые средства для достижения цели, когда принял предложение лордов-судей — вынудить присяжных обвинить Чалонера в тяжком преступлении за незначительные проступки. Но ярость, которую он выказал в следующей фазе своей кампании против Чалонера, предполагает, что им руководили не только raisons d'etat(государственные интересы (фр.)). Чалонер, скорее всего, не догадывался, что в его вызове смотрителю был скрытый импульс, затрагивавший глубоко личную веру Ньютона.

Веру — поскольку подделка монет имела поистине религиозное значение. Источником магии, превращавшей металлический диск в легальное средство оплаты, был королевский профиль на аверсе монеты. Король управлял по милости Бога. Кража этого изображения была актом lese majeste— покушением на священную персону монарха. Чеканка поддельных монет считалась тяжким преступлением, так как представляла опасность для государства; она приравнивалась к измене, поскольку оскорбляла корону.

Но вышесказанное относилось к любому фальшивомонетчику, в то время как Чалонер оскорблял не только короля Вильгельма III, но и Исаака Ньютона — по особой причине. К 1698 году Ньютон уже не был практикующим алхимиком. Однако подделки Чалонера были в сущности богохульной пародией на мечтания алхимика умножать золото без предела, эквивалентом черной мессы, в которой жаба или репа занимают место освященной гостии. Конечно, это можно сказать о любом подделывателе. И все же ни один из них, кроме Чалонера, никогда не выступал как прямой конкурент Ньютона во власти над металлом.

Имело ли значение это нарушение границы? Преследовал бы Ньютон Чалонера менее ожесточенно, если бы в прошлом не занимался алхимией? Этого мы знать не можем. Ясно одно — у Ньютона было много веских причин столь упорно преследовать свою жертву: здесь соединились долг, личная обида и защита тайной веры.

Важно тем не менее помнить следующее: хотя разные биографы изобразили множество разных Ньютонов — мага, математика, гениального экспериментатора, молодого профессора-затворника, главу Королевского общества, ведущего непрерывную войну с интеллектуальными оппонентами на континенте, — настоящий Исаак Ньютон был одним человеком, и у него была одна жизнь, части которой полностью соответствовали целому. В каждой своей роли, в каждой работе, которую он выполнял, в процессе решения каждой задачи, которую он себе ставил, он оставался собой — и главной темой его исключительной жизни всегда было стремление к контакту с Божественным.

Этот человек хорошо понимал, что новая наука, попав не в те руки, способна не подготовить людей к "вере в Божество", а подорвать их веру, и этот факт вызывал у него беспокойство. На этом фоне появился Чалонер, все поступки которого сильно отдавали своего рода практическим атеизмом: какая нужда в том, чтобы Бог действовал в мире, если ловкий мастер может создать вполне сносные копии Его творений?

Каков бы в точности ни был источник этого гнева, после освобождения Чалонера в феврале Ньютон был разъярен более, чем когда-либо. С этого момента смотритель Монетного двора неустанно и неотступно шел по следу человека, который умудрился оскорбить его всеми возможными способами.