Две стычки с Исааком Ньютоном никоим образом не уменьшили у Чалонера ощущение собственной неуязвимости. Он по-прежнему надеялся, что, несмотря на сопротивление Ньютона, ему все же дадут важный пост в монетных цехах Тауэра. Он хвастался перед своим зятем, что "обманул лордов казначейства и короля на 100 фунтов" и не оставит в покое Парламент, "пока так же не обманет и его".

При такой уверенности то, что вскоре произошло, должно было стать для Чалонера поистине горьким разочарованием. Ньютон оказался непреклонен в своем нежелании выполнять приказ Парламента. Чалонера нельзя было допустить на Монетный двор ни под каким предлогом. Он не мог использовать машины Монетного двора, чтобы продемонстрировать свои идеи. Его нельзя было принять ни на какую должность, даже гораздо менее важную, чем контролер. Согласно биографу Чалонера, парламентская комиссия все же разглядела истинные мотивы этого обладающего даром убеждения фальшивомонетчика: в то время как он "обвинял достойного джентльмена Исаака Ньютона, эсквайра, смотрителя Монетного двора Его Величества, вместе с некоторыми другими его чиновниками в потворстве (по меньшей мере) многим злоупотреблениям и мошенничествам", в конце концов комиссия "назначенная для расследования сего … выслушав дело со всех сторон, отправила … Чалонера прочь, так, как он того заслуживал".

Все происходило не совсем так, но, чтобы история оставалась поучительной, пришлось ее несколько исказить. Одобрение предложенных Чалонером мер в публичном докладе комиссии затеняло политическую подоплеку сюжета, которая заключалась в том, что комиссия была детищем Чарльза Мордонта, графа Монмутского, и его друзей, которые на сей раз добивались назначения своего союзника на пост мастера Монетного двора. И Ньютон, и даже безответственный Томас Нил видели, что представляло собой расследование на самом деле: оно было частью более серьезной и продолжительной парламентской игры. Однако оба занимали хорошее положение в правящей партии Англии и знали, что правительство не станет предавать своих друзей и делать подарок своим оппонентам в Парламенте, признав, что Монетным двором руководят из рук вон плохо. Комиссия не осудила Чалонера как лгуна и мошенника, как раз напротив. Но ни эта комиссия, ни кто-либо еще не собирались тратить свой политический капитал, чтобы навязать Чалонера смотрителю, который был решительно настроен против него.

Развязка произошла в конце весны 1697 года, когда парламентская сессия закончилась, а должности Чалонеру так и не предложили. Эта новость потрясла его, хуже того — оставила почти без гроша в кармане. Последнее посещение Ньюгейта обошлось ему, как обычно, дорого, к тому же он, по-видимому, воздерживался от изготовления поддельных монет, пытаясь обставить Парламент по-крупному. К концу зимы "его деньги иссякли", и он признал, что "поскольку Парламент его не поддержал, ему придется снова приступить к работе". В начале марта, 10-го или 11-го, он заказал "штампы для шиллинга" граверу, с которым работал прежде. Если заставить правительство помочь ему обогатиться не удалось, он заработает известным ему способом, который сам Исаак Ньютон назвал так: "Новый, более опасный способ фальшивомонетничества".

Чалонер вновь собрал старую компанию. Он обратился к своему давнему сообщнику Томасу Холлоуэю, и они возобновили сотрудничество, в котором Чалонер генерировал идеи, а Холлоуэй отвечал за логистику.

Отчаянно нуждавшийся в наличных Чалонер попросил Холлоуэя "нанять дом в сельской местности, подходящий для чеканки", в то время как "он найдет материалы".

Холлоуэй справился с этим быстро, найдя дом в деревне Эгам в Суррее, примерно в двадцати милях к юго-западу от Лондона. Места нужно было много, поскольку операции в масштабе, удовлетворяющем Чалонера, подразумевали шум, духоту, постоянный поток сырья и готовых изделий и множество людей. В Лондоне такая суматоха не могла остаться без внимания. При любой попытке чеканки в столице приходилось полагаться на сознательную слепоту множества свидетелей — купленную, вынужденную или порожденную безразличием. Но такая круговая порука не может продолжаться бесконечно. Ньютон заполнял свое досье — и Ньюгейт — благодаря сообщениям о чеканке в нанятых комнатах или в тесно прижатых друг к другу домишках, поступавшим от соседей или посыльных, которые видели аппараты для чеканки, когда приходили и уходили с горстками поддельных крон или гиней. Дом состоятельного человека в городе или деревне также не годился. Высокие стены и просторные помещения могли отсечь посторонних, но никак не слуг, без которых не обходился ни один богатый дом.

Выбор деревенского дома позволял избежать обеих ловушек. Такой дом был достаточно уединенным, чтобы избежать излишнего внимания местных жителей. Он был достаточно скромен, чтобы не было нужды в слугах — новые арендаторы могли сами позаботиться о себе. И самое лучшее, как, по-видимому, полагали Чалонер и Холлоуэй, было то, что дом находился достаточно далеко от Лондона, где их мог сразу же обнаружить смотритель Монетного двора.

В то время как Холлоуэй обустраивал новое место, главарь решал свои проблемы. "Новый способ", изобретенный Чалонером, был, по существу, вариантом традиционного метода отливки подделок. Но внимание к качеству отливки, по-видимому, произвело впечатление даже на Исаака Ньютона, который отслеживал каждый шаг своего врага благодаря донесениям своих агентов. Ключ к отливке успешных подделок таился в качестве штампов или матриц, при помощи которых изображение наносилось на обе стороны монеты. Чтобы удостовериться, что его формы не вызовут подозрений, Чалонер вырезал аверс и реверс на деревянных брусках и затем передал их Холлоуэю, который отнес образцы мастеру по металлу по имени Хикс. На следующем этапе Ньютон столкнулся с важным усовершенствованием. Обычные формы открывались для того, чтобы в них залили расплавленный металл, и вновь закрывались, чтобы произвести и аверс, и реверс монеты, а это могло оставить облой, вызывающий подозрение. Поэтому Чалонер попросил Хикса сделать медную форму, в которой был литник, отверстие, через которое металл мог быть введен в пространство для литья. Таким образом, теоретически уменьшалась вероятность возникновения различных дефектов — появления трещин или облоя в законченной подделке.

От Хикса медные формы отправились к третьему человеку, Джону Пирсу, который должен был отшлифовать их поверхность. Это должно было улучшить качество отпечатка и сделать монеты практически неотличимыми от тех, что отчеканены машинами Монетного двора. Наконец, Чалонер настоял на том, чтобы подделывать только шиллинги; это означало, что новые формы будут "совсем небольшими … чтобы их можно было спрятать в любом месте".

В начале своей карьеры Чалонер держал при себе свои знания, чтобы получить максимальную прибыль от каждой поддельной монеты. Теперь он был больше заинтересован в том, чтобы дистанцироваться от любого непосредственного контакта с фальшивками. Поэтому он согласился открыть тайны своего "нового способа, быстрого и выгодного" братьям Холлоуэй. Джон Холлоуэй выказал себя нерадивым учеником, зато Томас вновь проявил свои способности. Чалонеру оставалось найти того, кто будет запускать фальшивые шиллинги в обращение, и при таком распределении ролей "они должны были разделить прибыль на троих".

Это был хороший план. Он должен был сработать. Но прошло несколько недель, и вся схема начала разваливаться.

Восемнадцатого мая Джон Пирс — человек, которого Чалонер хотел привлечь для доработки своих новых штампов, — предстал перед мировым судьей в связи с обвинением, не имевшим отношения к этой схеме. Однако на допросе под нажимом он раскололся — и рассказал все что мог о планах Чалонера. По его словам, один человек из банды Чалонера попросил, чтобы он сделал инструмент для обрамления, используемый фальшивомонетчиками. Пирс рассказал, что видел "ножницы и другие инструменты, применяемые для изготовления фальшивых монет" в доме, занимаемом зятем Чалонера, Джозефом Грейвнером (известным так — же как Гросвенор). Пирс признал свою вину в том, что он предоставил некоторые из "различных орудий", необходимых для осуществления планов Грейвнера по подделке, и заявил, что видел своими глазами, как Грейвнер "подделывает гуртованный шиллинг". Он сообщил, что Чалонер требовал от своего зятя, чтобы тот поставил ему оборудование, необходимое в Эгаме, угрожая, что иначе он "через две недели раскроет всю правду о нем в таверне "Фляга", принадлежащей Кларку" — смертельная угроза, поскольку это означало, что Грейвнер будет публично обвинен в тяжком преступлении. И наконец, пожалуй, самое вопиющее: Пирс утверждал, что слышал из уст Чалонера его знаменитую тираду о том, как он надует Парламент так же, как короля и казначейство.

К сожалению, потребовалось довольно много времени, чтобы признания Пирса дошли до человека, который больше всего нуждался в них. Ньютон услышал о них случайно лишь спустя три месяца. В начале августа он посетил канцелярию госсекретаря, чтобы допросить другого фальшивомонетчика по делу, не связанному с делом Чалонера. Кто-то из присутствовавших упомянул о том, что сказал Пирс. Ньютон немедленно начал действовать. Тринадцатого августа он арестовал Пирса и привел в Тауэр, чтобы подвергнуть допросу. Однако ему пришлось признать очевидное: в рассказе Пирса не было ничего, что позволяло бы напрямую обвинить Чалонера, к тому же ничего значительного пока не произошло. Ньютон нуждался в большем — и знал, что требуется сделать, чтобы этого добиться. Он освободил Пирса и дал ему пять шиллингов на карманные расходы — за это Пирс должен был сообщать о том, чем занимается банда Чалонера.

Вскоре у Пирса начались неприятности. Противники Ньютона в криминальном мире, по-видимому, заметили его привычку допрашивать подозреваемых на Монетном дворе, и информация о том, кто входил и выходил через западные ворота Тауэра, превратилась в ценный товар. Не прошло и дня, как о разговоре Пирса со смотрителем стало известно. Кто-то выдал его как фальшивомонетчика ловцу воров, и тот быстро отправил Пирса в Ньюгейт. Однако у Ньютона были собственные уличные осведомители, и весть об аресте достигла его ушей почти мгновенно. Он внес залог за Пирса из своего кармана, и тот вышел на свободу на следующий же день.

Вернув Пирса в команду, Ньютон продолжал действовать как обычно, внедряясь в банду, чтобы сплести как можно более прочную сеть доказательств вокруг своей главной цели. Ему повезло: Томас Холлоуэй был уже за решеткой — с апреля он отбывал срок в королевской тюрьме Бенч за неоплаченный долг. Пирс посетил его, сказав, что Грейвнер научил и его, как использовать новый метод литья Чалонера. Холлоуэй, ничего не подозревая, послал Пирса в банду, работающую в доме в Эгаме, и Пирс произвел восемнадцать поддельных шиллингов, таким образом доказав свою готовность взять на себя связанные с этим делом риски. Чалонер был разъярен, когда услышал о вновь прибывшем, и проклинал неосторожного Грейвнера как "негодяя, за то что он обучал его". Но сделанного было не исправить. Ньютон снова арестовал Холлоуэя, на сей раз за подделку, и под угрозой смертной казни у самого близкого доверенного лица Чалонера оказалось достаточно причин, чтобы заговорить.

Он не стал этого делать, по крайней мере поначалу. Но тут Ньютону снова повезло. Чалонер устал ждать, пока эгамский план принесет плоды, поэтому он и человек по имени Обри Прайс придумали новую схему. Тридцать первого августа эти двое добровольно предстали перед лордами-судьями, чтобы представить доказательства того, что, по их утверждениям, было якобитским заговором с целью напасть на Дуврский замок. Они предложили внедриться в круг заговорщиков в качестве курьеров и перехватывать все, что они будут передавать и получать.

Это был во всех отношениях легкомысленный замысел — ни фантасмагорический характер воображаемого заговора, ни способности Чалонера и Прайса как ловцов якобитов не внушали ни малейшего доверия. Чалонер то ли действительно отчаянно нуждался в деньгах, то ли был безмерно самонадеян. Возможно, он просто думал, будто худшее, что может случиться, — это что судьи ему откажут.

Так, вероятно, и произошло бы, но события сложились для Чалонера на редкость неудачно. В тот самый день, когда он пытался продать свою историю, Ньютон давал рекомендации относительно того, казнить ли фальшивомонетчика, признанного виновным по другому делу. Эти двое, по-видимому, едва не столкнулись друг с другом в коридорах. Ньютон узнал Чалонера и официально опознал его перед лордами-судьями. Приказ был получен немедленно: арестовать Уильяма Чалонера и подготовить дело, которое поставит финальную точку в его карьере. И 4 сентября 1697 года агенты смотрителя Королевского монетного двора препроводили Чалонера и Прайса в тюрьму Ньюгейт.

Ньютон действовал в соответствии с указаниями, но радоваться было рано. Он понимал, что собранные им доказательства вины Чалонера пока не выдерживают критики. Ему пришлось сказать лордам-судьям, что у него недостаточно достоверных показаний, чтобы задержать Чалонера за нечто большее, чем мелкий проступок. Ничего страшного, сказали ему, посвятите жюри присяжных в красочные детали мелких проступков Чалонера, как бы мало они ни были связаны с настоящим обвинением. Если подготовить их таким образом, уверили его судьи, лондонские присяжные могут вынести вердикт об уголовном преступлении и при более чем спорных доказательствах. Ньютон сделал так, как ему советовали, и начал готовить дело к суду.

Тем временем Чалонер готовил контрнаступление. Сначала он просто мутил воду — обвинял Прайса в том, что тот является тайным лидером различных заговоров, которые могли бы стать основанием для обвинения. Прайс ответил ему тем же, два незначительных участника банды также дали показания. Этого было достаточно, чтобы снова возникла угроза путаницы, которая так повредила расследованию кражи штампов с Монетного двора. Но неразберихи Чалонеру было мало — затем он перешел в прямое наступление на суть расследуемого дела.

Безусловно, самым опасным потенциальным свидетелем против него был самый близкий его сообщник — Томас Холлоуэй. Когда Чалонера арестовали, Холлоуэя выпустили — вероятно, в обмен на обещание дать свидетельские показания на предстоящем суде. Но Ньюгейт не был непроницаем — находясь внутри, умный человек мог при желании достать тех, кто снаружи. Чалонер обратился к Майклу Джиллинхэму, хозяину пивной около Чаринг-кросс, который ранее не раз выполнял его деликатные поручения.

Примерно седьмого октября Джиллинхэм встретился с Холлоуэем в своем заведении и сделал ему предложение. Он сообщил, что Чалонер готов прилично заплатить своему старому другу — двадцать фунтов, достаточно для того, чтобы покрыть его расходы в течение нескольких месяцев, — если у того хватит здравого смысла уехать в Шотландию, где он будет недосягаем для английского закона. Холлоуэй не стал сразу соглашаться. Джиллинхэм продолжал давить, чередуя пряник и кнут, вполне очевидный, хотя прямо о нем не говорилось: в прошлом Чалонер не раз предавал людей, которые представляли для него угрозу, и по крайней мере двоих отправил на виселицу. Чтобы помочь Холлоуэю оценить варианты, Джиллинхэм играл роль благотворителя: снимал жилье для его семьи и обещал заботиться о его детях в течение пяти или шести недель, до того как их можно будет послать к родителям в Шотландию. Когда Холлоуэй потребовал гарантий, Джиллинхэм привел в качестве поручителя Генри Сондерса, торговца маслом, которого они оба знали и которому, очевидно, доверяли.

Наконец Холлоуэй согласился совершить побег. Джиллинхэм не дал ему времени на раздумья. Он вручил Холлоуэю девять фунтов на месте. Еще три фунта он заплатил шкиперу Лоусу, владельцу судна, которое должно было отвезти детей Холлоуэя в Шотландию. Несколько дней спустя Сондерс снова сопровождал Джиллинхэма как агента Чалонера. Холлоуэй вручил Джиллинхэму документ, уполномочивающий его собрать деньги с его должников, после чего они с женой оседлали лошадей, нанятых для поездки на север.

Оставалось уладить последнюю деталь: Холлоуэй сказал владельцу конюшни, что намерен возвратить лошадей тем же вечером, но Джиллинхэм знал, что это был очередной обман. Он пошел в конюшню на Коулман-стрит и "сказал хозяину, что лошади вернутся назад не ранее чем через два или три дня" — должно быть, это стоило ему дополнительных денег. К чему было беспокоиться об этом? Чтобы "этот человек не преследовал Холлоуэя из-за своих лошадей".

Затем, аккуратно спрятав все следы, Джиллинхэм, все еще в компании услужливого Гарри Сондерса, посетил Ньюгейт, чтобы сообщить обо всем своему клиенту. Чалонер "спросил его, уехал ли Холлоуэй". Джиллинхэм ответил, что да, и это возымело желаемый эффект, поскольку Сондерс сообщил, что "Чалонер, казалось, был весьма тому рад и сказал, что ему наплевать на весь мир".

Предчувствие фиаско не обмануло Ньютона. После того как Холлоуэй исчез, два других свидетеля отреклись от своих показаний, хотя что именно сделал ответчик, чтобы породить такую внезапную амнезию, неизвестно. Дело так и не было выслушано судом присяжных; председатель суда отклонил обвинения. К концу октября или началу ноября, после семи недель в тюрьме — в оковах, по его собственному утверждению, — Чалонер вышел из Ньюгейта, вновь став свободным человеком.