В четыре утра, поздняя осень 1696 года. Ворота в юго-западном углу лондонского Тауэра открываются. Из темноты появляются люди — некоторые еле плетутся, борясь с усталостью и воздействием джина и эля, выпитых несколько часов назад. Рабочие посмелее и позадиристее подшучивают над часовыми, проходя под тяжелыми каменными воротами и через башню Байворд. То и дело между солдатами и работниками вспыхивают ссоры, и те и другие ждут оскорблений, удара локтем в живот, пинка ногой, способного повалить наземь.

Миновав туннель, который проходит через внешнюю стену Тауэра, поток рабочих сворачивает налево. Открываются другие ворота. Люди входят в мастерские, которые извиваются по периметру Тауэра, — длинные узкие помещения, душные и темные, подпираемые тут и там огромными деревянными сваями, заполненные рядами машин. Текут часы, и воздух становится тяжелым — угольные пары и вонь конского навоза смешиваются со смрадом чрезмерного количества тел, нагруженных слишком тяжелой работой в нарастающей жаре. Шум непрерывный, неустанный, ритмичный; пятьдесят, иногда пятьдесят пять раз в минуту раздается резкий звук. Люди проталкиваются сквозь грохот, пот и вонь, пока вскоре после полудня не приходит следующая смена. Королевский монетный двор, где полным ходом идет Большая перечеканка, предприятие, беспрецедентное в истории денег, затихает только в полночь. А через четыре часа каждый день, кроме воскресенья, все повторяется сначала.

Так происходила перечеканка — быстро, эффективно, неуклонно. Но в тот момент, когда Исаак Ньютон занял должность смотрителя, эти усилия — а вместе с ними, возможно, и вся страна — были на грани краха.

Причиной угрозы стало то, что человек, который должен был отвечать за перечеканку, оказался совершенно некомпетентен. В 1696 году Королевский монетный двор был все еще крайне феодальным учреждением, возглавляемым не одним человеком, а тремя отдельными чиновниками, смотрителем, контролером и мастером-исполнителем. Каждое должностное лицо занимало свой пост по ордеру от короны. Между ними не было никакой ясной иерархии, и каждый обладал своими полномочиями и обязанностями. Смотритель был номинально ответствен только за оборудование Монетного двора. Производство новых монет находилось под контролем мастера-исполнителя.

К несчастью для Англии, это означало, что судьба национальной денежной массы весной 1696 года зависела от Томаса Нила. Нил был игрок из игроков: он служил трем королям — Карлу II, Якову II и Вильгельму III — в качестве придворного, в обязанность которого входило снабжать местопребывание короля столами, картами, игральными костями и улаживать споры среди игроков. Сам Нил играл по-крупному. Он попросил и получил первую концессию на создание Североамериканской почтовой службы — привилегию, за которую он платил восемьдесят центов в год. Он нанял местного представителя и крупно проиграл — три тысячи долларов за первые пять лет работы службы. Он поставил на кон и потерял еще одно состояние в экспедиции, которая отправилась за серебром с испанского галеона Nuestra Senora de la Conception,затонувшего к северу от Гаити, — по слухам, этот груз стоил более миллиона фунтов. Нил выклянчил должность мастера обычным способом, через личные связи. Но, несмотря на высоких покровителей, его известность как мота была такова, что он должен был отдать в залог пятнадцать тысяч фунтов из собственных денег вместо обычных двух. Азартный, возможно, нечистый на руку и явно ленивый, Нил совершенно не годился для такой работы. Когда он умер, его преемнику на посту мастера — Ньютону — потребовалось четыре года, чтобы разобраться с его официальными отчетами.

В то же время Нил был истинным хранителем традиций Монетного двора. Его пост долгое время был доходным местом, достававшимся по знакомству, и ничто не могло заставить его сделать что-либо сверх того, что входило в его, как он полагал, чисто номинальные обязанности. К 1696 году он давно переложил большую часть своих дел на наемного помощника, с которым делился своей прибылью от операций по чеканке. В спокойное время начала 1690-х в этом не было большой беды. Но, когда началась перечеканка, Нил внезапно оказался ответственным за операцию, целью которой было за три года или даже меньше расплавить и повторно отчеканить почти семь миллионов фунтов стерлингов — больше, чем Монетный двор произвел за предшествовавшие три десятилетия. Ни у кого из вышестоящих чинов не было большой уверенности в том, что Нил справится. Но, поскольку он был назначен на свой пост королевским указом, никакого очевидного решения проблемы не было — оставалось лишь надеяться, что нанятые им помощники сумеют восполнить недостатки своего руководителя.

Эти надежды не оправдались. Под управлением Нила первые месяцы перечеканки превратились в настоящий фарс. Первое существенное событие произошло в мае 1696 года, когда казначейство прекратило принимать старые, износившиеся деньги как законное средство оплаты налогов. Предполагалось, что работники Нила за предшествовавшие пять месяцев произвели достаточно новых монет, чтобы в обороте было необходимое количество годного к употреблению серебра. Но на деле с мая по июль в Англии нельзя было найти почти никаких наличных денег, и к осени ситуация улучшилась лишь незначительно. Официальные доходы исчезли — налоговые платежи резко сократились, а правительственный долг торговался со скидкой в тридцать процентов от его номинальной стоимости, ниже уровня прежнего года, уже тогда угрожающе низкого.

Казалось, вот-вот случится самое худшее. Нация от сетований перешла к состоянию, близкому к панике. Эдмунд Бохан, прежде бывший лицензором прессы (официальным цензором), писал другу: "Торговля управляется не чем иным, как доверием. Наши арендаторы не могут внести арендную плату. Наши торговцы зерном ничего не могут заплатить за то, что они получили раньше, и не могут вести торговлю, поэтому все остановилось". Бохан описал всеобщее состояние ужаса: "Люди недовольны до крайности; в бедных семействах из-за нужды случаются самоубийства". Хуже того, предупреждал он, "малейший несчастный случай может привести толпу в движение, и никто не может сказать, чем это может закончиться".

В июне плодовитый ученый Джон Ивлин, обыкновенно невозмутимый наблюдатель, обладавший широкими связями, отмечал подобные тревоги в своем дневнике. Он писал о "нехватке текущих денег для оплаты малейших надобностей, даже для покупки провизии на рынке". Но проблему составляла не только нехватка мелких денег: разрушалась вся система управления. Цена войны (большая часть проблемы) вкупе с сокращением налоговых сборов и снижением качества денег стала причиной того, что денежные запасы нации иссякли. В Плимуте попытка заплатить армии старой, износившейся монетой чуть не привела к мятежу — в итоге солдатам пришлось платить провизией вместо наличных. Ивлин сделал такой же вывод, как и Бохан: "Каждый день опасаются мятежей, никто не платит и не получает денег".

В городе Кендале двадцать человек были арестованы за то, что они взбунтовались, когда налоговый инспектор отказался от платежей старыми, обрезанными деньгами. В Лондоне появились листовки, обвиняющие в бедствии короля Вильгельма: "У нас гроши нехороши, / Чему мир дивится". В чем же дело? Ответ простой: "Как видно, сам король Вильям / Своих голландцев тешит". На случай, если кто-то упустил суть, поэт добавлял: "При Якове хватало нам / И хлеба, и монеты!" Судя по всему, в Англии совсем кончились деньги — в буквальном смысле.

Ньютон поступил на службу в Монетном дворе 2 мая 1696 года, поклявшись, что никогда не будет "показывать или открывать какому-либо человеку или людям новое изобретение для создания круглых монет и оттиснения их краев … И да поможет нам Бог". Дав эту клятву, Ньютон приступил к своим обязанностям: он должен был надзирать за обслуживанием зданий и машин и уходом за лошадьми Монетного двора. Но на деле никто не ожидал, что Исаак Ньютон будет интересоваться фуражом для лошадей или застеклением разбитых окон больше, чем это делали его предшественники. Для этого существовали три клерка. За предыдущие сто лет ни один смотритель особо не усердствовал за свои четыреста пятнадцать фунтов в год. (И после Ньютона снова никто этого не делал, пока эта должность не была отменена больше века спустя). В обычной ситуации Ньютон мог бы легко поймать Монтегю на слове, поскольку канцлер уверил его, что этот пост не требует многих забот.

Ньютону потребовалось не более пары недель, чтобы обнаружить, что ситуацию нельзя назвать обычной. Он присмотрелся к мастеру и согласился с общим мнением, что Нил был "джентльменом, который погряз в долгах и имел расточительный характер". Он обиделся, когда понял, что у Нила было больше власти, чем у него, в рамках совместного управления Монетным двором, и его раздражало, что такой мот получал гораздо больше денег, чем он. Ньютон обошелся с этой проблемой просто — не прошло и месяца после его прибытия на Монетный двор, как он попросил прибавку, чтобы оплата его труда соответствовала жалованью мастера (и в конечном счете получил ее).

Чтобы решить проблему власти в Монетном дворе, времени понадобилось чуть больше. Ньютон погрузился в бумаги и встречи, взял на себя решения, которые не хотел или не мог принять никто другой. Степень халатности, с которой он столкнулся на Монетном дворе, потрясла его. Шестого мая, всего через четыре дня после прибытия, он послал казначейству — в крайне почтительной форме — предложение проверять качество работы плотников и рабочих, прежде чем оплачивать их счета. В следующем месяце Ньютон пожаловался на то, что казначейство не снабдило его бюджетом, достаточным, чтобы нанять несколько необходимых служащих. Иногда он просто придирался. В конце того первого лета после подсчета расходов он напомнил казначейству о споре относительно огромной суммы в два пенса.

Входя в суть дела, Ньютон немедленно взялся за доскональное изучение каждой операции, происходящей на Монетном дворе, включая те, что должны были находиться в ведении мастера. Он изучал историю Монетного двора в записях за двести с лишним лет. Он придирчиво разбирал бухгалтерские книги, которые заполнялись десятилетями, и делал в них пометки. Он привнес строгость, выработанную за годы кропотливой лабораторной работы, в каждый этап превращения необработанного металла в законное средство платежа. Он следовал своему принципу — не бояться запачкать руки. Как он объяснил своим помощникам, его правило состояло в том, чтобы не доверять ничьим вычислениям, "ничьим глазам, кроме своих собственных". И все это время он писал. Его записи, касающиеся Монетного двора, составляют пять больших папок, тысячи страниц, огромный поток слов.

За лето 1696 года масса знаний, накопленных Ньютоном, превратилась в оружие, достаточно сильное, чтобы отодвинуть Нила в сторону. С таким сильным противником у мастера не было ни малейшего шанса на победу, и он понимал это. Он сдался довольно спокойно. Он удержал ту часть своего жалованья, которую не нужно было выплачивать за долги, и предоставил Ньютону делать работу за него. Никто не возмутился этим бескровным переворотом, хотя у Ньютона и не было официальной санкции на то, чтобы брать на себя какие-либо полномочия мастера.

И тут Ньютон столкнулся с числами, которые должны были ставить в тупик самых опытных чиновников Монетного двора. Машины для чеканки могли производить максимум пятнадцать тысяч фунтов в неделю. Таким образом, для изготовления семи миллионов фунтов, необходимых для замены всей массы серебряных монет, потребовалось бы почти девять лет. Казначейство приказало, чтобы Монетный двор увеличил производство до тридцати-сорока тысяч фунтов в неделю. Но, как заметил Хоптон Хейнс, в то время — клерк, помогавший в перечеканке, "это казалось невозможным".

К концу лета невозможное стало реальностью. Хейнс, который стал одним из тех, кому Ньютон больше всего доверял на Монетном дворе, позже напишет, что "ловкость с числами" (в этом было некоторое преуменьшение) позволила новому смотрителю быстрее прочих овладеть сложной бухгалтерской системой Монетного двора. Это было, конечно, верно. Ньютон был в состоянии спасти Монетный двор от регулярных попыток обчистить его — как это случилось, когда два ушлых дельца, наживающихся на благородном металле, предложили помочь перечеканке за "скромную" плату в двенадцать и три восьмых пенса за каждый фунт серебра, перечеканенный в монеты. Ньютон быстро подсчитал суммы расходов Монетного двора и показал, что эти два благотворителя просили цену, завышенную примерно на треть. Но здесь скорее имели значение эмпирические навыки смотрителя, его способность наблюдать, измерять и действовать на основе своих данных, а не выдающиеся вычислительные способности.

Его первой целью было обеспечить, чтобы Монетный двор физически был способен справиться с перечеканкой. В плавильный цех была втиснута новая печь, а потом еще одна. Под надзором Ньютона в восточной стороне стен Тауэра был построен второй плавильный цех. Если все три главные печи работали, Монетный двор мог каждый день производить до пяти тонн чистого жидкого серебра, пригодного для изготовления монет.

Эта масса расплавленного металла попадала на пришедшую в упадок поточную линию, которая в свое время так изумила Сэмюеля Пипса. Проработав полстолетия, многие машины разрушались, а тех, что еще функционировали, было слишком мало, чтобы справиться с поступающим потоком серебра. По требованию Ньютона на Монетном дворе были установлены восемь новых металлопрокатных станков и пять новых прессов для чеканки.

Затем новый смотритель проанализировал потенциальную эффективность на каждой стадии процесса чеканки. Он тщательно наблюдал за операцией плавления и обнаружил, что каждая печь потребляет двадцать пять бушелей угля в день. Как и в своих алхимических опытах, он стремился досконально изучить все возможности используемого оборудования — например, выполнил измерение, которое показало, что плавильный котел, "будучи новым, выдерживает вес в восемьсот фунтов, а после использования в течение месяца или шести недель будет держать только вес в семьсот или шестьсот пятьдесят фунтов или еще меньше".

Тот же эмпирический подход Ньютон применял и к людям. В разгар перечеканки, за конец 1696-го и весь 1697 год, Ньютон отправил порядка пятисот мужчин и примерно пятьдесят лошадей вращать гигантские металлопрокатные валики. Чтобы гарантировать, что ни одно усилие этой армии не будет потрачено впустую, он — вероятно, впервые в истории — исследовал хронометраж движений рабочего. Согласно его наблюдениям, требовалось "два [прокатных] станка с четырьмя прокатчиками, двенадцать лошадей, два коногона, три резчика, два рихтовалыцика, восемь калибраторов, один правщик, три полировщика [и] два клеймовщика", чтобы нужное количество серебра из плавильных цехов прошло все необходимые этапы и добралось до двух прессов для чеканки. У каждого пресса должны были находиться еще по семь человек — шестеро поворачивали ось, в то время как один храбрый работник вставлял заготовки в саму штамповальную камеру.

Эти люди вносили ограничения в расчеты Ньютона. Монетный двор не мог действовать быстрее, чем они вращали ось, и любая другая операция должна была быть настроена так, чтобы позволять им продолжать штамповать монеты на самой высокой скорости, которую способны производить человеческие мускулы и винт пресса. Ньютон наблюдал, как они работали, "чтобы вынести суждение об усердии рабочих". Он рассчитал, сколько времени нужно для чеканки каждой монеты. Он видел, как быстро чудовищное физическое напряжение, которого требовало вращение пресса, выматывало людей. Он отметил, насколько должен быть ловок человек, загружающий заготовки и извлекающий готовые монеты из пресса, чтобы сохранить пальцы в целости. В конечном счете Ньютон определил идеальный темп: если пресс будет работать чуть медленнее человеческого сердца, ударяя 50–55 раз в минуту, люди и машины могут чеканить монеты много часов подряд в течение одной смены. Эти удары задавали ритм, которому Ньютон подчинил весь Монетный двор.

Барабанный бой Ньютона быстро принес плоды. Отчет обо всей перечеканке показывает, что это невероятно сложное и дорогое предприятие было осуществлено четко, эффективно и по большей части безопасно. (Только один человек умер у металлопрокатных станков — поразительная цифра, если принять во внимание интенсивность работ). Под контролем Ньютона там, где ранее число в пятнадцать тысяч фунтов в неделю считалось недосягаемым, прессы вскоре начали производить по пятьдесят тысяч фунтов. К концу лета 1696 года люди и машины Монетного двора достигли рекордной производительности в сто тысяч фунтов за шесть дней — это было беспрецедентно не только для английского Монетного двора, но и для всей Европы.

С такими темпами перечеканка намного обгоняла изначальные планы. Большая часть имеющегося серебра была перечеканена в новые монеты к концу 1697 года, а весь проект был в основном завершен к середине 1698 года. В июне 1699 года ситуация нормализовалась настолько, что Монетный двор продал те машины, которые были установлены дополнительно, чтобы справиться с национальным кризисом. К тому времени Монетный двор под руководством Ньютона полностью перечеканил запас английских серебряных денег, в общей сложности — 6 840 719 фунтов. Общая стоимость проекта была огромной — около 2 700 000 фунтов, причем большая часть этой стоимости была связана с потерей металла в обрезанных монетах, которые принимали для перечеканки по номиналу. Но за эту цену Англия приобрела совершенно новые серебряные деньги, чтобы покупать, продавать и воевать.

Быстрая передача достаточного количества монет из Тауэра в общее пользование, начавшаяся осенью 1696 года, подавила самые глубокие страхи того времени. Прекратились денежные бунты. Лондонские бедняки перестали требовать возвращения доброго короля Якова. Король Вильгельм продолжал жаловаться на нехватку денег, но был уже в состоянии содержать свою армию на поле боя, и к сентябрю 1697 года, когда стало ясно, что перечеканка будет закончена удовлетворительно, он даже заключил мир с Людовиком XIV. Нет доказательств прямой связи успеха этих усилий с внутренним спокойствием Англии или ее военными успехами за границей. Но страхи, которые казались почти непреодолимыми менее чем за два года до этого, перестали терзать народ, по мере того как перечеканка спокойно подходила к завершению.

Все знали, кому принадлежит эта заслуга. В конце перечеканки Чарльз Монтегю сказал, что предприятие потерпело бы неудачу, если бы на Монетном дворе не было Исаака Ньютона.