Заключение

После окончания войны люди стали проявлять к шпионажу большой интерес. Возникла даже своеобразная шпиономания – за последние десять лет о разведке написано больше, чем до этого за целое столетие, не говоря уже о шпионских кинофильмах. Когда речь идет о рассказах и романах, то возражать против этого не стоит. Нет смысла выступать и против показа читателю того вреда, который несет в себе государственная измена шпионов, предавших интересы своего отечества. А произведения, основанные на реальных историях и показывающие трудные будни разведки, можно только приветствовать.

Однако вряд ли можно одобрить произведения тех авторов, которые якобы сами руководили работой разведорганов и под этой вывеской, пользуясь неосведомленностью широкой публики, излагают совершенно невероятные шпионские истории, возмущающие истинных специалистов. В такой писанине, где излагаемые события лишь отдаленно напоминают шпионаж, без всякого зазрения совести извращается сама суть разведывательной работы.

Особо следует сказать о воспоминаниях разных псевдоофицеров или агентов разведки, которые якобы были очевидцами или участниками всех крупных событий прошедшей войны и якобы продолжают работать и теперь. Одни из них плетут небылицы о сегодняшних шпионских аферах в Каире, другие рассказывают сказки о своих вчерашних похождениях в Петербурге, третьи живописуют приключения, будто бы имевшие место позавчера в Гибралтаре, четвертые – о якобы произошедших позапозавчера в Вашингтоне и т. д. Эти всезнайки изображают дело так, как будто были посвящены во все тайны.

Не проходит и дня, чтобы мне не задавали вопросов, читал ли я ту или иную статью о шпионаже и все ли изложенное в ней соответствует действительности. Самое интересное состоит в том, что авторы подобных историй, которым я говорю, что тот или иной случай является ложью или не мог произойти описываемым ими образом, все равно продолжают угощать читателя своими измышлениями. Но хуже всего обстоит дело, когда ложь исходит от действительно служивших в разведке людей, которые ради лишних строк разбавляют реальные события значительной долей фантазии.

Многочисленные фальшивки, к которым широкая публика проявляет постоянный интерес, к сожалению, приводят к формированию ложного стереотипа о работе органов разведки, что несет в себе угрозу для ее будущего, так как разведывательная работа нуждается в широкой поддержке со стороны населения. Поэтому моя книга и призвана развеять многие неверные суждения о деятельности разведки.

В то же время боязнь нанести вред еще здравствующим людям при разговоре о шпионаже заставляет меня проявлять максимальную осторожность. Приходится ограничиваться теми случаями, где вынесенный уже приговор или смерть позволяют раскрыть карты. И я хорошо осознаю, что отсутствие щекочущих нервы эпизодов, когда просто констатирую, что сведения поступили конфиденциальным путем или от агентуры вообще, заметно снижает привлекательность книги. Но даже столь осторожные ссылки для знающих лиц могут оказаться достаточными, чтобы и теперь обвинить или скомпрометировать кого-нибудь из видных деятелей, которые в силу своей разговорчивости, будучи при этом совершенно безобидными людьми, невольно стали ценными помощниками сотрудников нашей разведки.

На основе своего богатого опыта могу сделать общий вывод, что в разведке наиболее важными являются такие человеческие качества, как рассудительность и последовательность, знание людей и компетентность, понимание особенностей оборонительных сооружений противника и владение языками. Естественность, здравый смысл и осторожность – вот лучшие свойства разведчика. Фальшивые бороды, трюки с переодеванием и тому подобные фокусы лучше отбросить, ведь именно естественность является лучшим средством маскировки. Когда, например, разведчик отправляется в Италию под видом художника, большая шляпа, бархатная куртка с небрежно повязанным галстуком и клетчатые панталоны ему не помогут, если этот «художник» не умеет рисовать. А если умеет, то ему вполне достаточно будет и обычного штатского костюма, к которому не следует надевать кавалерийские ботфорты со шпорами. Не стоит в таком случае носить и белье с инициалами «А. Х.», имея паспорт на имя Феликса Дурста.

Вполне понятно, разведывательная работа требует строжайшей секретности. Но это не имеет ничего общего со стремлением делать из всего тайну и говорить только шепотом.

Получаешь документ или донесение, даешь деньги и обговариваешь следующее задание – вот и все, что происходило при встрече с моими лучшими агентами. К сожалению, по соображениям необходимой осторожности, я не имел права даже намекнуть, где и при каких обстоятельствах происходили эти встречи. Само собой разумеется, что все они были незаметными и создавали впечатление полной случайности, исключающей всякую подозрительность.

Для правильной оценки достижений разведывательной службы во время мировой войны требуется сравнение полученных ею результатов с действительностью, что теперь сделать довольно легко, поскольку реальные события подробно описываются в многочисленных исторических трудах. Чтобы не утомлять читателя, я ограничился лишь теми моментами, которые представляли особый интерес для вышестоящего командования, остановившись, в частности, на развертывании войск противника перед началом той или иной операции, поскольку выявление этого всегда является наиболее трудной задачей для разведывательной службы. И сегодня, не рискуя оказаться нескромным, можно утверждать, что наши расчеты, основанные на сопоставлении и комбинировании различных данных, были очень близки к действительности. Во всяком случае, наша разведывательная служба не уступала неприятельской, а зачастую намного ее превосходила.

В более поздних фазах войны, за исключением боевых действий против Сербии, выдающуюся роль сыграла радиоразведка. Однако я напрасно в течение многих лет искал в послевоенных трудах какие-либо сведения о том, что наши непосредственные противники также пользовались этим средством получения информации. А вот другое наше изобретение – подслушивание телефонных разговоров – неприятель перенял довольно быстро. Причиной этого явилось то обстоятельство, что применение такой системы непосредственно на фронте нельзя было сохранить в строжайшем секрете, как радиоразведку, которая до конца войны оставалась величайшей тайной австро-венгерской армии. Такое, между прочим, являлось знаковым показателем – все офицеры и солдаты, работавшие в этой области, независимо от своей национальности оставались верны своему долгу и строго охраняли доверенный им секрет.

Третье новейшее средство разведки – авиация – стало развиваться только во время войны, и было бы чрезвычайно желательно, чтобы один из наших отважных летчиков когда-нибудь обстоятельно изложил результаты воздушной разведки.

Просмотр различной переписки применялся с незадавних времен и является одним из древнейших способов получения информации. Однако систематическая обработка писем военнопленных с применением последних достижений в области техники и химии, как это делали мы и немцы (о деятельности других государств в данной сфере я сведениями не располагаю), вряд ли имела место когда-либо ранее. И надо отметить, что лучшими предпосылками для того, чтобы этот источник добывания сведений стал одним из важнейших, явились длительные сроки ведения войны и огромное количество военнопленных.

В связи с этим стоит признать, что значительная часть сведений о противнике была нами получена именно от военнопленных. Причем временами, на отдельных участках фронта этот источник информации оказывался единственным. Но и русские, сербы, а также итальянцы тоже находили словоохотливых помощников среди ирредентистски настроенных австро-венгерских пленных соответствующих национальностей. Наше же положение в этом вопросе было менее благоприятным.

Очень ценные сведения мы получали от неприятельских генералов. Причем при этом нам не приходилось применять какие-либо меры принуждения. Кроме того, подробные донесения составлялись на основе показаний взятых в плен итальянских, французских и английских летчиков. Так, например, со слов одного из летчиков итальянской эскадры, возглавляемой д’Аннунцио и бомбардировавшей в 1918 году Вену, мы составили доклад на семи машинописных страницах с несколькими схемами. Мне самому довелось допрашивать пленных итальянцев, которые наперебой старались давать нам нужные сведения и даже с яростью поправляли друг друга. При этом я, естественно, не оказывал на них никакого давления. Интересно, откуда у них такая разговорчивость?

Разумеется, у подавляющей части неприятельских офицеров было не так-то легко получить какие-либо сведения. Но нередко вовремя предложенная сигарета или стакан вина делали настоящие чудеса. Кроме того, пленных было так много, что не имело никакого смысла долго возиться с теми, кто не желал говорить. К тому же установленные в бараках подслушивающие устройства позволяли записывать откровенные беседы пленных, считавших, что их никто не слышит.

Поэтому наше Верховное командование неоднократно предупреждало всех военнослужащих о недопустимости разглашения сведений о своих войсках в случае попадания в плен и грозило за это репрессиями после возвращения на родину. Тем не менее трофейные документы свидетельствовали, что многие наши пленные солдаты, независимо от своей национальной принадлежности, давали такие показания, которые можно квалифицировать только как явную измену родине. Правда, среди таких предателей венгров и немцев было меньше всего.

Так называемый «психоз военнопленного» не может объяснить такую разговорчивость, ведь он возникает лишь спустя известное время, но не в момент захвата в плен. Понятно, что весьма ценные для противника сведения о своей фамилии, наименовании части и годе рождения давались охотно, ведь пленный в этот момент думал о своих близких и полагал, что таким путем, скорее всего, известит их о своей судьбе. Кроме того, часто он не понимал, что факты, казавшиеся ему общеизвестными, являлись для противника весьма ценным откровением.

Подобное заблуждение особенно усиливается в том случае, если ведущий допрос, пользуясь знанием отдельных деталей, умело делает вид, что ему и так все хорошо известно. Однако когда допрос длится часами и все время вращается вокруг вопросов, носящих секретный характер, пленный по идее должен проявить осторожность и замолчать. Но он тем не менее продолжает говорить.

Подлинную причину такой преступной болтливости я усматриваю в страхе, который испытывает беззащитный пленный перед противником, перед возможными издевательствами над ним со стороны конвойных или надзирателя. Кроме того, на некоторых могут повлиять прежние рассказы об ужасах, творимых неприятелем с солдатами, попавшими в плен, и вообще о жестоком отношении противника к пленным. В таком случае оказавшийся в плену солдат может полагать, что своими ответами он заслужит лучшее к себе отношение в будущем. Ведь ему неизвестно, что дальнейшая судьба попавшего в плен мало зависит от его первых показаний.

Поэтому я все время ловлю себя на мысли, что мы мало внимания уделяли инструктажам солдат о том, как нужно вести себя в плену. Правда, этот вопрос является весьма щекотливым. Но несомненным остается одно – вред, причиненный нам показаниями попавших в плен, был очень велик.

Успехи, достигнутые во время войны в использовании вышеназванных источников получения информации, несколько оттеснили на задний план агентурную разведку. Но она не потеряла своего значения. Неоднократно создавались такие ситуации, когда единственным источником сведений о противнике являлись донесения от наших агентов. Поэтому нам всегда приходилось держать под рукой известное число таких людей, правильное использование которых столь же важно, как и специальная их подготовка. В последней нуждаются и привлекаемые к агентурной работе военнослужащие.

Если в мирное время мы вынуждены были постоянно бороться с недостатком денежных средств, то с развертыванием военных действий это препятствие отпало. За все годы после начала войны общие расходы на разведку, за исключением денежного довольствия военнослужащих разведорганов, составили около 20 миллионов крон.

В среднем личный состав разведывательной и контрразведывательной службы без органов цензуры и контроля за репатриантами насчитывал около 300 офицеров, 50 служащих, 400 полицейских агентов и 600 человек рядового состава. Кроме того, в ходе войны к работе в разведорганах было привлечено в общей сложности до 2500 офицеров и чиновников. Однако большинство из них использовалось очень короткое время, поскольку я стремился по возможности сохранить проверенных и хорошо сработавшихся друг с другом кадровых сотрудников разведки.

Личные дела и записи, касавшиеся привлеченных агентов, были сожжены, и поэтому я могу сказать лишь ориентировочно, что общее их число достигало 2000 человек. При этом часть из них была отстранена от работы по непригодности и ненадежности, а некоторые, подозревавшиеся в шпионаже на обе стороны, были отданы под суд или интернированы. К концу войны действовать продолжало около 600 агентов.

К сожалению, жертвы, как, например, гибель Ларезе, были неизбежны. Много убитых и раненых мы потеряли также во время проведения подрывной пропаганды на русском фронте. В этой связи особого упоминания заслуживает судьба бывшего сотрудника венской университетской библиотеки лейтенанта доктора Грегора Паламара. Будучи кадетом, он был направлен в разведотдел штаба 7-й армии, где в начале 1916 года ему поручили завербовать одного офицера из русского разведотдела в Борщове. Одна женщина, считавшаяся нашим надежным агентом, подготовила соответствующую почву и в середине февраля 1916 года организовала встречу Паламара с русским офицером за неприятельскими позициями по ту сторону Днестра. Все шло по намеченному плану, как вдруг прямо во время переговоров к ним ворвались несколько крепких казаков и с криком «Шпион!» набросились на нашего Паламара.

Его этапировали через ряд инстанций в штаб 9-й армии, где, угрожая повесить, стали принуждать выдать сведения о нашей армии. Но Паламар молчал, и тогда его бросили в застенок в Каменце-Подольском, а оттуда перевели в еще более страшное узилище в Бердичеве, где находился штаб русского Юго-Западного фронта. Осознание противником того факта, что нашего офицера подлым образом заманили на встречу сотрудники русского разведывательного отдела в Борщове, дало ему относительную свободу в качестве интернированного лица в Киеве, где с ним стали работать несколько русских офицеров. Что ему только не предлагали, обещав даже обменять его на пленного русского офицера. Однако бравый кадет молчал, а чтобы не вернуться назад с пустыми руками, занялся сбором различных сведений военного характера.

К сожалению, его надежда на обмен не оправдалась. Более того, против него начали новый судебный процесс и вновь бросили в темницу, заковав в цепи, словно матерого преступника. Паламара приговорили к смертной казни, но затем помиловали, заменив расстрел двадцатью годами каторжных работ.

Революция не принесла ему свободы. Его новый тюремщик оказался настоящим извергом, которого во всем поддерживали охранники – бывшие австро-венгерские сербы. Только в январе 1918 года нашего мученика в Киеве освободили украинцы. Однако к тому времени к городу стали приближаться большевики, и над Паламаром вновь нависла угроза ареста. Ему его удалось избежать, совершив побег. После долгих скитаний, полных лишений, он наконец добрался до Вены, и первым шагом императорского офицера была просьба об аудиенции у монарха, чтобы лично доложить государю о своей деятельности.

Государственный переворот принес многим офицерам разведки тяжелые испытания. Руководители крупных разведпунктов, разумеется, стремились прибыть в ликвидируемое разведывательное управление армейского Верховного командования, но большинству из них это удалось с риском для жизни и после различных притеснений со стороны новых властителей едва начавшихся формироваться государственных образований. У некоторых же такое вообще не получилось.

При отходе из Албании сильно пострадал разведотдел майора Лангауера, а офицеры разведки из Ипека и Колашина пали под пулями сербских партизан. Руководитель разведывательного пункта в Аграме был арестован, и ему угрожали расстрелом. Однако после изъятия у него секретного архива он оказался в числе интернированных лиц, выйдя на свободу только в 1919 году.

Хуже всего пришлось офицерам разведки в новой Польше. От смерти и зверской расправы их спасло только быстрое бегство. Руководитель разведпункта в Петркуве-Тры-бунальском подполковник Леффлер был жестоко избит, а с майором Моравским, поляком по национальности, из Кракова, и вовсе обошлись очень гнусно. Многочисленные попытки на протяжении длительного времени узнать о его судьбе так и закончились ничем.

Руководитель разведывательного отдела Люблинского военного округа майор Генерального штаба Винценц Хаузвис с трудом смог сбежать в Германию, но от явки с рапортом в Вену отказался, так как ему было предложено возглавить новообразованный разведывательный орган в Чехословакии. Там, судя по всему, охотно брали на вооружение опыт нашей разведки. Однако чешские властители так и не успели ознакомиться с нашими наработками, которые им были так нужны, – у них произошла целая череда государственных измен.

Впрочем, наши специалисты ценились повсюду. Так, офицеров разведки старого режима по прямому назначению стали использовать новые власти в Австрии и в Венгрии, а майор Болдескул возглавил разведывательное управление в Варшаве. О том же, как относились к генерал-майору Фишеру румынские власти, он сам подробно рассказал в своих воспоминаниях.

Резкому сокращению числа шпионских процессов начиная с 1916 года наряду с другими обстоятельствами способствовала и деятельность нашей контрразведки, которая широко развернула свою работу после начала войны. Это лишний раз доказало, что рутина, захлестнувшая органы полиции и жандармерии, являлась главной причиной роста шпионажа, расцветавшего ранее буйным цветом.

Стоит заметить, что вопросами контрразведки в конце войны интересовались и ясновидящие, такие как фрау Паупе, а также графологи, среди которых был и Рафаэль Шерман. Самое интересное заключалось в том, что нашему разведывательному управлению ни о каких якобы выдающихся способностях последнего ничего известно не было. Когда же во время очередного визита Шермана я решил проверить его дар на предмет сотрудничества с нами, то он быстро откланялся и больше, естественно, не появлялся.

Фактором, неразрывно связанным с работой разведки, является измена. Предательство неистребимо, так же как войны, являющиеся вечным спутником человечества. Причем когда ненависть, оскорбленное самолюбие или жажда наживы и власти получают перевес над чувством долга, изменники не боятся даже презрения как со стороны врагов, так и друзей. И наиболее действенным противовесом этому явлению, как ни странно, выступает национальный и религиозный фанатизм, особенно тогда, когда они охватывают широкие массы населения, легко подпадающие под их влияние.

Будучи хорошо осведомлен о фактах измены против нас и в нашу пользу, я могу утверждать, что в Австро-Венгрии случаи предательства происходили не чаще, чем в других странах. Но у нас говорилось о них больше, чем следовало, и слишком неумело, что давало враждебной пропаганде богатый материал для склонения к измене косящихся в сторону заграницы предводителей различных организаций и их сторонников. Поэтому с началом войны в Галиции и на юге империи за шпионаж в пользу противника и создание для него благоприятных условий было осуждено действительно много людей, что явилось следствием непонятной слепоты наших властей в мирное время, а лучше сказать – их терпимости в отношении зарубежной пропаганды.

Факты предательства со стороны русинов и сербов действовали нашим солдатам на нервы, но высшее руководство рассматривало это явление как незначительное и не заслуживающее внимания. Такое отношение к данному вопросу отчасти основывалось на жалобах Генеральных штабов враждебных нам государств о том, что их агенты из числа местных жителей наших областей не приносили желаемых результатов. А если учесть, что противник получал информацию путем подслушивания телефонных разговоров, допроса пленных и через своих агентов, то роль изменников может представиться еще более незначительной.

Однако измену нельзя всегда считать причиной неудач, хотя на нее обычно стремятся свалить всю вину.

Так, в России и Италии каждое поражение вызывало настоящую болезненную шпиономанию. Между прочим, перебежчики, выдававшие противнику планы намеченных наступлений, были и у нас – таково свойство отдельных личностей, желающих подобным способом избежать участия в больших сражениях. Однако хорошо продуманное планирование и осуществление войсковых операций в значительной степени минимизировали наносимый предателями ущерб.

Но бывало и иначе. Так, во время июньского наступления 1918 года помимо измены перебежчиков негативную роль сыграла плохая работа органов войсковой разведки, не заметивших контрмер, предпринимавшихся итальянцами, которые оттянули с передовой линии огня свои войска и изменили расположение своих артиллерийских батарей. К этому добавилась безответственная болтовня по телефону, давшая противнику гораздо больше сведений, чем размытые данные, полученные от перебежчиков. Именно усиление итальянцами радиоразведки и развертывание ими станции подслушивания в том районе, который ранее считался у нас относительно безопасным с точки зрения возможности перехвата телефонных разговоров, и дали неприятелю необходимую информацию.

Проходившие в Австро-Венгрии и закончившиеся вынесением обвинительного приговора процессы над шпионами коснулись и около 150 иностранцев, что составило примерно четверть от общего числа осужденных. А вот в Германии в первые три года войны за государственную измену было осуждено 84 иностранца, составлявших треть от всех предателей, что свидетельствует о том, что в Германской империи в шпионской деятельности принимало участие несколько меньше изменников, чем у нас. Однако при этом стоит отметить, что в Австро-Венгрии большая часть осужденных приходилась на русофильски и сербофильски настроенную интеллигенцию. Поэтому крики «Измена!», получившие у нас слишком большое распространение, не всегда были уместны.

Иначе обстояло дело с государственными преступниками, добивавшимися развала государства. Они были куда опаснее, чем те маленькие люди, которые слепо верили своим предводителям и в большинстве своем, подпав под влияние непонятных им, но тем не менее привлекательных лозунгов, неосознанно рисковали своей головой, невольно участвуя в шпионской деятельности. Поэтому наши органы контрразведки при взаимодействии с ответственными деятелями, прежде всего с уже упоминавшимся начальником венской полиции и будущим австрийским федеральным канцлером доктором Шобером, стремились обезвреживать именно таких «вожаков».

Органам контрразведки удавалось противостоять влиянию большевизма и захлестывающим фронтовых солдат волнам национализма вплоть до горестного конца. А вот в тылу наши успехи были гораздо меньше. Тем не менее случаи неповиновения и бунты в действующей армии смогли пробить губительные бреши в нашей стабильной обороне на реке Пьяве только после того, как прекрасная старая монархия развалилась под ударами изнутри.

Задачи разведывательной службы во время мировой войны вышли далеко за рамки, отводившиеся ей в момент ее создания. Она должна была иметь глаза и уши повсюду, как вовне, так и внутри страны, занимаясь не только чисто военными вопросами, но и действуя в области политики, экономики и техники. В том гигантском противостоянии, не ограничившемся лишь рамками полей сражений, было бесчисленное множество точек приложения усилий, которые требовалось либо использовать, либо защищать.

И эту миссию разведка, которая в мирное время пользовалась весьма слабой поддержкой и уважением со стороны государства, выполнила с честью, превратившись в грозное оружие. Такое стало возможным только потому, что обе ее основные ветви – разведка и контрразведка – стремились честно выполнить свой весьма нелегкий долг. И я, как сотрудник разведорганов, которому выпала великая честь их возглавить, как непосредственный участник тех счастливых и одновременно печальных событий, надеюсь, что мое неприукрашенное изложение материала поможет объективному читателю правильно оценить успехи разведки Австро-Венгерской империи.