Пропаганда Антанты и атака мятежников после битвы при Пьяве

Неудачный исход сражения на Пьяве и быстрое ухудшение условий жизни внутри страны лили воду на мельницу неприятельской пропаганды, пытавшейся с помощью славян и румын подорвать боевой дух нашей армии и склонить солдат к переходу на сторону противника. В тылу же толчка извне и вовсе не требовалось – парламент постоянно начал нападать на правительство, а среди населения стали распространяться самые дикие слухи. Им охотно верили, особенно если они исходили от отдельных офицеров, в связи с чем военное министерство вынуждено было принять против таких болтунов строгие меры, выпустив соответствующий приказ и начав привлекать их к ответственности. На то, насколько исходившая от них критика была обоснованна, показывают результаты многолетней работы так называемой «комиссии по расследованию случаев измены солдатскому долгу во время войны».

Самое скверное заключалось в том, что дьявольски изощренная пропаганда использовала общий негативный настрой населения для возведения поклепов на монарха и разрушения главного связующего звена отдельных частей империи – верности правящей династии. И очень печально было то, что эта пропаганда шла не только от противников, но и из дружественной Германии, в связи с чем цензурный отдел в Вене отдал распоряжение о цензуре всей поступавшей оттуда почты. Однако сил для осуществления этой работы не хватало.

Нападки были направлены прежде всего против императрицы, которую после июньского неудачного наступления стали самым отвратительным образом всячески обвинять в неудачах на фронте. Источником этой скверны являлись обученные итальянцами предатели-перебежчики, начавшие распространять слухи о том, что она якобы распорядилась не применять боевые газы, что сильно ослабило воздействие нашей артиллерийской подготовки. При этом ни слова не говорилось о том, что к тому времени противник заметно усовершенствовал средства химической защиты и заблаговременно убрал большую часть войск из подвергшихся артиллерийскому обстрелу окопов передней линии обороны.

Слухи, не имевшие в своей основе ни капельки правды, деловито распространялись внутренними врагами, действовавшими по принципу «А я слышал, что…». Думается, не надо говорить, что бороться с подобным явлением – дело неблагодарное. Показательным в этой связи является то, что даже в Бадене, служившем местом размещения ставки Верховного командования, начальник управления федеральной земли фон Бозицио вынужден был приказать жандармерии принять самые жесткие меры в отношении распространителей слухов.

Следует отметить, что среди всех этих злопыхателей своеобразной белой вороной оказался предводитель рабочих христианский социалист Куншак. На собрании, проходившем в ратуше на тему «Подрывная работа англичан и их австрийские пособники», он заступился за свою оболганную императрицу и каленым железом заклеймил в качестве британских марионеток Крамара, Клофача и их сообщников.

Удручающее впечатление от поражения на реке Пьяве совпало с резким ухудшением продовольственного положения перед сбором нового урожая. После неоднократного урезания норм снабжения населения хлебом 18 июня 1918 года бургомистр Вены доктор Вайскирхнер выступил с заявлением о том, что население находится на грани выживания и его терпение достигло своего предела. Конечно, опубликование принятой по этому поводу резолюции было запрещено.

Приобретенный ранее хозяйственный опыт побудил Верховное командование использовать все свое влияние для того, чтобы на этот раз уборка урожая была организована самым серьезным образом. Однако квартирмейстерское управление не могло не отметить то обстоятельство, что работа органов государственного управления «настолько сильно страдает от политических и национальных противоречий, что одними только организационными мерами с ними справиться не в силах… Не подлежит никакому сомнению, что никогда ранее в ходе мировой войны воздействие внутриполитической обстановки не отражалось столь сильно на проведении войсковых операций через вопросы продовольственного обеспечения армии. Несомненно, что дальнейшее увеличение трудностей в снабжении войск недопустимо».

К сожалению, у государственного аппарата не хватило энергии и сил повторить в империи те мероприятия, которые в свое время дали столь успешные результаты на территории оккупированной Сербии и позволили удовлетворить запросы населения. В результате стали сбываться самые мрачные опасения – власть проявила полное бессилие в борьбе с подпольной торговлей и спекуляцией, что вызвало возмущение населения. Махровым цветом расцвело мешочничество, причем обнищавшие горожане за бесценок обменивали у крестьян на продовольствие свое последнее имущество. Естественно, это создало благоприятные условия для распространения революционной заразы.

Примером в решении вопросов, связанных с необходимостью урегулирования проблем в оплате труда, продовольственного обеспечения, а также в противодействии враждебной революционной пропаганде среди обычно законопослушных рабочих, является деятельность заместителя военного коменданта Штайнфельда генерал-майора Рудольфа фон Дитериха. В результате даже взрыв 18 сентября 1918 года на фабрике по производству боеприпасов в Веллерсдорфе, во время которого погибло 280 человек и многие были тяжело ранены, не спровоцировал волнений среди рабочих. А ведь тогда забастовки вспыхивали практически повсеместно, причем особенно большим размахом отличались протесты на заводах «Шкода» и в округе Нойнкирхен. Ими были охвачены даже работники венской трамвайной сети. Причем в последнем случае 3600 человек службы охраны, из которых каждый шестой болел гриппом, попали в настоящую критическую ситуацию. Им не смог помочь даже гарнизон, который оказался в состоянии выделить всего одиннадцать рот по сорок солдат в каждой.

Между тем на конференции австрийских социал-демократов было заявлено, что рабочие созрели для революции и для ее начала следует дождаться только грандиозной битвы на Западном фронте, чтобы их выступление не смогла подавить прусская армия. К тому времени железнодорожники в Германии тоже оказались ненадежными, что ясно показал случай, произошедший в середине августа, когда во время разгрузки вагона с углем в нем были обнаружены кипы революционных прокламаций, напечатанных Антантой.

В Богемии ситуация была еще хуже. В своем докладе от 10 июля 1918 года штатгальтер сообщал о наступившем голоде и всеобщем обнищании, а также о случаях расхищения собственности, о росте беспризорщины и негативного влияния репатриантов. Он потребовал увеличения численности жандармерии с 3600 до 6000 человек, а после некоторого колебания и привлечения 1900 солдат ландштурма для оказания помощи жандармам.

И без того печальную картину еще в более мрачном свете высветила созванная мною 18 июля конференция офицеров разведывательных пунктов с участием представителей органов власти. На ней говорилось о том, что в стране появились новые агитаторы, которые, судя по всему, поддерживали через Будапешт и Румынию контакты с окопавшимся в Париже Бенешем. Тлетворное влияние подрывной агитации сказывалось даже на деятельности тех предприятий, где рабочие не могли пожаловаться на несправедливое вознаграждение их труда и были решены вопросы продовольственного обеспечения. Особенно остро это ощущалось в районах добычи каменного угля. Рост числа антимилитаристских организаций и стремление народа запастись оружием говорили о многом.

В начале августа поступила дополнительная информация о наблюдавшемся усилении связей чешских агитаторов в Богемии с Антантой. В частности, речь шла о контактах с чешскими революционными кругами английского военно-морского атташе Бойла через Буковину и Галицию.

Отовсюду поступали сообщения о готовящемся совместном восстании чехов, поляков и югославов, намечавшемся на 28 сентября. Говорили даже о том, что чехи тайно приступили к выпуску собственной валюты.

14 июля, в годовщину взятия Бастилии, Национальный комитет Чехословакии опубликовал воззвание с призывом перейти от слов к делу в вопросе борьбы за создание независимого государства. А 4 августа в городе Нимбурк бывший министр Прасек заявил, что народ Богемии сможет добиться независимости «сейчас или никогда».

Чрезвычайно бурную деятельность не только в Австро-Венгрии, но и за ее пределами развили также югославы. Небезызвестный Корошец стал рассылать своим землякам и солдатам на фронте поздравительные открытки, на которых рядом с его фотографией красовалась надпись: «Выше голову! Грядет час освобождения!» В парламенте же, видимо желая отомстить за заведенное на него уголовное дело за агитацию на массовом митинге в городе Обер-Лайбах против военного займа и государственной целостности, вместе с некоторыми словенскими единомышленниками он обрушился на «отвратительную практику» осуществления цензуры писем военнопленных. Делалось это с явным намерением нанести смертельный удар по нашей разведке, которая использовала данный проверенный временем способ для выявления дислокации войск противника и порядка их подчиненности.

Между прочим, я уже давно успел убедиться, что этот способ добывания информации не укрылся от неприятеля и он тоже активно его использовал. Жаль было только, что в то тяжелое время парламент не нашел ничего лучшего, чем растрачивать свои силы на рассмотрение разного рода нелепых заявлений и депутатских запросов, основанных на поверхностном преподнесении информации.

В связи с оголтелой агитацией, развернувшейся среди австрийских южных славян, в 1918 году всякая политическая и националистическая деятельность в районах их проживания была запрещена. Тем не менее 18 августа в Лайбахе прошел крупный парад славянских вооруженных отрядов. Тогда же в Далмации широкое распространение нашли различные злоупотребления печатным словом и проходили сербофильские демонстрации. В частности, 5 августа, в День Кирилла и Мефодия, они были организованы при пассивном попустительстве местных властей.

Уже упоминавшийся Трумбич, который к тому времени впал у итальянцев в немилость из-за того, что без их разрешения вступил в переговоры с Пасичем о присоединении Триеста и Истрии к будущему югославскому государству, буквально завалил наши позиции на фронте подстрекательскими листовками. В них фельдмаршал Бороевич сравнивался с боснийским князем Бранковичем, которому сербский фольклор приписывал вину за поражение на Косовом поле в 1389 году, и утверждалось, что он якобы не имеет права продолжать воевать с Италией, которой «принадлежали сердца и силы союзников, а также всех угнетенных народов Австро-Венгрии».

В областях, где проживали поляки, национальное революционное движение склонялось на сторону социалистов-революционеров, находивших опору в усталости населения от войны и складывавшейся там экономической ситуации.

14 августа я провел в Кракове совещание с офицерами разведки, работавшими в этих районах, из которого сделал вывод, что положение там становилось все более удручающим – агитация за независимость, в которой явно просматривалось влияние Антанты, поддерживавшей тесные связи со сторонниками движения за воссоздание «Великой Польши», усиливалась. В связи с этим военное министерство поручило военному следователю подполковнику Рудольфу Крафту провести тщательное расследование деятельности подпольной военной организации поляков в Галиции.

Обыск, проведенный в доме обер-лейтенанта запаса Леона Касубского в Пшемысле, дал богатый материал, и Крафт отправился в Лемберг. Там обнаружились новые свидетельства того, что польская подпольная военная организация под руководством генерала Халлера фон Халленбурга пустила щупальца по всей Польше и Галиции. Причем следы вели в Россию и Украину. Однако пока велось следствие, наступил октябрь, и вся работа разведорганов по распутыванию хитросплетенных нитей заговора так ничем и не закончилась.

Еще в июне из Швейцарии к нам поступила информация о том, что известный миротворец граф Михай Каройи сформировал организацию, которая стала оказывать влияние на проведение мероприятий в Австро-Венгрии в интересах венгров. Однако полученный сигнал, к сожалению, остался без внимания, в результате чего этот деструктивный граф после окончания войны получил в свои руки рычаги управления венгерским государством.

Другому же миротворцу де Йонгу в августе удалось установить контакты с «Рабочей газетой». О том, в каком ключе он работал, можно судить по заключительному абзацу одного из его писем: «Есть только одна победа, которую может достичь Германия. И ей является победа над собственными привилегированными классами, выказавшими себя как предатели».

В то время, как нам сообщил один священник, в Швейцарии объявился некий борец за трезвость профессор Уде, который начал провозглашать на весь мир, что Австро-Венгрия полностью выдохлась.

В июне военное министерство обратило внимание высших эшелонов власти на последствия подстрекательских действий отдельных безответственных политиков, направленных на разжигание национальных вопросов, а также на всеобщее снижение авторитета законодательства и уважения к закону вследствие постоянно повторяющихся амнистий, что пробуждало у агитаторов надежды на возможность остаться безнаказанными.

Вскоре после этого армейское Верховное командование обратило внимание властных структур на то, что политическая борьба, а также подстрекательские публикации в газетах превратились в настоящий кошмар для фронтовых офицеров, и призвало премьер-министра принять самые жесткие меры для наведения порядка и положить конец внутренней борьбе, раздирающей страну на части. Но все так и осталось без изменений. Только цензуре наконец-то стали снова уделять больше внимания.

Между тем голодающая и пообносившаяся армия продолжала выполнять свой воинский долг. В июне в Граце был арестован один денщик, который сам себя выдавал за «заговорщика». Он соорудил себе кокарду в виде красной пятиконечной звезды, а также прикрепил такую же эмблему на ножны от штыка, явно намекая на большевистские символы. Стали поступать также многочисленные донесения о том, что солдаты начали договариваться между собой о том, чтобы в случае мятежа в первую очередь расправиться с офицерами. Все это явно было перенято у русских. Однако военное министерство решилось обязать офицеров, ответственных за политико-моральное состояние войск действующей армии, бороться с большевистскими тенденциями только в сентябре 1918 года. Тогда же на мое разведывательное управление вновь возложили руководство всей пропагандой, направленной против неприятеля.

Между тем все большую тревогу стали внушать безобразия, творимые дезертирами. Принимаемые же меры из-за мягких приговоров, отсрочек наказаний и прочей мягкотелости своей цели не достигали. Так, если к августу 1918 года число дезертиров исчислялось в 100 000 человек, то, по сведениям генерала Эмиля Ратценхофера, являвшегося во время войны заместителем начальника железнодорожной службы, к концу октября оно возросло уже до 250 000 человек, что составляло около 5 % всего личного состава вооруженных сил.

Дезертиры, убежавшие в Швейцарию и даже образовавшие там свои союзы, были сравнительно безвредны, опасность представляли только их банды, слухи о бесчинствах которых, впрочем, являлись сильным преувеличением. А вот в Среме они являлись настоящим бедствием. Там из-за попустительства властей, взявших курс на вхождение в Королевство Хорватия и Славония, объединилось около 5000 дезертиров и беглых военнопленных, начавших, по-видимому, в контакте с агентами Антанты устраивать революционные выступления. Об их настрое хорошо говорят строки из любимой ими песни:

Да здравствует наша императрица Цита!Она не допустит расстрела нас, бандитов.

Наряду с ухудшением внутреннего положения непрерывно обострялось и внешнее. Правда, еще не верилось, что неудачи Германии во Франции послужат началом целой череды поражений и отступлений, но ситуация на Балканах уже внушала серьезные опасения.

В Албании, как раз в то время, когда наши войска, находясь в бедственном положении, тем не менее захватили в качестве трофея новый шифр, замена командующего на генерал-полковника барона фон Пфланцера привела к кардинальному изменению ситуации, и 30 июля мы перехватили порадовавший нас переданный по радио приказ итальянского командования. В нем сообщалось, что нам удалось восстановить положение по всему фронту.

На этом светлом фоне черным пятном проявлялись настроения болгарского народа – усилившаяся агитация агентов Антанты в Болгарии приводила ко все большему числу народных волнений, что не могло не вызвать у нас серьезного беспокойства. К этому добавлялись поступавшие с начала июня донесения наших агентов в Швейцарии о переговорах болгарских эмиссаров с американским послом в Берне. По сведениям же майора Кюнцля, в Софии вовсю обхаживали американского консула Мэрфи, а Эссад-паша, основываясь на беседе с Франше д’Эспере, пришел к выводу о том, что болгары не окажут серьезного сопротивления на фронте и пойдут на заключение сепаратного мира. Его предположение косвенно подтверждалось открытыми заявлениями скверно снабжавшихся болгарских солдат о том, что они останутся на позициях только до Митрова дня, то есть до октября, если война будет продолжаться.

До нас дошли сведения и о том, что в начале сентября бывший болгарский министр Гешов встречался на франкошвейцарской границе с Пашичем. Причем на этой встрече в качестве нежелательного свидетеля присутствовал также некий французский чиновник. Вскоре майор Кюнцль подтвердил, что Гешов действительно ведет переговоры о мире. Между прочим, болгары не раз зондировали почву у румынского премьер-министра Маргиломана, выясняя позицию Румынии в случае заключения Болгарией сепаратного мира. Маргиломан же, желая не прогадать, сообщал об этом центральным державам!

Такое объяснялось тем, что румыны желали не упустить свою выгоду и понимали, что им не стоит сидеть сложа руки, дожидаясь окончания войны. Ведь провозглашенное Вильсоном право наций на самоопределение давало им весьма призрачные надежды на приобретение новых территорий, и они хотели их заполучить еще до начала мирных переговоров. Поэтому не стоило доверять результатам народного референдума в Трансильвании. Как сообщил заместитель венгерского государственного архивариуса Гагы, ему предлагали за вознаграждение в 50 000 румынских леев организовать агитацию за присоединение к Румынии среди трансильванских секеев. Естественно, такое им было с негодованием отвергнуто.

В связи с этим наша разведка зорко следила за Румынией, и от нее не укрылось, что румыны спешно вооружались и провели мобилизацию, заменив свежими силами личный состав шести из семи пехотных дивизий. Кроме того, ими была полностью обеспечена мобилизационная готовность к выступлению в десятидневный срок еще восьми дивизий, а также егерей и конницы.

Такова была обстановка к 14 сентября 1918 года, когда граф Буриан от имени австро-венгерского правительства обратился ко всем воюющим, нейтральным и союзным государствам с предложением мира. Такое новое проявление стремления к миру со стороны кайзера было встречено народом с пониманием. Даже социал-демократы немедленно использовали это как повод для объявления начала демократической перестройки империи, чтобы якобы не давать предлога государственным деятелям Антанты для ведения войны во имя свободы. Однако если наша мирная инициатива была встречена уставшими от войны народами с воодушевлением, то пропагандистская машина Антанты стала использовать ее как новое доказательство слабости Австро-Венгрии, одновременно выставляя такую инициативу как следствие длительной череды неудач на фронте Германии.

Уже на следующий день произошло событие, открывшее путь лавине, которая решила судьбы центральных держав, – болгарский фронт был прорван.

Еще с конца июля к нам стали поступать донесения о подготовке 2-й сербской армии к наступлению на участке Доброполье – гора Ветреник. Одновременно стало известно, что греческие войска дали возможность высвободить французам свои дивизии, которые могли составить костяк ударной группы. Поэтому наша разведслужба вовремя и неоднократно предупреждала командование о грозящей опасности, но на наши сигналы не обращали внимания, а генерал Людендорф вообще не хотел ни о чем слышать и, как образно выразился царь Борис, «перетянул тетиву». В результате к 17 сентября болгарский фронт был прорван на участке шириной 40 км и на глубину в 10 км, а затем образовалась гигантская брешь, сил на заполнение которой уже не хватило.