Холерная эпидемия в России в 1830–1831 годах

Поскольку Россия уже познакомилась с холерой в 1823 году и власти видели, что происходило в других странах, то 9 сентября 1830 года была образована Центральная комиссия для пресечения холеры. Возглавить борьбу с «моровым поветрием» Николай I поручил министру внутренних дел Арсению Андреевичу Закревскому, который по всей стране расставил карантины. К сожалению, они парализовали хозяйственную жизнь страны, но эпидемию не остановили.

Тысячи людей и лошадей с товарными обозами задерживались у застав. В тех, кто пытался пробраться через оцепления, приказано было стрелять. Закревский же лично сообщал новости и статистику газетам.

Когда холера пришла в Москву, император Николай лично отправился туда, чтобы не допустить повторения чумного бунта 1771 года. Торговля в городе прекратилась, банки перестали проводить платежи. Поступок императора вызвал горячий отклик среди населения, а Пушкин даже написал по этому поводу стихотворение «Герой», подписанное «29 сентября 1830 года. Москва».

Молодой харьковский помещик Вадим Пассек ставил на себе в Москве опыты «прилипчивости» холеры, благополучный исход которых помог смелее относиться к болезни и привлек больше добровольцев. Но он не был медиком, а впоследствии стал одним из первых этнографов.

В Российской империи за два года переболело холерой 534 тысячи жителей, умерли 230 тысяч. Во время польского восстания 1830–1831 годов только в российской армии от холеры погибло более 12 тысяч военных.

Во время второй пандемии холера в 1830 году была впервые занесена на Украину. Ее распространению способствовала русско-турецкая война, когда войско начало возвращаться с боевых действий. Первые случаи заболевания были зафиксированы в Киевской, Полтавской и Подольской губерниях. В Бессарабской области, Черниговской, Полтавской, Екатеринославской, Харьковской, Таврической губерниях количество умерших от холеры составляло от 9,3 до 20,3 на 1000 человек населения.

Первым губернским городом, принявшим на себя удар эпидемии, был Харьков. Санитарное состояние губернского города было катастрофическим. Вокруг города было много заболоченных участков, а сам Харьков утопал в навозе. Прокурор Жадовский писал в 1830 году: «На дворах домов надлежащей чистоты не наблюдается, ибо все выбрасываемое из кухонь и конюшен не вывозится и, сгнивая в стесненном пространстве оных, производит удушающий смрад». А еще были плотины, превращавшие речки Лопань и Харьков в грязные запруды.

Губернатором Харькова тогда был дядя казненного декабриста Михаил Иванович Каховский, а его заместителем брат другого декабриста – Пестель.

Прокурор Жадовский писал: «Корпус, занимаемый присутственными местами, оставлен совершенно безо всякого надзора, и нечистоты не только около оного, но даже и внутри, в коридорах и сенях, распространяют такой смрад, что можно назвать это заразительным».

23 июля 1830 года в городе появились первые трое умерших.

Первые меры против холеры стали приниматься только в сентябре, когда Каховский создал комиссию из чиновников и врачей, а городской думе было предписано освободить богадельню под холерный госпиталь. Эвакуированные из зараженных домов подвергались двухнедельной обсервации. Велено было заняться осушением болот и уборкой нечистот.

В городе началась паника. Ходили слухи, что колодцы отравлены, а больных хоронят живыми по предписаниям профессора Брандейса. Его хотели побить и утопить в Лопани, но полиция доктора спасла.

Статский советник и мемуарист Рейнгардт говорит в мемуарах о тысяче умерших из 25 тысяч населения. Доктор Томашевский насчитал 361 умершего от холеры наверняка, а протоиерей Иоанн Чижевский на основании приходских книг отметил 461 случай. Достоверно известно о 700 переболевших и о том, что умерло из них 55–60 %.

Эпидемия пошла на спад только зимой. Министр внутренних дел генерал-адъютант граф Закревский разрешил провести в Харькове Крещенскую ярмарку, при этом было указано:

«Проезжающие в Харьков из неблагополучных мест должны иметь свидетельства от обсервационных застав, что они положенный обсервационный срок выдержали, а следующие из мест благополучных обязаны иметь на паспортах своих надписи от полиции о благополучии того места. (…)

Вместе с сим в обязанность торговцев поставляется, ежели между ими окажутся больные на пути, или в самом Харькове, нимало не скрывая их и не задерживая, объявлять полициям, для принятия в больницы и подания медицинского пособия».

В 1830 году холера появилась и в городе Изюме, однако особого ущерба не принесла. Как сообщал местный священник, «пораженные холерой, изюмцы прибегали к помощи Царицы Небесной, подняли Ее чудотворную икону, торжественно принесли в Изюм и на площади отслужили трогательный молебен, потом обошли с иконою все дома изюмских жителей, окропили их св. водой, вознося горячие молитвы Царице Небесной о прекращении лютой болезни. Вслед за тем холера внезапно прекратилась».

А вот в Одессе в январе 1831 года холера не закончилась. В газете «Северная пчела» было написано: «10 января. В Одесском уезде оставалось больных холерою 101 человек; а по 3-е января вновь заболело 18, выздоровело 22, умерло 7 и оставалось больных 90. В городах Овидиополе, Тирасполе и уезде оного, Дубоссарах, Григориополе, Николаеве, Бериславе, в течение последней недели месяца, умерло с небольшим 100 человек, и в первых числах января оставалось больных около 80. В селениях Херсонской губернии в исходе декабря было весьма малое число больных и умерших».

Только начала налаживаться обычная жизнь, открылось регулярное пароходное сообщение с Константинополем, как холера вернулась в Одессу.

«Эпидемическая болезнь, имеющая признаки холеры, вновь появилась в Одессе, в разных уездах Херсонской губернии и Бессарабской области. В Одессе 9-го числа июня заболело 6 чел., из коих того же числа умерло 3; 10-го числа заболело 7, умер 1; 11-го заболело 11, из коих в тот же день умерло 3, да из прежних больных 2.

К удержанию распространения эпидемии местное начальство приняло самые деятельные меры. Для подания врачебных пособий больным учрежден особый обширный госпиталь».

Борьба с холерой в новороссийских губерниях велась под личным руководством генерал-губернатора Воронцова.

Его предшественник, соратник герцога де Ришелье Александр Ланжерон проживал в это время в Петербурге. Друг Пушкина князь Петр Вяземский вспоминал, что «граф Ланжерон, столько раз видавший смерть перед собою во многих сражениях, не оставался равнодушным перед холерой. Он так был поражен мыслью, что умрет от нее, что, еще пользуясь полным здоровьем, написал духовное завещание, так начинающееся: умирая от холеры и проч.». Опасения графа оправдались, он умер именно от холеры. В том же завещании было указано, что тело Ланжерона должно быть захоронено в Одессе, что и было исполнено.

В январе 1831 года эпидемия холеры продвинулась из Киевской в Черниговскую губернию и снова появилась в Тамбовской. В марте заболевания были отмечены в Минской, Гродненской, Новгородской, Полтавской губерниях. Так, в Житомире было зарегистрировано 23 тысячи больных, что составляло примерно половину тогдашнего населения города.

Были как свидетельства беспорядков или погромов, даже с убийством врачей (в Поволжье), так и свидетельства бескорытия: «содержатель Волынской губернии Бердичевской вольной аптеки аптекарь Стрецкий, по случаю открывшейся в местечке Бердичеве эпидемической болезни холеры, будучи движим усердием к общей пользе, изъявил желание отпускать безденежно из собственной своей аптеки по рецептам медиков лекарства, действующие против сей болезни, и по каталогам назначенные для воинских чинов».

Министерство финансов сообщало о полтавской помещице Руденковой, пожертвовавшей крупную сумму на «обеспечение благосостояния» собственных крестьян. «За таковой благодетельный поступок надворной советницы Руденковой, – сообщалось далее, – объявить ей монаршее благоволение».

Запреты на передвижение вызывали недовольство всех сословий и порождали холерные бунты. Особенно сильными они были в Тамбове и Севастополе. Гоголь писал в 1831 году из Петербурга Жуковскому в Царское село: «…карантины превратили эти 24 версты [к вам] в дорогу из Петербурга на Камчатку».

Пушкин записал в дневнике за 26 июля 1831 года: «Едва успел я приехать, как узнаю, что около меня оцепляют деревни, учреждаются карантины. Народ ропщет, не понимая строгой необходимости и предпочитая зло неизвестности и загадочное непривычному своему стеснению. Мятежи вспыхивают то здесь, то там. … В прошлом году карантины остановили всю промышленность, заградили путь обозам, привели в нищету подрядчиков и извозчиков, прекратили доходы крестьян и помещиков и чуть не взбунтовали 16 губерний… Несколько мужиков с дубинами охраняли переправу через какую-то речку. Я стал расспрашивать их. Ни они, ни я хорошенько не понимали, зачем они стояли тут с дубинами и с повелением никого не пускать. Я доказывал им, что, вероятно, где-нибудь да учрежден карантин, что я не сегодня, так завтра на него наеду, и в доказательство предложил им серебряный рубль. Мужики со мной согласились, перевезли меня и пожелали многие лета».

Приобрело значительное распространение взяточничество среди карантинных чиновников. За взятку можно было сократить время пребывания в изоляции с 2 недель до 2 часов. Пушкин тогда же записал в своем дневнике: «Злоупотребления неразлучны с карантинными постановлениями, которых не понимают ни употребляемые на то люди, ни народ…».

Современники не знали, что такое холера, возможно, и сами врачи не совсем это представляли. Например, Пушкин как обыватель верил, что «холеру лечат, как обычное травление: молоком и постным маслом» и что она может возникнуть от простуды. Пушкин считал, что в столице эпидемия не может быть сильной, поскольку в Петербурге «много воздуха, да при том и море». Одним из действенных способов предохранения от заболевания он считал душевное спокойствие и бодрость. Были и те, кто лучшим профилактическим средством считал алкоголь.

Действенную меру против холеры нашли почти сразу же – хлорную известь, то есть обычную хлорку. И она действительно помогала, но не стала панацеей. В Петербурге все улицы почти как снегом были покрыты слоем хлорной извести, заодно ее лопатами скидывали в Неву ради дезинфекции. Но река просто уносила всю хлорку в море.

Из многообразных способов лечения наибольшее распространение получил метод Корбейна: прием внутрь каломеля и опия, кровопускание и растирание тела спиртом или водкой. В качестве предохранительных средств использовались также всевозможные сильно пахучие средства: камфора, хлор, апельсины с гвоздикой и т. д. Другими действенными средствами от холеры считались умеренность в еде и противопростудные мероприятия.

Официально рекомендовалось иметь при себе раствор хлорной извести или крепкого уксуса, которым нужно было часто протирать руки, участки лица около носа, виски и пр. С этой же целью советовали носить в кармане хлориновую (белильную) известь. Однако простой народ посчитал хлорку ядом. Нормально к ней стали относиться только в 1880-е годы.

Малороссийские крестьяне верили, что холера носит красные сапоги, может ходить по воде, беспрестанно вздыхает и по ночам бегает по селу с возгласом: «Была беда, будет лихо!». Где она остановится переночевать, в том доме не уцелеет в живых ни одного человека.

В России в те годы распространилось название болезни «корчова» за характерные судороги мышц. А в русских народных сказаниях холеру стали отождествлять со злобной старухой с обезображенным лицом. Также представляли ее как поветрие, которое летает над деревнями в виде огромной черной птицы со змеиными головами и хвостом. Летает она ночью, и где заденет воду железным крылом, там разразится мор. Спасаться от нее следует, идя в нетопленую баню, где надо залезть на полок и притвориться мертвым. Также надо замкнуть двери в домах: болезнь решит, что никого нет, и уйдет.