Если снаружи замок поразил меня своей величественностью, то его внутреннее убранство вызвало совсем другие ощущения. Мне стало как-то тягостно. Не знаю, что тому было причиной — усталость ли, подсознательное ощущение того, что вот-вот нас начнут резать на лоскуты (что бы там Рози ни говорила), или просто полумрак и запах пыли, которые окутали меня и Гарольда сразу после того, как мы перешагнули порог. Давил этот замок мне на нервы, давил.

Хотя, по сути, здесь все было очень и очень необычно. На стенах висели огромные звериные головы, я даже предположить не мог, что на свете имеются лоси и медведи таких размеров. А еще коридор, по которому мы шли, являл собой целую галерею. В нем были расставлены вдоль стен статуи… Или как это называется? В общем, фигуры воинов в доспехах, шлемах и с оружием в руках, воссозданные с немалым умением и прилежанием. Они как живые стояли, честное слово! У каждой был собственный постамент, снабженный надписью, как видно, объясняющей любопытствующим, к какой эпохе относится тот или иной образец.

— Предков твоих доспехи, да? — спросил я у Гарольда, который настолько шустро вышагивал по этому коридору, что я еле за ним поспевал.

Рози с нами уже не было, ее несколько девушек-служанок повели в мыльню, причем моя суженая серьезнейшим тоном прямо на ходу сообщала этим бедолагам, что если те проявят должную сноровку, то она их наградит, а если нет — то запорет на конюшне, причем собственноручно. Что именно она имела в виду под словом «сноровка», понятия не имею. И, может, к лучшему.

— Нет, — отозвался Гарольд. — Это лучшие из противников, которые выпадали на долю Монбронов Силистрийских.

— В смысле? — даже остановился я. — То есть это доспехи тех, кого твои предки убили?

— Не только доспехи, — поправил меня Гарольд и подошел к ближайшей фигуре. — Вот, например, Лотус Железные Челюсти, кузен короля, который лет триста назад правил нашей страной. Был он разбойник, насильник и растлитель, по которому петля плакала. Но вешать было нельзя, все же он королевской крови. Тогда по велению монарха, который сам не хотел обагрять руки родственной кровью, мой предок Этьен Монброн взял штурмом замок этого негодяя, перебил там всех, кого можно, и сошелся с ним в решающем поединке. Как ты понимаешь, победа осталась за предком. А тело Лотуса привезли в замок, отдали чучельникам, а после установили сюда, к остальным трофеям моего рода.

Гарольд раскрыл створки шлема, и я увидел в образовавшемся отверстии давным-давно мумифицировавшееся лицо того, кто некогда разбойничал, насиловал и растлевал. Причем зубы у этого бывшего человека и впрямь были железные. Да еще и острые, как у волка.

— Это они тут все с «начинкой»? — с неподдельным уважением спросил я. — Однако!

Проход был длинный, а чучел вдоль стен по обеим сторонам стояло никак не меньше трех с лишним десятков.

— Здесь только лучшие из лучших, — пояснил Монброн. — Хороший враг, как и хороший друг, встречается нечасто. Ладно, пошли, пошли. Мне надо повидать родных до того, как за стол сядет дядюшка.

Тобиас с нами не пошел. Он сослался на какие-то дела и обещал присоединиться к застолью с минуты на минуту. То, что он собирался раздать какие-то указания, напрямую касающиеся нас, было несомненно, но какие именно, узнать не представлялось возможным. Формальности были соблюдены, и нам не оставалось ничего другого, как отправиться за стол.

Я не удержался от соблазна приподнять забрало шлема чучела, стоящего следующим за Лотусом Железные Челюсти («Джота Клятвопреступник, убит летом 22 г.п. В.с.», — значилось на табличке), увидел сморщенное, как старое яблоко, лицо с двумя глубокими впадинами вместо глаз, непроизвольно икнул и вернул забрало на место. Не знаю, как именно окончил свои дни Джота Клятвопреступник, но, сдается мне, настрадался он перед этим изрядно. Хотя, возможно, и за дело.

Пройдя еще через пару коридоров (стены в одном были украшены щитами с разнообразными гербами, а в другом — вымпелами на древках) и поднявшись по лестнице, мы наконец оказались в помещении, которое я безошибочно опознал как обеденную залу. Ну или трапезную. В любом случае это было место, где едят. Во-первых, здесь дурманяще пахло жареным мясом со специями и иной снедью, во-вторых, здесь стояли столы, в-третьих, за этими столами сидели люди. Точнее, пять разновозрастных девиц, стройный юноша с бледным лицом, а также очень красивая и очень грустная немолодая женщина в черном бархатном платье.

Желудок, учуяв ароматы пиши, взвыл так, что мне даже стало неловко.

— Матушка! — непривычно мягко произнес Гарольд и устремился к женщине, которая, только заслышав его голос, тут же вскочила на ноги и поднесла правую ладонь ко рту.

Монброн опустился перед ней на колени и как-то очень по-детски ее обнял.

Я всегда говорил, что в нем больше человеческого, чем все думают. Просто он это умело прячет, старается не давать волю эмоциям. Вот и маму он любит.

— Гарольд! — взвизгнула одна из девиц, со светлыми, почти белыми волосами, уложенными в очень сложную прическу. — А нам сказали, что ты мертв. Опять ты нас надул, паршивец!

— А я говорила, что он не мог погибнуть запросто, на какой-то там войне, — сообщила всем другая девушка, с остреньким носом. — Слишком это для него просто. Остальные барышни тоже начали щебетать, но разобрать что-либо в этом гвалте было сложно.

Гарольд тем временем встал с колен, обменялся с матерью несколькими фразами, но что именно он ей говорил и что она отвечала, я не разобрал. Может, оно и правильно, не все мне знать надо.

Бледный юноша встал из-за стола и подошел к Гарольду. Как видно, это и был его брат Генрих, который неуверен в себе и на которого трудно положиться в тот момент, когда все вокруг рушится.

— Фон Рут, — повернулся ко мне Монброн, не обращая особого внимания на брата. — Что ты там встал? Вот, дорогие мои, это барон Эраст фон Рут, мой друг. Ему я доверяю как себе, так что и вы относитесь к нему соответственно.

— Симпатичный, — одновременно и с одинаковой интонацией сказали сразу две девицы.

— Добро пожаловать, — произнес Генрих.

Матушка Монброна ничего не сказала, но благожелательно потрепала меня по волосам, когда я целовал ее руку.

Девицы тем временем продолжали галдеть, совершенно не обращая внимания на то, что я отлично слышу их разговоры. Сдается мне, не преувеличивал ничего Гарольд в своих рассказах о них. Возможно, даже наоборот. Преуменьшал.

— Интересно, он не девственник ли? Хорошо бы! Говорят, они такие забавные, вот бы попробовать!

— Любопытно, откуда он? Если с Запада — еще ничего. Но на Восток я замуж не пойду.

— Можно подумать, он именно на тебе женится!

— Не красавец, нет. Зато глазки умненькие.

У меня возникло ощущение, что я лошадь на рынке и ко мне сейчас прицениваются. Серьезно. И еще я понял, что надо эту опасность в корне давить, от греха, и дело не только в пяти похоронах, которые запросто может устроить Рози, увидев всего лишь часть того разгула, который имел место здесь и сейчас. Просто ни к чему мне это все.

А прекратить подобное можно только одним способом. Надо стать для них неинтересным.

— Ох, и хороши у тебя сестры! У нас в Лесном крае таких нету! — громко проорал я. — А, так тебя, опять соплей полный нос!

И после этих слов я сморкнулся прямо на пол, понимая, что тем самым навсегда порчу свою репутацию в глазах всех поколений Монбронов, сколько бы их еще ни было на свете. Оставалось надеяться на то, что после этого Гарольд не бросит мне вызов на поединок, когда мы закончим разбираться с его делами. Все-таки это его родовое гнездо.

— Фу-у-у! — сообщили сразу четыре из пяти девушек брезгливо и посмотрели на меня презрительно.

И только одна из них, остроносенькая, делать этого не стала. Более того — она заулыбалась.

— Садись за стол, старина, — скрыв улыбку, предложил мне Гарольд и хлопнул меня по плечу. — В ногах правды нет.

— Покушать бы, — одобрительно сообщил ему я, старательно копируя манеры и речь Фалька и плюхаясь на лавку неподалеку от Генриха. — Свининки там жареной, овощей каких, хлебушка, подливы. Гороху моченого можно, для приятственного бурления в брюхе. И пивка побольше.

Если у брата Гарольда и было в планах что-то вроде рукопожатия, то после моей выходки он ничего такого делать не стал, ограничившись кивком и повторив уже произнесенную им фразу:

— Добро пожаловать!

Впрочем, пообщаться нам и не удалось бы, поскольку почти сразу Гарольд поинтересовался у брата:

— Ну, Генрих, теперь расскажи мне, как так оно все вышло. И поспеши, пока не пришел дядюшка.

— Все — что? — вяло спросил Генрих. — Как мне кажется, ничего особенного или из ряда вон выходящего не случилось.

— Вот такой у меня брат, представитель старшей ветви древнего рода Монбронов, — весело, почти залихватски сказал мне Гарольд. — В замке, как хозяин, распоряжается сородич из младшей ветви, его сестер вот-вот спровадят в дом терпимости, матери нужна поддержка в этот трудный час, но она ее не получает. Отец убит! А мой братец считает, что все идет нормально.

— Отец умер сам, — наконец-то в голосе Генриха появились живые нотки. — Это доказанный факт, который ни у кого, кроме тебя, не вызывает сомнения. Мама в полном порядке, что же до наших с тобой сестер… Ты сам все про них знаешь. И помнишь. Дом терпимости? Не смеши меня. От наших с тобой сестер содержатели иных подобных домов как от чумы будут шарахаться.

— Экий мерзавец ты, Генрих, — лениво сообщила девица с роскошными волосами. — При госте нас позоришь. Он хоть и из немыслимой глуши, но все же…

Впрочем, на ее слова кроме меня внимания никто не обратил.

— И самое главное. — Генрих встал и уперся кулаками в стол. — Я хочу напомнить о том, что, поступив в обучение к колдуну, ты лишился всех прав. Прав на все! Ты не наследник родовой чести, родового добра, славы предков и всего прочего. Ты уже два года как никто, Гарольд. Никто. И значит, ты не вправе ничего требовать у меня. Ради правды, и до того ты этого делать не вправе был, просто в силу того, что старший брат я, но тогда тебе многое прощалось за твою лихость, удаль и живую кровь Монбронов. За все то, чего не было у меня. Но теперь… Кто ты такой? Радуйся, что тебя вообще пустили сюда, в этот дом. Тебя и твоего приятеля-невежу.

— Мой славный Генрих, я удивлен, — абсолютно без наигрыша произнес Гарольд. — Ты ли это? Вечно тихий, вечно молчащий, и вдруг — на тебе! Правда я не понимаю, почему ты так набросился на меня, мы ведь не враги.

— Ты уверен в этом? — Генрих криво улыбнулся. — Просто ты раньше этого не замечал. Да и когда тебе? Ты всегда то на балу, то в кровати очередной придворной дамы, то на поединке с мужем этой дамы, а то и вовсе на войне. От отца только и было слышно: «Мой Гарольд опять умудрился нашалить». И главное — он был счастлив, узнавая про твои шалости! Внешне хмурился, ругал тебя, но в глубине души был рад! Даже то, что ты обрюхатил мою невесту, мою Люсиль, он и то назвал «проделкой». Проделкой!

— Я? — ошарашенно произнес Гарольд. — Люсиль? Ты в своем уме?

— Мне все известно! — прошипел Генрих и помахал пальцем у носа Монброна. — Все! Я видел ублюдка, рожденного ею. Это вылитый ты! Люсиль, правда, до последнего момента твердила, что это не так, что все было наоборот, что ты ее спас, но я-то знаю правду! Эта лживая дрянь просто выгораживала тебя! Даже когда она умирала, то твердила, что это мой ребенок, а не твой.

— Как интересно. — Гарольд обвел взглядом потолок залы. — Это все? Или у тебя еще есть что сказать?

По лицу его матери текли слезы, сестры испуганно глазели на происходящее и даже не перешептывались. Судя по всему, они таким Генриха тоже никогда не видели.

— Есть. — кривя губы, сообщил ему старший брат, щеки которого от эмоций и криков изрядно порозовели. — Знаешь, ты меня очень, очень расстроил. Я ведь был уверен в том, что ты непременно примчишься сюда, узнав про смерть отца и прочие бесчинства. И надеялся на то, что ты поступишь так, как всегда, то есть ворвешься в замок, прикончишь дядюшку, точнее, попытаешься, и вообще наделаешь разных глупостей вроде кровопролития и возмущения порядка. Ты же Гарольд Монброн, надежда рода, у тебя есть все права на это. И тогда я испытаю давно ожидаемую огромную радость, глядя на то, как тебя четвертуют на Судной площади, потому что никаких прав у тебя нет и быть не может. Разве что на небольшое ежемесячное вспомоществование, что-то вроде сотни золотых. Ах да. И еще небольшого поместья на южной границе Силистрии.

— Это правда, — прошептала мать Гарольда, не поднимая глаз. — Такова последняя воля покойного. Все права унаследовал Генрих.

— Который тут же отдал их младшей ветви Монбронов, — с невыразимым ехидством произнес братец Гарольда, шутовски разводя руки в стороны. — В обмен на пару услуг и еще кое-что.

— Ну, с одной услугой не сложилось, — миролюбиво сообщил брату Гарольд. — Я не стал безобразничать, а предпочел другой путь, мирный. Что еще тебе обещал наш дядюшка?

— Еще обещал приложить все усилия для того, чтобы ты умер, мой дорогой племянник, — раздался бас дядюшки Тобиаса. — И не просто умер, а на глазах у всего города, опозоренный. Это было обязательное требование Генриха.

Новый хозяин родового гнезда Монбронов вошел в залу, прошествовал к массивному дубовому креслу, стоящему во главе стола, и плюхнулся в него.

— Это-то понятно. — Гарольд взял ломоть хлеба из плетеной корзины и с аппетитом отхватил зубами сразу половину. — А что еще?

— Еще? — Дядюшка гулко рассмеялся. — Еще он получит руку моей дочери. Единственной, прошу заметить. Пока единственной. Надеюсь, что чрево твоей матушки еще способно к деторождению и у меня появятся другие наследники.

— Мы даже уже обручены с Лизелоттой, дорогой братец, — добавил Генрих. — Да-да. И в брачном договоре, который мы подпишем, четко указана сумма приданого, которая меня вполне устраивает.

— Ну и еще кое-что он получил, по мелочам, — закончил дядюшка благодушно. — Но в целом твой брат, любезный племянничек, очень и очень неглупый малый. Кстати, если бы даже ты не отправился учиться на колдуна, то для тебя и твоего отца все равно дело кончилось бы почти тем же самым, что и теперь. Ну единственное, что ты умер бы в корчах от жуткой боли в животе. Я человек не злой, мой брат не мучился. А вот Генрих другой.

Мать Гарольда издала горловой звук, дядюшка сурово на нее зыркнул, и она испуганно замолкла.

— Да, Генрих другой, — согласился с ним Гарольд. — Совсем другой. Эраст, ты прости меня.

— Не понимаю, о чем ты. — Я тоже потянулся за куском хлеба, отлично осознав, что разносолов в ближайшее время нам не видать. — Разве что за скудность стола извиняешься. Так это не твоя вина, а твоего родича, пригласившего нас на завтрак. Прижимистым он оказался. Да попросту жадиной.

— А что переводить на вас еду? — даже как-то удивленно ответил дядюшка Тобиас. — В Башне-на-Плошади вас покормят. Я слышал, что наш славный король на ее узниках не экономит, он считает, что особо опасные преступники, те, что приговорены к смерти, должны в полной мере ощутить его доброту и сердечность.

Не очень приятное название — Башня-на-Площади. Да и упоминание про смертные приговоры мне не понравилось.

— Значит, все уже готово, — подытожил Монброн. — Надо же, я сам сунул голову в петлю.

— Вернее, сделал шаг к эшафоту, — поправил его Тобиас. — Я ведь уже упоминал, что одно из требований Генриха — публичная казнь. Четвертование или колесование, тут уж как судьи решат. Его оба варианта устраивают. Ну и соответственно лишение дворянской чести.

— Это как? — изумился я. — Как девку чести лишают — это понятно. Но тут-то как? Или я чего-то про Силистрию не знаю?

— Будет оглашен специальный королевский указ о том, что я отныне лишен права носить родовую фамилию, лишен права проживать в столице и еще много чего другого, — объяснил мне Гарольд. — Крайне унизительная процедура, поверь мне.

— Ишь как они размахнулись, — отметил я. — И даже нас не спросили, хотим мы того или нет. Я так думаю, что тянуть больше не стоит. Братца твоего мы прикончим сразу, без особых хлопот. Да я его сам и прирежу, чтобы тебя потом совесть не мучила. С дядюшкой хлопот побольше будет, больно он толст, но тут главное — брюхо вспороть, а там он сам богам душу отдаст. А дальше… Да по трупам до входа пройдем, не в первый раз.

Про магию я упоминать не стал, ни к чему это. Хотя если дело и впрямь дойдет до драки, я ее в ход пущу непременно. Того же дядюшку ей попотчую.

Дядюшка Тобиас усмехнулся, взял колокольчик, который стоял перед ним, и несколько раз качнул его влево-вправо.

Скрипнули двери, и в зале сразу стало многолюдно. Причем все вновь прибывшие держали в руках арбалеты, которые были направлены на нас.

— Кстати, неплохая альтернатива, братец, — заметил Генрих. — Мне это невыгодно, но тем не менее. Это легче и проще, чем свидание с палачом на Судной площади.

— Легче, — признал Гарольд. — И проще. Но я за последние два года очень отвык от очевидных вещей. Жизнь, знаешь ли, как-то все так хитро выворачивала, что простые пути стали казаться не слишком верными. Да вот и сейчас — казалось бы, мне надо вынуть шпагу и попробовать убить тебя, получив при этом десяток арбалетных болтов в грудь. Все так просто. Но в чем смысл? Ты уцелеешь, поскольку я просто не успею этого сделать, у меня же шансов остаться в живых не будет вовсе. Если же я не стану пытаться тебя убивать, то и эти господа не посмеют стрелять. Нет повода.

Гарольд тянул время, это я прекрасно понимал. Ему ли не знать, что в нашем мире принято убивать без повода. Вот только чего ради он его тянул? Ждал Рози? Но, как по мне, лучше бы ей здесь и не появляться. Мы умрем — это ладно, но ее смерти я не хотел. Может, это и есть любовь? Ну, когда не хочешь смерти близкого тебе человека настолько, что будешь рад умереть раньше него?

— Племянник, заканчивай этот балаган, — хлопнул ладонью по столу Тобиас. — Кладите оба оружие на стол, и оставим пустые разговоры. И сразу: все эти ваши «пройдем по трупам» — только иллюзия. Во дворе вас ждет народу больше, чем здесь. Втрое больше.

— Наши дрязги — это наши дрязги, — ровно произнес Гарольд. — Фон Рут тут ни при чем, как и де Фюрьи. Со мной… будь что будет. Но с какой стороны они в этой истории?

— Мистресс де Фюрьи и вправду ни при чем, — даже как-то радостно заявил дядюшка Тобиас. — Она будет гостьей в моем доме, я ее с дочкой познакомлю, а если ее родня пожалует, то и их встречу да привечу. Хоть эта Рози и из вашего колдовского выводка, но все одно она де Фюрьи. Фамилия, подкрепленная серебряными рудниками и обласканная сразу двумя королями. Так что за нее не волнуйся, она сейчас поплещется в мыльне, потом позавтракает, а потом… Найдем, как ее развлечь, да так, что про вас она и не вспомнит. А вот приятель твой — он никто, нищеброд из лесов. Кабы он еще не видел и не слышал ничего, но это не так. Да еще и брюхо мне хотел распороть, гаденыш такой. У!

И дядюшка, наконец сняв маску добряка, оскалил зубы и замахнулся на меня своей лапищей.

— Вот, Гарольд, — удовлетворенно заявил другу я, — теперь у нас равные права на то, чтобы убить его. Тебе надо отомстить за честь семьи, а мне — за свою собственную.

— Идиоты, — показав на нас, произнес дядюшка. — Все, надоели они мне. Хватайте их.

Часть воинов дядюшки побросала свои арбалеты и кинулась к нам.

Вот тут я и растерялся. То ли доставать шпагу и дагу, то ли нет. Достанешь — получишь болт в грудь или голову. Не достанешь — считай, сдался, а я этого не люблю.

Пока голова соображала, пальцы правой руки, повинуясь рефлексу, который вбивал в нас Ворон, уже привычно сплелись, формула вертелась на языке, и я было почти пустил заклинание в ход, как поймал взгляд Генриха. Ожидающий. Полный надежды.

Этот поганец хотел, чтобы мы выкинули что-то подобное. Более того — на это и был расчет. Ему не колесование наше было нужно, не четвертование. Ему сожжение хотелось посмотреть.

— Гарольд, только кулак или сталь! — заорал я, ткнув пальцами в глаза первому набежавшему здоровяку, этот трюк у меня отлично получался еще в Раймилле. — Без ничего!

— Понял, — ответил мне Гарольд и врезал кулаком одному из стражников. — Как по мне, надо вовсе без крови обойтись, а то ее на нас повесят.

Без крови — это было все равно что сдаться. Собственно, нас и скрутили через минуту. Может, это и неправильно, может, стоило все же попробовать прорубить себе путь? Да и потом — не один же коридор в этом замке? Есть какие-то тайные ходы и все такое.

Но это должен был решать Гарольд, а он за шпагу не взялся. Значит, не счел нужным. Выходит, есть у него какие-то резоны так поступать.

— И снова ты ошибся, — попенял Генриху дядюшка. — «Они колданут, они колданут». Вот, не колданули. Даже за сталь не взялись, негодяи такие. Слушай, может, в дальних краях Гарольд и впрямь ума-разума набрался?

— Тогда его точно убить надо, — буркнул вновь побледневший Генрих, который, несомненно, был крайне разочарован нашим поведением. — Я и в те времена, когда он был дураком, его еле терпел, а уж в качестве умника он станет вовсе невыносимым.

— Не набрался, — с сожалением произнес мой друг. — Теперь я это наверняка знаю. Не послушал умного совета, сделал все по-своему, как привык, и вот результат.

— Снявши голову, по волосам не плачут, — назидательно произнес дядюшка. — А вообще — да. Сиди ты на Западе, не сунься сюда, тогда и жив бы остался.

— Ну да, — сплюнул Гарольд. — А вы бы все новых и новых наемных убийц подсылали.

— Не без этого, — признал дядюшка, подходя к нему и доставая из ножен его дагу. — Но и меня пойми. Ты мне живой не нужен. Положение при дворе шаткое пока, не всем фамилиям пришлось по душе то, что произошло. А если еще вспомнить про родню твоей матушки… Опять же — ну как ты к Рою Шестому побежишь? Он тебя всегда любил. И с де Фюрьи ты сошелся близко, твой лучший друг — жених одной из их рода. А я (ведь про это даже и не знал. Нет, никак тебе жить нельзя. И приятелю твоему — тоже. Генрих, иди сюда.

Брат Гарольда болезненно скривился.

— Может, без этого обойдемся? — спросил он у дядюшки.

— Как? — пожал мощными плечами он. — Надо, сынок, надо. Терпи.

Генрих так и не тронулся с места, тогда Тобиас в несколько шагов приблизился к племяннику и вогнал лезвие даги ему в бок. Неглубоко, так, чтобы кишки не повредить, но кровь брызнула из раны моментально, закапав пол трапезной. На колете Генриха расплылось темное пятно, он побледнел еще больше, хоть, казалось, дальше уже и некуда.

— Ну и для полноты картины займусь собой. — Тобиас было хотел пустить в ход оружие Гарольда, но потом подумал и, подойдя ко мне, достал из ножен уже мою дату. — Лучше так. Не будем обманывать королевский суд во всем, пусть будет хоть что-то по правде.

Себя он жалеть не стал, вспорол камзол на груди, да так, что белая рубаха под ним мигом стала красной. И еще полоснул как следует руку. Врать не стану — впечатлил меня. Не всякий так себя резать сможет. Другого-то запросто, но вот себя…

— Зови, — стряхнув капли крови с руки на пол, скомандовал одному из воинов Тобиас. — Можно.

Дверь скрипнула, и в залу вошел скромно одетый человек, в котором я сразу же каким-то шестым чувством угадал судейского. Не знаю отчего, но эту публику от любой другой я отличу легко. Они в любом королевстве одинаковы, и раймилльские от местных не отличаются ничем. Может, они вовсе отдельная ветвь человеческая? Некое племя, которое рождается для судейских нужд?

— Вот они, злодеи, — рыдающим голосом произнес дядюшка. — Я их принял в доме как родных, как самых близких мне людей, а они… Пытались убить меня, пытались убить Генриха!

Бледный Генрих так и стоял на прежнем месте, в глазах его плескались боль и страх, он, похоже, впервые так близко столкнулся с этой стороной жизни и теперь пытался осознать, что ему делать дальше. В смысле — умирать или еще пожить.

— Бедный мальчик, — прорычал дядюшка и толкнул племянника в грудь, тот рухнул в свое кресло и громко заорал от боли. — Вот видите, каково ему! Не то страшно, что в бок ударили, что лезвие чудом не вспороло ему печень. А то, что это сделал его брат! Братоубийца!!! Что может быть страшнее!

— По королевскому уложению братоубийство карается четвертованием, — невозмутимо пробубнил судейский. — Свидетели есть?

— Полный зал, — обвел рукой трапезную Тобиас. — Вот, все они видели то, как я этих двоих встретил, а также как они меня и этого бедного мальчика убить хотели.

— Прекрасно. — Судейский зевнул, не раскрывая рта. — Завтра сами приходите и пяток этих молодцев прихватите.

Снимем показания, подготовим королю записку по этому поводу, и, если все будет удачно, через месяцок он это дело рассмотрит.

— Как же так? — расстроился дядюшка. — Король судебные дела рассматривает по вторникам, я знаю. Почему месяц?

— Непросто это. — Чиновник озадаченно нахмурил брови. — Есть некая очередь. Дело-то личное, не государственной важности, у него и ход другой.

— Государственной, — заверил его дядюшка. — Государственной. Вы ко мне нынче на обед загляните, мы это обсудим.

— Почему нет? — покладисто согласился чиновник. — Обед — это хорошо. Но только без вина. Печень, знаете ли, пошаливает.

У дядюшки и впрямь все было на мази. Четверо крепышей в такой же серой судейской одежде шустро надели на нас кандалы, освободили от остававшегося при нас оружия, которое их начальник прихватил с собой, а после повели к выходу.

— Что, вы тоже против нас будете свидетельствовать? — не удержавшись, спросил я у сестер Гарольда, которые так все это время и просидели молча. — Тоже любопытно глянуть, как нам руки-ноги рубить будут?

Ответа не последовало.

— Да какая вам разница? — без тени недовольства и даже как-то учтиво сказал мне судейский. — В Силистрии показания женщин судом не рассматриваются. Кто будет им верить, по крайней мере, находясь в здравом уме?

За воротами нас поджидала черная карета с задернутыми шторками окнами и без каких-либо гербов на дверях. Нас запихнули в нее, и она мигом тронулась с места.