На следующее утро Конни стояла посреди кухни своего скромного жилища с чашкой кофе в руке и глядела в пустоту.

– Все в порядке? – Сэм взбил пару яиц вилкой и вылил их на раскаленную сковороду. – Не пойми меня неправильно, но выглядишь ты неважно.

Конни почесала глаз кончиком пальца и почувствовала, что под ним образовалась припухлость. Последнее время она стала спать хуже. Когда Сэм гасил прикроватную лампу, Конни еще долго разглядывала ионики на потолке и слушала звуки «зеленого монстра»: приглушенные голоса за гипсовыми стенами; шаги на лестнице; шум шагов болтающей с кем-то по телефону Сары, ввалившейся в квартиру и врезавшуюся в их кухонную стену; биты рэп-музыки; громкие голоса старшекурсников на Массачусетс-авеню. Весь этот гомон, стук и бренчание, наполнявшие здание и окружавшие его, составляли часть повседневной жизни, но почему-то именно сейчас Конни стала заострять на них внимание.

– Благодарю. – Конни потянула из кружки еле теплый кофе без кофеина. – Боже, как же я скучаю по настоящему кофе!

Сэм поддел омлет лопаткой и перевернул его. Остатки незапекшегося яйца забрызгали столешницу.

– Сколько учебных дней осталось? – осведомился он и протянул к ней руку, но Конни так и не сдвинулась с места. Тогда Сэм снял с ручки холодильника тряпку и стер брызги.

– Хм… – Конни старалась вспомнить страницы своего ежедневника. – Первого мая последний день. Осталось прочесть одну лекцию.

– Первого мая? Забавно.

Сэм разделил омлет на две части и разложил по тарелкам, одну из которых демонстративно поставил на столешницу рядом с Конни, а вторую взял в руки и принялся есть, прислонившись к раковине.

Конни слегка усмехнулась.

– Ты слишком себя истязаешь, – произнес Сэм с набитым ртом. – И, на мой взгляд, без особой на то причины.

Конни уставилась в чашку с кофе.

– Может, не пойдешь на работу сегодня? – Сэм поставил пустую тарелку на пол, и к ней тут же подбежал Арло, дабы слизать остатки.

– Мне нужно быть в офисе, – возразила Конни.

– Скажи кому надо, пускай связываются с тобой по почте. – Сэм взял тарелку Конни и попробовал сунуть завтрак ей в руки.

На дне чашки Конни остался кофейный осадок. Она задумалась, можно ли читать будущее по кофейной гуще, как по листьям чая.

По правде говоря, сегодня ей не нужно было в офис.

– Но мне необходимо быть на месте.

Сэм взял ее локон, намотал на палец и отпустил.

– Ладно. Только не переутруждайся. – Он положил ладони на плечи Конни и запустил пальцы в ее волосы цвета древесной коры.

– Постараюсь.

– Увидимся вечером, – сказал Сэм и поцеловал Конни в лоб на прощание.

День выдался мрачным и пасмурным. Мокрые лепестки собирались в водосточных желобах Кембриджа и липли к ботинкам. Конни щурилась, стараясь разглядеть за реками, стекающими по лобовому стеклу «вольво», и работающими дворниками знакомые названия улиц. На пассажирском сидении смятой кучей лежала карта. Конни взяла ее и прижала к рулю вверх тормашками. Затем перевернула.

Рядом с картой ехал небольшой букет желтых и белых тюльпанов.

Она заблудилась. Конни точно знала, что искомое место находится в Белмонте – тихом профессорском городке близ Кембриджа с домами с заостренными крышами и глухими окнами с видом на автомобили незнакомых марок. Где-то в глубине этого лесистого анклава затаившейся роскоши, в лабиринте мощеных булыжником дорожек, среди зарослей живокости, сирени и зеленых лужаек, в конце извилистого пути, в окружении каштановых деревьев, что осенью загорались оранжевым пламенем, раскинулся комплекс желто-белых, похожих на свадебные пироги, зданий, где обрели дом выжившие из ума члены интеллектуальной элиты.

Больница имени Маклина была чем-то вроде местной достопримечательности. Уже около двух веков в ее стенах обитали душевнобольные поэты и сломленные интеллектуалы – люди, чья тяга к науке проделала брешь в их собственных гениальных умах.

Вероятно, Конни тоже пришлось бы переселиться в эту лечебницу, если бы Сэм и Лиз узнали всю правду о том, чем она занималась.

Конни включила поворотник и свернула с мостовой в аккуратно подстриженный частный парк. Идеальные зеленые газоны были пустынны. Казалось, на территории больницы имени Маклина даже птицы щебетали тише.

Пока «вольво» катился по плавным пригоркам, Конни размышляла, удастся ли ей извлечь из этой авантюры что-то полезное. Если некоторые пункты из списка Темперанс пока еще нуждались в уточнении, то значение одного из них оставалось совершенно неясным. Что же значит corallus?

Грейс утверждала, что не знает перевода этого слова.

Конни умела вычислять по тону матери, когда та лгала. И в данном случае никаких подозрительных интонаций зафиксировать не удалось. Будь corallus растением, Грейс бы наверняка знала его значение. А если бы она просто не желала сообщать правду дочери, Конни отыскала бы слово в травнике. Однако этого не произошло.

Вероятно, corallus был неким веществом, ну или горной породой. Скорее всего, это какой-то атрибут алхимии, которую несведущие часто приравнивали к магии.

Конни знала лишь одного человека, обладающего абсолютными алхимическими знаниями: своего бывшего наставника Мэннинга Чилтона.

Основной специализацией Чилтона, как и Конни, была история колониального периода Северной Америки. Гудвин поступила в Гарвард специально, чтобы работать с ним. Не то чтобы под его крылом, но под покровительством. Чилтон помог Конни подготовиться к аттестационному экзамену, воспоминания о котором заставляли ее вздрагивать и по сей день. Побуждал не искать легких путей в работе над диссертацией. Границы сознания Конни расширились благодаря ему, но потом…

Когда Конни находилась на подходе к окончанию аспирантуры, ей наконец открылась истинная научная страсть Чилтона: алхимия раннего современного периода, выдвигавшая теорию о том, что душа человека может самосовершенствоваться точно так же, как усложняются вещества посредством проведения над ними химических реакций. Одной ужасной ночью того самого лета, когда Конни начала работать над своим научным исследованием, Мэннинг Чилтон, рассвирепевший и пугающий, ворвался в дом на Милк-стрит и затребовал у своей подопечной ее труд. Выяснилось, что разум профессора помутился из-за многолетнего воздействия ртути. По крайней мере, так потом сообщили. Научные изыскания Чилтона носили не только теоретический характер. Он активно применял знания на практике, разрушая собственные тело и сознание. Как только на историческом факультете Гарварда услышали об этом, его тотчас отстранили от дел. Теперь ни для кого не являлось секретом: Мэннинг Чилтон, бывший жрец науки, доживал остатки дней в Маклине.

С тех пор, как пути Конни и Чилтона разошлись, она сама доросла до ученого и наставника. Теперь она сидела по другую сторону конференц-стола и наблюдала смятение и беспокойство на лицах начинающих ученых, что так страстно тяготели к знаниям. Студенты часто не осознают, что значит для них научный руководитель. Разумеется, это не друг и не родитель. Однако в минуты несвойственной Конни саморефлексии ей приходилось признавать, что частичка Чилтона присутствовала в ее разуме постоянно и оказывала влияние на всю жизнь. Даже сегодня донесшийся до Конни аромат табачного дыма на подсознательном уровне пробудил страх разочаровать бывшего наставника.

Именно поэтому она его и не навещала. А еще потому, что боялась. Узнает ли ее Чилтон? Конни не была в этом уверена.

Может, и не узнает, но он точно не мог ее забыть.

Впереди замаячило бело-желтое строение – главное административное здание больничного комплекса. Остановив машину, Конни дернула ручник вверх и, прикрыв веки, откинулась на спинку сидения.

Что, если все же не узнает?

Она мрачно выглянула в окно на мокрый газон, что располагался рядом с парковкой. Потяжелевшие от влаги поникшие ветви ивы еле-еле покачивались.

В любом случае выбора нет. Чилтон должен ответить на ее вопрос.

Конни вышла из машины, прихватив букетик тюльпанов. Ее светлые глаза помрачнели, словно впитали тучи, застлавшие небеса, и за каждой радужкой разразился маленький шторм.

– Вы родственник? – спросила женщина за стойкой регистрации.

– Я?.. Нет, – ответила Конни, вписывая свое имя в журнал учета посетителей.

Взяв пропуск, она заметила странное выражение на лице администратора.

– Вы еще никогда не навещали профессора Чилтона, – сказала та.

Правда, Конни не могла точно определить, была она администратором или же медсестрой. Скорее всего, и то и другое одновременно. Слишком профессионально, покровительственно и бесцеремонно она держалась.

– Да, не навещала, – ответила Конни, прикалывая пропуск на отворот пиджака.

Администратор не стала мучить посетительницу дальнейшими расспросами. Она склонилась над столешницей, записывая на листке, как найти Чилтона. Вырвав лист из блокнота, она протянула его Конни. Однако когда та взялась за записку, администратор ее не отдала.

– Постарайтесь не слишком удивляться, – сказала она. – Когда увидите его.

– Удивляться? – переспросила Конни.

– Его это очень огорчает, – добавила администратор-медсестра.

Конни слегка растерялась.

– Да, конечно, – ответила она.

После этого женщина отпустила листок бумаги.

– Часы посещения до четырех.

Звуки шагов Конни отражались эхом от стен просторного коридора, пахнущего больничной чистотой и свежестью. Указания на листочке вели к отдельной палате, предназначавшейся для постоянных жильцов. Большинство дверей больницы стояли нараспашку, и Конни видела, как пациенты праздно лежали на своих койках и читали книги. Некоторые из них были в больничных халатах, а некоторые в пижамах. Девушка с обритой головой раскладывала пасьянс. Юноша с татуировкой на шее отжимался между коек. Где-то вдалеке раздался приглушенный крик.

Нужная Конни палата находилась в самом конце коридора, на углу здания. Ее дверь была чуть приоткрыта. Соседнее помещение пустовало, и в этой части коридора царила относительная тишина.

Конни прижала к груди тюльпаны, подняла кулак и тихонько постучала.

– Войдите, – произнес знакомый, но сильно постаревший голос.

Конни толкнула дверь.

Палата Чилтона была скромной, но уютной. Больничная койка старательно заправлена. На прикроватной тумбе располагалась лампа, несколько старинных книг в кожаных переплетах и графин с водой. На стене – картина девятнадцатого века в затейливой позолоченной раме с изображением Бостонской гавани на закате, полной кораблей. Нежно-розовые и оранжевые тона пейзажа украшали белесые проблески морской пены и сине-черные пятнышки клиперов.

– Так-так, – произнесла ссутулившаяся фигура у окна. – Вот это сюрприз.

Конни переступила через порог.

– Профессор Чилтон, – произнесла она с уверенностью, которой не ощущала.

Скрючившийся силуэт почти сгибался пополам. Сдвинутые колени сильно выдавались вперед, а руки покоились на подлокотниках инвалидного кресла. Бывший научный руководитель Конни был облачен в отутюженную полосатую пижаму и бархатный халат. На ногах его виднелись кожаные сандалии. Он потянулся к кресельным колесам и выехал на свет.

Конни оставалось только надеяться, что ей удалось скрыть ужас.

Уголки обветренных губ Чилтона поникли, а глаза прищурились: он все заметил. И пришел в тихую ярость.

Профессор Мэннинг Чилтон выглядел так, словно прошло не девять, а тридцать лет. Его тело совсем иссохло, щеки впали, глаза померкли, а кожа сморщилась и пожелтела, будто он долгие годы страдал бессонницей. Чилтону было всего лишь семьдесят с небольшим, а выглядел он как ходячий мертвец. Конни опасалась приближаться к своему бывшему «научнику». Ей захотелось спрятаться, убежать, скрыться от невиданного кошмара, что таился в этой палате.

Видимо, именно по этой причине близлежащая комната пустовала – чтобы моральное разложение, овладевшее Чилтоном, подобно заразе не передалось другому человеческому существу.

Конни совершила над собой усилие и сделала еще один шаг навстречу бывшему профессору, вытянув тюльпаны перед собой как оберег.

Чилтон подъехал ближе и впился взглядом в гостью.

– Это вам, – сказала Конни, протягивая цветы.

Профессор ухмыльнулся и чуть откатился назад, выглядывая в окно.

– Как мило, – мрачно бросил он.

Конни положила букет на прикроватную тумбу, не найдя более подходящего места.

– Что ж, девочка моя… – Чилтон помассировал бледный висок костлявым пальцем. – А ты хорошо выглядишь.

В голосе старика прозвучали нотки то ли осуждения, то ли зависти – Конни точно не поняла. Возможно, и то и другое одновременно.

– Спасибо, – ответила она.

У картины стояло кресло, обтянутое красной дамасской тканью и соответствующая ему по духу подставка для ног с кисточками. Может, лучше присесть? Или дождаться предложения?

– Чем обязан столь великой чести? – Голос Чилтона звучал отрывисто. Практически рвано. Он глубоко закашлял, как курильщик со стажем, потом оправился и добавил: – С чего вдруг прославленная профессор Гудвин решила меня навестить?

Конни даже не предполагала, что бывший наставник следит за ее карьерой.

– Северо-Восточный университет – хорошее место, – продолжал старик. – Должно быть, ты уже стоишь на пороге заключения постоянного контракта. – Он вздернул подбородок и устремил гордый взгляд на розовый куст, усыпанный молодыми зелеными завязями. – Но ты еще не выпустила книгу. Одному богу известно, чего ты ждешь.

Конни все же решила присесть, примостилась на краешек кресла и положила ладони на колени. Предмет старины источал утонченный запах пыли и мыла с добавлением лимонного масла. Конни решила, что Чилтон забрал это кресло из своего загородного дома, расположенного в фешенебельном районе Бостона. Вместе с картиной и книгами. Жалкий отблеск той жизни, для которой бывший ученый был рожден и считал своей по праву.

– Тебе лучше поторопиться, – сказал Чилтон, потирая подлокотники инвалидного кресла. – Времени в обрез.

– Сколько? – задала Конни глупый вопрос.

Старик потеребил вылезшую из халата нить.

– А то ты не знаешь.

Пальцы Конни то сжимали, то разжимали орлиный камень, вдавливая скрученный узелками шпагат в кожу. Узелки. Завязанный узелками шпагат.

– Я хотела кое о чем вас спросить, – начала она.

– Ах, замечательно. Я так и думал. Это должен быть Томас.

– Томас? – недоумевая переспросила Конни.

Она стиснула плетеный шпагат сильнее, ладонь от нарушенного кровообращения покраснела.

– Это он должен усесться в мое бывшее кресло. – Чилтон вырвал вылезшую нить, рассмотрел ее в свете окна и выбросил на пол. – Разумеется, это должен быть Томас, – добавил он.

– Но я хотела спросить не об этом.

– Это точно не твое место. Пока книга не готова, ты его не заслуживаешь.

Конни разжала пальцы, и кровоток в руке возобновился.

– Я как раз работаю над этим.

– Ты растратила впустую свое драгоценное время. – Чилтон принялся снова потирать подлокотники.

«И мое», – хотел добавить старик.

– Но это уже не важно, – продолжил он. – Не всем же работать в Гарварде, правда? Иногда лучшее, что мы можем сделать, – позаботиться о сохранении его статуса. Томас, к примеру, особенный молодой человек.

Чилтон чуть развернул кресло и глянул на картину.

– Тебе нравится? – спросил он.

Конни перевела взгляд на произведение искусства. Мачты кораблей теснились в поглощенной мраком бухте, а водная гладь излучала белесовато-серое сияние подобно опалу или лунному камню. На заднем плане виднелась зависшая на гребне волны маленькая шлюпка с двумя размытыми фигурами на борту. Художник хорошо поработал со светом. Узнавалась рука люминиста – предшественника эпохи импрессионизма. Однако пропорции были соблюдены плохо. Транцевая корма шлюпки была скошена под неправильным углом по отношению к корпусу, а паруса раздувались не с той стороны, с которой следовало, если учитывать движение волн. Мастер хорошо отобразил игру света и текстуру, но не почувствовал пространства и глубины.

– Довольно неплохая работа, – ответила Конни.

– Ты права. Она хороша. Весьма хороша, если выражаться корректнее. – Чилтон подъехал ближе, и по его щеке пробежался луч вечернего солнца. – Обрати внимание, как выписан свет. Это сияние в воздухе… Такие детали, девочка моя, способен оценить лишь настоящий американист. Подобные тонкости остаются невидимыми для тех, кто истинно ими не наслаждается. Кто не в состоянии оценить всю прелесть американской истории, у кого нет подлинной связи с землей.

По всей видимости, рассеянность внимания являлась следствием отравленного разума. По подсчетам Конни, она провела в палате бывшего наставника уже плюс-минус четыре минуты. Значит, осталось менее десяти минут.

– Профессор Чилтон, – начала она. – Я сейчас вношу окончательные правки в книгу. В ней я развиваю тему своей диссертации. И я хочу включить в нее одну вещь. Но прежде мне нужно кое в чем разобраться. Нужно узнать, что означает один из ингредиентов рецепта. Это точно не растение. Думаю, это что-то вроде камня, что-то из алхимии. И мне нужна ваша помощь.

Чилтон опустил руку на один из томов, что покоился на тумбе под картиной. Название его давным-давно выцвело.

– Томас, – продолжил старик, словно не слышал, о чем ему говорила посетительница, – американист с большой буквы. Он рассказывал тебе о проекте, над которым сейчас работает? Он интересуется состояниями измененного сознания в раннем Новом времени. Думаю, тебе бы следовало поделиться с ним своими наработками. Проект Томаса выглядит многообещающим.

– Он не нуждается в моей помощи.

Конни совершенно не считала проект Томаса многообещающим. На самом деле она не видела в его научном труде никакой новизны. Видимо, он планировал внести много изменений, раз за него решил заступиться сам Маркус Хейден. Либо Томас намерено солгал.

– Ох! – Чилтон разразился новым приступом кашля. – Но представь, каких успехов он добьется с твоей помощью.

Ясно. Просто так старик ответ не даст. Он переплел пальцы, и его глаза заметно потускнели.

– Профессор Томас Резерфорд, – мечтательно произнес Чилтон. – Хорошо звучит, правда? Есть в этом какая-то… справедливость. Достойное звание для достойного человека. Человека, для которого слово «дисциплина» – не пустой звук. Это наследие нашей работы. Разве это не наш долг перед будущими поколениями? Бороться за справедливость?

Прежде чем Конни успела возразить и рассказать Чилтону обо всем, что изменилось в их научной среде за годы его отсутствия, он продолжил:

– Только подумай! Ведь он станет твоим протеже. Будет испытывать к тебе огромное чувство благодарности и долга. Ваши имена будут связаны. – Впервые за все время, пока Конни находилась в палате Чилтона, их глаза встретились.

– Если я пообещаю, что напишу рецензию на книгу Томаса после того, как она будет готова, – начала Конни, – вы ответите на мой вопрос?

– И что же ты желаешь знать? – осведомился старик.

– Мне нужно понять, что такое corallus.

Уголки сухих губ Чилтона дернулись кверху, словно Конни рассказала ему анекдот.

– То есть ты хочешь добавить мистики в свою маленькую книжонку и нуждаешься в моей помощи. И взамен готова… написать рецензию на книгу Томаса? Я правильно понял? Это ведь не то, о чем я прошу.

Конни сжала кулаки на коленях. Сколько осталось времени? Семь минут?

– Знаешь, о чем болит мое сердце? – продолжал Чилтон. – Почему я прошу тебя об одолжении?

У Конни возникло непреодолимое желание убежать. Настолько сильное, что ключи от машины оказались в ее руке сами собой.

– Потому что беспокоюсь о том, чтобы развитием исторической науки занимались те, кто этого поистине заслуживает.

Конни глянула на часы и поняла, что ошибалась. Оставалось всего три минуты!

– …Те, кто питает неподдельный интерес к прошлому нашей страны, – понизил голос старик, – а не юнцы, что никогда не смогут понять…

Веко Конни дернулось. Она, сама того не осознавая, вскочила на ноги.

– Печально, но мои интересы пересекаются с твоими. – Чилтон спокойно глядел на бывшую воспитанницу. – Ты напишешь рекомендательное письмо для Томаса Резерфорда. Постараешься от души. Оно дополнит мое личное и рекомендацию Гарольда Бомонда. Учитывая, насколько хорошо ты знакома с трудами Томаса, для тебя это не составит труда. Надеюсь, ты и сама осознаешь, насколько идеально он подходит на эту должность.

Глаза Конни застлала красная пелена. Она неосознанно шагнула к Мэннингу Чилтону, держа руки так, словно собиралась выжать из него ответ.

– Личный интерес… – начала она, яростно выплевывая слова, но не успела договорить, как голова старика дернулась на бок.

В его зрачках вспыхнули слабые голубоватые искорки. Они были столь незначительными, что случайный наблюдатель никогда бы их не заметил. Но Конни уже случалось видеть этот испепеляющий синий огонь.

Голова Чилтона упала, искры в глазах разгорелись ярче, а потом их заволокло белым туманом. Подбородок отвис, из глотки вырвался душераздирающий вопль – такой громкий, что Конни невольно закрыла уши ладонями и упала на колени. Это был стон горящей пламенем души.

Затем тело старика затряслось в конвульсиях.

Казалось, оно вот-вот разлетится на мелкие кусочки. Дрожь зарождалась где-то в глубине и передавалась от костей мышцам, а от них коже. Тело Чилтона содрогалось, словно его трясло в пасти невидимое чудовище. Конни съежилась в тени кресла и с ужасом лицезрела проклятие Мэннинга Чилтона во всей красе – проклятие, неотвратимое, как прилив, что рвало Чилтона на части каждые пятнадцать минут на протяжении уже девяти лет вне зависимости от того, спал тот или бодрствовал, отщипывая от него по кусочку. В конце концов хрупкое человеческое тело окажется более не в силах противостоять этому незримому монстру, и недуг поглотит его окончательно.