Мы отправились в путь через день.

Брат был недоволен, что я ухожу, его жена – еще больше. Велехор говорил, что теряет работника, и не будь я родней, не отпустил бы меня. Жена его ворчала, что деве не стоит уезжать одной с неженатым воином. Оба чувствовали, что мы скрываем от них что-то важное. Зависть терзала их.

И все же мы ничего им не сказали.

Три дня шли к Чистому Ару. Переход к нему высокий и безлесный, гольцами. Тайга, уже тронутая охрой и золотом, лежала у нас под ногами, а вокруг были пустые, продувные склоны. В таких местах селятся духи: от высоты в ушах шумит кровь, и глаза наполняются тьмой, конь пробирается медленно, как в воде. Хребты и равнины поросли березовыми кустами, под ними сокрыты белые камни. На северных склонах и гольцах уже лежал снег. Мох под ногами коней проседал по колено, и копыта блестели – под мхами вскрывались черные родники, сокровенные воды.

Наконец стали попадаться кедры, и я поняла, что мы миновали владения духов. В кедраче, заповедном, тихом, решили заночевать. Развели костер и пустили коней. В такие места, бывает, заходят медведи, поэтому привязывать коней не стали и на шеи им привесили бубенчики. Мелодичный тихий перезвон наполнил вечер. Я набрала в кожаный сосуд воды, положила туда трав, прогоняющих усталость, и подвесила над огнем. Талай принес шишек, мы закопали их в золу, а пока они готовились, поели вяленого мяса. После сидели и провожали солнце, лакомясь сладким теплым орехом.

Вечер был тихий, кедры оцепенели. Горы лежали до самого горизонта. Будто гигантское стадо, отдыхающее на закате, лежали они и тихо дремали. Солнце, заходящее по правую руку, заливало долину рыже-алым, и облака, низко лежащие на дальних хребтах, светились изнутри, играли и вспыхивали. Мы словно летели, обозревая под собой всю землю, и восторгом полнились наши сердца. Говорить не было нужды, и так знали: мы чуем эту даль, эту красу и этот закат одинаково.

Солнце село, и сумерки быстро обступили нас. По лесу начали бродить духи, но кедрач всегда пуст от них, даже алчные зимой его избегают. Ветер, проносясь с гор, гудел в ветвях, а после все стихало до звона в ушах, и мы переговаривались шепотом. Лишь изредка мелодично звенели бубенцы на наших конях.

Внизу коротко пролаял самец косули – совсем рядом, верно, почуял нас. Крупный темный заяц выскочил из кустов, спокойно посмотрел, пожевал усами и не торопясь, то и дело садясь и оглядываясь, ушел в темноту. Но мы были сыты, и мяса имели еще про запас.

– Те, был бы на моем месте мой брат, тебе бы не уйти! – бросил Талай ему вдогонку и рассмеялся.

И в этот момент я почуяла, что чьи-то глаза изучают нас из темноты. Потянулась за горитом, внимательно всматриваясь между кедров – не шевельнется ли ветка. Талай насторожился, кивнул мне: «Что?» Я пожала плечами, но чувство только усилилось: теперь я твердо знала, что кто-то смотрит на нас.

Стояло полное безветрие и мертвая, звенящая тишина. Свет костра мешал видеть в глубь леса и выдавал нас. Я сделала знак Талаю – он раскидал поленья. Мы скользнули в разные стороны, чтобы уйти с открытого места.

Ощутив, что перестала быть живой целью, я вздохнула свободнее и зорче вгляделась в темноту меж кедров. Воздух был спокоен, становилось холодно. Ни шороха, ни вздоха. Я добежала до старого, разбитого молнией дерева. Одна его половина была живая, другая – обугленная и мертвая. Большая прочная ветка распростерлась почти над землей. Я залезла и, утвердившись в развилке, достала лук и натянула стрелу.

Подо мной открывалась тропинка от кедров до того пятачка, где мы только что сидели с Талаем. Живые угли все еще краснели в темноте. Меж стволов была ночь, но отсюда я видела все яснее, будто воздух редел. Никто не двинулся и не шелохнулся, но чутье подсказывало, что за деревом, стоящим в десяти шагах от меня, притаился человек. Я натянула лук и ждала только движения.

– Спусти тетиву, сестра, – раздался вдруг голос, и рука моя опустилась: это была Очи. – Я узнала тебя.

И она вышла из-за дерева, убирая оружие. Я спрыгнула. Мы приветствовали друг друга и обнялись.

– Молодец, тебе удалось исчезнуть, – серьезно похвалила меня Очи. – Если б не мой ээ, я не заметила бы тебя.

– Ты тоже была рядом со своим луком, – похлопала я ее по плечу. – Чуть не пристрелила меня как зайца! Чьи земли ты здесь охраняешь?

– Те! – вспыхнула она, как всегда. – Я охочусь в этих горах. А вы куда? Здесь редко встречаются люди.

– Э! Нам стоило сразу догадаться, кто крадется в ночи как тигр! – сказал Талай, подходя. Он приветствовал Очи. – Ты знаешь, что тебя уже кличут дух-девой? Ты никогда не выходишь к охотникам приветствовать их огонь?

Он смеялся. Но Очи опять ощетинилась.

– Кто сказал тебе это?

– Те, Очи! Слухами о тебе тайга полнится! Что стережешь охотников не хуже зверей.

– Почему ты так говоришь? – мне уже слышалась обида в голосе Очи, но Талай продолжал:

– Кто примечал тебя, говорили. Но не все тебя видят. Обычно на привалах охотники мечтают о дичи. Лишь утром по следам узнают, что за зверь ходил вокруг.

– Россказни! – фыркнула Очи и хотела уйти. – Надо ли слушать!

– Не сердись, дух-дева! – рассмеялся Талай и схватил ее за руку. – Я не охотник, но не мне тебя гневить. Останься, если не сердишься. А охотники полны к тебе уважения, не одному ты в сердце вогнала трепет.

Очи остановилась и смотрела на него, решая, уйти или остаться. Наконец хмуро кивнула.

– Мой конь не разгружен. Отпущу его и приду к вашему огню.

Мы вернулись и снова сложили костер. Когда он разгорелся веселее, вернулась Очи. На ее плечах лежала добыча – небольшая косуля. Она освежевала ее быстрыми и привычными движениями, разделила мясо, сладкие внутренности сложила в желудок, а горькие закопала в стороне. Ребра мы стали жарить на углях, а остальное мясо она, пересыпав золой, завернула в шкуру и подвесила на кедр. В желудок мы нарезали дикого лука, у моего пояса был мешочек пряностей, мы залили воды, туго стянули сырым обрезком кожи, обернули лопухами, что росли неподалеку у ручья, и зарыли в угли. Отрезанную голову положили в огонь обжигать, но сначала Очи вырвала у нее язык и бросила в темноту.

– Я всегда отдаю это своему ээ, – сказала она.

Я восхищалась ею. Видела, какой искусной и ловкой охотницей она стала.

– Удача с тобой, – прищелкнув, одобрительно сказал Талай. – У меня язык легкий, не бойся этих слов, – добавил потом. – С таким охотником, как ты, в переходах не пропадешь – всегда будешь с мясом.

– Куда же вы идете? – спросила Очи. – Раз едите мою добычу, рассказывайте.

– Мы не скрываемся, дева, – ответил Талай. – Но будешь ли до поры молчать?

– Сам же сказал, что я редко приветствую охотников, а в этих горах и их-то немного. Разве что духам могу рассказать вашу тайну, а им она не нужна.

– Как знать, дева, – сказал Талай. – Я бы поостерегся говорить и им.

– Хорошо, я зашью рот, – пообещала Очи и укусила себя за большой палец. – Говорите.

И Талай рассказал ей про Оуйхог и его странных обитателей. Очи тут же объявила, что идет с нами.

– Ты знаешь Чу? – удивился Талай.

– Нет, но хочу их узнать. По тому, что ты рассказал, мне кажется, что это духи, и они сродни алчным. Я хочу их увидеть и приручить.

Талай расхохотался, но согласился взять Очи с нами.

– Чу не духи и вряд ли их можно приручить, – сказал он. – Но нам пригодится твой боевой дух и охотничье везение.

– Вы не говорили про это Камке? – вдруг с тревогой спросила Очи.

– Мы никому не говорили и не хотим до поры, – ответил Талай.

– Хе! – обрадовалась она. – Это хорошо! Значит, мне первой повезет узнать новых ээ.

Только тут от мысли, что мы едем одни, без опыта и мудрости Камки, во мне проснулась тревога.

По Чистому Ару мы шли три дня, а потом повернули по его молочному притоку. Талай показал хороший брод, и мы перешли небольшую мутно-белую реку задолго до первого дома Чу с охранительными столбами.

Их мы увидели позже. Был ясный безоблачный день, и мы без тревоги смотрели на пять столбов из сколотого камня, обросшего красным лишайником, один самый высокий и другие пониже – они тянулись цепочкой к холму, насыпанному из крупных речных камней. Ни трава, ни кусты не покрывали его. Он был велик, как дом моего отца. Оградка из невысоких камней окружала его. Бледная полынь укрывала землю, но дальше пяти шагов от него она исчезала, и росла обычная трава, как и везде.

– Это и есть дом Чу? Что ж в нем странного? По берегам мутной реки множество таких, – сказала Очи. – Даже духи не кружат вокруг них.

– А приходилось ли тебе ночевать поблизости от такого дома? – спросил Талай.

– Зачем? Я не суслик, чтобы спать меж камней.

И правда холм не вызывал никакого страха. Я бы подумала, что Талай поверил сказкам темных и сам запугал себя, не знай я его так хорошо. Но я смотрела пристально, как учила нас Камка, и не видела ничего. Камни, просто камни, которые сложены в кучу. Огромного труда, верно, стоила такая работа, и неизвестно зачем.

Места же, в которые мы пришли, были прекрасны. На левом берегу после прибрежной равнины поднимались невысокие скалы, поросшие лиственницей и кустами, с каменистыми обрывами. Далеко впереди возвышалась цепь иссиня-белых вершин. Это были настоящие великаны, но стояли они так далеко, что лишь завораживали далью и не звали приблизиться. Сзади тоже виднелись сопки, но голые, без деревьев, а впереди, где река разливалась, открывалась степь, простор и ширь – страна озер, Оуйхог.

Это было очень высокое место, темя гор, но тут не гуляли ветры, не было зябко как на перевалах. Травы росли степные, сочные, невысокие. Стадам привольно будет пастись здесь, думалось мне. Белые облака плыли низко над холмами и сами казались стадами, разбредшимися по выпасу.

– Отец будет рад, если мы откроем ему эти земли, – сказала я. – Это благие угодья Бело-Синего.

– Те, сестра, – усмехнулась Очи. – Это и есть вышнее пастбище! Смотри: молочная река, бесконечные выпасы, теплые пряные ветра. Не сюда ли отправляются души умерших?

Я вздрогнула от этой шутки, потому что и правда открывшаяся нам земля так походила на пастбище Бело-Синего, где ждут нас деды, где заканчивается наше кочевья, что мне невольно стало холодно. Талай отвлек меня, сказав:

– Люд будет счастлив на этой земле. Особенно если она никем не занята.

– Нам ли бояться приходить туда, где живут люди! Так случалось не раз. Места хватит всем, – сказала Очи.

– Узнаем это сегодня.

– Что узнавать? – недоумевала она. – Пастбища прекрасные, дымов нет. Сразу звали бы сюда пастухов, раз засуха душит стада.

– Подожди сумерек, воин-дева, – спокойно ответил Талай и спрыгнул с коня.

– Ты хочешь остаться здесь? – удивилась Очи. – Но тут открытое место. Не лучше ли ночевать на другом берегу, в деревьях, где можно сложить и костер, и постели?

– Людям не стоит ночью ходить к Чу.

– Но я не вижу никаких Чу! – Очи уже гневалась. – Заладил пустое! Брось, перейдем реку и завтра исследуем холмы.

– Я не пущу вас на левую сторону после заката. Вы не видели того, что видел я, и я не хочу быть виновником вашей гибели.

– Те, о чем ты! – вспыхнула Очи и так сжала коню бока, что тот встал на дыбы. Она осадила его, и он заходил вокруг Талая, наскакивая на него грудью. – Мы Луноликой матери девы! Нет воина, кто бы мог убить нас в бою. Нет ээ в тонких мирах, кто не подчинился бы нашей воле. Как можешь ты говорить, что черные голыши способны угрожать нам гибелью?!

Талай схватил коня Очи за узду и остановил. Глаза ее горели. Он же был спокоен.

– Никому не известна сила Чу, – сказал он. – Останься здесь и смотри, что будет ночью.

– Россказни! – крикнула Очи, выдернула поводья из рук Талая и отъехала к реке. – Я еду туда, и если кто-то и в самом деле покидает насыпи после заката, я встречу его как воин. Ты едешь со мной, сестра? – крикнула она, глядя на меня с вызовом. – Или будешь слушать мужчину, чье сердце не в горите, а в сапогах?

Мне все это не нравилось. Я верила коннику больше, чем брату. Но мои глаза и все мое чутье говорили, что сейчас насыпь безопасна.

– Я верю Талаю, сестра, – ответила я, но тут же добавила, опередив злую реплику вздорной Очишки: – Но поеду с тобой, чтобы осмотреть насыпь. Мы наберем хвороста и нарежем желтянки на постели. Но если в сумерках мы поймем, что от холмов исходит опасность, то переправимся через реку обратно. Я хочу, чтобы ты мне это обещала.

Очи смотрела недовольно и колебалась, но после кивнула. Мы отправились искать брод.

Когда мы перешли реку, насыпь по-прежнему оставалась тиха. Мы пустили коней в гору и скоро набрали и хвороста, и желтянки, а после разъехались, чтобы исследовать место.

Я не поехала далеко, лишь за поворот реки. Две ровные террасы возвышались над нею, чуть далее скалы отступали, и берег расширялся, начинались холмы. Все, как и рассказывал Талай. Мой глаз уже оценивал эту землю: где лучше пасти скот зимой, а где по весне, где поставить стоянки, где – сторожевые посты, а где потом может возникнуть стан. Вот здесь, у перешейка, на верхней террасе, самое место постам: лучник увидит и реку далеко за поворотом, и оба берега, а чужак не пройдет в узком месте… Но я замечталась и вспомнила о Чу. Солнце было еще высоко, но все же я повернула.

Очи еще не было там, а Талай сидел на другом берегу у самой воды. Его не распряженный конь пасся в стороне. Я спешилась, пустила Учкту, а сама села на землю неподалеку от дома Чу.

Так мы сидели с Талаем друг против друга, разделенные рекой, и смотрели больше друг на друга, чем на дом Чу. Камни спали. Но чем дольше в тишине и спокойствии сердца сидела я рядом с ними, тем яснее становилось мне, что это насыпь не простая. Иная, не человеческая сила жила в ней, но я не знала ее и не знала, стоит ли ее бояться. Оставалось только ждать и смотреть, что будет дальше.

Прошло время, и солнце склонилось к холмам. Очи вернулась и так же молча села вместе со мной, созерцая камни. Но ей это скоро наскучило, и она пошла исследовать их.

Вошла в огороженный круг и взобралась на насыпь, ходила там, присаживалась и брала в руки пегие от лишайника голыши, клала на место, шла дальше. Я хотела напомнить ей об осторожности, но мне жаль было нарушать ту особую тишину, что окружала нас. Странная, дремотная лень сковала меня. Я продолжала сидеть, но уже не созерцала, а плыла в потоке неспешных обыденных мыслей, убаюканная закатом.

Меня вернул свист Талая. К такому свисту конники приучают коней, они сходятся в табун, заслышав его. Я встрепенулась: Талай поднялся на ноги и смотрел на меня. Его конь подходил к нему. Моя Учкту и Очишкина лошадь спускались с холма. Я стала искать Очи взглядом, но она скрылась за насыпью. Все было по-прежнему спокойно, но я ощутила тревогу.

Закат заливал холмы охрой, облака пылали, точно петушиные перья. Лесистые горы за моей спиной потемнели. Взгляд вяз в сумерках, уже не разбирая мелочей. Только река белела теперь ярче, чем днем.

Подошла Очи.

– Он все еще хочет, чтобы мы воротились? – спросила она. – Неужели он трус? Здесь так хорошо и спокойно. Я видела много озер, над ними кружат утки, я бы настреляла их завтра, сегодня не стала, все же не наше пока место. Давай сложим постели и разведем огонь. А он пусть переходит к нам или остается без ужина – все мясо у моего седла.

Я молчала. Я не знала, что ей сказать. Вечерело быстро. Алый цвет уже вышел из воздуха, солнце скрылось за горы, осталась лишь серость. На востоке забелел почти прозрачный серп растущей луны. Высь была синей, но цвет исчезал, мутнел, чем ближе к земле, и наконец становился прозрачным, дымчатым, точно туман, он сбегал на землю, к кургану…

– Что так белеет, Очи? – тихо спросила я. Вид был настолько смутный, что я не понимала, не кажется ли мне это.

– Туман с реки, – пожала она плечами.

Молочная дымка все более явно собиралась у подножия насыпи, росла, постепенно поднимаясь вверх по камням. Я выпустила дыхание из открытого рта. Оно не стало паром: осенний воздух был холоден, но сух.

– Воздух сух, Очи. Берег не низок и не болотист. Это не река дышит.

Очи тоже поняла это и стала приглядываться к туману. Он нарастал, но не выходил из ограды. Тут ветер потянул с гор, растрепал нашу одежду, но тумана не тронул. И тогда мы различили в нем черные фигуры высоких людей.

– Чу, – выдохнули мы с Очи вместе.

– Уходим! – сказала я и хотела бежать к Учкту.

– Погоди, я хочу понять, кто это! – крикнула Очи.

– Ты дала слово! Идем!

– Погоди! Чего ты боишься?

– Разве не видишь сама? Это не духи, это иные создания.

– Так давай же узнаем их!

– Очи, ты дала слово. Уходим!

Между тем тени двигались вместе с туманом. И силу, странную, чуждую человеку, о которой говорил Талай, я уже ощущала.

Новый свист с правого берега заставил нас двигаться. Я вскочила на Учкту, подъехала к воде, обернулась – Очи, уже в седле, все медлила, а туман подползал к ногам ее коня.

– Очи! – крикнула я и послала Учкту назад. Но конь моей безрассудной девы был умнее ее и сам поспешил к реке. Я схватила его под уздцы, и мы переправились. Очи не сопротивлялась.

Только на другом берегу, отъехав, я отпустила ее. Мы спешились. Даже в темноте были ясно видны огромные тени, заполнившие весь левый берег.

– Я разведу огонь, – сказал Талай после того, как мы долго в тяжелом молчании наблюдали за ними.

Много хвороста мы потеряли на переправе, но на костер хватило. Мы провели ужин в молчании, не сводя глаз с берега Чу.

– Я не понимаю, кто это, – сказала Очи, и ее шепот показался нам громким. – Я послала своего ээ на ту сторону разузнать, но он отказался. Сказал, что они сделают его своим и мне не удастся его вернуть.

– Это Чу, – сказал Талай. – Первые жители этих земель, древние люди, не знавшие для себя невозможного. Так говорят темные.

– Они живые? Или это их мертвые тени? – спросила я. – Расскажи все, что ты знаешь.

– Темные считают их живыми. Они говорят: это был люд камов, они полжизни жили в солнечном мире, а полжизни – у тонких ээ.

– Так не живут камы, – фыркнула Очи. – Мать говорила, что это опасно: если много времени проводить в тонких мирах, тело истончается и умирает.

– Чу не были людьми, – сказал Талай. – Однажды они все решили уйти в тонкий мир, к ээ. Построили себе шалаши из огромных лиственниц, а на крыши нагрузили камней. Собрались вместе и подрубили столбы. Камни погребли их, но они остались живы. Они ушли в землю. Так говорят темные. Но темные боятся их, а страх может обманывать.

Костер потух, но Чу на том берегу были видны все так же ясно: черные, они не сливались с темнотой ночи.

– Что они делают? – спросила я шепотом. – Чего-то ждут? Ищут? Строят?

– Наутро все будет как прежде, – ответил Талай. – Вы девы Луноликой, вам больше других открыто, вы можете это узнать. Темные избегают Чу, оставляют жертвы перед насыпями, но скот выпасают в степях у их домов. Хорошо ли, можно ли это? Вот что надо узнать.

– Камка говорила, – сказала я, – когда сталкиваешься с неизвестным и видишь, что оно сильнее тебя, успокойся, наполни дух дружелюбием и отпусти его познать суть неизвестного.

Очи фыркнула.

– Камка всегда спокойна как вода и все делает долго.

Она поднялась, подстегнутая некой мыслью, подошла к воде и крикнула, сложив руки у рта:

– Хей! Я вижу вас! Я здесь! Хей! Кто вы?

Но тени не изменили своего движения и не показали, слышат ли Очи. Она продолжала кричать, но я видела уже, что это не приведет ни к чему. Тогда я поднялась на ближайший холм, села на плащ, расслабила дух, наполнив его дружелюбием, и отпустила на другой берег, пытаясь познать Чу.

Скоро Очи утихла, и наступило молчание ночи. Сон не сходил ко мне, но приятное, расслабленное оцепенение охватило тело. Сквозь полуприкрытые веки я видела серебристое сияние Молочной реки и темноту ее берегов. Луна заходила за дальние холмы, становилось совсем темно и холодно. Пять звезд небесной повозки сияли высоко, тогда как ее оглоблю скрывали размазанные тучки. Наши кони, Очи у воды, Талай возле костра – все живое казалось ярким, светящимся в темноте. Я поняла, что вижу суть, как учила Камка, и обратилась на левый берег.

Меня поразило то, что я увидела: вместо темных теней огромные бледно-синие языки пламени двигались там. Чу не были людьми, пусть даже древними камами: все люди светятся, подобно солнцу. Они не были духами: те имеют тяжелые темные цвета. Их природа была иной, как у огня, что, говорят, вырывается из-под земли. Мой дед бывал в таком месте: из щели в скалах выходил почти прозрачный огонь с голубыми языками и не гас никогда. Ему не нужно было дерева, чтобы гореть, сама скала рождала его, и люди, жившие в тех местах, почитали и оберегали и пламя, и скалу, и кидали в щель живых людей – в жертву священному огню… Но я зря отвлеклась от Чу: их природа померкла для меня, и вновь темные тени бродили на том берегу.

Я снова погрузилась как бы в дремоту и направила свой дух в их сторону. Образ странной, призрачной земли проявился передо мной. Это не был мир тонких ээ, но это был иной мир, созданный волей Чу. Мир, куда они ушли.

Это была широкая местность. Ни деревьев, ни трав не было там, лишь лежали отдельные камни, огромные, размером с повозку. Дома с круглыми крышами, без дверей, как шатры, были разбросаны там, но сделаны будто из глины. Ни светила, ни огней – все заливал тот же голубоватый свет. И только река текла такая же, как здесь. И через нее был перекинут мост, но я знала, что ведет он не на правый берег, а к нам – в живой солнечный мир. Так же, как тончайший мост над Желтым морем ведет в мир ээ-борзы.

Долго все оставалось пусто, и меня уже стала одолевать дремота, и большого труда стоило удерживать видение, как наконец во второй трети ночи я увидела, как вереница голубоватых огней движется по мосту. Они возвращались из нашего мира. Первый нес чашу с солнечными нитями, они походили на расплавленное золото. Чу перешли, собрались вместе и окружили эту чашу, припав к ней. Они пили. И тут дрожь прошла по видению, как рябь по спокойной воде, – или же это тело трясло от ужаса, который охватил меня при виде трапезы древних царей. Чутье подсказало мне, что они пьют: это были нити жизни, нити солнечной силы, которую собрали они здесь, в нашем мире.

Я очнулась и на негнущихся ногах отправилась вниз с холма.