1
Обработка

Что вам сказать. Я умираю.

Такое под конец жизни случается со многими, и люди не знают, что достигли конца. Просто однажды свет меркнет. Вот подошел и мой срок.

У меня нет времени писать книгу о прожитой жизни, но все говорят, что надо бы написать, так что придется. Блог – подходящая форма, вам не кажется? Последнее время я сплю мало, так что писание позволит занять себя в ночное время.

Как бы то ни было, сон – занятие для людей, которым недостает амбиций.

По крайней мере, останется что-то на бумаге. Уж лучше услышите все от меня, чем от другого, кто в стремлении срубить бабла будет строить ученые предположения.

Надеюсь, получится неплохая история, ибо чувствую, что прожил неплохую жизнь.

Вы, наверно, думаете: мистер Уэллс, вы стоите 304,9 миллиарда долларов, это делает вас богатейшим человеком Америки и четвертым в списке богатейших людей на свете божьем, так что, разумеется, вы прожили хорошую жизнь.

Но, друг мой, не в том дело.

Или, что более важно, одно не имеет к другому никакого отношения.

Вот вам истина: я встретил прекраснейшую на свете женщину и уговорил ее стать моей женой, когда у меня еще ни гроша за душой не было. Вместе мы воспитали девочку, которая выросла в прекрасных условиях, да, но научилась ценить деньги. Она говорит «пожалуйста» и «благодарю вас» и именно это имеет в виду.

Я видел, как восходит и заходит солнце. Я повидал части света, о каких мой отец и не слыхивал. Я встречался с тремя президентами и почтительно говорил каждому, что делать, чтобы лучше справляться с их обязанностями, и они меня слушали. Я отлично сыграл в нашем боулинге, и мое имя до сих пор красуется на его стене.

Не все и не всегда, конечно, бывало гладко, но вот сижу я, собаки лежат у моих ног, жена, Молли, спит в соседней комнате, а моей девочке, Клэр, обеспечено надежное и благополучное будущее, так что вполне может показаться, что жизнь прошла не зря.

С величайшим смирением я говорю, что Облако стало достижением, которым можно гордиться. Таким достижением большинство похвастаться не может. Свобода моего детства исчезла так давно, что я ее едва помню. Заработать на жизнь и найти жилье было не так уж трудно. Через некоторое время появилась роскошь, а там и фантазии. По мере роста Облака я все яснее сознавал, что оно может представлять собою более чем просто магазин. Оно могло бы стать решением. Оно могло бы принести облегчение нашему великому народу.

Напомнить людям значение слова «процветание».

И оно напомнило.

Мы дали людям работу. Мы дали им возможность приобретать товары и открыли им доступ к медицинским услугам. Собираемые налоги стали исчисляться миллиардами. Мы возглавили борьбу за ограничение выбросов углекислого газа в атмосферу, выработали стандарты и технологии, которые спасут нашу планету.

И добились мы этого, сосредоточив внимание на том единственном, что имеет значение в этой жизни: на семье.

У меня семья и дома, и на работе. Эти две разные семьи я люблю всем сердцем, и мне будет тяжело с ними расстаться.

Врач говорит, что у меня есть год, а он неплохой врач, поэтому я ему верю. И эта новость, насколько я понимаю, скоро станет общеизвестной, поэтому, мне кажется, я вполне могу ее вам сообщить.

Рак поджелудочной железы в четвертой стадии. Четвертая стадия означает, что рак распространился по другим органам моего тела. Метастазы в позвоночнике, легких и печени. Пятой стадии не бывает.

Вот что касается поджелудочной железы: она находится в брюшной полости ближе к спинной стороне тела. Для большинства людей к тому времени, когда становится ясно, что с ней что-то не так, ситуация напоминает пожар на сухом поле. Предпринимать что-либо уже поздно.

Сообщая мне, врач заговорил твердым тоном и положил ладонь мне на руку. Ну, думаю, вот оно. Пришло время узнать дурные новости. И вот он говорит мне о моем раке, а у меня первый вопрос – ей-богу, правда:

– Зачем вообще эта чертова поджелудочная нужна?

Он засмеялся, и я засмеялся, что помогло разрядить атмосферу. Что хорошо, потому что потом дело приняло крутой оборот. Если не знаете: поджелудочная железа нужна для пищеварения и регулирования уровня сахара в крови. Теперь я это знаю.

У меня есть год. Так что с завтрашнего утра мы с женой отправляемся в путь. Я собираюсь посетить столько Материнских Облаков в Соединенных Штатах (в широком смысле), сколько смогу.

Хочется сказать: спасибо вам. Нет возможности пожать руку всем работающим во всех Материнских Облаках, но я намерен, черт возьми, как следует постараться. Это куда лучше, чем сидеть дома и ждать смерти.

Как и всегда, я поеду автобусом. Летать – это для птиц. И вообще, вы видели, сколько стоит сейчас перелет на самолете?

На это уйдет некоторое время, и в ходе поездки я буду понемногу уставать. Может быть, даже буду слегка подавлен, ибо хоть человек я и жизнерадостный, но вряд ли можно узнать, что обречен, и продолжать жить как ни в чем не бывало. Но я в жизни видел немало любви и добра и должен сделать что могу. Или что же – сидеть и хандрить день за днем целый год или около того? Нет, нам это не годится. Уж пусть лучше Молли меня задушит, чтобы поскорее с этим покончить.

Прошла уже примерно неделя с тех пор, как мне сказали, и почему-то возможность писать делает ситуацию гораздо более реальной. Теперь уж назад не отмотаешь.

Как бы то ни было. Довольно об этом. Пойду погуляю с собаками. Подышать свежим воздухом не помешает. Увидите проезжающий мимо автобус со мной, помашите. У меня от этого всегда настроение улучшается.

Спасибо, что прочитали, вскоре продолжим.

Стоя перед витриной кафе, Пакстон положил руку на стекло. Меню на стене внутри обещало изготовленные в домашних условиях вкусовые добавки к мороженому. Крекеры Грэм, шоколадное суфле и ирис на арахисовом масле.

С одной стороны к кафе примыкал магазин скобяных изделий, называвшийся «Попс», а с другой – закусочная, оформленная как вагон-ресторан, с неоновой рекламой, надпись которой Пакстон не мог разобрать. Делияс? Далияс?

Пакстон осмотрел из конца в конец видимый отрезок главной улицы. Так просто вообразить на ней толпы народу. Всю его жизнь она была многолюдной. Такой это городок, что вызывает ностальгию после первого же посещения.

Теперь это было эхо, замирающее в белом солнечном свете.

Он повернулся к кафе, единственному заведению на этом отрезке улицы, не заколоченному посеревшей от времени фанерой. Стекло витрины, покрытое уличной пылью, нагрелось на солнце.

Глядя внутрь, на пыльные стопки металлических чаш, пустые табуреты, коричневато-желтые холодильники, Пакстон хотел испытать какое-то сожаление по поводу того, что это заведение означало для окружающего его города.

Когда он вышел из автобуса, на душе было тоскливо, хуже не бывает. Само его появление здесь растягивало кожу так, что она едва не лопалась, как слишком сильно надутый воздушный шар.

Пакстон перекинул сумку через плечо и обернулся к толпе, топтавшей траву, пробивавшуюся сквозь трещины в бетоне тротуара. Из задней части автобуса еще не все вышли – медлительные пожилые люди и люди с ограниченными возможностями задерживали выход.

Всего помимо Пакстона вышло сорок семь человек. Он пересчитал их примерно на полдороге, занявшей всего около двух часов, когда в телефоне не осталось ничего, что бы привлекло его внимание. Пассажиры сильно отличались по возрасту и этнической принадлежности. Широкоплечие мужчины с мозолистыми руками поденщиков. Сутулые конторские работники, расплывшиеся за годы, проведенные перед экраном компьютера. Одной девушке вряд ли было больше семнадцати. Невысокого роста, кудрявая, с длинными золотыми косами до поясницы и с кожей как молоко. На ней был старый брючный костюм фиолетового цвета, который был велик ей размера на два. За годы стирки и носки ткань выцвела и растянулась. Из воротника торчала оранжевая бирка, вроде тех, что используются в магазинах подержанной одежды.

У каждого был какой-нибудь багаж. На неровном тротуаре покачивались потертые чемоданы на колесиках. Пассажиры надевали на спины или брали на плечо городские рюкзаки. Все потели от напряжения. Голову пекло. Вероятно, было больше тридцати восьми по Цельсию. Пот стекал по ногам Пакстона, собирался под мышками, из-за этого одежда липла к телу. Потому он и надел черные брюки и белую рубашку, чтобы не были заметны пятна пота. Бежевый костюм седовласого человека, похожего на профессора колледжа, выпущенного на пастбище, был цвета влажного картона.

Пакстон надеялся, что центр обработки близко и что там прохладно. Он хотел оказаться в помещении. На языке ощущалась пыль заброшенных полей, он чувствовал слабость, не позволявшую удерживать внимание на чем-либо. Жестоко со стороны водителя было высадить их на краю города. Желая сэкономить горючее, он, вероятно, остановился неподалеку от федеральной автострады, но все равно.

Очередь впереди двинулась и потекла направо за угол. Пакстон двинулся с остальными. Ему хотелось остановиться, вытащить из сумки бутылку воды, но из-за остановки перед кафе – проявления слабости – теперь впереди него стало больше народу, чем позади.

Незадолго до поворота мимо него вперед протиснулась женщина до того энергично, что он едва устоял на ногах. Она была старше его, с азиатским лицом, гривой седых волос и кожаной сумкой через плечо. В полуметре перед Пакстоном она споткнулась и расшибла колено.

Люди вокруг нее расступились, но не остановились. Пакстон понимал, почему. Тонкий голосок у него в голове кричал: «Иди, не останавливайся», но, разумеется, он остановился и помог ей подняться. Из ссадины на голом колене струйка темной крови стекала в легкую матерчатую туфлю.

Она посмотрела на него, едва кивнула и стала пробираться дальше. Пакстон вздохнул.

– Не за что, – сказал он так, чтобы она не услышала.

Он стал за ней. Стоявшие сзади напирали, вероятно видя падавших. В воздухе пахло кровью. Пакстон снова закинул на плечо сумку и пошел быстрым шагом, стремясь к углу. За поворотом показался большой театр с белым тентом. Штукатурка на фронтоне местами обвалилась, открывая пострадавшую от непогоды кирпичную кладку.

Вдоль верхнего края тента поломанные стеклянные трубки неоновых ламп образовывали разной высоты буквы, слагавшиеся в слова «ВИ НА РЕ». Пакстон сообразил, что когда-то это было «ВИД НА РЕКУ», хотя теперь поблизости никаких рек не было. Впрочем, прежде, возможно, и были. У театра стоял обтекаемой формы автомобиль-кондиционер, подававший в здание по трубе холодный воздух. Пакстон вместе с толпой двинулся к длинному ряду открытых дверей театра. Он уже был недалеко от них, когда крайние двери закрылись, но прочие оставались открытыми.

Пакстон протиснулся вперед и, целясь в среднюю дверь, последние несколько шагов почти пробежал. Он уже проходил через дверь, когда хлопнули, закрывшись, другие двери. Солнце исчезло, и он оказался в приятной, как поцелуй, прохладе.

Пакстон поежился, оглянулся и увидел, как закрылась последняя дверь и человек среднего роста с заметной хромотой остался на ослепительном солнечном свете. Сначала он сдулся: плечи поникли, сумка упала на землю. Затем приосанился, сделал шаг вперед и ударил ладонью по двери. Возможно, на пальце у него было кольцо, потому что получился стук, от которого стекло могло разбиться.

– Эй! – кричал он, и с улицы доносился его приглушенный голос. – Эй! Так нельзя. Я сюда долго ехал.

Стук, стук, стук.

– Эй!

Человек в серой рубашке с надписью белыми буквами «Срочный набор сотрудников» на спине подошел к соискателю должности и положил руку ему на плечо. Пакстон не мог прочитать по губам, что он сказал, но решил, что то же самое, что и женщине, которую ранее не пустили в автобус. При посадке она стояла в очереди последней, и двери закрылись у нее перед носом, и тогда человек в рубашке с надписью «Срочный набор сотрудников», судя по всему, сказал ей:

– Мест больше нет. Вы должны хотеть работать в Облаке. Можете снова подать заявление через месяц.

Пакстон отвернулся. Места для грусти больше не было. Места не было больше ни для чего.

В коридоре толпились люди в рубашках с надписью «Срочный набор сотрудников». Некоторые держали в руках пинцеты и небольшие пластиковые пакеты, счастливо и дружелюбно улыбаясь. Каждый соискатель получал указание разрешить человеку в сером выщипнуть у себя несколько волосков и поместить их в пластиковый пакет. Затем соискателя просили написать черным фломастером на пакете свое имя и номер в системе социального страхования.

Женщина, взявшая образцы волос у Пакстона, была кругла и ниже его на голову. Ему пришлось нагнуться, чтобы она могла дотянуться и вырвать с корнем несколько волос. Пакстон поморщился. Написав на пакете свое имя, он перешел к другому сотруднику, который был готов обработать пробу. Пакстон переступил через порог зрительного зала, и худой, как палка, человек с пышными усами вручил ему компьютер-планшет.

– Садитесь и включайте, – равнодушно произнес он заученную фразу. – Анкетирование скоро начнется.

Пакстон вскинул на плечо ремень сумки и пошел по тропинке прохода, протоптанной едва ли не до фундамента. Пахло старыми протекающими трубами. Он выбрал один из передних рядов, прошел в его середину и уселся в жесткое деревянное кресло, положив на соседнее сумку. В это время сзади донесся стук – это закрыли и заперли двери из фойе в зрительный зал.

Весь его ряд был пуст, только в дальнем его конце у стены, оклеенной красно-коричневыми обоями с рисунком и покрытой пятнами от протечек, сидела женщина с цветом кожи, как печеная земля, с собранными высоко над головой пружинистыми завитками черных волос, в открытом платье без рукавов светло-коричневого цвета и сандалиях в тон. Пакстон из вежливости, но также и в надежде, что она повернется к нему и он увидит бо́льшую часть ее лица, попробовал поймать ее взгляд, улыбнуться ей, но она не замечала его, и он посмотрел на компьютер. Вытащил из сумки воду, выпил половину и нажал кнопку на боку бутылки.

Засветился экран компьютера, в его центре показались крупные цифры.

Десять.

Затем девять.

Затем восемь.

Когда дошло до нуля, компьютер пискнул и очистил экран, цифры сменились пустыми полями ввода. Пакстон положил устройство на колени и сосредоточился.

Имя, контактные сведения, краткий послужной список. Размер рубашки.

Рука Пакстона остановилась над послужным списком. Ему не хотелось объяснять, чем он занимался прежде и какое стечение обстоятельств привело его в этот полуразрушенный театр в полуразрушенном городе. Это значило бы объяснить, что Облако разрушило его жизнь.

Ладно, что же написать?

Узнают ли они вообще, кто он такой?

Если нет, то это к лучшему или к худшему?

Пакстон подумал, что ищет работу, успев поработать в должности главного исполнительного директора, и обнаружил, что ему все-таки может быть еще более погано, чем было до сих пор.

Желудок у него болезненно сжался, и он решил написать про тюрьму. Пятнадцать лет. Достаточно долгое время, чтобы проявить лояльность. Именно так он бы это назвал, если б его спросили: лояльность. Если кто-то захочет узнать о двух годах, прошедших со времени работы в тюрьме до настоящего времени, он все объяснит.

Он заполнил все поля, и на экране появился вопрос:

Под ним было две экранные кнопки: зеленая «Да» и красная «Нет».

Он потер глаза, заболевшие от слишком яркого экрана. Вспомнил, как в девять лет стоял у вращающейся проволочной стойки с комиксами в гастрономе мистера Чаудери.

Книжка комиксов, которую хотел Пакстон, стоила четыре доллара, а у него было всего два. Он мог бы сходить домой и попросить денег у матери, но выжидал, колени у него дрожали. Подошел мужчина и купил пачку сигарет. Мистер Чаудери нагнулся под прилавок, где держал сигареты, Пакстон схватил книжку, свернул в трубку, прижал к ноге, чтобы она не привлекала внимания, и направился к выходу.

Он вышел в парк, сел на камень и попытался читать, но не мог сосредоточиться, ничего не понимал. Картинки расплывались перед глазами, а он думал о том, что только что совершил.

Нарушил закон. Украл у человека, который всегда был к нему добр.

Потребовалось полдня, чтобы собраться с духом, но он все-таки вернулся к гастроному. Постоял у входа, дождался момента, когда никого из покупателей внутри не осталось. Тогда он отнес журнал с комиксами, как умершее домашнее животное, к прилавку и, обливаясь слезами, попросил прощения.

Мистер Чаудери согласился не вызывать полицию и, что было бы гораздо хуже, маму. Но всякий раз, приходя после этого случая в гастроном, а это был единственный подобный магазин в шаговой доступности, Пакстон спиной чувствовал на себе взгляд старика.

Он перечитал вопрос и прикоснулся к красному прямоугольнику на экране с надписью «Нет», хотя это и была ложь. Это была ложь, с которой он мог жить.

На экране появился новый вопрос:

Зеленая кнопка «Да», красная «Нет».

Это просто. Нет.

Нет.

Честный ответ: вероятно.

Нет.

Нет.

Пакстон пожалел, что нет кнопки «Не-собираюсь-воровать-ничего-ради-бога-давайте-дальше».

Нет.

Он машинально едва не нажал кнопку «Нет», но отдернул руку и нажал «Да».

Конечно. Да.

Пакстон испытал облегчение. Не из-за смены темы, но потому что мог ответить честно.

Нет.

Да.

1–3

4–6

7–10

11+

От семи до десяти, вероятно, более соответствовало бы действительности, но Пакстон выбрал второй вариант.

После этого пошли вопросы на другие темы.

10000

100 000

1 000 000

1 000 000 000

Да.

Нет.

Согласен вполне

Согласен отчасти

Не имею мнения

Немного не согласен

Решительно не согласен

Пакстон пытался сосредоточиться на каждом вопросе, хоть и не всегда понимал их смысл, и чувствовал за ними своего рода алгоритм, нечто, что выявляло суть его личности через его мнение по астрономическому вопросу.

Он отвечал на вопросы, пока не потерял им счет. Тогда экран опустел и оставался таким довольно долго, Пакстон даже подумал, что сделал что-то не то. Он посмотрел по сторонам, надеясь найти кого-нибудь, у кого можно было бы спросить, но спросить было не у кого, и тогда он посмотрел на экран, где как раз появилось сообщение:

На экране Пакстон увидел свое лицо в непривычном ракурсе, кожа казалась нездорово-серого цвета. В левом нижнему углу появился таймер.

Затем

– Я не знал, что придется произносить речь, – сказал Пакстон, изо всех сил пытаясь улыбнуться, чтобы показать, что это шутка. Улыбка получилась более язвительной, чем он хотел. – Я бы сказал, пожалуй, что, гм, знаете ли, в наше время и в моем возрасте трудно найти работу, и между этим и поиском нового места жительства, я считаю, это, типа, идеально, верно?

Я хочу сказать, что я действительно хочу тут работать. По-моему, гм, это невероятная возможность карьерного роста и учебы. Как говорится в рекламе, «Облако удовлетворит любую потребность». – Он покачал головой. – Простите, говорить без подготовки – не мой конек.

Глубокий вдох.

– Но я усердный работник. Я горжусь своей работой и обещаю отдаться ей целиком.

Он нажал красную кнопку, и его лицо на экране исчезло. Экран очистился и засветился белым. Пакстон выругал себя за корявую речь. Знать бы, что это потребуется для получения работы, так подготовился бы.

Экран погас и стал черным. Пакстон поднял голову, осмотрелся и увидел, что остальные соискатели тоже подняли головы и осматриваются. Ему удалось встретиться глазами с женщиной, сидевшей в его же ряду, и он слегка пожал плечами. Вместо того чтобы пожать плечами в ответ, она положила компьютер на колени и достала из сумочки клочок бумаги.

Пакстон тоже положил компьютер на колени, не зная, хочет ли он увидеть красный или зеленый экран.

Красный позволял уйти отсюда и стоять на солнце в ожидании прихода другого автобуса, если он вообще придет. Красный означал поиск работы в специализированных изданиях, работы, приносящей жалкие деньги, недостаточные, чтобы сводить концы с концами, поиски жилья, которое либо не по карману, либо непригодно для проживания. Это означало возвращение в грязную лужу отчаяния, в которой он находился уже несколько месяцев.

Работа на Облако представлялась почти самой желанной.

Сзади кто-то хлюпнул носом. Пакстон обернулся и увидел азиатку, толкнувшую его в очереди. Опущенное лицо снизу подсвечивалось красным.

Его компьютер тоже очистил экран, и Пакстон затаил дыхание.

Зеленый.

Она вытащила сотовый телефон и запустила быстрое сканирование комнаты. Сигнал никто не перехватывал. Когда они доберутся до Материнского Облака, придется сохранять полное радиомолчание, ведь кто знает, что могут выудить из эфира. Неосторожность при передачах – верный способ попасться. Она набрала текст сообщения: «Привет, мам, отличная новость, у меня есть работа!»

Она положила телефон в сумочку и оглядела комнату. Ей показалось, что остается больше народу, чем уходит. Во втором ряду позади нее женщина в фиолетовом брючном костюме с длинными каштановыми косами радостно вскрикнула и улыбнулась.

Тест оказался несложным. Такой только дурак провалит. Многие ответы вообще не имели никакого значения, особенно те, где речь шла об абстрактных вещах. Окна в Сиэтле? Имело же значение время, затраченное на ответ. Слишком быстрый ответ означает склонность принимать решения сгоряча. Слишком долгое размышление говорит о нерешительности и неумении думать. Теперь видео. Запись нужна для сканирования лица и речи. Улыбка. Смотрите ли в глаза. Используете ли ключевые слова вроде «страсть», «усердный работник», «учиться» и «расти».

Чтобы удачно пройти такой тест, надо показать средние результаты. Показать, что задумывались над вопросами.

Да, и, кроме того, благополучно пройти тест на неупотребление наркотиков.

Не то чтобы она употребляла, так, косячок марихуаны для расслабления, и последний раз это было более полугода назад, так что ТГК давно выведен из организма.

Она посмотрела направо, на туповатого парня, сидевшего через восемь кресел от нее, он тест прошел. Повернул к ней экран своего компьютера и улыбнулся. Она снизошла и ответила короткой улыбкой. Целесообразно быть вежливой. Грубость делает человека заметным.

Он посмотрел на нее так, будто они теперь друзья, и она поняла, что теперь он сядет рядом с нею в автобусе. Наверняка.

Ожидая дальнейших указаний, она смотрела, как непрошедшие тест идут к выходу из зала. Они плелись по проходам, предчувствуя возвращение в уличное пекло. Она пыталась вызвать в себе сострадание к ним, но обнаружила, что нисколько не огорчается тому, что их не взяли на обезьянью работу.

Не то чтобы она была бессердечной. Сердце у нее было. Она это твердо знала. Приложив руку к груди, она чувствовала, как оно бьется.

Отвергнутые соискатели ушли из зала, и двери снова закрыли. К сцене вышла женщина в белой спортивной рубашке с короткими рукавами и с эмблемой Облака на правой груди. Ее золотистые волосы образовывали подобие чепца, будто бы сотканного на станке. Она заговорила монотонно, но громко, и ее голос был хорошо слышен в зале.

– Соберите, пожалуйста, вещи и следуйте за нами к выходу в фойе напротив сцены. Автобус ждет. Желающие отложить обработку анкет на несколько дней, пожалуйста, обратитесь к представителю администрации. Спасибо.

Все как один в зале поднялись с мест, захлопали, как ружейные выстрелы, сиденья, приводимые пружинами в вертикальное положение. Она забросила сумочку через плечо, схватила спортивную сумку, стала в очередь, образовавшуюся перед выходом в фойе, и вместе с нею двинулась к яркому прямоугольнику белого света.

Она уже подходила к выходу, когда появилась группа людей в рубашках с надписью «Срочный набор сотрудников» с серьезными выражениями на лицах, которые вглядывались в лица проходивших мимо людей. Сердце у нее затрепетало, но она продолжала идти, следя за тем, чтобы не выказать волнения.

Когда она поравнялась с группой сотрудников Облака, один из них вытянул руку, и она напряглась, приготовилась бежать. У нее был заготовлен план бегства. Он предполагал сначала бег, а затем долгую ходьбу. Чтобы не платить.

Но сотрудника интересовала девушка в фиолетовой брючной паре, с длинными косами, шедшая перед ней. Он схватил ее за руку и так резко выдернул из очереди, что она вскрикнула. Люди продолжали идти мимо сотрудников, опустив глаза в пол, ускоряли шаг, чтобы оказаться подальше. Девушку в костюме фиолетового цвета увели. Прозвучали слова «неверные сведения», «послужной список», «неуместное» и «запрещено».

Она позволила себе улыбнуться.

Выйти на улицу было все равно что открыть дверцу раскаленной духовки. У тротуара стоял большой голубой автобус пулеобразной формы с солнечными панелями на крыше. Его двигатель работал. На борту красовалась та же эмблема, что и на рубашке женщины с прической, напоминавшей чепец: белое облако, а чуть позади него другое, голубое. Этот автобус был чище, чем потрепанный старенький с дизельным двигателем, доставивший их в город. Тот, когда водитель завел мотор, издал звук, напоминавший плач.

Внутри этого нового автобуса тоже все было лучше, напрашивалось сравнение с самолетом. Ряды из шести сидений с проходом посередине, повсюду блестит пластик. Экраны встроены с задней стороны подголовников. На сиденьях буклеты и по паре дешевых одноразовых наушников все еще в пластиковой упаковке. Она прошла в заднюю часть автобуса и села у окна. Воздух здесь был холодный, но стекло окна горячее, как сковорода.

Она проверила сотовый телефон и обнаружила ответное сообщение от матери:

Перевод: продолжай, как запланировала.

Рядом послышалось шарканье. Она почувствовала, что кто-то приблизился, вытеснив воздух, и посмотрела вверх в лицо туповатого парня, сидевшего в зрительном зале театра в том же ряду, что и она. Он улыбался, вероятно желая показаться вежливым. Она его вежливым не сочла. Такие любят брюки цвета хаки и светлое пиво и считают важным говорить о своих чувствах. Волосы он расчесывал на пробор.

– Тут занято? – спросил он.

Она прикинула шансы. Ее излюбленный метод состоял в том, чтобы войти и выйти, производя как можно меньше шума и не завязывая знакомств. Но она также знала, что такие базовые вещи, как человеческое общение, могут повлиять на ее положение в обществе. Чем сильнее противилась она общению, тем сильнее рисковала выделиться или, хуже того, быть уволенной. Избежать этого можно было, заводя новых друзей.

Вероятно, самое время начать.

– Пока нет, – сказала она.

Он забросил сумку на полку у них над головами и сел в кресло у прохода, оставив между ними свободное место. От него воняло засохшим потом, но так воняло от всех. И от нее тоже.

– Так… – сказал он, осматривая салон и отчаянно пытаясь сделать хоть что-то, чтобы избавиться от неловкости, вызываемой пустующим местом между ними. В автобусе было слышно шарканье, потрескивание пластика и приглушенные разговоры. – Как такая девушка, как вы, оказалась в таком месте?

Сказав это, он вымученно улыбнулся. Видимо, понял, как глупо это прозвучало.

Но она в его словах уловила презрительный оттенок. «Как? И ты дошла до жизни такой?»

– Я была учительницей, – сказала она. – В прошлом году в школах ввели детройтскую систему и решили, что вместо учителя математики в каждой школе будет учитель математики в каждом районе, а во время урока в класс будет транслироваться видеоконференция. Раньше было пятнадцать тысяч учителей математики. Теперь меньше ста. – Она пожала плечами. – И я оказалась не из их числа.

– Говорят, то же происходит и в некоторых других городах, – сказал он. – Везде урезают муниципальные бюджеты. Только на этом, согласитесь, много не сэкономить.

Откуда ему известно про муниципальные бюджеты?

– Подумаем на эту тему через несколько лет, когда дети не смогут решать простейшие математические задачки, – сказала она, слегка приподняв бровь.

– Простите, не хотел вас обидеть. Какую математику вы преподавали?

– Основы, – сказала он. – Работала с младшими классами. Таблица умножения. Геометрия.

Он кивнул:

– Я и сам был помешан на математике.

– А вы чем занимались до этого? – спросила она.

Он скривился, как человек, которого ткнули пальцем в ребра. Она сразу пожалела о своем вопросе, похоже, он собрался основательно ее загрузить.

– Был охранником в тюрьме, – сказал он. – В коммерческой. Исправительный центр северного Нью-Йорка.

«Так, – подумала она. – Муниципальные бюджеты».

– Но после этого… – продолжал он. – Слышали когда-нибудь об «Идеальном Яйце»?

– Нет, – честно призналась она.

Он положил руки на колени ладонями вверх, как будто собирался что-то показать, но, обнаружив, что они пусты, снова сложил их.

– Это то, во что вы кладете яйцо перед тем, как поставить его в микроволновку. Получается яйцо, приготовленное до нужной консистенции, это зависит от того, сколько вы его там держите. Контейнер продается с небольшой таблицей, в которой указано, сколько надо держать в микроволновке для получения той или иной консистенции. Когда яйцо готово, открываете контейнер, а скорлупа уже снята. – Он посмотрел на нее. – Любите яйца вкрутую?

– Да нет.

– Вы бы так не думали, но устройство, позволяющее легче их… – Он посмотрел мимо нее в окно. – Люди любят кухонные приспособления. Этот контейнер пользовался спросом.

– А что случилось? – спросила она.

Он посмотрел на свои ботинки.

– У меня были заказы отовсюду, но больше всех заказывало Облако. Дело в том, что они все время требовали скидок, чтобы перепродавать дешевле. Что поначалу было не так уж и плохо. Я сделал обтекаемую упаковку, сократил количество отходов. Все это происходило у меня в гараже. Работал я и еще четверо. Но скидки стали так велики, что я уже не получал дохода. Я отказался снижать цену, Облако сократило объем заказов, а других не хватало, чтобы это компенсировать.

Он помолчал, как будто хотел сказать еще что-то, но раздумал.

– Печально, – сказала она не совсем искренне.

– Ничего, – сказал он, взглянул на нее и улыбнулся. – Меня только что наняла компания, разрушившая мое дело, так что я и это обратил в свою пользу. Заявка на патент находится на рассмотрении. Думаю, когда патент одобрят, продам его Облаку. По-моему, там на это надеялись, чтобы выставить меня из дела и производить свою версию.

Она уже приближалась к границам жалости, но его отношение заставило ее резко повернуть налево к досаде. Ей не нравилось, как он себя держит. Сентиментальный неудачник, как все эти пентюхи, не получившие обезьяньей работы. Не повезло, чувак. Научись чему-нибудь, что не предполагает участия нянь-преступников или готовки яиц в микроволновках.

– Ну, хотя бы так, – сказала она.

– Спасибо, – сказал он. – Знаете, как это говорится: по тому, как идет… Что-то не получается, ты упираешься. Вы хотите вернуться к преподаванию? Я слышал, школы на площадке хороши.

– Да я не знаю, – сказала она. – Честно говоря, хотелось заработать немного денег и на время уехать за границу. Накопить на черный день. Поехать куда-нибудь преподавать английский. В Таиланд, Бангладеш. Лишь бы отсюда.

Двери автобуса закрылись. Она про себя поблагодарила Бога, что место между нею и этим туповатым парнем осталось свободным. Женщина в белой спортивной рубашке с короткими рукавами встала возле водителя и помахала рукой. Разговоры между знакомившимися пассажирами прекратились, все головы повернулись к ней.

– Итак, мы готовы к взлету, – сказала она. – Будьте добры, наденьте наушники, мы хотим показать вам ознакомительное видео. Дорога займет примерно два часа. Туалет в задней части автобуса, здесь, впереди, есть вода, если кому-то нужно. После видео, пожалуйста, полистайте буклеты, по приезде вас разместят. Фильм начнется через три минуты. Спасибо за внимание.

На экранах, расположенных в подголовниках, появился таймер обратного отсчета времени.

3:00

2:59

2:58

Они оба потянулись к разделявшему их сиденью, стали перебирать буклеты и наушники, временами соприкасаясь руками. Зашелестела пластиковая упаковка. Парень, так казалось Циннии, смотрел на нее, поэтому она старалась не поднимать глаз, хотя и чувствовала тепло в месте его прикосновения к ее руке.

Близко, но не слишком.

Войти, выполнить намеченное и выйти, к черту.

– Поскорее бы это видео закончилось, – сказала она. – Я бы вздремнула.

– Неплохая мысль.

Она вставила штекер наушников в разъем под экраном и снова подумала о том, кто взял ее на работу.

Первый звонок и все переговоры были анонимны и зашифрованы. Поступившее ей предложение ее ошеломило. Можно будет прекратить эту суету. Так, вероятно, и придется сделать после сдачи генетического материала. Как ни неприятно позволять вырывать у себя волосы и вносить данные о себе в базу данных, но скоро такого рода пустяки потеряют значение. Она сможет провести остаток жизни на каком-нибудь пляже в Мексике. На большом прекрасном пляже, где не действуют законы об экстрадиции.

Это была уже не первая ее анонимная работа, но, безусловно, наиболее важная. Знать – не ее дело, но она не могла не задумываться.

Вопрос «кто?» посредством незначительного расширения смысла превращался в «кому выгодно?». Смысл не сужался. Когда король умирает, в королевстве подозревают всех.

– Простите, – сказал парень, прерывая течение ее мыслей. – Я забыл представиться. – Он протянул ей руку над пустым креслом. – Пакстон.

Она мгновение помедлила, глядя на руку, и пожала ее. Пожатие оказалось сильнее, чем он ожидал. По счастью, рука у него была не потная.

Она напомнила себе свое имя на этом мероприятии.

– Цинния, – сказала она.

– Цинния, – повторил он и кивнул. – Как цветок.

– Как цветок, – согласилась она.

– Очень приятно.

Впервые произнесла она это слово вслух в присутствии другого человека. Ей понравилось, как оно прозвучало. Цинния. Как плоский камушек, отскакивающий от гладкой поверхности пруда. Для нее это была самая любимая часть всякой новой работы. Выбор имени.

Цинния улыбнулась, отвернулась от Пакстона и, когда таймер на экране показал ноль, надела наушники. Видеофильм начался.

Хорошо оборудованная кухня в загородном доме. В солнечном свете, льющемся через большие эркеры, сверкает нержавеющая сталь. Трое детей, мальчик и две девочки, играя, убегают от матери, молодой брюнетки в белом свитере и джинсах.

Мать останавливается, поворачивается к зрителю, упирается руками в бока и говорит:

Она умолкает, прижимает руки к груди, закрывает глаза и едва не плачет. Затем смотрит в камеру и улыбается.

Она улыбается мягко, но уверенно. Так и должна улыбаться мать.

На экране появляется маленький мальчик на полу, лицо перекошено болью, он держится за разбитую коленку.

На экране появляется мужчина в красной рубашке поло, он спрыгнул откуда-то на землю. Он худощав, красив, белокур. Выглядит так, будто выращен в лаборатории. Камера наезжает на предмет у него в руке: коробочка с пластырем.

Он вскакивает и между полок, аккуратно заставленных разного рода товарами, пробегает от одного прохода склада к другому.

Кружки и туалетная бумага, книги и нитроглицерин. Мыло и купальные халаты, ноутбуки и машинное масло. Конверты, игровые приставки, полотенца, кроссовки.

Мужчина останавливается перед длинным конвейером, кладет коробочку с пластырем в синюю коробку и сталкивает ее на конвейер.

На экране появляется дрон, с жужжанием летящий по ясному голубому небу.

Затем мать разрывает картонную коробку с эмблемой Облака, достает коробочку, вынимает из нее пластырь, который прикладывает к колену ребенка. Мальчик улыбается и целует мать в щеку.

Мать оборачивается к зрителям.

Снова появляется мужчина в красной рубашке поло, на этот раз у него под мышкой коробка с шоколадом. Он снова срывается с места и бежит по проходу склада. Камера следит за ним, оставаясь на прежнем месте. Он делается все меньше и меньше, потом поворачивает направо и исчезает, и только полки, ограничивающие пустой пол, уходят вдаль.

Белый экран. Выходит пожилой худощавый мужчина в джинсах, белой рубашке на пуговицах до самого подола, с закатанными рукавами и ковбойских сапожках. Слегка серебрящиеся волосы по бокам головы и сзади коротко пострижены. Он останавливается посередине экрана и улыбается.

Камера движется по проходам склада, вокруг Уэллса суетятся люди в красном. Никто не останавливается, чтобы приветствовать его, как будто это призрак.

На экране появляется комната, заставленная массивными столами, покрытыми голубыми трубами, напоминающими идущие от промышленных воздушных насосов. Рабочие в красных рубашках поло опрыскивают предметы на столах, и те оказываются заключены в пену, которая быстро засыхает и превращается в картон.

Работники прикрепляют ярлычки и наклейки с эмблемой Облака к упаковкам и подцепляют их к тросу, движущемуся к потолку.

Уэллс по-прежнему идет по складу, люди на бегу выполняют производственные операции, не обращая на него внимания.

На экране появляется огромная комната, заполненная кубами, все здесь в желтых рубашках поло, в наушниках и смотрят на небольшие экраны компьютеров, встроенных в столы. Все смеются или улыбаются, встречая старых друзей.

На экране появляется сверкающая кухня производственного учреждения, где сотрудники в зеленых рубашках поло готовят пищу и стоят пустые мусорные баки. Все по-прежнему смеются и улыбаются. Уэллс в сетке, надетой на волосы, режет лук рядом с миниатюрной индианкой.

Камера показывает группу молодых людей обоего пола в коричневых рубашках поло, рассматривающих начинку компьютера.

Гибсон:

На экране появляется собравшаяся за столом группа сотрудников в ярко-белых рубашках поло с ноутбуками в руках, они обсуждают что-то важное. Уэллс останавливается в сторонке.

Гибсон:

На экране появляется опрятная, как на картинке в каталоге, кухня, где молодой человек с дочкой на плечах помешивает соус в стоящей на плите кастрюле.

На стенах видны переводные картинки со словами «Любовь» и «Вдохновение». Лоснящийся современный диван. Кухня достаточно велика для четверых, готовящих еду, и открывается в гостиную, подходящую для того, чтобы устроить в ней вечеринку с коктейлем.

Самого Уэллса теперь не видно, слышен лишь его голос.

Гибсон:

На экране появляется заполненная транспортом автострада, машины едут, от выхлопных газов небо кажется пепельным.

Гибсон:

На экране быстро сменяют друг друга сцены: покупатели бродят по белому коридору, отделанному мрамором, вдоль которого располагаются магазины знаменитых фирм. Врач, приложив головку стетоскопа к груди молодого человека, выслушивает его. Молодая супружеская пара с лицами, освещенными экраном телевизора, жует попкорн. Пожилая женщина бежит по движущейся дорожке.

Гибсон:

Экран делается белым. Снова появляется Уэллс. Фона нет, он стоит в пустоте.

Гибсон:

На экране появляется фасад магазина с витринами, заколоченными фанерой. Уэллс идет по тротуару, смотрит на магазин, качает головой и поворачивается к камере.

Гибсон:

Камера наезжает на Гибсона. Он улыбается и расставляет руки, как бы собираясь обнять зрителя.

Гибсон:

Новая сцена: столик в ресторане. Вокруг него сидят человек десять обоего пола, многие из них с избыточным весом. Мужчины держат в руках сигары, в воздухе висит серый табачный дым. На столе пустые рюмки и тарелки с недоеденными бифштексами.

Гибсон:

Камера отъезжает назад, становится видно, что Гибсон стоит в небольшой квартире.

Гибсон:

Гибсон показывает запястье, на котором виден небольшой стеклянный прямоугольник с кожаным ремешком.

Гибсон:

Он поднимает небольшую коробочку.

Гибсон:

Он ставит коробки и подмигивает в камеру.

Гибсон:

Теперь, отодвинув в сторону все эти угнетающие обстоятельства, вероятно, лучше всего начать с того, как я попал в это дело, верно?

Да вот беда: я просто не знаю. Нет на этой планете ребенка, который бы рос, желая возглавить крупнейшую организацию, продающую электронику в розницу, или облачную компьютерную компанию. Когда я был маленьким, я хотел стать космонавтом.

Помните марсоход, который запустили исследовать Марс в 2011 году? Я был в восторге. У меня была модель этого марсохода, настолько большая, что я мог посадить на него нашу кошку и катать ее по гостиной. С тех пор я помню о Марсе, что там находится высочайшая гора в Солнечной системе, Olympus Mons, и что предмет, весящий на Земле сто фунтов, там весил бы всего тридцать восемь.

Чертовски крутой план похудения, если хотите знать мое мнение. Худеть таким образом проще, чем отказаться от баранины и говядины.

Так вот, я был уверен, что стану первым человеком, который ступит на поверхность этой планеты. Много лет учился. Я действительно хотел полететь на Марс. Хотел быть первым. Но ко времени перехода в старшую школу меня опередили, так что эта мечта не сбылась.

Не то чтобы тогда я бы отказался полететь, если бы мне предложили, но это уже было не то. Большая разница: сделать что-то первым и сделать что-то вторым.

Как бы то ни было, все то время, что я в мечтах витал вокруг другой планеты, я уже находился на пути к нынешнему своему положению. Потому что я всегда искренне хотел заботиться о людях.

В городке, где я вырос, примерно в миле от нашего дома был универсальный магазин. Назывался он «У Купа». Поговаривали, что если бы мистер Купер не открыл его, вы бы в нем, вероятно, не нуждались.

Заведение это было просто чудо, хоть вовсе и не так велико, как вы думаете. Но все же большое, товары сложены в стопки до потолка. Можно было спросить у мистера Купера о любой вещи, и он ее тут же находил. Иногда для этого приходилось порыться на полках, докопаться до самой стены, но он всегда находил нужную вам вещь.

В девять лет мама уже отпускала меня в этот магазин одного, и, разумеется, мне часто предлагали туда сходить. Даже за каким-нибудь пустяком. И я бежал. Скажет мама, что нужна буханка хлеба, и не успеет добавить, что обойдемся без нее до ее следующего похода в магазин, а я уже побежал.

И вот так часто я туда бегал, что стал делать покупки по поручению соседей. Мистер Перри из соседнего дома увидит, что я побежал, остановит меня и попросить захватить для него тюбик крема для бритья или чего-нибудь такого. Даст мне два доллара, а сдачу, когда вернусь, оставляет мне. Это превратилось в прибыльное дельце. Через некоторое время я уже как сыр в масле катался – в леденцах и комиксах недостатка не было.

Но знаете, когда произошло главное событие, после которого все изменилось? Был у нас в квартале один мальчик, Рей Карсон. Крупный, крепкий, как бык, и тихий такой, но хороший парень. И вот выхожу я однажды из магазина с целой охапкой кульков, а в них разные бакалейные товары – по дороге домой мне надо было зайти еще в шесть или семь домов, – и чувствую, у меня вот-вот руки отвалятся.

Рей стоит у стены магазина, жует шоколадный батончик.

– Рей, не хочешь мне помочь? – говорю я. – А я тебе за труды заплачу.

Рей, естественно, говорит, давай помогу, потому что какому же ребенку не нужны деньги на мелкие расходы?

Дал я ему два кулька, и мы все разнесли по домам быстрее, чем если бы я был один. Под конец достал я деньги, которые мне заплатили, поделился с Реем так, что он остался доволен, и стали мы работать на пару. Я собирал заказы и делал покупки, а он помогал мне их доставить. Тогда-то я и перешел от леденцов и комиксов к видеоиграм и моделям ракет. Сложным моделям из миллионов деталей, которых всегда в наборе недоставало.

Через некоторое время пришли ко мне еще ребята, видевшие, как хорошо идут дела у Рея Карсона, и спросили, не возьму ли я и их поработать. Дошло до того, что жителям нашего квартала вообще не приходилось самим ходить в магазин.

И так мне это нравилось! Так приятно было видеть, что мама может посидеть, покрасить себе ногти, а не бегать, как ненормальная, запасая продукты для нас с отцом.

Дела пошли так хорошо, что решил я устроить для своих родителей ужин.

Пошли мы в итальянский ресторан рядом с Купсом. Я надел белую рубашку и черный галстук, специально купленный для этого случая, только я не умел его завязывать. Хотел удивить маму, спуститься в нем, но кончилось дело тем, что пришлось позвать ее наверх, чтобы она его мне завязала. Увидела она, как я пытаюсь с ним справиться, и я подумал, что лицо у нее вот-вот взорвется.

И вот пошли мы на ужин, именно пошли, потому что был чудесный вечер, и все время папа шутил, что, когда принесут счет, я испугаюсь и тут он вмешается, чтобы спасти положение. Но я загодя изучил меню на сайте ресторана и знал, что денег у меня хватит.

Я выбрал себе цыпленка пармезан, мама цыпленка марсала, а папа устроил целый спектакль и заказал себе жаркое «море и суша». Когда принесли счет, я его взял, достал бумажник и прикинул, сколько будет, если оставить десять процентов на чай. Десять процентов, поскольку напитки родителям принесли поздновато и официант забыл принести хлеба, когда мы попросили, – как говорил отец, чаевые – это вознаграждение за хорошее обслуживание.

Я положил деньги в папку с счетом и позволил официанту взять ее, велел ему оставить сдачу себе, а отец сидел со своим бумажником в руке и с таким выражением лица, какое бывало у нашего кота, когда я катал его на модели марсохода. Да, вот так в двенадцать лет я угостил отца ужином в ресторане, где на столах стояли свечи.

Перед уходом из ресторана, когда официант отошел, отец потрепал меня по плечу, посмотрел на маму и сказал:

– Наш мальчик.

Отлично помню этот момент. Все-все, до последней мелочи. Помню оранжевый свет свечей на стене за ним, пурпурное пятнышко на белой салфетке от капли вина, пролившегося из его бокала. Взгляд, которым он смотрел на меня и который появлялся у него только тогда, когда он бывал совершенно искренен. Помню ощущение его руки у себя на плече.

– Наш мальчик, – сказал он.

Черт знает, что это было. Я почувствовал себя так, будто совершил что-то особенное. Как будто хоть я еще ребенок, но могу заботиться о них.

Да, пожалуй, именно так. Все началось с потребности сделать приятное родителям. Хотя, наверно, это и движет поступками большинства людей. Было бы по-свински нечестно, если бы я сказал, что это не имеет ничего общего с желанием жить благополучной жизнью, зарабатывать деньги, быть успешным. Все в нашем мире этого хотят. Но попросту говоря, у меня, по-видимому, есть потребность делать людям приятное.

Помню, как много лет спустя мы открывали наше первое Материнское Облако. Начинали мы довольно скромно, работало у нас около тысячи человек, но в те времена и это было немало – первое в Соединенных Штатах производственное учреждение с проживанием.

Отец к тому времени уже уволился. Это было тяжелое путешествие для него, он уже тогда болел, а мама умерла за несколько лет до этого, но он все равно вышел, и я помню, при открытии мы перерезали ленточку и прошлись с ним по общежитию, я ему все показывал.

Потом он потрепал меня по плечу и сказал:

– Наш мальчик.

Хоть мамы уже больше не было.

Он умер через несколько месяцев, и мне их обоих ужасно не хватает. Если и есть что-то хорошее в этом раке, который гложет мои внутренности, так это то, что, по крайней мере, я с ними скоро увижусь. Надеюсь, что направляюсь туда же, где они.

Вот об этом я думаю последнее время. Есть еще и много другого, но я никогда не рассказывал, как все начиналось. А теперь рассказал, и приятно видеть это написанным. Завтра мы с Молли отправимся в Материнское Облако возле Орландо. Это двенадцатое по счету, но первое, выстроенное на своего рода лестнице – с тех пор мы только так их и строим, – поэтому оно для меня особенное, хотя, с другой стороны, они все таковы.

И, послушайте, знаю, многие рассчитывают услышать от меня, кому я все это передам. Приходится отключать телефон, потому что он звонит не переставая. Скоро займусь и этим. Я ведь не завтра умираю, так? Так что, репортеры, налейте себе выпить и сделайте глубокий вдох. Я по-прежнему контролирую совет директоров, и объявлю свое решение здесь, в блоге, так что вряд ли кто-нибудь из вас получит эксклюзивное интервью.

На сегодня все. Спасибо, что прочли. Предав все это бумаге, я очень рад соскочить с автобуса, размять ноги и немного побродить вокруг.

Сопровождающая картинка показывала несколько человек на плоту, сделанном из плавника. Двое мужчин, женщина, трое детей. Все – кожа да кости. Пакстон закрыл в телефоне окно браузера.

Небо потемнело. Он было подумал, что это приближается непогода, но выглянул из-за спящей Циннии, посмотрел в окно и увидел, что воздух полон насекомых. Огромные черные облака их двигались по небу туда-сюда.

На дороге стало больше машин. Сначала их автобус долго ехал в полном одиночестве по безлюдным местам, но потом его обогнал грузовик с прицепом и без водителя, рев которого разбудил едва заснувшего Пакстона. После этого грузовики попадались все чаще, по одному каждые примерно десять минут, потом каждые пять минут и теперь, наверно, по два в минуту.

Горизонт впереди представлял собой прямую линию с единственным выступавшим из него зданием – большой коробкой, находившейся пока так далеко, что деталей не разобрать. Пакстон откинулся на спинку сиденья, взял брошюры, в которых объяснялась суть кредитной системы, системы управления, жилищной системы и системы здравоохранения. Он уже прочел их по два раза, но информации было много, содержание в голове не укладывалось.

На экранах снова и снова повторялся все тот же видеофильм. Видимо, снят несколько лет назад. Пакстон знал, как выглядит Гибсон Уэллс. Его показывали в новостях чуть ли не каждый день, а на видео Гибсон был выше, и волосы у него еще не так поседели.

Теперь он умирал. Тот самый Гибсон Уэллс. Слышать это было так же странно, как то, что Нью-Йорк собирается удалить Большой Центральный Терминал. Просто взять да выкинуть. Как все пойдет без него? Важность вопроса умиротворяла его злость.

Пакстон все думал о сказанном Уэллсом под конец. О посещении Материнских Облаков по всей стране. Жить Уэллсу оставалось год. Сколько он успеет посетить? Сможет ли Пакстон с ним встретиться? Столкнуться с ним. Что он скажет человеку, стоившему три миллиарда долларов, которому и того было мало?

Пакстон положил буклеты в сумку, достал бутылку воды и, щелкнув, снял с нее пластиковый колпачок. Потом вытащил единственный буклет, содержание которого вызывало у него в груди боль. Предчувствие.

Цвета, соответствующие типам должностей.

Отыскивающие товары и ответственные за их перемещение носили красное, техники – коричневое, обслуживавшие покупателей – желтое, работники общественного питания, уборщики и некоторые другие – зеленое. Белый – цвет начальников, хотя с такого уровня обычно никто не начинал. Были также и иные цвета, но в видеофильме сотрудников в них не показывали: пурпурный носили учителя, а оранжевый – работники поля, с которого запускали дроны.

Любой из цветов подходил Пакстону, но он надеялся на красный.

И боялся синего. Голубой означал работу в охране.

Красный означал, что много времени придется проводить на ногах, но Пакстон находился в хорошей форме, и такая работа его не пугала. Черт, вполне можно потерять немного подкожного жира на талии.

Но прежде он работал, хоть и не по специальности, в охране. Диплом он защитил по инженерии и робототехнике, но не смог найти работу после колледжа и в отчаянии отозвался на объявление о наборе сотрудников в тюрьму, где и прослужил пятнадцать лет, нося раздвигающуюся дубинку, перечный аэрозоль, экономил и откладывал, пытался открыть собственное дело.

В первый день работы в Коммерческом исправительном центре северного Нью-Йорка ему было страшно. Он думал, что тут все покрыты татуировками и зубами превращают зубные щетки в финки. Но оказалось, что тут сидят рядовые неагрессивные нарушители, несколько тысяч. Попались за наркотики, неуплату штрафов за превышение оплаченного времени стоянки или за парковку в неположенном месте, за неспособность платить по ипотеке или проценты по студенческим ссудам.

Его работа состояла главным образом в том, чтобы говорить людям, где стоять, когда возвращаться в камеры, и поднимать то, что они уронили на пол. Всего этого он терпеть не мог. Он до того ненавидел свою работу, что иногда по вечерам, приходя домой, сразу ложился в постель, зарывался в подушку, и ему казалось, что в животе у него разверзается яма, в которую сползает все остальное тело.

В последний день, когда Пакстон подал уведомление, что через две недели прекращает работу, его начальник пожал плечами и велел ему идти домой, и этот день стал лучшим днем его жизни. Он дал себе обещание никогда не работать в месте, где ему придется перед кем-то отчитываться.

И все же.

Пакстон полистал буклет и перечитал раздел, посвященный работе в охране. По-видимому, Облако имело свою собственную команду, в задачи которой входили досмотр и наблюдение за качеством жизни, а в случае реальных преступлений вызывали представителей местных правоохранительных органов. Он посмотрел в окно на плывущие пустые поля и попытался представить себе эти местные правоохранительные органы.

С небольшой возвышенности открылся вид на территорию, прилегающую к Материнскому Облаку.

По ней было разбросано несколько зданий, но в центре, рядом с полем, с которого взлетали дроны, проносившиеся по небу туда-сюда, стояло здание настолько большое, что заслоняло часть территории, которую поэтому приходилось рассматривать по частям. Та часть, которую видел сейчас Пакстон, была гладкой и плоской. Между этим огромным зданием и окружающими его меньшими тянулись извивавшиеся по земле трубы. Архитектура отдавала одновременно детскостью и бесчеловечностью, как будто здания наскоро и беззаботно сбросили с неба.

Женщина в белой рубашке поло, прежде делавшая объявления, встала с места и сказала:

– Внимание.

Цинния все еще спала, поэтому Пакстон наклонился и сказал:

– Э-эй.

Она не пошевелилась, и он прикоснулся пальцем к ее плечу и слегка надавил. Она вздрогнула и выпрямилась в кресле, широко раскрыв глаза. Пакстон поднял руки ладонями наружу.

– Извините. Представление начинается.

Она вдохнула носом, кивнула и покачала головой, как будто пытаясь избавиться от какой-то мысли.

– В Материнском Облаке три общежития: Дуб, Секвойя и Клен, – сказала женщина. – Пожалуйста, слушайте внимательно, я сейчас прочитаю список, кто где будет жить.

И стала читать фамилии.

Пакстон ждал своей фамилии ближе к концу списка, упорядоченного по алфавиту. Наконец: «Дуб». Он повторил про себя: «Дуб», «Дуб», «Дуб».

Он повернулся к Циннии, рывшейся в сумочке и явно не слушавшей.

– Вас назвали? – спросил Пакстон.

– «Клен», – ответила она, не поднимая глаз.

«Плохо», – подумал Пакстон. Что-то в Циннии ему нравилось. Она казалась внимательной. Участливой. Он не собирался рассказывать ей историю «Идеального Яйца», но оказалось, что, рассказав, испытал какое-то облегчение. Она была по-своему красива, но это не отталкивало. Длинные худые конечности приводили на ум сравнение с газелью. При улыбке ее верхняя губа образовывала выгнутую вверх дугу. Улыбка была добрая, и ему хотелось видеть ее.

Может быть, «Клен» и «Дуб» поблизости друг от друга?

Эта мысль ему понравилась. Он хотел сказать, что она неожиданна, но это было не так. Эта мысль вошла в автобус вместе с ним и сидела рядом с ними до настоящего момента. Все должно было измениться. Новая работа и новое место проживания – все сразу. Сейсмический сдвиг в ландшафте его жизни. Он обнаружил, что не может дождаться прибытия на место и в то же время надеется, что автобус развернется и поедет в обратную сторону.

Он говорил себе, что останется здесь ненадолго. Что это лишь временно, но прежде он так же думал и о тюрьме. Только на этот раз надолго он точно не останется.

Автобус подъехал к ближайшему зданию, большой коробке с зияющей пастью, в которую уходила дорога. Внутри она разбегалась на десятки разветвлений. Почти все они были заняты тягачами с прицепами, выполнявшими медленные перемещения, напоминающие танец, под металлическим сканером, нависавшим над ними. Пакстон не видел выезжавших отсюда грузовиков. Вероятно, для этого предназначалась другая дорога.

Автобус повернул направо в особое ответвление, где не было грузовиков, быстро оставил тягачи позади и остановился на площадке среди таких же автобусов. Женщина, прежде делавшая объявления, встала и сказала:

– При выходе из автобуса получите наручные часы. Раздача займет несколько минут, так что сидящие в задней части автобуса не беспокойтесь. Все скоро выйдете. Спасибо, и добро пожаловать в Материнское Облако!

Сидевшие в автобусе встали и стали снимать с полок свои вещи. Цинния продолжала сидеть, глядя в окно на другие автобусы, на крышах которых черные солнечные панели поблескивали в свете фонарей.

Пакстон подумал, не пригласить ли ее выпить. Как было бы хорошо вместе познакомиться с кем-нибудь еще. Но Цинния была красива, может быть, слишком красива для него, и он не хотел омрачать первый день здесь ее отказом. Он встал, достал сумку и посторонился, пропуская ее к выходу.

У автобуса стоял высокий мужчина с седыми волосами, собранными в аккуратный конский хвост, в белой рубашке поло, а рядом с ним высокая чернокожая женщина с пурпурной косынкой на голове и с коробкой в руке. Мужчина задавал вопросы, прикасался к экрану планшета, потом тянулся к коробке и что-то давал каждому выходившему из автобуса. Дошла очередь и до Пакстона. Мужчина спросил его фамилию, сверился с компьютером и дал ему наручные часы.

Пакстон, выйдя из толпы, стал их рассматривать. Ремешок был темный, темно-серый, почти черный, с магнитной застежкой. На внутренней стороне ремешка располагалось несколько металлических дисков. Он положил часы на запястье и застегнул ремешок. Экран засветился, и на нем появилось сообщение:

Сообщение сменилось изображением отпечатка пальца. Пакстон приложил подушечку пальца к экрану, и после короткой паузы часы издали звук, похожий на жужжание.

Затем:

Затем:

Он встал в очередь, выстроившуюся к нескольким металлоискателям, возле которых были видны сотрудники в голубых рубашках поло и в голубых резиновых перчатках. Приехавшие один за другим ставили багаж на ленту сканера, а сами, подняв руки, проходили через металлоискатель, позволяя устройству обследовать себя со всех сторон. Сотрудник в синем спрашивал:

– Оружия нет?

Прошедшие через металлоискатель забирали свои вещи с конвейерной ленты.

За сканерами находилась платформа, по краю которой располагались турникеты и в некотором отдалении от которой стояло несколько грузовиков. Каждый турникет был оборудован круглым черным диском небольшого размера, с краем, светившимся белым. Люди проводили часами перед диском, и свечение делалось зеленым, при этом устройство издавало приятный звук «динь», как бы говоря:

Пакстон вышел на платформу, нашел Циннию и стал рядом с ней, глядя, как она возится с часами, крутя их в тонких пальцах.

– Не привыкли к часам? – спросил он.

– Гм? – Она подняла взгляд от часов и покосилась на него, как бы забыв, кто он такой.

– Простите. Просто мысли вслух. Похоже, вам не нравится их носить.

Цинния вытянула руку:

– Легкие. Почти ничего не весят.

– Это хорошо, правда же? Если придется носить их весь день.

Она кивнула, и в это время к платформе подошел трамвайный вагон, имевший форму пули. Он двигался тихо на магнитных рельсах и остановился так же беззвучно, как сухой лист, упавший на землю. Стоявшие на платформе стали входить, и вагон оказался забит людьми. В нем были желтые поручни, чтобы держаться, и вдоль стен несколько откидных сидений для пожилых и людей с ограниченными возможностями, но они находились в вертикальном состоянии, и их никто не занял.

В давке толпа унесла Циннию от Пакстона, так что, когда двери закрылись, они оказались в разных концах вагона, плотно заполненного людьми. Со всех сторон к нему прижимались тела, пахло потом, кремом после бритья и духами, пьянящей смесью запахов ограниченного пространства, набитого людьми. Пакстон злился, что не сказал Циннии того, что следовало сказать. Теперь ему казалось, что время для этого уже ушло.

Трамвай полетел по темному туннелю и вырвался на солнечный свет. На нескольких крутых поворотах пассажиры едва не повалились с ног.

Трамвай сбавил скорость, большие окна цветного стекла замерцали. В них на фоне пейзажа появилось слово «Дуб», выведенное призрачно-белыми буквами. Равнодушный мужской голос объявил название станции.

Пакстон вместе с другими вышел из вагона, махнул на прощание Циннии и сказал:

– Еще увидимся.

Это прозвучало скорее как вопрос, а не решительно, как ему бы хотелось. Но она улыбнулась в ответ и кивнула.

Трамвай стоял на подземной станции, отделанной плиткой, с тремя эскалаторами, по обе стороны от которых располагались обычные лестницы. Один из эскалаторов не работал, и поперек входа на него стояли подобные зубам оранжевые конусы. Большинство вышедших из трамвая выстроилось в очередь к эскалатору, но Пакстон пошел по лестнице. Наверху, на пустой зацементированной площадке, находилось несколько лифтов. Одна стена целиком представляла собой большой экран, на котором показывали тот же ознакомительный видеофильм, что и в автобусе.

Как раз в тот момент, когда мать прикладывала пластырь к разбитой коленке сына, наручные часы Пакстона зажужжали:

– Этаж 10, комната D.

Ясно, по крайней мере, что часы работают. Он подошел к лифту и обнаружил, что внутри нет кнопок, а только диск, окруженный светящейся каймой. Пассажир проводил запястьем перед диском, и на стеклянной поверхности появлялся номер этажа. Пакстон сделал то же, и появился номер десять.

На десятом этаже вышел только он один. Двери за ним закрылись, и он удивился тишине, царившей в коридоре. После долгого времени, проведенного в автобусе, в дороге, после разговоров и видео, после вынужденной близости к незнакомым людям это было приятно. Белые стены, сложенные из шлакоблоков, зеленые, как сосновые кроны, двери. Небольшие таблички указывали дорогу к туалетам и номера квартир. Квартиры располагались в алфавитном порядке, это означало необходимость долго идти по линолеуму коридора. Ботинки Пакстона поскрипывали на его зеркальной поверхности.

У двери с буквой D он поднес запястье к шишковидной ручке двери, и раздался щелчок. Он толкнул дверь, и она открылась.

Помещение напоминало скорее тесный коридор, чем квартиру. Пол покрывал тот же твердый материал, что и в коридоре, стены – все те же шлакоблоки, выкрашенные белой краской. Справа от входа располагалась кухонная зона: стойка с встроенной в стену микроволновкой, небольшая раковина и плита. Он открыл шкафчик и обнаружил в нем дешевую пластиковую посуду. Слева за раздвижными дверями находился широкий, но неглубокий шкаф для одежды.

За стойкой и этим шкафом слева располагался хлопчатобумажный матрац, встроенный в стену, с выдвижными ящиками под ним. Матрац был из гладкого материала, похожего на пластик, такой подошел бы ребенку, который все еще мочится в постель.

На краю матраса он увидел маленькую табличку, сообщавшую, что он может вытянуть матрац и использовать его как кровать.

На противоположной стене находился экран телевизора, под ним кофейный столик, настолько узкий, что на нем едва помещалась кофейная чашка. В дальнем конце квартиры было окно матового стекла, позволявшее солнечному свету проникать в комнату, со шторкой, которую можно было опустить.

Пакстон поставил сумку рядом с несколькими коробками, сложенными простынями и плоской подушкой. Он встал рядом с матрацем и отсюда мог дотянуться кончиками пальцев до любой из стен.

Туалета не было. Он вспомнил указатели к туалетам в коридоре и вздохнул. Туалеты общего пользования. Как будто снова оказался в колледже. Уже то, по крайней мере, хорошо, что соседа нет.

Устройство на запястье зажужжало.

Он нашел пульт дистанционного управления, сел и включил телевизор, экран которого находился так высоко, что пришлось задрать голову. Миниатюрная женщина в белой рубашке поло и с широчайшей улыбкой стояла в такой же комнате, как у Пакстона.

– Привет, – сказала она. – Добро пожаловать в ваше первое в Материнском Облаке жилище. Не сомневаюсь, вы уже знаете из наших буклетов, что жилищные условия можно улучшить, но пока вы будете жить здесь. Мы обеспечили вас продуктами первой необходимости, но вы можете пройтись по магазинам, чтобы докупить, что нужно. В первую неделю в Материнском Облаке вам положена десятипроцентная скидка на все товары для обустройства квартиры и для ведения здорового образа жизни. После этого вам будет предоставлена пятипроцентная скидка на все купленное через Облачный вебсайт. Туалеты располагаются в конце коридора: мужские, женские и для людей нейтрального пола. Если что-то потребуется, пожалуйста, обращайтесь к резиденту-советнику, проживающему в квартире, обозначенной буквой «R». А теперь бросьте свои вещи и погуляйте, познакомьтесь с вашей облачной семьей. Но прежде вам, возможно, захочется проверить кровать. – Она хлопнула в ладоши. – Вас ждет распределение по рабочим местам – и рубашка.

Экран погас.

Сидя на матраце, Пакстон смотрел на коробку. До сих пор он не обращал на нее внимания, хотя она стояла тут же и ее трудно было не заметить. Он не замечал ее, потому что не хотел заметить.

Красная. Пожалуйста, пусть будет красная.

Да что угодно, только бы не синяя.

Он взял коробку и поставил себе на колени. Подумал о годах, проведенных в тюрьме. Вскоре после того, как Пакстон получил там работу, он читал об эксперименте в стэнфордской тюрьме. Несколько исследователей поместили людей в такую среду, где часть их играла роль заключенных, а другая – охранников. Это были обычные люди, но свои роли играли с увлечением, «охранники» стали властными и жестокими, а «заключенные» подчинялись правилам, которым подчиняться вовсе не были должны. Эта история произвела сильное впечатление на Пакстона, и он, хоть и носил форму охранника, работая в тюрьме, чувствовал себя заключенным. Власть казалась ему слишком большим башмаком, натиравшим ему ногу и грозившим свалиться с нее, если он сделает слишком широкий шаг.

Сорвав крышку коробки, он, разумеется, обнаружил в ней три голубые рубашки поло.

Они были аккуратно сложены и пошиты из такого же гладкого материала, как одежда для спортивных занятий.

Он долго сидел, глядя на рубашки, потом бросил их о стену так, что они завалились за матрац, и стал рассматривать шероховатую поверхность потолка.

Он подумал, не уйти ли отсюда, не выйти ли на улицу, куда-нибудь, куда угодно, но не смог себя заставить. Схватил буклеты, взятые в автобусе, и перечитал раздел об оплате труда. Чем скорее он уберется отсюда, тем лучше.

Цинния провела пальцем по экрану наручных часов. Стекло было настолько гладким, что казалось скользким. Она застегнула ремешок, магниты прильнули к тонкой коже на внутренней поверхности запястья.

Заряжать по ночам, в другое время не снимать, поскольку устройство следит за физиологическими показателями, открывает двери, регистрирует рейтинги, сообщает рабочие задания, обрабатывает сделки и, вероятно, делает еще много такого, что может понадобиться человеку в Материнском Облаке.

Заодно может превратиться и в наручник.

Она вспомнила параграф из руководства к Облачному Пояску, и кровяное давление у нее подскочило.

Она взглянула на дверь. На стене квартиры располагался диск. Часы надо провести перед ним даже для выхода в коридор. Вероятно, так надо для того, чтобы люди не выходили из квартир без часов, которые здесь ключ ко всему, начиная от лифта и заканчивая туалетами.

Вопрос не в том, носить устройство или не носить. Оно позволяет следить за перемещениями человека. Войдешь не в ту секцию, вероятно, экран вспыхнет, это будет видно в темной комнате, кто-то насторожится.

Она взглянула на красные рубашки поло, вынутые из коробки, стоявшей на кровати. Ей до сих по было досадно, что они не коричневые.

О наручных часах она, конечно, знала и раньше. Она думала, что поняла действовавший в Облаке принцип распределения по типам должностей, и при анкетировании сделала все, чтобы ее распределили к техникам – и ответы давала, какие следовало, и соответствующий опыт работы указала. Это дало бы ей доступ к тому, что ее интересовало.

Теперь же оказалось, что доступ для нее затруднен.

Оставалось три возможности.

Во-первых, повозиться с устройством и как-то изменить посылаемые им сведения о ее местонахождении. Не то чтобы это было совершенно невозможно, но такая перспектива в восторг ее не приводила. Она, конечно, хороша, но, возможно, не настолько.

Во-вторых, можно поискать способ перемещаться без устройства на запястье. Правда, тогда она не сможет открыть ни одной двери. Даже из своей комнаты выйти не сможет.

В-третьих, можно попробовать перераспределиться в команду обслуживания или безопасности, поскольку их члены имеют наименее ограниченный доступ. Но она даже не знает, возможно ли это.

Что означало, что все мероприятие окажется гораздо сложнее, чем она думала раньше.

Так почему не начать сейчас же и не выяснить свои возможности?

Она стала на колени перед диском на стене и ощупала его. Подумала, нельзя ли его просто отломать с помощью какого-нибудь рычага, но потом сообразила, что это, конечно, приведет к срабатыванию какого-нибудь сигнала тревоги. Она провела часами перед диском, чтобы открыть дверь, придержала ее ногой и склонилась над зарядным устройством Облачного Пояска. Положила часы на коврик у двери и вышла в коридор.

Постояла там, подумала, что стоящий так человек производит странное впечатление, и тогда пошла к туалетам. Она уже подходила к ним, когда из лифта вышел мясистый красавец в голубой рубашке поло и с предплечьями, покрытыми племенными татуировками. Он остановился на достаточном расстоянии от нее и сделал руками жест, означавший «Успокойся». Видимо, понимал, что своим внешним видом может испугать.

– Мисс, – сказал он таким голосом, который бывает у людей спросонья. – Вам нельзя выходить из комнаты без Облачного Пояска.

– Простите. Я первый день тут.

Он снисходительно улыбнулся:

– Бывает. Позвольте открыть вам дверь комнаты, вам-то ее открыть нечем.

Она позволила ему проводить себя по коридору. Он шел на почтительном расстоянии. Возле двери ее квартиры охранник помахал часами перед диском, и он зажегся зеленым цветом. Парень отступил от двери, как будто за ней находился разъяренный тигр. Это было мило.

– Благодарю вас, – сказала она.

– Пустяки, мисс, – сказал он и поплелся по коридору к лифту.

Она посмотрела ему вслед, потом вошла в квартиру, подошла к косметичке и вытащила красную губную помаду, которой никогда не пользовалась. Открутила донце и вытащила радиочастотный детектор. Нажала кнопочку сбоку – загорелся зеленый огонек, показывая, что детектор заряжен.

Она провела им по всем поверхностям в комнате. Возле телевизора и светильника зеленый сменился на красный. Но и только. Так она и думала. Рядом с вентиляционным отверстием и возле шкафа с выдвижными ящиками горел зеленый.

Затем она открыла дверь в квартиру и провела детектором вдоль косяка. Возле замка зеленый сменился на красный. Что-то там, за тонким металлом рамы, было. Температурный датчик? Датчик движения? Она взяла свой Облачный Поясок с зарядного устройства и надела на запястье. Снова проверила дверь. Красный не загорелся. Поставила часы на зарядное устройство – красный загорелся.

Вот в чем дело. Можно было принять, что все дело в двери, что в ней находится какой-то датчик, позволяющий определить, что она покидает комнату без часов. Если снять часы и найти другой выход, то можно будет переходить к следующей задаче.

Она оглядела комнату, которая показалась ей еще меньше, как в кукольном доме. Она доберется, куда ей надо. Но сначала немного подумает. Она надела часы на запястье и неторопливо пошла по коридору к туалетам. Подошла к двери туалета для лиц нейтрального пола, обозначенной фигуркой полумужчины-полуженщины с юбкой, за ней был длинный ряд раковин, писсуаров и унитазов в кабинках. Одна кабинка была занята, из-под стенки виднелись кроссовки маленького размера. Судя по размеру и фасону, женщина.

Цинния подошла к раковине и повернула кран. Вентиль болтался в корпусе. Она потянула за вентиль и едва его не вытащила. Потом подошла к другой раковине и сполоснула лицо. Посмотрела вверх и обнаружила, что в туалете подвесной потолок.

Хорошо.

По пути к лифтам встретила молодую женщину, красота которой заставляла вспомнить участниц группы поддержки спортивной команды, но хрупкую, из-за чего коричневая рубашка поло на ней смотрелась странно. Волосы такого же цвета, как рубашка, собраны в конский хвост так туго, что ей, казалось, должно было быть больно. Она уставилась на Циннию глазами персонажа мультипликационных фильмов и сказала:

– Вы новенькая на этом этаже?

Цинния помолчала. Закон обмена любезностями требовал, чтобы и она в свою очередь сказала какую-нибудь банальность.

– Да, – сказала Цинния, заставив себя улыбнуться. – Я здесь только первое утро.

– Добро пожаловать, – сказала девушка, протягивая руку. – Меня зовут Хэдли.

Цинния пожала ей руку, которая была хрупка, как птичья лапка.

– И как вам тут? – спросила Хэдли.

– Хорошо, – сказала Цинния. – Это уже немало, но, знаете ли, я устраиваюсь.

– Если что-нибудь понадобится, я в квартире Q. А в V – Синтия, она, типа, старшая в этом коридоре. – Хэдли заговорщически улыбнулась. – Знаете, как это бывает. Мы, девушки, дружная компания.

– В самом деле?

Хэдли поморгала. Раз, два. Затем кивнула и улыбнулась еще шире, надеясь что ее теплота разгонит мрак несказанного, висевший в воздухе. Цинния отметила про себя, что Хэдли может оказаться полезной.

– Что ж, рада познакомиться, – сказала Хэдли и развернулась в своих миленьких красных шлепанцах.

– Мне тоже очень приятно, – сказала ей вслед Цинния, повернулась и пошла к лифтам, лихорадочно пытаясь понять, что это было. Пройдя половину коридора, она решила, что Хэдли была просто любезна и что можно успокоиться.

Спустившись вниз, она остановилась перед большим компьютерным экраном, на который была выведена схема территории Материнского Облака.

На одной линии с севера на юг выстроились общежития: «Секвойя», «Клен», «Дуб». К северу от «Секвойи» находилось здание, называвшееся «Живи-Играя» (на плане оно имело каплеобразную форму), в нем, судя по схеме, были рестораны, кинотеатры и целый ряд ерунды, предназначенной для обезболивания бытия сотрудников.

Трамвай ходил по кругу, останавливаясь у каждого из трех общежитий, связанных между собой аллеями, вдоль которых располагались магазины, так что можно было пройти от «Дуба» до «Живи-Играя» по тому, что на схеме называлось променадом. Длина его равнялась примерно миле.

Затем трамвай объезжал еще два здания, в одном из которых, Административном, помещались администрация, банк и классы, а в другом, Медицинском, – оздоровительные секции и больница. Затем трамвай проезжал мимо главного складского здания и возвращался к зданию Приезжих, возле которого они вышли из автобуса, и снова ехал к общежитиям.

На карте были показаны также дороги для срочного проезда. Каждое здание имело по несколько въездов, дороги от которых вели прямо к Медицинскому корпусу. Существовала также совершенно независимая система дорог, по которым наладчики доставлялись через поля солнечных батарей и ветровых электрогенераторов на дальнюю границу владения, к группе зданий с общим двором, где регулировалось водоснабжение, происходило преобразование энергии и откуда вывозился мусор.

Именно там-то ей и требовалось оказаться.

Цинния решила дойти до «Дуба», а затем повернуть обратно к «Живи-Играя». По крайней мере, почувствовать, каково здесь прогуливаться по променаду. Вестибюль в «Клене» был гол, просто полированный бетон. Цинния нашла прачечную и хорошо оборудованный спортивный зал – тут можно было бесплатно пользоваться гантелями и тренажерами. Но никто ими не пользовался.

Променад был оформлен с шиком, характерным для аэропортов, как двухъярусный зал с попадавшимися там и сям лифтами, эскалаторами или винтовыми лестницами. Тут же располагались предприятия быстрого питания, аптеки, гастрономы, маникюрные салоны и салоны для массажа стоп. В последних множество людей в красных, коричневых и белых рубашках поло лежали в длинных шезлонгах, в то время как женщины в зеленых работали над их натруженными обнаженными ступнями. Огромные экраны, встроенные в стены, показывали рекламу ювелирных изделий, телефонов и закусок, при этом изображение было настолько контрастным, что у Циннии заболели глаза.

Повсюду она видела полированный бетон и стекло, все поверхности казались голубыми. Она поднялась по лестнице и пошла вдоль ограды из прозрачного стекла, испытывая холодок в груди от страха упасть. Если бы это действительно случилось, она бы сильно покалечилась. Цинния прошла мимо неработавшего эскалатора, перед которым стояли желтые зубы-конусы, а внутри стояли мужчины в коричневых рубашках поло, которые не то чтобы пытались его починить, а скорее оглядывали его, пытаясь понять, как он работает. Между тем к эскалатору выстроились длинные очереди.

Цинния прошла через последнее общежитие, повернула и оказалась в аллее, ведущей к «Живи-Играя». Вдоль нее стояли экраны и рестораны, чуть более эклектичные, чем забегаловки, мимо которых она проходила прежде. Тако, шашлыки и лапша быстрого приготовления, все эти заведения с ограниченными меню и табуретами перед фасадами были наполовину заполнены людьми, которые ели, не поднимая голов.

Она зашла в кафе, где подавали тако, и села у бара. Тучный мексиканец, глядя на нее, поднял брови, и она по-испански спросила, есть ли кабеса. Он нахмурился, покачал головой и указал на короткое меню у себя над головой. Курятина, свинина и, конечно, говядина стоили в четыре раза дороже, чем два других блюда. Она заказала три тако со свининой, и мексиканец принялся за работу: бросил на гриль из нержавеющей стали уже приготовленное мясо и несколько лепешек из кукурузной муки со специями. Цинния достала из кармана достаточно, чтобы заплатить за еду, и еще немного сверх того, и положила на барную стойку. Повар зачерпнул ложкой мясо, положил его на лепешки вместе с нарезанным луком и кинзой и поставил перед Циннией тарелку, а рядом с ней положил небольшой черный диск. Увидев деньги, он покачал головой и сказал, что дать сдачи не может. Цинния отмахнулась и сказала, что сдачу он может оставить себе. Повар улыбнулся, кивнул, огляделся, не видит ли кто, забрал деньги со стойки и убрал в карман.

– Es tu primer día? —спросил он.

– Si, – ответила Цинния.

Повар улыбнулся, и взгляд у него смягчился, как у родителя, услышавшего жалобу на своего ребенка. Он медленно покивал и сказал:

– Buena suerte.

Его тон ей не понравился. Цинния занялась тако, а он повернулся к ней спиной. Едала она тако и получше, но для такого захолустья и такое сойдет. Покончив с едой, она подтолкнула тарелку по барной стойке к повару и махнула ему на прощание рукой. Он ответил тем же и вымученной улыбкой. Она пошла далее по аллее, которая вскоре привела ее в большой зал.

В «Живи-Играя» пахло, как у горной реки. Воздушные фильтры отрабатывали сверхурочные. Это напомнило ей торговые пассажи тех времен, когда они еще не вышли из моды. В детстве ей казалось, что там есть все, чего она только не пожелает. Тут было три уровня, один над ней, другой ниже, подняться или спуститься туда можно было на лифтах или по эскалаторам. Магазины располагались вдоль стен с одной стороны от пешеходов, с другой – за перилами было свободное пространство, ограниченное снизу полом первого этажа, а сверху крышей. Большую часть первого этажа занимало казино. Крыша, состоявшая из стеклянных панелей, позволяла видеть небо приглушенно-темно-синего цвета.

Были тут и британский бар, и суши-бар, суши, естественно, из свежей рыбы, и Облачный Бургер, судя по рекламе, очень хороший, содержавший кусок настоящей говядины, и он не стоил, как целый ужин.

Помимо заведений общественного питания тут же находился пассаж в стиле ретро, комната для продвинутых ценителей виртуальной реальности, кинотеатр, маникюрный и массажный салоны, а также кондитерский магазин. Много народу сидело в зонах комфортного пребывания, еще больше ходило по магазинам.

Цинния прошла гастрономический магазин и подумала, что охотно съела бы что-нибудь еще. Что-нибудь из фруктов. Что-нибудь свежее. Она вошла и, пройдя по короткому проходу, нашла упаковки готовых блюд и напитки в холодильном шкафу. Но яблок и бананов не было. Она вышла из гастронома, пошла дальше и вскоре оказалась у пассажа в стиле ретро. Решила не искать больше фрукты и вошла в лабиринт сверкавших и жужжавших игровых автоматов.

Каждый имел на передней панели небольшой металлический диск. Она поискала глазами, нет ли здесь автоматов, принимающих монеты, но не нашла ни одного и, выйдя из зала, наткнулась на банкомат Облачной Точки. Такие банкоматы стояли повсюду. Со своего места она увидела штук пять таких.

Цинния зашла на портал банка, для этого пришлось провести часами перед диском. Экран засветился, и на нем появилось приветственное сообщение:

Она принялась за работу: подключила фиктивный банковский счет на стороне и перевела на свой счет в Облаке эквивалент 1000 долларов, что после конвертации составило эквивалент 994,45 доллара. В паузах между нажатиями на экранные кнопки она рассматривала банкомат – большой, массивный, из пластика, с сенсорным экраном. Никаких портов доступа она не заметила.

В нижней части устройства находилась панель, вероятно, с USB-разъемом и, возможно, с какими-то другими, которые могли бы представлять для нее интерес, но тут возникало несколько вопросов сразу: как снять панель, как не допустить регистрации ее часов ближним полем, как сделать все это, не привлекая внимания? Может быть, эти вопросы отпали бы сами собой, если бы ей официально удалось получить доступ к таким устройствам.

Она полистала сайт и выяснила, что текущая норма оплаты труда отыскивающих товар составляла девять кредитов в час, то есть что-то между восемью и девятью долларами.

Теперь, когда у нее на счету, привязанном к часам, появились деньги, она вернулась в пассаж и некоторое время бродила по пустым проходам, пока не нашла то, что искала.

Пакмэн. Классическая версия. Впервые выпущена в Японии в 1980 году. Японцы называли его Паккуман. Выражение паку-паку обозначало звук, возникавший при многократном быстром открывании и закрывании рта. Цинния любила видеоигры, и эта была ее любимая.

Она провела облачными часами перед диском и начала игру, подталкивая маленькую желтую кляксу по лабиринту, стала пожирать белые точки и избегать разноцветных призраков, делая резкие движения джойстиком направо и налево. При этом джойстик стучал об автомат так, что, казалось, она его вот-вот разобьет.

Игровые автоматы, как и все прочее вокруг нее, предположительно питались за счет энергии солнца и ветра.

Предположительно.

То, чем она занималась, называлось техническим термином «корпоративная разведка». Термин «корпоративный шпионаж» обозначал то же самое, но носил романтический оттенок. Цинния внедрялась в самые неприступные системы безопасности, в самые секретные компании, чтобы выведать наиболее тщательно охраняемые ими сведения.

И это ей хорошо удавалось.

Но с Облаком она прежде не работала. И даже не думала об этом. Такая работа напоминала восхождение на Эверест. Впрочем, судя по тому, как обстояли дела, получение доступа к тайнам Облака было лишь вопросом времени. Облако всасывало в себя предприятия быстро, как пылесос, так что вскоре могло не остаться никого, кому нужен был бы человек, шпионивший за предприятием-конкурентом. Раньше она могла выполнять по заданию раз в несколько месяцев, и этого было более чем достаточно. В последнее время задание доставалось ей раз в год, и она считала это удачей.

Согласившись выполнить задание, связанное с Облаком, она понимала, что вряд ли узнает что-либо стоящее, и сначала думала, что, скорее всего, ей поручили его из-за чьей-то ошибки. Но видела фотографии, сделанные со спутников. Прямоугольные поля солнечных батарей. Крапинки фотогальванических элементов. Номера и выходные параметры ветровых турбин. Цинния поняла, что ее работодатели правы: Облако никак не могло производить количество энергии, необходимое для своего функционирования.

Облако освобождалось от налогов, среди прочего, и благодаря своим проектам, дружественным по отношению к окружающей среде. Для получения длительных налоговых каникул компания должна была удовлетворять требованиям к потреблению энергии, установленным правительством. Так что если инфраструктура Материнского Облака не может производить энергию в количестве, необходимом для функционирования системы, значит, Облако получает ее откуда-то еще. Вероятно, из источников, которые дружественными по отношению к окружающей среде назвать нельзя. А это значит, что компании предстоит потерять миллионы, может быть, и миллиарды.

На хвосте у Пакмэна появился оранжевый призрак. Цинния стала двигать желтую кляксу главным образом по уже пройденным дорожкам экрана, стараясь оторваться от преследования и избежать нападений призраков, пока не довела ее до крупного светящегося круга, что вызвало появление на экране таблицы. Призраки посинели, и преследовать их стал теперь уже Пакмэн.

Итак, кому выгодно?

Не то чтобы это требовалось знать для выполнения задания, но вопрос не давал ей покоя. Это мог быть кто-то из журналистов или какая-то правительственная группа, постоянно цеплявшаяся к Облаку из-за применявшихся здесь трудовых правил и из-за монополии на розничные продажи через сетевые магазины. Газеты долгие годы пытались внедрить своих людей в Облако, но послужные списки и действовавшие в компании правила всегда позволяли таких людей выявить и выполоть. Циннии потребовался месяц на создание фальшивого послужного списка с достаточно надежным обоснованием, чтобы пройти анкетирование.

Она понимала, что скорее какая-нибудь компания, торгующая строительными материалами, заинтересована в падении стоимости акций Облака на несколько пунктов. Чтобы вернуть себе позиции, утраченные после бойни в Черную пятницу.

Сейчас имело значение только то, что учреждение такого размера и с таким количеством сотрудников для своего функционирования должно потреблять мощность около пятидесяти мегаватт. Солнечные батареи и ветровые генераторы давали пятнадцать, может быть, двадцать мегаватт. Остальное бралось неизвестно откуда. Требовалось найти источник. Это означало, что энергия возникает в Облачной инфраструктуре. На выполнение задания отводилось несколько месяцев, после чего она могла располагать временем по своему усмотрению. Никакой связи с работодателями. Даже через защищенное приложение в ее телефоне. Она понятия не имела, каковы в этом отношении возможности Облака.

Цинния резким движением перевела Пакмэна на другую дорожку и направила к последним из оставшихся точек. Призраки двигались по обе стороны от Пакмэна. Она собиралась сделать первый крутой поворот налево, но поняла, что не успеет. Через несколько секунд Пакмэн попал в ловушку, оранжевый призрак догнал его, послышался свист, плеск, Пакмэн сдулся и исчез.