Глава 3
Никто никаких послаблений мне, естественно, делать не стал. Моя робкая попытка заикнуться об этом Митяю окончилась долгой, проникновенной и совершенно непечатной речью с его стороны. Так и ходил целый день с метлой: Ш-шух, ш-шух. Ходил и думал – как победить того паренька и самому не подохнуть? Гвоздём – не получится, а больше у меня ничего и нет. Хотя один вариант в голове появился, только не нравился очень…
Между тем доберману становилось всё хуже. За день до боя она уже не вставала и практически не открывала глаз. И не жаловалась. Последнее угнетало особенно сильно – я же ей пообещал, она мне верит; а тут такое…
Три дня прошли, свистнул паровоз и двор наполнился голосами. Меня позвал завхоз.
– Иди, там тебя Михалыч дожидается.
Хозяин усадьбы сидел в беседке, улыбаясь каким-то своим мыслям и прихлёбывая из огромной кружки пахучий отвар. Увидев мою унылую физиономию, он рассмеялся.
– А, чудо-богатырь Кривой! Готов к спортивным успехам?
За спиной послышался мелкий, неприятный смех дедка:
– Ну так наш Кривой сейчас всех одной левой уделает, Ванечка. Так что не сомневайся, зрелище хорошее получится.
Я даже не стал оборачиваться к этому старпёру, но вот брезгливой гримасы, искривившей в презрении губы, сдержать не смог. Михалыч её заметил и ничего не сказал. Не знаю, почему. Скорее всего, тестя своего хозяин знал лучше и тоже презирал. Одним словом, он продолжил, совершенно не обращая на подхалимский тон родственника никакого внимания.
– Ты как, готов? Через час начнём.
– Готов.
– Понятно… Скажи, Кривой, – неожиданно Михалыч весь словно загорелся любопытством. – Ты же не сумасшедший. И прекрасно понимаешь, что шансов у тебя нет. Ради чего ты так поступаешь? Неужели из-за твари? Ясное дело, теперь уже обратных ход не дашь и выходить придётся… Но ты мне объясни – почему?! Почему ты не стал дожидаться спокойно, пока в Харьков тебя отвезут и после на юг отправят?! Был бы точно живой… – он окончил свою речь, испытующе глядя в моё лицо.
Что отвечать? Врать? А смысл? Для чего?
– Иван Михайлович, у тебя друзья есть? Настоящие, а не лизоблюды? Те, которые тебе семьёй стали? У меня – есть, – я указал рукой в сторону вольера. – Она. И она умирает. Если я могу попытаться её спасти через победу, то так тому и быть. Если не получится – нам обоим станет уже всё до лампочки.
Собеседник задумался. Его огромная, мощная фигура словно замерла в кресле, отчего он стал немного похож на Роденовского «Мыслителя». Прошло около минуты, в течение которой даже гнусный Васильевич, так и продолжавший стоять у меня за спиной, старался не дышать. Тяжёлый взгляд ещё раз прошёлся по мне сверху вниз.
– Красиво говоришь. Где-то я тебя даже понимаю, потому что давным-давно и у меня были такие друзья. Что ж, удачи, – и вдруг он неожиданно рявкнул на весь двор. – Митяй!!! Иди сюда!
Мужичок возник словно из-под стола, материализовался прямо, слегка изогнувшись в угодливой позе «чего изволите?» и пожирая глазами начальство.
– Слушаю, Иван Михалыч…
– Ты Кривому обувь дай какую-нибудь нормальную. Кроссовки там или кеды, или ещё что попрочнее. Только хорошие и по размеру, знаю тебя!.. Ему сегодня они пригодятся. Потом снимешь, на погосте, если посчитаешь нужным.
Через десять минут я стал обладателем не новых, но довольно крепких кроссовок, брошенных мне под ноги недовольным Митяем. Типичный завхоз, насмотрелся по стройкам на таких: всего им жалко; всё норовят любой, даже самый никчёмный болтик, утащить в дальние, тёмные углы и никогда потом не найти; а если и выдают, что положено – то с такими лицами, как будто я их граблю в извращённой форме.
Носки он, естественно, зажал. Ничего, и так сойдёт.
… Я стоял на возвышении размером примерно пять на десять метров, возле старого памятника солдатам, погибшим во Вторую Мировую Войну. Находилось оно посреди небольшой площади, которую стремительно заполняли люди. Мне было не страшно, совсем. Накатило внутреннее, почти абсолютное спокойствие. Чтобы скоротать ожидание – с интересом осматривался, что здесь и как.
Посёлок, куда меня занесла нелёгкая, был большой и на форт не походил ни разу. Не было видно ни массивных оборонительных стен по периметру, ни сторожевых вышек. Единственная защита – высоченные, мощные заборы. Явно каждый сам за себя. Интересно, а что делают в случае нападения тварей или какой другой беды? По дворам отсиживаются? Или не сталкивались пока с серьёзной угрозой? Скорее второе.
Мужчины, женщины, путающиеся под ногами от нетерпения дети – да сколько же их тут! Не многим меньше чем тогда, на стенах в Фоминске. И при этом не надо забывать, что часть местных сейчас в отъезде – платформы с вагонами награбленным добром заполняют. Сильно поселение, такое и сдачи дать может.
Пришедшие смеялись, ласково переругиваясь и перешучиваясь в образовавшейся сутолоке.
– Здорово, давно не виделись…
– А кто с кем?..
– Ольга! О-о-о-льга!!! Куда ты подевалась, дура?!
– Давай потом к нам, посидим, выпьем…
– День-то какой хороший…
Подошёл Михалыч, поднял, привлекая внимание, руку, и все затихли.
– Сегодня состоится бой! Кривой, – он указал на меня, – будет драться против Андрюхи за свою свободу, – в этот момент с другой стороны возвышения появился мой противник. Без рубахи, явно рисуясь красивым, тренированным телом, он встал рядом и поднял обе руки в знак приветствия. Народ радостно загудел, засвистел, заулюлюкал.
– Нашёл противника…
– Ты бы с Молчуном попробовал, а не с этим доходягой…
– Да ладно, развлечёмся…
Это не понравилось хозяину особняка, он нахмурился и пророкотал, заглушая всех:
– Значит так! Кривой по своей воле принял решение, никто его для потехи сюда не гнал! Больше скажу, он будет драться не только за волю, ещё и за полудохлую тварь, с которой он якобы дружит. Если победит, то валит отсюда на все четыре стороны вместе с ней, и никто ничего ему не сделает. Для непонятливых – Я. Дал. Слово. А за базар надо отвечать – перевожу на доступный вам язык. Но и теперь всё непросто: одноглазый потребовал, чтобы бой был по-взрослому, то есть без правил. Я согласился. Ну и для остроты ощущений предлагаю им биться до смерти, или пока я не остановлю поединок.
Собравшиеся затихли, оценивая перспективы будущего зрелища. В этот момент, видимо, для стимуляции меня, на двухколёсной тачке привезли Зюзю. Подруга была ещё в сознании, но ни на что уже не реагировала. Только чуть подрагивающие веки полузакрытых глаз и лёгкое движение грудной клетки выдавало в ней остатки жизни. На рану я старался не смотреть, но не получалось. Она сама привлекала внимание своим жутким видом: гнойные потёки засохли на шерсти, ткани вокруг швов ещё сильнее набухли нездоровыми красками, распространившись шишковатыми, уродливыми бугорками почти по всей шее.
– Видишь, Кривой, вот твой приз и твой выбор, – вполголоса обратился ко мне Михалыч. – Давай, попробуй отстоять. Я за тебя болеть буду, не каждый день такие высокомотивированные бойцы попадаются. Прощай. Жаль, что раньше и при других обстоятельствах не встретились – могли бы и подружиться.
«Иди ты, со своей дружбой…» – подумал я и направился в дальний угол площадки. Андрюха стал в другой, постоянно шевеля плечами и разминая суставы рук. Ну что же, начнём…
– Бой!!! – скомандовал громкий голос и мир сжался для меня в точку.
… Мне было лет четырнадцать – именно тот возраст, когда ребята начинают усиленно интересоваться блатной романтикой, лагерной лирикой под расстроенную гитару, совершать первые, копеечные, кражи и играть в «понятия».
Не обошло это веяние и меня. В воровстве не участвовал – не срослось. Дальше грандиозных планов подломить магазин или поселковый банк наши с приятелями рассуждения не заходили – боязно было. Но вот плевать сквозь зубы; имитировать ленивую, как мне казалось, блатную хрипотцу в голосе и рассказывать другим обалдуям, что правильно, а что нет – тут я развернулся. Умничал направо и налево, рисуя из себя матёрого сидельца.
Отец смотрел на такую придурь сынка снисходительно, справедливо полагая, что: «Перебесится!». Но вот сосед, дядя Антип, одинокий и угрюмый мужик лет пятидесяти, как-то поймал меня на улице за ухо и усадил рядом, на лавку.
– Ты, Витя, я гляжу, мурчать начал? Понятия мелочи всякой толкуешь?
Я смутился. То ли дело среди ровесников снисходительно языком молоть, а то взрослый дядька. Сосед правильно понял моё замешательство и не став дожидаться невнятного, блеющего ответа пацанёнка, продолжил:
– Что такое понятия, знаешь?
– Ну, да… как жить правильно…
– Почти. Это свод тюремных законов. Создан людьми и для людей. И ты собираешься нарушить одни законы, чтобы подчиняться другим, более жёстким? Какой смысл? Нет, если тебе так лучше жить и веселее – пожалуйста. Раз тюрьмы построены – должен в них кто-то сидеть. Только тогда и делай, как полагается. Сначала малолетка, потом общий режим, потом… там расскажут. Я девять лет оттянул за разбой, ещё при Союзе; знаю, что говорю. Поверь, здесь лучше. Даже песенки, которые бренчите по вечерам, о чём? О воле. И какой смысл волю на лагерь менять, и затем о воле там мечтать? Сюрреализм выходит… Балбес, бросай ты это дело, пока глупостей не натворил. Чем тебе тут плохо? Вон, у одноклассниц сиськи подрастают, весь мир для тебя! Подумай! И завязывай с толкованиями, а не то люди постарше и поавторитетней спросить могут. Поверь, вызовом родителей в школу и ремнём по жопе не отделаешься.
Но я, в те времена, как и любой подросток, хотел бунтовать. Не знал, против чего, но не соглашался со всеми и по любому вопросу, имея своё единственно правильное, детское мнение.
– Дядя Антип, так мне что, по мусорским законам существовать? Как лоху какому?
– Я тебе этого не говорил. Не делай выбор без крайней необходимости. Давай разберём. Вот скажи, грабить-убивать-насиловать хорошо?
– Нет.
– Правильно. Это и в уголовном кодексе чётко прописано и вообще, грех это. А на параше сидеть, когда люди кушают хорошо?
Я представил эту картину и сразу стало неприятно. К тому же, мне уже были известны основные правила жизни в неволе.
– Тоже нет.
– И это правильно. Это людские законы. Теперь смотри – получается, есть то, что и по государственному, и по человеческому разумению плохо. И есть то, что плохо только для людей. Усёк? Стало быть, подходим к главному. От тебя сейчас никто и ничего не требует, в рамки не ставит – поэтому живи по своему закону, внутреннему, людскому. Не ищи чью-то сторону. Не будь стукачом, крысой и никогда никого не предавай. Про «не верь, не бойся, не проси» сам знаешь. Остальное приложится. Для ориентира тебе – у человека всего три настоящие ценности есть: семья, друзья и он сам. Вот за это и надо зубами рвать, если нужно; выцарапывать не оглядываясь. Другое – туфта. В жизни бывает по-разному, но, если ты правильный изначально – тебя примут везде. И что бы ты не сделал, если сможешь обосновать – поймут. А если не поймут – главное, чтобы ты для себя сделал по совести, чем бы оно не закончилось. Даже если на метлу судьба посадит, лишит всего – не бзди. Коль прав – своё вернёшь. Поэтому завязывай с глупостями, Витя. Человеком нормальным становись. Совершенно не обязательно за решётку для этого стремиться.
Спасибо, дядя Антип, ты меня за одну беседу многому научил. Кто знает, чем бы всё закончилось, не вправь ты мне тогда мозги своими простыми, рассчитанными на незрелый мозг перегруженного гормонами подростка, рассуждениями. То, что я собирался сделать, ни с какого боку «пацанским» поступком не назовёшь, но с ценностями я давно определился…
… Изначально, без иллюзий, я оценивал свои шансы как один к десяти с очень большой натяжкой. Ну и что? Больше скажу, противник мне даже не даст сделать и один нормальный удар, просто не допустит такой глупости. Андрюха моложе, тренированнее, наверняка и опытнее в рукопашке. Зато у меня есть злость и вера в свою правоту.
Я принял неуклюжую, с по-дилетантски широко расставленными локтями, стойку. И побежал со всей мочи, смешно и громко вопя что-то нечленораздельное. Андрюха приготовился. Скорее всего, сейчас представляет, как проведёт точный, отработанный прямой одноглазому лоху в голову; после улыбнётся, поклонится, а затем, подняв правую руку, небрежно покинет площадку. Только хрен тебе по всей морде! Не угадал! Зря я, что ли, комедию эту ломаю!
До него оставалось каких-то пара-тройка метров и я уже в мельчайших деталях видел самодовольное, весёлое лицо. Пора! На полной скорости рухнул на колени, отклонился немного назад и, сдирая в кровь колени при скольжении по плитам площадки, влетел головой в пах противнику. Вот так! А теперь… я вцепился зубами в его гениталии, накрепко обхватив руками бёдра. Вцепился со всей ненавистью, на которую был способен. Эх! Ещё бы и гвоздик любимый сюда… Во рту появился вкус крови; что-то упругое сначала нехотя, а потом всё сильнее и сильнее продавливалось под моими зубами, лишь добавляя ярости и вызывая желание рвать по-звериному и дальше. Брызнуло. Раздался нечеловеческий рёв, мне на голову сверху посыпались беспорядочные, мощные удары. Взрыв фейерверков, повторная вспышка, снова… Не получится у тебя, Андрюха, ничего, я с болью подружился…
Сжимаю челюсти ещё сильнее… Удары прекратились, меня пытаются оторвать за голову от победы, моей победы… Зачем-то все кричат… Правая половина лица влажная, тёплая… Интересно. Чья кровь – моя или нет? Думаю, моя… Не отключаться, не отключаться… Отсюда ещё уйти надо, такси ведь не вызовешь… Где-то вдалеке раздалось: «Брэк!!! Кривой, хватит!!! Отпусти!!! Победил!!!»
Слово сказано и услышано; я разжал зубы, сплюнул. На меня кулем упал, подвывая и суча ногами, обеими руками зажав перемазанный слюной вперемешку с кровью и мочой пах, Андрюха. Подбежали какие-то люди, все они начали вокруг него кудахтать, хлопотать. Мне решительно не было никакого дела до судьбы и здоровья этого человека. Попытался встать – упал, голова закружилась, вырвало. Снова попытался – опять упал. Да что ты будешь делать! Интересно, а почему так тихо? Здесь же много людей? Третья попытка подняться, к моему огромному облегчению, увенчалась успехом. На меня все смотрели, раскрыв рты. Интересное зрелище, уроды? Ждали, что красиво подохну вам на забаву?! Да сейчас…
Ко мне бочком подошёл Михалыч. Он был явно растерян.
– Ты чего творишь! Чего творишь, я тебя спрашиваю!
–…Без правил… – выдохнул я. – Условие…
Его передёрнуло.
– Помню, за слова отвечаю. Но вот так… Ты псих зашкваренный.
– Знаю… Я пошёл…
Вместо ответа он повернулся к пришедшей в себя после моей выходки толпе, уже вовсю неодобрительно гомонившей, и прокричал:
– Всё по чесноку. Кривой победил. Кто не помнит – правил не было. Никаких. Теперь пусть валит со своей дохлятиной нахер! В спину не стрелять и не трогать! – и, уже обернувшись ко мне, брезгливо. – Вали отсюда. На глаза только больше, голубец защеканистый, не попадайся. Прибью. Собственноручно.
Да клал я на твоё мнение! Я знаю, что поступил правильно. Как говорил дядя Антип: «Для себя правильно». Для Зюзи правильно. А дальше – не интересно; и того, что есть, вполне хватит.
Медленно, борясь с болью и головокружением в отбитой голове, я пошёл к тачке, в которой лежала моя подруга. Народ расступался: кто с испугом в глазах, кто с весельем; мужики, в основном, с омерзением. Но никто не препятствовал, лишь неприятно шушукались между собой. О чём – не знаю, не до того было.
Провёл руками по горячей, серой от пыли и неухоженности шерсти. Улыбнулся. Местные шарахнулись при виде моего оскала. Неприятное зрелище? Так я вас сюда и не звал на смотрины.
Дорогу на север, к веганам, я заприметил давно, ещё когда шёл сюда. Спасибо болтуну Боре, точно описал. Теперь осталось малое – дойти.
… Шаг, шаг, шаг, снова шаг, опять шаг, пятьсот шагов – и отдых, медленнее пойду. Главное – не останавливаться… молодец, а теперь ещё соточку на одну ножку… Не знаю, сколько я уже отмахал – много или мало. Не знаю и сколько осталось. Скрип, скрип, скрип – крутятся несмазанные колёса. А мне чудится: «Жить, жить, жить…». Зюзя по-прежнему ни на что не реагирует, за ней слежу тщательно. Ничего, потерпи…
Когда выходил из посёлка мусорщиков – спина словно горела огнём. Каждое мгновение ждал мстительный выстрел от приятелей, или родни, или просто недовольных результатом боя. Обошлось. Похоже, слово Михалыча действительно что-то здесь да значит. Но расслабляться нельзя. Это в посёлке он авторитет, а на дороге в авторитете тот, кто стреляет быстрее и точнее. Ничего ещё не закончилось.
По лицу и руке медленно, лениво ползут капли крови – раны под ударами разошлись. Но это ничего – отвезу Зюзю, попью водички и стану как новенький. «Медурод» про воду точно говорил, я помню… Если получится – посплю заодно. Но потом. А пока я решил спеть подруге песенку из репертуара Аллы Пугачёвой, которую так любит напевать моя мама – думаю, ей будет приятно.
А знаешь, всё ещё будет,
Южный ветер ещё подует,
И весну ещё наколдует,
И память перелистает…
Не знаю, удалось мне закончить песню или нет. Сознание стало отключаться, заменяя разум рефлекторно – механическими действиями. Мысли пропали, ощущение реальности пропало, остались лишь боль, цель и страх за то, что не успею.
… Шаг… шаг… шаг…
В этот мир меня вернул окрик, пробившийся через вату бессознательности:
– Стой! Стой!!! Глухой, что ли?! А то пальну! Кто такой?!
Я вскинулся, сбрасывая оцепенение. Неужели дошёл? Сознание краем отметило, что уже глубокая ночь.
– Вы в волка верите? – стараясь, чтобы мой голос был спокойным, спросил у неизвестного с оружием.
– Тебе то что? Наша вера до тебя никакого касательства не имеет, – хозяин голоса, судя по интонации, явно недоволен. Да и с чего ему радоваться среди ночи при виде чёрт знает кого с тачкой?
– У меня собака раненая. Сказали… сказали, что вы можете помочь.
Удивительно – говорить почти не осталось сил, зато моё сердце билось так, что, казалось, выпрыгнет из груди. Дошёл!!! Хорошо! Но… А если преувеличил охранник во время своих ночных откровений? Если козлина Василий Васильевич откровенно врал там, у Коробова? Как проверишь?!
Этот червячок сомнений грыз меня давно, с того самого момента, как только придумался план. Но выбора не оставалось, пришлось рискнуть. Не срастётся тут – значит сам попробую рану вскрыть. Промыть отваром ромашки или собственными жидкими отходами у меня ума хватит, только бы домик заброшенный с посудой найти. И спички для костра.
– Какая собака? – допытывался веган.
С этими препирательствами пора было заканчивать, иначе будем до утра словами перебрасываться, словно мячиком в теннисе.
– Моя подруга… Она ранена… Нуждается в помощи… Хотите – держите меня на мушке и осмотрите сами. Хотите – я её подвезу… Она в тачке. Сделаю, как скажете…
– Подъезжай. И без глупостей!
У самого шлагбаума, перегораживающего дорогу, меня уже ждали двое настороженных, бородатых мужиков, подсвечивающих себе факелом.
– Иди ты… и впрямь собака… Что у неё на шее?
– Воспаление. Хирург необходим.
– Оно и верно… Разумной твари всегда помочь нужно, она не человек пакостный. Илюха! Бегом буди Владимировича, пусть сюда спешит и сумку свою захватит!
– Да уж догадался… – буркнул кто-то молодой, невидимый в темноте, затем послышался топот ног.
– Сейчас фельдшер придёт, поможем Божьему созданию. Давай тачку. Ну у тебя и рожа, человече… – вздрогнул он, рассмотрев мою физиономию.
Но вот отпустить ручки я не смог. Руки свело судорогой, пальцы намертво вжались в шершавый пластик. Еле отцепили. Говоривший со мной веган резво подхватил Зюзино транспортное средство, прокатил его под шлагбаумом и побежал в черноту ночи.
– Эй! А я?! – попытался броситься следом, но мощная рука второго сектанта остановила меня.
– А ты не нужен. Привёз собачку – спасибо, доброе дело сделал. Мы её постараемся выходить. Но к нам тебе хода нет. Иди отсюда.
Ага, сейчас!!! Я не сдавался и настырно лез через шлагбаум.
– Да чего же ты такой тупой! Русский язык не понимаешь?!
Он снова меня толкнул, не сильно, но мне хватило. Закружилась голова, и я провалился в давно не навещаемое НИЧТО.
…Пришёл в себя от щекотки. Маленькая букашка медленно и важно ползла по моему носу, смешно перебирая своими крохотными лапками. На самом кончике постояла, словно думала о чём-то, затем расправила крылья и с лёгким гудением полетела дальше, по своим делам. Не понравился ей, видимо, мой нос.
Повертел головой, осмотрелся. Я лежал в каком-то небольшом распадке, прикрытый ветками с ног до головы. Прямо под рукой прощупывалось что-то тёплое, цилиндрическое. Сжал пальцы, с усилием поднял – оказалась пластиковая бутылка с прозрачной жидкостью. Открывал медленно, сил почти не было. Оказалась вода. Долго, с усердием пил невкусную, прогретую летом жидкость. Стало немного полегче. С болью в моём многострадальном черепе тоже было всё в порядке – стабильная, без вспышек. А вот тело буквально разваливалось на части. Ноги гудели, корпус словно молотками обработан, руки как в мельничном жернове побывали. Последствия бойцовских игрищ… А чего ты, Витя, хотел? Это в старых кинобоевиках главного персонажа дубасят всем, что в голову сценаристу взбредёт: от трактора до бетонной плиты; а он в конце всех побеждает, небрежно берёт пониже талии воздушную, с огромными, наивными глазами девушку, спасённую из лап наркомафии, и валит в закат.
Я не такой. Мне ни с девушками, ни со здоровьем не везёт. Хотя, чего это я на себя наговариваю? Кто-то же накрыл меня от солнышка, водичку сунул. Спасибо ему.
Ощупал лицо – неизвестный сердобольный наложил на пустую глазницу тряпочку, обмыл кровь. Повязку, я видимо, потерял – придётся новую искать. Не пугать же народ зрелищем провала и раны на самом видном месте.
Раскидал ветки руками, чуть приподнялся на локтях, осмотрелся. Ф-фух! Полегчало! Никого рядом и ничего, кроме травы и цветочков. Не знаю почему, но в какой-то момент показалось, что этот распадок – аналог тюрьмы под открытым небом. Что поделаешь, прошлое не отпускает.
Перевернулся на живот, встал на четвереньки и кое-как пополз по пологому, приятно пахнущему сочной травой, склону. Только выбрался – сразу увидел, метрах в сорока, самодельный шлагбаум и торчащего возле него позёвывающего мужика с ружьём. Я впечатлился: этот человек словно сошёл с картинок из детских книг про древнюю Русь. Окладистая борода, длинные, подвязанные шнурком волосы, рубаха навыпуск с вышивкой по косому вороту на пуговках. Ему бы ещё и лапти – точно бы подумал, что свихнулся. Но лаптей у него не было, их заменяли вполне современные кроссовки.
Человек явно заметил меня и приглашающе помахал рукой. Конечно пойду, я же должен узнать о судьбе Зюзи. Встать получилось с первого раза, а вот идти нет. Ноги подкашивались и отказывались выполнять свои традиционные задачи. Сгорая от стыда из-за собственной беспомощности, пошёл на четвереньках, придерживая тряпочку на лице. Со стороны, наверное, выглядел презабавнейше.
Дополз-доковылял; опираясь на стойки шлагбаума поднялся. Человек смотрел на меня с интересом, однако разговор не начинал. Хорошо, сам спрошу.
– Что с собакой?
– Лечат. Владимирович прямо ночью гнойник вскрыл, почистил. Но случай серьёзный. К главному доктору отправили с утра, там без него никак…
Меня мутило, жутко хотелось сесть. Метрах в трёх за веганом-волкопоклонником, практически рядом с перегораживающей проезд конструкцией, стояла скамейка под уютным навесом.
– Можно на скамейку присесть?
– Нет. Никому из людей, кроме Братьев или приглашённых, хода дальше нет. На землю садись, она тёплая, ничего не простудишь.
Я так и поступил, обессилено плюхнувшись на пятую точку прямо в дорожную пыль.
– А как я там… в стороне от дороги очутился? И кто за мной ухаживал? Спасибо хочу сказать.
Мужчина удивлённо посмотрел на меня.
– Так ты действительно ничего не помнишь? Странно… когда тебя мужики несли – ты говорил, всё какую-то Ю-Ю или Зулю поминал. Думал, шутят… Ночная смена за тобой присмотрела. Вечером будут.
– Понятно… – я откинулся назад, привалившись к стойке, и закрыл глаза. Надо немного отдохнуть. Однако теперь мой собеседник не унимался, утоляя своё разгорающееся любопытство и жажду общения.
– Тут эти… С южного посёлка утром приходили, про тебя спрашивали. Это ты, получается, вчера их бойцу яйца сожрал? – радостный, громкий смех заставил меня скривиться от воспоминаний, а потом скрутиться внутренностями в пружину от напряжения.
– Чего хотели? – как можно небрежнее спросил я.
– Да интересовались, дошёл ты до нас или нет. Ты же когда вчера с тачкой на дорогу вышел – так все стали ставки делать, сколько пройдёшь. Особо упорные, если не брехали, за тобой километра три топали из любопытства. Говорили, что ты даже не обернулся ни разу. Потом надоело, спать пошли, а двое любопытных сегодня не поленились, принесло их узнать…
– Что ответил?
– Почти правду. Сказал, что дошёл ночью, собаку нашим передал, а сам пошёл дальше. Туда – он показал рукой в сторону, противоположную распадку.
– Зачем обманул? – мне было действительно интересно.
– Люди тамошние – дрянь. Раньше таких мародёрами звали и к стенке ставили. Тянут, где что плохо лежит. Паразитируют на остатках прошлого, вместо того, чтобы создавать… Слышал, даже поселения нападают, людьми торгуют… Отец Андриан, когда может, детей у них выкупает. Хоть кто-то на рынок не попадёт. Так что пошли они куда подальше…
Ого! Выкупает, значит, детишек, а не в качестве платы за наводку, как на гарнизон, к примеру, берёт… Сказочно звучит. А вот если этот псевдорусич просто не знает всех дел местного «папашки» – тогда реализма в его словах гораздо больше. Но ничего этого вслух я не сказал.
– Дрянь, говоришь? Тогда как же вы такое соседство терпите?
– А куда деваться? Соседей редко удаётся выбирать. Да и не полезут они на нас, побоятся. Единства среди них нет. В том посёлке верховодят три брата: у одного паровоз, у другого грузчики, а третий за поселение отвечает. Живут не сказать, чтобы дружно, но очень стараются до вооружённых конфликтов дело не доводить, полюбовно договариваются. У каждого симпатиков много. А даже если и сунутся с перепоя – что с нас взять? Ну нападут на форт, спалят, так потом в ответку так по соплям получат, когда все наши соберутся, что и камня на камне не останется. К тому же обороны, как таковой, у них нет. На число надеются, и на дворы свои.
– Это как?
– Ты же видел, что поселение их защитной стены не имеет, – я этого толком не видел, не до того было, но на всякий случай утвердительно кивнул. – Слишком большое оно. Потому они решили по-другому поступить. Каждый двор – крепость. Есть лазы к соседям, хитрости всякие. Если и нападёт кто – врага во дворах и побьют, или повзрывают – оружия там полно. Да и кто к ним сунется? Основная жизнь южнее, мы так, на окраине цивилизации сидим, не ходим туда.
Чутко, внимательно запоминал всё услышанное. Складывалось впечатление, что собеседник неплохой человек, и я решил это отметить.
– Спасибо за то, что отвадил этих… Боялся, что за своего мстить придут. Ты извини, но кроме как словом, мне тебя отблагодарить нечем.
– Да ладно! Мы же славяне, должны помогать друг другу! – беспечно отмахнулся бородач. – Мелочи это, тем более ты с собакой… Мы всякую жизнь уважаем. Меня, кстати, Виктор зовут.
– Меня тоже.
– Правда?! Тёзки, значит… Ты туда, под деревце, садись в тенёк. Припекает сегодня знатно…
… К концу дня я знал об Адептах Нового Пришествия (как они себя сами называли) почти всё из общих сведений. Это было небольшое… государство, судя по организации и строю, занимающее внушительные по сегодняшним меркам территории. Где-то к северо-западу стоял их главный городок, в котором главенствовал отец Андриан. По округе расположились небольшие поселения, в которых народ занимался огородничеством и прочими ремёслами. С внешним миром они практически не общались, за исключением торговли, считая себя самодостаточной общиной.
Я находился сейчас возле самого южного форпоста сектантов. Выглядел он как привычный небольшой фортик с традиционным частоколом, практически невидимыми снаружи крышами домов, вышкой. Внутри, по рассказам тёзки, находилось помимо жилья и капище новой веры – столб с идолом в виде волчьей головы, к которому раз в неделю возлагались цветы или иные скромные дары. От шлагбаума до поселения было метров триста, караульная служба здесь неслась круглосуточно. Вообще, у меня сложилось впечатление, что вера и весь этот старорусский, показной уклад – не более чем декорации. Тёзка, на удивление, говорил без традиционного для обработанных религией огня в глазах; совершенно спокойно вворачивал иногда крепкое словцо; не бравировал мудрыми, но чужими, цитатами. Одним словом, человек как человек. Я даже получил приглашение вечером посидеть за чаркой самогона, когда он сменится. Не в поселении, нет – в распадке. «Там тихо, красиво, и бабы не найдут» – веско аргументировал он свой выбор места для мероприятия. Пришлось отказаться, сославшись на здоровье.
Оказалось, что сектанты не совсем уж упоротые фанатики. Рыба в их рационе бывала регулярно, а птичье мясо разрешалось вкушать или по праздникам, или в виде особого поощрения. Ну и детям, естественно – за подрастающим поколением следили особо. Хотя, думается мне, что втайне лопают они запретное. Не нажрёшь, как ни старайся, такие круглые морды на одних кашках с карасиками.
Несмотря на всю свою словоохотливость, Виктор не сказал ничего особо ценного. Настаивать и лезть с расспросами я попросту побоялся. Видел – человек он не глупый. Потому выводы делал по оговоркам с обмолвками. Дружба с волками оказалась правдой – их предводителя действительно иногда видели в обществе серых; более того, местные совершенно не боялись бродить по краю леса и собирать грибы с ягодами. Вглубь не совались – «отец Андриан не велит».
Главное их поселение оказалось тоже не для всех. Там могли жить только те, кто «в вере истов и крепок». По каким критериям отбирали самых-самых – не понял. Зато узнал, что там есть больница, школа-интернат, в которой учатся абсолютно все дети адептов; и главное капище, куда и возлагают свои дары для разумных животных. В наибольшем почёте тут были волки. Именно на них и замешивался основной опиум для народа.
– А что, зверь вольный, честный, умный, сильный, – говорил бородач. – Разум получил? Получил. Это чудо божье? Чудо. И почему спаситель не может прийти к нам волком? Назови иного зверя, лучше его? Медведь – ленив и одинок, свиньи – даже не смешно, олени – не та тварь, слишком нервная… Сам посмотри, что вокруг творится. Отвернулся Господь от нас, к зверям теперь благоволит. Мы же славяне, в кого нам верить? В летающего змея Кетцалькоатля?
Это сильно напоминало «Библию для самых маленьких», но в теологические споры я лезть не стал. Себе дороже выйдет чужую веру критиковать, тем более здешние ко мне почти со всей душой…
Узнал и про рейдовые группы охотников. По мнению Виктора, они охраняли волков в их дальних путешествиях. Про Слизень он ничего не знал.
Вечером к нам пришёл лекарь. Не врач, не фельдшер, а именно лекарь. Так же в бороде, косоворотке, с подвязанными волосами. Тот самый Владимирович, о котором я слышал ночью. Принёс ужин, в том числе и на меня – пустую пшеничную кашу; осмотрел мою голову, промыл рану горько пахнущим, мутным отваром, наложил свежую повязку.
На мой вопрос о судьбе подруги ответил не сразу, долго мялся.
– Рану вскрыл, почистил, что мог – сделал. Пришлось двух молодых от работы отрывать, чтобы её в больницу отвезли. Послезавтра вернутся, расскажут… Плоха она, очень плоха… Где ты добермана вообще нашёл?
Пришлось изложить сжатую версию моего знакомства с Зюзей, не забыв, впрочем, подробно рассказать историю её ранения. Последнее вызвало здоровое негодование.
– Вот сволочи, что творят… Надо отцу Андриану рассказать. Пусть подумает, стоит ли с такими дела иметь. Как их только земля носит… И так горе вокруг, а они ещё и усугубляют…
Я не вмешивался. Похоже, что мои первые мысли об местном предводителе подтверждаются. Слишком искренне люди о нём хорошо отзывались. Видимо, не простой человек. Одной рукой всех любит, миру мир и всё такое… А другой – сам поселения для грабежа указывает, по тихому, чтобы паству не будоражить и собственнонасаждаемые моральные ценности не разрушить. Типичный политик: все плохие, один он ангел в белом пальто. Вот только у всех ни шиша, а у него власть, мощь, ресурсы. И грамотный руководитель, не отнять – народ здесь не затюканный, весёлый, палку с религией и прочими строгостями явно не перегибает. Весь этот древнерусский колорит в одежде и регулярное упоминание в беседах слова «славяне» очень похож на зарождающиеся «скрепы» для нового общества, удобные для всех. Видел уже такое, знакомая схема.
В этом самом отце Андриане, судя по описанию, с Фоменко незабвенным много чего общего, чуть ли не под копирку! Этакий фюрер местечковый. Не хочу встречаться! Но животных, твердили мне все как один мужики, действительно любил и лелеял. Хоть что-то в нём хорошее осталось…
Поздно вечером Виктор сменился, на смену ему пришли два других бородача и подросток. Я поблагодарил их за спасение, пообщался о том и о сём, получил разрешение ночевать тут же, недалеко от охраняемого прохода, под кустом. Они мне даже подобие подушки дали – старую наволочку, набитую травой; древний плед и застиранную, но чистую футболку. Ни прогонять, ни отговаривать меня стали – видели, что без новостей о здоровье Зюзи не уйду.
Прошло почти шесть дней. Ребята, оттащившие тачку с подругой в больницу, никаких известий не принесли. Да, доставили. Да, живая была. Да, доктор сразу на операцию увёз. А вот оставаться до первых результатов лечения не стали – назад вернулись, своих дел полно. Я ждал, втайне даже от себя, боясь новостей. Проводил время за разговорами с постовыми, с приходившим ежедневно Владимировичем; ел, если давали, пил, спал. Когда пошёл дождь – просто сидел под кустом, отрешённо глядя в одну точку и ничего там не видя. Потом опять коротал в беседах томительно тянущееся время.
Самым неприятным стало то, что специально узнавать для меня никто ничего не собирался. Гонца послать – свободных людей нет, все при деле. Самому пойти – нельзя. Честно сказали – пристрелим. Не мы – так другие. Порядок такой. Оставалось лишь ждать оказии – может кто-то будет из городка ехать и, возможно, расскажет о состоянии подруги. Да и то, если знает. Пришлось запасаться терпением.
Здоровье моё понемногу восстанавливалось, так что вынужденное безделье, в некотором роде, даже шло на пользу.
На седьмой день я увидел процессию. Впереди шёл невысокий, худощавый мужчина лет сорока, в традиционно псевдорусской одежде и с резным посохом в руках. За ним двигались лёгкой, стелящейся походкой четверо мужчин с повадками профессиональных бойцов. У каждого был такой знакомый по Лёхиной деревеньке СКС. Охранник, до этого непринуждённо болтавший со мной о старых временах и курортах Чёрного моря, вдруг склонился в глубоком, немного раболепном, поклоне. Я повторил его движение. Ничего, не убудет и спина не переломится.
Между тем мужчина подошёл ко мне, как-то очень по-свойски опёрся руками об перекладину шлагбаума, и заговорил хорошо поставленным, густым голосом:
– Ты, значит, собачку к нам принёс? Благое дело… Все мы Божьи, все право жить имеем, все мы братья… Я тут по делам был, решил лично на такого молодца глянуть.
Я выпрямился, и только теперь смог рассмотреть говорившего в подробностях. Хиленький, спокойный человек с лицом, в котором действительно было что-то неуловимо крысиное. Никаких запоминающихся черт, кроме глаз. Они словно принадлежали не ему. Блёклые, водянистые, пустые – такие глаза лучше подойдут старику, который уже достаточно пожил и видел многое в жизни. Тоже, наверное, у Слизня отирается, недаром к волкам без мыла в задницу лез. А они его «глупым человеком» называли, наивные… Вспомнилось, как полковник подробно тогда рассказывал про побочные эффекты этой инопланетной хреновины…
– Да. Я. Как она?!
Отец Андриан резко выпрямился, посмотрел мне в глаз и тихим, человечным голосом, ответил:
– Она ушла. На радугу. Мы ничего не смогли сделать. Прости. Как её звали?
– З-зюзя…
– Прости, – снова повторил он, развернулся и быстро зашагал со своей свитой к фортику.
Я долго смотрел ему вслед и плакал. Громко, навзрыд, раздираемый изнутри самой страшной на свете болью – душевной.
Кто для меня эта собака? Друг? Нет, мы давно переросли простую дружбу. Мы – семья. Да – странная, да – непонятная, но семья. И мне без неё плохо!
