Глава 14

Настя

Кисть и запястье человека состоят из двадцати семи костей. У меня были сломаны двадцать две из них. Иными словами, моя рука – своего рода чудо. В ней полно пластин и шурупов, и даже после нескольких операций она по-прежнему выглядит немного иначе. Зато функционирует лучше, чем предполагалось. Нельзя сказать, что ею невозможно ничего выполнить: просто она не способна на то единственное, что я хочу. На то, что сделало меня такой, какая я есть.

* * *

У меня никогда, даже в прошлом, не было нормальной личной жизни. Все свое время после школы я проводила либо в музыкальной лаборатории, либо на частных уроках музыки, а по субботам играла на фортепиано на свадьбах. Бывало, в разгар свадебного сезона я умудрялась посетить три свадьбы за день. Выбегала из одной церкви, запрыгивала в машину, где меня ждала мама, и мчалась на другую церемонию. Порой от такой занятости можно было сойти с ума, мне редко выпадали свободные выходные. Но при минимальных усилиях и затраченном времени я получала отличные деньги.

Обычно организаторы и невесты не отличались особой оригинальностью. Мне приходилось исполнять всего пять произведений, которые я чередовала между собой: те самые традиционные мелодии, что можно услышать на каждой свадьбе. Я считала само собой разумеющимся, что могла, не задумываясь, исполнить их наизусть. У меня было три платья, которые я меняла так же, как и эти произведения: все сплошь скромные, девчачьи, разного рода торжественности в зависимости от самой свадьбы. Даже интересно, что бы они сказали сейчас, явись я в одном из своих нынешних нарядов?

Если я не играла на свадьбах, то выступала в престижных торговых центрах и ресторанах. Поначалу считалась маленькой диковинкой. Всеобщей любимицей. Вряд ли меня вообще тогда знали по имени, в основном называли пианисткой из Брайтона, но я не обижалась: ведь я и была пианисткой. Со временем к моему появлению на различных мероприятиях уже все привыкли, однако в самом начале моей музыкальной карьеры, в возрасте восьми лет, на меня смотрели с удивлением. Я носила платьица с рюшами и оборками, мои волосы всегда были убраны назад и перевязаны лентой в тон платью. Я улыбалась и играла Баха, Моцарта или любое другое заезженное произведение, которое меня просили исполнить. Меня повсюду узнавали, по окончании выступления неизменно аплодировали, а при встрече здоровались. Я наслаждалась каждым мгновением своей славы.

К тому времени, когда я была вынуждена закончить свои выступления, у меня уже накопилась немалая сумма. Я откладывала деньги на летние курсы в музыкальной консерватории Нью-Йорка, куда ужасно хотела попасть последние три года. В пятнадцать лет меня наконец приняли. Родители сказали: если я хочу там учиться, то должна работать. Но это была шутка, потому что под работой подразумевалась игра на фортепиано, а игру на фортепиано никак нельзя считать работой. Все мои дни были насыщены школой, частными уроками и концертами, и времени на личную жизнь совсем не оставалось, но это была малая жертва. А если честно, вообще не жертва. На вечеринки я не ходила, да и за руль садиться мне было рано. Из мальчиков мне нравился только Ник Керриган, но в основном мы просто смотрели друг на друга, а чаще всего отводили глаза.

У меня не было подруг для походов по магазинам, большинство вещей покупала мне мама. Даже в свои пятнадцать я выглядела гораздо младше. Мой облик составлял элегантный стиль ученицы воскресной школы. Те несколько подруг, с кем я общалась, были такими же, как я. Все свободное время мы репетировали, потому что каждая из нас была связана с музыкой. Пианистки. Скрипачки. Флейтистки. Такой образ жизни для нас считался нормальным. Я не могла похвастаться отличными оценками, в школе не пользовалась популярностью, даже наоборот, но меня это устраивало. Лучше так, чем быть нормальной. Нормальность никогда меня не привлекала. Я хотела быть уникальной.

У нормальных людей есть друзья. У меня была музыка. Я ни в чем не нуждалась.

Сегодня же я лишена всего. Музыка преследует меня – я слышу ее, но больше не могу играть. Мелодии издеваются надо мной, ноты насмехаются уже одним своим существованием.

У меня по-прежнему остаются деньги, отложенные на консерваторию. Их более чем достаточно, но мне они так и не пригодились. То лето я провела в больницах: лечилась, проходила физиотерапию, училась брать монетки со стола, пока психотерапевты объясняли мне причину моего гнева.

Сейчас я добилась достаточной уверенности в руке и даже смогу, если постараюсь, отбарабанить что-нибудь на пианино, но как было прежде – как должно быть – уже не будет. Музыка должна литься, чтобы нельзя было понять, где заканчивается одна нота и начинается другая; в музыке должна быть грация, а в моей руке ее не осталось. Там только металлические шурупы, поврежденные нервы, сломанные кости и никакой грации.

Сегодня воскресенье и мне некуда спешить. Обычно в эти дни не бывало свадеб, но по утрам я, если это требовалось, подменяла музыканта в лютеранской церкви. Нет, я не религиозна, просто оказывала услугу одной из маминых подруг. Днем я играла за большим роялем на верхнем этаже торгового центра, возле магазина «Нордсторм». А уже по вечерам исполняла настоящую музыку. И время от времени делала домашнюю работу.

Теперь домашняя работа – практически единственное, чем мне нужно заниматься в эти дни, поэтому я, как ни удивительно, ее делаю. Хотя по-прежнему не особо успешно.

Марго же весь день проводит возле бассейна до тех пор, пока ей не нужно собираться на работу. Мне загорать нельзя: для такой бледной кожи, как у меня, это вредно, да и я не люблю сидеть без дела на одном месте. Поэтому иногда обмазываюсь солнцезащитным кремом, заплетаю волосы в косу и плаваю в бассейне до одурения, пока руки уже не перестают шевелиться. Днем бегать я не могу, так что плавание – отличная альтернатива бегу.

Я как раз наворачиваю только двадцать пятый круг, когда поднимаю голову из воды и вижу стоящую у края бассейна Марго, а рядом с ней – Дрю Лейтона с вечной ухмылкой на лице. Я тут же потрясенно замираю – откуда он узнал, где я живу, – и только потом вспоминаю, что он заезжал за мной на прошлой неделе, чтобы отвезти на ту злополучную вечеринку.

Я разглядываю себя в толще воды и понимаю, что выбраться отсюда мне удастся нескоро. Не стану же я вылезать из бассейна, чтобы предстать перед ним мокрой и почти голой? В школу-то я, может, и хожу полураздетая, но почти голая и полураздетая – две разные вещи, и я не собираюсь доказывать ему эту разницу своим крошечным бикини. Вдобавок ко всему я без макияжа, но теперь ничего не поделаешь, остается смириться. Хватаю оставленные на бортике солнечные очки и отплываю, держась от Дрю как можно дальше.

– Я – тетя Насти, – представляется Марго, обращаясь к Дрю. – А вы двое, полагаю, уже знакомы. – Она поворачивается ко мне и многозначительно улыбается. С первого дня моей учебы здесь она твердит, чтобы я завела друзей и старалась больше развлекаться, так что все происходящее теперь вызывает у нее неподдельный восторг. Дрю пускает в ход все свое юношеское очарование, которое наверняка сразило наповал не одну подозрительную мамашу. Вот только с Марго ему придется потрудиться. Она моложе и хитрее многих мамаш, к тому же привыкла, что с ней флиртуют. Она сразу раскусывает его. Тем не менее ее подозрительность смягчается желанием, чтобы я больше общалась. Поэтому Марго оставляет нас с Дрю наедине – уходит к своему лежаку и журналу «Космополитан». Но меня не проведешь. Я-то знаю, что она прислушивается, стараясь уловить каждое слово.

Если бы из-за своей степени оголенности тела я не была вынуждена сидеть в бассейне, то могла бы в большей мере насладиться этой ситуацией. Поскольку мы здесь не одни, Дрю не прибегает к своему излюбленному арсеналу двусмысленных намеков. Он скидывает ботинки, садится на бортик и опускает ноги в воду.

– Мне кажется, я достаточно наказан. Пора бы уже меня простить.

Я смотрю на него, не меняясь в лице. Ему придется приложить больше усилий, чтобы заслужить от меня какую-нибудь другую реакцию.

– За целую неделю ты ни разу не взглянула на меня. Это губит мою репутацию.

Что-то мне подсказывает, что даже ядерная бомба не сумеет уничтожить его репутацию, не говоря уже о недельном безразличии с моей стороны, но мне приятен его комплимент.

– Позволь мне загладить вину. Приходи ко мне домой на ужин. Сегодня.

Его предложение мгновенно будит во мне подозрение – уверена, это не скрывается от его глаз. Невинность не характерна для Дрю. Она нисколько не сочетается с откровенной сексуальностью, сочащейся из каждой его поры. Я встречаюсь с ним глазами в ожидании подвоха.

– Тебе даже не придется быть со мной наедине. На ужине будет вся моя семья.

Он думает, этого аргумента более чем достаточно. Но это не так. Я не против чужих родителей. В прошлом даже неплохо с ними ладила. Сейчас, скорее всего, понравлюсь им меньше, но не родители меня беспокоят. А его сестра, к которой я на пушечный выстрел не подойду. Я и так у нее под прицелом. Она заприметила меня еще до непрошеного героизма Джоша Беннетта на школьном дворе, так что я не стану снова бросаться в эпицентр этой бури, придя к ним на семейный ужин с ее братцем под руку. Ни за что. Никогда. Это исключено.

– Не сомневаюсь, она с радостью к вам придет, – раздается из-за журнала мелодичный голосок Марго. Значит, не подслушивает, да? Мое открыто демонстрируемое осуждение терпит крах в считаные секунды. – Все равно я уйду на работу. Незачем тебе ужинать в одиночестве. – Вот уж спасибо, Марго. Я награждаю ее улыбкой, которую приберегаю для своих смертельных врагов. Она смотрит на меня – сама невинность, в глазах пляшет озорной огонек. Знает же, что загнала меня в угол. Будь проклят этот добровольный мутизм. Такое слово вообще есть? Не важно. Я качаю головой, но не могу отказаться вслух, тем более причины у меня нет, хотя наверняка можно было с легкостью придумать какую-то правдоподобную отговорку: домашняя работа, вынос суден в местном доме престарелых, холера. Увы, все они застревают у меня в горле. Остается только беспомощно наблюдать за тем, как судьба моего вечера решается моей назойливой тетушкой и самоуверенным мальцом. Марго известно, что дел на вечер у меня нет, а Дрю не позволит мне так просто отвертеться. В мгновение ока он вскакивает на ноги и уже бежит на выход, пока планы не изменились.

– Ужин в шесть. Я заеду за тобой в пять сорок пять. Оденься поприличней. Моя мама любит раз в неделю поиграть в высшее общество. – Он заговорщицки улыбается Марго. Понимает, что теперь обязан ей. Ни для кого не секрет: будь у меня выбор, я бы ни за что не согласилась. На себя я злюсь еще больше. Сама же вырыла себе яму. Решая перестать говорить, ты добровольно отказываешься от свободной воли. Интересно, что бы сказала Марго, узнай она правду о Дрю Лейтоне – сексуальном вулкане, в жертву которому меня только что принесла?

– Не вставайте. Выход я найду. Приятно было с вами познакомиться. – Он поворачивается ко мне: – Увидимся позже.

Эти слова звучат как угроза.

* * *

Если бы только Марго не услышала звонок в дверь, я бы проводила этот вечер в блаженном уютном одиночестве, как и задумывала изначально. И не оказалась бы сейчас, в пять часов дня, в неприятном положении, глядя на свой гардероб и стараясь сообразить, что же можно надеть на воскресный ужин дома у своего не-парня. Днем я то и дело откладывала это решение либо всячески пыталась придумать травму, которая позволит мне не идти на ужин.

Наконец, смирившись со своей судьбой, я отправилась на кухню, где до вечера пекла и покрывала глазурью трехслойный шоколадный торт. У мамы непременно нашлась бы парочка ласковых для меня, явись я в гости с пустыми руками, а кроме десертов, я больше ничего готовить не умею. Я откладывала неизбежный выбор так долго, как только могла. Но если я не хочу пойти завернутой в полотенце, мне все-таки придется подобрать себе наряд. Время поджимает.

Дрю, сдержав свое слово, стучится в дверь ровно в пять сорок пять. Я даже удивлена, что он просто не посигналил из машины, ожидая, когда я выбегу из дома. Ладно, на самом деле не удивлена. Как ни противно это признавать, но он обладает поразительно хорошими манерами. Видимо, они помогают ему быстрее забраться девчонке под юбку. С ним надо держать ухо востро.

Я беру торт и держу его перед собой, словно щит, который не позволит Дрю увидеть мой наряд. Я остановила свой выбор на простом прямом платье без рукавов, с изящным вырезом на шее и немного расклешенной юбкой чуть выше колен. Самая скромная вещь в моем гардеробе. Мама купила его перед самым моим отъездом сюда, как и кучу других платьев, которые я ни разу не надевала. Я взяла его с собой только по одной причине – оно черного цвета. В нем у меня ощущение, будто я иду на собеседование. Вряд ли это платье даже отдаленно подходит для воскресного ужина, но оно гораздо лучше всего того, в чем я хожу в школу.

Дрю открывает передо мной дверцу машины, я залезаю внутрь и устраиваюсь на сиденье с тортом на коленях.

– Тебе не стоило беспокоиться, – говорит он, головой указывая на торт. Я пожимаю плечами. Мне было нетрудно. Я люблю печь по любому поводу, коих в нынешнее время находится не так много, а это значит, я все равно пеку и приготовленное в основном съедаю сама. Сахар занимает особое, очень важное место в моей «пищевой пирамиде». – Хотя перед мамой у тебя будет преимущество. Она беременна. Опять, – подчеркнуто добавляет он. – И обожает шоколад.

Десять минут спустя мы въезжаем на подъездную дорожку перед домом Дрю. Он живет в квартале, расположенном в нескольких километрах от дома Марго. Машина останавливается, Дрю глушит мотор, но вылезать не спешит. Вид у него смущенный, отчего и мне становится неуютно. Очень надеюсь, что он не собирается приставать ко мне в машине прямо перед домом своих родителей – в этом случае я очень разозлюсь, и торт обязательно пострадает. Дрю поворачивается ко мне, делает глубокий вдох. На его лице нет улыбки, а когда он говорит, тон его голоса звучит совсем не так, как обычно. От наглой самоуверенности не остается и следа, и я начинаю нервничать. Я уже привыкла к его нахальству и самонадеянности, внутренне готова к ним, что ставит нас в равные условия, словно мы оба ненастоящие.

– Мне правда очень стыдно. – Искренность его слов застает меня врасплох. Я уже приготовилась отражать мощный напор его обаяния и изощренных приемов заигрывания, но совершенно неожиданно получаю столь откровенное извинение. Возможно, он раскрывается передо мной с новой стороны. Дрю, к счастью, переводит взгляд на ветровое стекло: мне спокойнее, когда он не смотрит прямо мне в лицо. – Понимаешь, с Беннеттом ты была в безопасности. Джош – лучший из всех, кого я знаю. Я бы не оставил тебя у кого попало. Знаю, поступил я гадко, мне следовало отвезти тебя домой и самому позаботиться о тебе, тем более все произошло по моей вине. Но почему-то из двух вариантов, как мне стоит поступить, я обычно выбираю неверный, хотя делаю это не для того, чтобы показаться придурком. Просто так само получается. – Он замолкает, на мгновение повисает тишина. А потом вновь смотрит на меня. – Ну что, мир?

Я склоняю голову набок и внимательно разглядываю его. Мир? Думаю, да. Как бы мне ни хотелось усомниться в мотивах его поведения, я хочу верить, что Дрю все-таки не отъявленный подлец. По крайней мере, теперь у меня есть оправдание, почему не выходит испытывать к нему неприязнь.

– Я прощен?

Киваю. Прощен.

– Прощен, – повторяет он, на этот раз утвердительно, после чего в его голос закрадываются предательские игривые нотки. Он садится свободнее, поза его заметно расслабляется. Дрю снова в своей стихии. – Давай уже пойдем в дом, пока я не пустился фантазировать, как обмазываю тебя этим тортом и потом слизываю глазурь.

Я награждаю его убийственным взглядом. Как приятно видеть прежнего Дрю. Потом закатываю глаза и мотаю головой. Он покорно пожимает плечами.

– Прости. Против природы не попрешь. Сволочь во мне всегда берет верх. – Он обходит машину, открывает дверцу с моей стороны и предлагает забрать у меня торт, но я отказываюсь. Мне нужно держать его в руках. Я цепляюсь за торт как за спасательный трос, пока иду по направлению к дому. Надеюсь, на этот раз моя левая рука не дрогнет и я не уроню его. Трехслойный торт, кое-как обмазанный сливочной глазурью, украшенный горой стружки из темного шоколада, наверное, может показаться перебором, но, хотелось бы верить, выполнит свою задачу: все будут смотреть на него, а не на меня.

Мы входим в прихожую с высоким потолком, которая ведет прямо в изысканно обставленную гостиную. Повсюду царит девственная чистота. Наверное, мне следует снять туфли, чтобы не повредить каблуками ковер, но, думаю, это будет смотреться нелепо. К тому же, несмотря на боль в ногах, они дарят мне успокоение. Раньше я много выступала перед публикой, а теперь прикрываюсь тортом и высокими шпильками. Дрю ведет меня через парадную столовую. За огромным столом может уместиться не меньше десяти гостей. Он уже накрыт фарфоровой посудой, тканевые салфетки сложены в виде лебедей. Дрю, должно быть, замечает мое изумление.

– Я же говорил тебе, что раз в неделю мама любит играть в высшее общество. – Высшее общество – это одно. А тут совсем другое. – Обычно все не так ужасно. Скорее всего, она немного перестаралась, потому что я сказал, что приведу тебя. Чаще всего с нами ужинает только Джош. А он гостем не считается. – Какого черта? Теперь я даже не знаю, из-за чего мне следует паниковать в первую очередь: из-за того, что его мама, по всей видимости, приготовилась к приходу королевы, или из-за того, что здесь будет Джош Беннетт. И то и другое пугает меня с одинаковой силой, но появление Джоша все же перевешивает. Как бы я ни боялась оказаться под испытующим взглядом мамы Дрю, гораздо страшнее сидеть за столом напротив парня, который убирал за мной рвоту и видел, как я стягиваю с себя лифчик и отшвыриваю его в сторону. Я целый день тряслась от страха по поводу того, что надеть и что ожидать от встречи с сестрой Дрю. А мысль о том, что на ужин может заявиться Джош Беннетт, даже не приходила мне в голову. Свыкнуться с ней времени у меня нет, потому что раздается звонок и дверь распахивается раньше, чем кто-то подходит к ней. Джош здесь не гость. Разумеется, он не ждет, когда его впустят.

Не успеваю я опомниться, как мама Дрю подходит ко мне и забирает у меня торт. Я не хочу его отдавать, хочу немного дольше подержать в руках, но понимаю, что выбора нет, и ослабляю хватку. В руках сразу становится пусто.

– Ты, должно быть, Настя! – Все ее лицо светится улыбкой. Теперь понятно, кому обязаны своей внешностью Дрю и Сара. Их мама – настоящая красавица. Мой взгляд невольно опускается к ее животу. Скорее всего, срок еще небольшой, беременности не заметно. Интересно, сколько ей лет? Полагаю, не меньше сорока. Мне не понять, зачем в таком возрасте заводить еще одного ребенка. Но, видимо, если ты можешь себе это позволить, то почему бы и не родить. Миссис Лейтон переставляет продукты в холодильнике, чтобы освободить место для торта. Я ее об этом не просила, но все равно благодарна за заботу. А то по дороге сюда глазурь на торте начала таять из-за жары и влажности.

– Дорогуша, это так мило, что ты принесла десерт. Он чудесен, – говорит она, закрывая холодильник и поворачиваясь ко мне. В мгновение ока женщина преодолевает разделяющее нас расстояние и, не успеваю я понять, что происходит, как она обнимает меня. Я никогда ни с кем не обнимаюсь. Не люблю, когда меня трогают, даже если мне ничего не угрожает. Объятия для меня – нечто глубоко личное, поэтому я так напряжена. Миссис Лейтон, похоже, не замечает моих прижатых к телу рук и выпускает меня лишь через секунду после того, как Дрю подает голос.

– Значит, ее ты уже называешь дорогушей, а для меня у тебя даже ласкового слова нет? – притворно хнычет он.

– Есть, – отвечает миссис Лейтон и мимоходом треплет его по щеке. – Только на прошлой неделе я назвала тебя кошмаром всей моей жизни.

– Точно, – говорит он. – Счастливый выдался денек.

На них невозможно смотреть без улыбки. Не так давно, хотя я уже позабыла, и моя собственная семья была так же счастлива.

Через несколько секунд к нам присоединяется Джош Беннетт. Судя по выражению его лица, он знал о моем визите не больше, чем я – о его появлении. Парень при виде меня даже немного шарахается назад.

Миссис Лейтон встает между нами прежде, чем повисает мучительная неловкость. Она заключает Джоша в объятия, и тот обнимает ее в ответ. Для меня это выглядит странно. Я не сразу осознаю происходящее. Я-то привыкла, что вокруг Джоша всегда пустое пространство в радиусе двух метров, а теперь он здесь, дружелюбный и радостный, обнимается с мамой Дрю. Надеюсь, челюсть у меня не отвисла. Сегодня придется пробежать километров пятнадцать, чтобы все это переварить. Обдумать не только внезапную искренность Дрю, но и не такую уж суровую неприступность Джоша Беннетта.

Через некоторое время на кухне появляется Сара. Вот она уж точно знала о моем приходе, поскольку на ее лице – ни следа удивления. Только презрение.

– Полагаю, вы уже знакомы друг с другом, – говорит миссис Лейтон, спасая нас от необходимости притворяться друзьями. – Ужин будет готов через десять минут. Сара, ты разливаешь напитки. Дрю, вы с Джошем проверьте, как там папа справляется с грилем. Проследите, чтобы он снова не пережарил стейки. А ты, Настя, помоги мне, пожалуйста, принести еду из кухни. – Я киваю, мысленно благодаря ее за то, что мне тоже нашлось задание, а значит, я не буду стоять без дела, чувствуя себя не только лишней, но и бесполезной. Я следую за миссис Лейтон к плите. Она передает мне две подставки, которые следует отнести на обеденный стол. В том, что меня попросили помочь, есть что-то успокаивающее и в то же время тревожное. Ко мне не относятся как к посторонней. Еще утром все мои планы на вечер заключались в поедании конфет «Фан-Дип» за просмотром старых выпусков «Фактора страха», где всякие тупицы в погоне за ложной славой давятся бычьими яичками. А сейчас я стою в своих черных шпильках, будто посреди картины Нормна Роксвелла. Надо будет потом об этом тоже подумать. Пора составлять список, чтобы ничего не забыть.

На самом деле за ужином я получаю такое удовольствие, какого не испытывала последние несколько месяцев. Невзирая на все богатство и пышность блюд, родители Дрю оказываются самыми простыми людьми. Отец – самокритичный и веселый. Мать, острая на язык, никому спуску не дает. Сам Дрю, как только мы вошли в дом, преобразился в благовоспитанного очаровательного юношу, оставив все свои непристойности за порогом. Во время ужина он сидит рядом со мной, Джош – по другую сторону от него, так что мне не приходится на него смотреть. Еще одна удача за сегодняшний вечер, думаю я. Сара располагается напротив меня, отчего избегать ее не выходит. Со мной она вообще не разговаривает, со всеми остальными – лишь немного, но благодаря оживленной беседе, ведущейся за столом, ее молчаливость остается незамеченной. Вместе с тем я часто ловлю на себе ее взгляд, но по нему трудно понять, злится она или нервничает. Возможно, боится, что станет известно, как она обращается со мной в школе, не хочет, чтобы родители знали, что она типичная стерва. Хотя они, скорее всего, догадываются. Я видела, как она ведет себя с Дрю: невозможно все время прятать свою истинную сущность. Может, родственное соперничество здесь и приемлемо, но точно не скотское отношение к другим людям.

После того как ужин подходит к концу и мы помогаем убрать тарелки со стола, миссис Лейтон приносит торт, а вместе с ним яблочный пирог. Сара появляется следом за ней со стопкой тарелок, вилками, ведерком ванильного мороженого и помогает матери сервировать стол.

– Настя, какой вкусный торт. Где ты его заказывала? Через пару недель я иду на званый обед, и мне понадобится десерт. Я бы с огромным удовольствием принесла что-то подобное.

Я качаю головой и указываю на себя.

– Ты? – В ее голосе звучит не столько удивление, сколько заинтересованность. Я киваю. – Все сама? – Я снова киваю. Я всегда пеку сама. Ничего не имею против готовых смесей, но лично мне они кажутся обманом, не моей заслугой. Торт, конечно, не музыка, но имеет не меньшее значение.

– А я вот совсем не умею печь, – признается миссис Лейтон. Уверена, это не так. Здесь нет ничего сложного – достаточно знать пропорции. Как только усвоишь их, можно импровизировать. По сути все сводится к математике и естественным наукам, что довольно забавно, потому что ни в том, ни в другом я не сильна. – Зато Джош знает того, кто хорошо печет. Правда, Джош? – Она переводит на него взгляд, и мне почему-то кажется, что вопрос не совсем невинный. Я опускаю глаза на свой кусок торта, который гоняю по тарелке в лужице растаявшего мороженого.

– Да, кое-кто из школы. – Судя по голосу, ему сейчас так же неловко, как и мне. Я мысленно приказываю всем присутствующим оставить эту тему, и Джош, думаю, делает то же самое. Мне бы очень не хотелось, чтобы он объяснял обстоятельства того, как то печенье оказалось на его крыльце. Он, по всей видимости, без труда догадался, что оно было от меня, а значит, точно понимал причину их появления.

– Ты о ком? – спрашивает Дрю с набитым шоколадным тортом ртом. Любопытно, хотя и неудивительно. Джош ничего ему не сказал. Тогда откуда знает мама Дрю? Джош не торопится с ответом, и я замечаю, как взгляд миссис Лейтон перебегает с него на меня. Вид у нее довольный: она свой ответ получила.

– Дрю, еще раз заговоришь с набитым ртом и будешь обслуживать нас на следующем собрании моего книжного клуба. – Миссис Лейтон тычет вилкой в его сторону, и он мгновенно захлопывает рот. Для него, по-видимому, это очень действенная угроза. Парень вскидывает руки в защитном жесте.

Покончив с десертом, мы убираем грязные тарелки со стола и перемещаемся в гостиную, на огромные белые диваны. Миссис Лейтон предлагает всем кофе. Я его не пью, а потому отказываюсь. Сколько сахара в него ни клади, для меня он все равно будет иметь отвратительный вкус. Наверное, мои вкусовые рецепторы стали настолько невосприимчивыми к сладкому, что любые продукты с содержанием сахара менее девяноста процентов кажутся мне ужасными. Даже будь я зависимой от кофеина, живя в каком-нибудь антиутопическом будущем, где кофе находится под запретом, а я не пила его три дня, все равно бы отказалась. Никак не могу избавиться от страха, что моя рука с полной чашкой кофе вдруг ослабит хватку и прольет темную жидкость на один из диванов с белой парчовой обивкой. Сара тоже не пьет кофе, поэтому мой отказ не кажется странным. Зато Джош выпивает три чашки. Не то чтобы я считала…

Я прислушиваюсь к разговору, который по мере опустения кофейника постепенно сходит на нет. Тут звонит телефон, и у Сары появляется отличный повод сбежать – она явно ждала его с огромным нетерпением, судя по тому, как стремительно вскочила с дивана при звуке сигнала. Дрю подходит к матери и забирает у нее пустую чашку. Джош берет чашку мистера Лейтона и следует за другом на кухню. Поскольку кофе я не пила, у меня и повода уйти нет. Я сижу в неловком молчании, надеясь, что отсутствие парней не слишком затянется. Чтобы не встречаться глазами ни с кем из родителей Дрю, рассматриваю кофейный столик. Что-то в нем кажется мне знакомым. Склонив голову набок, я изучаю ножки и вдруг понимаю, что по стилю он практически идентичен столу, что я видела в гостиной Джоша тем утром, которое мы оба решили не вспоминать. Сходство очевидно, только этот стол явно новее. Поверхность и отделка древесины безупречны. Я даже не замечаю, как, подавшись вперед, вожу пальцами по изгибам деревянной ножки, пока отец Дрю не подает голос:

– Красивый, правда? Это Джош сделал. – Мужчина с гордостью смотрит на стол – хорошо, не на мое лицо. Моя рука замирает, но я не отвожу взгляда от стола. Затем убираю руку, выпрямляюсь на диване и замечаю в дверном проеме Джоша, вернувшегося из кухни, – он наблюдает за нами. Мистер Лейтон поднимает голову. – По какому случаю, Джош? Подарок на Рождество?

– День рождения миссис Лейтон. – Джош стоит, спрятав руки в карманах, и смотрит мимо нас на стол. В комнату он не входит до тех пор, пока за спиной у него не появляется Дрю, который вынуждает его подвинуться.

– Твой толстожопый грузовик перегородил мне всю дорогу, – говорит он, хлопая Джоша по спине. – Прости, мам. – Он оборачивается к ней с виноватым видом за свой длинный язык. Я слышала от него вещи куда хуже этих. Неужели он думает, будто может так легко одурачить свою мать? Она уж точно знает его как облупленного.

– Книжный клуб, – поддразнивает сына миссис Лейтон и поднимает руку так, будто держит невидимый поднос.

– Да помню я, – отвечает Дрю и поворачивается к Джошу: – Не мог бы ты, пожалуйста, передвинуть свой грузовик, чтобы я отвез Настю домой? – просит он с сарказмом в голосе.

– А разве ты не говорил, что она живет в одном районе с Джошем? – вмешивается миссис Лейтон. Я так и слышу, как она заряжает патронами свой вопрос.

О нет. Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет. Только не это.

– Джош, ты мог бы ее подвезти. Какой смысл вам ехать в одну сторону, если Джошу все равно по пути? – Складывается впечатление, будто ее взгляд охватывает нас всех разом. Как ей это удается? Мы даже рядом не стоим. Меня это жутко нервирует.

Я даже не знаю, кто из нас с Джошем более напуган. Мы с ним оба оказались в одинаково дурацком положении. Джош покорно кивает, я делаю вид, будто считаю это отличной идеей. Хорошей, разумной, практичной и совершенно непринужденной идеей.

Дрю с родителями провожают нас до машины. После того телефонного звонка Сара больше не появилась, оно и к лучшему. Джош отпирает автомобиль с брелока сигнализации, Дрю открывает для меня дверцу, а я тем временем пытаюсь решить, насколько мне нужно задрать платье, чтобы, забираясь в грузовик, не порвать его. Не хотелось бы закончить этот вечер тем, что папа Дрю увидит мои розовые трусы в горошек. Когда я наконец устраиваюсь в кабине, с пассажирской стороны подходит миссис Лейтон. К счастью, я уже сижу внутри, и мне не стоит опасаться ее объятий, но далее следует нечто похуже.

– Спасибо, что пришла к нам. Было приятно с тобой познакомиться. Увидимся в следующее воскресенье в шесть? – Заданный ею вопрос звучит как утверждение. Она склоняет голову набок и смотрит мимо меня на Джоша. – Ты же сможешь захватить ее по пути? – Ну вот опять она это делает. Потрясающе. Пытаясь отказаться, я мотаю головой. Можно написать записку. Эта информация стоит того. Лихорадочно озираюсь по сторонам в поисках клочка бумаги, но в грузовике царит все та же чистота, что и в мою первую поездку. Пусто. Надеюсь, уж Джош-то спасет меня – нас обоих. Может, на этот день у него уже есть планы и ему придется отказаться, а я только кивну в знак согласия. Но увы, нет!

– Без проблем. Спасибо за ужин, миссис Лейтон. Мистер Лейтон. – Джош кивает отцу Дрю.

– Однажды ты все-таки станешь звать нас Джеком и Лекси, – смеется он, качая головой, словно знает, что этого никогда не произойдет. – Когда тебе исполнится тридцать, например.

– Спокойной ночи, мистер Лейтон, – отвечает Джош.

Дрю машет нам с крыльца, уже болтая с кем-то по телефону, когда грузовик Джоша выезжает с длинной подъездной дорожки. Десять минут в машине с Джошем Беннеттом тянутся дольше, чем десять минут поездки с Дрю. Тот, даже сам того не подозревая, заполняет собой тишину. А Джош растворяется в ней, будто является ее частью. На обратном пути он не произносит ни слова, пока не паркуется у дома Марго уже в третий раз.

– Знаешь, ты можешь не ходить, если не хочешь. Но лучше сходи. Ты ей понравилась.

Я киваю, открываю дверцу грузовика. Шагнуть сразу из кабины и дотянуться до земли я не могу, а прыгнуть в таких туфлях, не переломав ноги, несмотря на небольшую высоту, просто невозможно. Поэтому я наклоняюсь, высвобождаю из туфель сначала левую ногу, потом – правую и спрыгиваю на дорожку. Разворачиваюсь, чтобы захлопнуть дверцу.

– И советую тебе надеть более удобную обувь, если хочешь работать за станком. На этих ходулях мистер Тернер никогда тебя не подпустит к инструменту. – Джош качает головой, будто сам не верит тому, что все это мне говорит. Наверное, ему физически больно разговаривать со мной. Я не знаю, что на это ответить. Вряд ли мистер Тернер вообще собирается допускать меня к станку, какую бы обувь я ни надела. Я снова киваю и закрываю дверцу.

Сейчас почти десять часов вечера. В любой другой день в это время я бы уже надевала форму для бега и кеды. А теперь разрываюсь между необходимостью пробежаться и осознанием того, что сегодня бег не сможет в полной мере сослужить свою службу. Впервые за две недели я сомневаюсь, нужна ли мне пробежка. Обычно во время бега мне думается лучше, и сегодня пищи для размышлений хоть отбавляй, но в том-то и проблема. Поскольку здесь нет беговой дорожки, мне приходится идти на улицу, а бегая по городу, я вынуждена распылять все внимание. Постоянно следить за множеством вещей, отмечать любой звук, отголосок или движение. В такой ситуации сложно о чем-то думать. То же самое происходит и в окружении людей: приходится сосредоточиваться на чем-то одном, чтобы случайно не отреагировать вслух на что-то или кого-то. Желание говорить – вполне естественная потребность, и следует постоянно оставаться начеку, дабы не сорваться. Я полагала, что со временем станет легче. Сложно должно было быть в самом начале. Но оказалось, все совсем наоборот. Когда я только замолчала, мне просто нечего было сказать. Да и не было никакого желания. Теперь же мне все отчаяннее хочется выговориться. Множество мыслей постоянно атакуют мое сознание, а я вынуждена их сдерживать. Это сильно выматывает.

Решив все-таки не подвергать свой разум очередной атаке, я остаюсь дома. Вечер и так высосал из меня все силы.