Тринадцать лет назад

Съемки закончились далеко за полночь. Вера вздрагивала всякий раз, встречаясь со взглядом Воронова: тяжелым, осуждающим. Почему-то она была уверена, что он винит ее во всем. Никаких оснований для этих суждений не было, но факты – вещь упрямая. Ведь он не сказал, что узнал ее в самую первую встречу? К чему весь этот цирк на протяжении месяцев? Все просто – по какой-то причине Марк Воронов ненавидит ее. Иначе он бы давно уже объяснился и ей не пришлось бы покрываться испариной при одном упоминании его имени.

А сегодня он и вовсе решил разрушить ее карьеру, как уже однажды разрушил все, что было собрано по крупице. Ведь тогда она всерьез верила, что выйдет за него замуж, нарожает детишек и состарится рядом с любимым. В своих фантазиях наивная девчонка создала счастливую историю, в которой Марк просто взял и повырезал все кадры со своим участием, внес нужные ему правки и не спросил: а чего же хочет она?

Даже самые сильные и глубокие чувства имеют срок давности. Срок ее любви давно истек, оставив после себя лишь солоноватый привкус растаявшей надежды да ощущение будто ее обманули. А ведь Марк ничего не обещал ей. Она сама все придумала и поверила в ту сказку, которая так и не воплотилась в реальности. Вера не понимала, что однажды ей всего лишь выдали кредит на счастье, который она слишком быстро потратила и до сих пор платит проценты горьким сожалением.

Имела ли она право требовать от Марка то, чего сама уже не смогла бы дать? К чему лишние разговоры и разбирательства? Он наверняка решил, что поступил благородно, сделав вид будто не узнал ее в первую встречу, пожалел несчастную, не стал ворошить давно отжившее. Вера и сама понимала, что сглупила, но тогда она испугалась. Увидев Марка после стольких лет, просто не смогла переступить через ту пропасть, что однажды разверзлась между ними. Все мосты были сожжены, а строить новые не имело смысла. Так чего она хотела от него? Главный вопрос, на который вряд ли когда-то найдется ответ.

Для себя Вера поняла лишь одно: прошлое нужно хоронить в одной могиле с несбывшимися мечтами и надеждами. Только тогда они смогут послужить удобрением для чего-то совершенно нового.

И все равно она чувствовала себя хомячком, который долгое время бегал в колесе, уверенный, что это и есть его истинный путь. А потом выбрался, осмотрелся по сторонам и понял, насколько многогранен мир вокруг. Но стоило бедному животному начать получать удовольствие от своего существования, как чья-то безжалостная рука снова забросила его в мчащееся на полной скорости колесо.

По окончании съемок к ней подошел оператор Боря. В одной руке он держал камеру, а свободной рукой изображал будто душит себя. Он высунул язык и склонил голову на плечо, показывая, как сильно устал. Вера невольно улыбнулась.

– Тебя подвезти?

Боря будто почувствовал ее состояние, встал так, чтобы спиной закрыть от нее Воронова. Точнее, Вера сама решила, будто он сделал это намеренно, и была благодарна за такой жест.

– А тебе удобно? Мы и без того сегодня задержались, хотя планировался неполный день.

– К кому мне спешить? – Боря подмигнул ей. – Жены нет, любимой девушки тоже. Вот ждала бы меня такая, как ты, я бы бросил все и помчал к ней на крыльях любви.

Вера все понимала и иногда думала, почему бы не ответить на непрозрачные Борины намеки, но ловила себя на том, что не испытывает к симпатичному, веселому и, наверняка, надежному мужчине никаких чувств, кроме дружеских. Даже если бы они попытались, отношения, основанные на одностороннем обожании, не продлились бы долго. Вера не сможет обманывать его и делать вид, что тоже влюблена. Так нельзя. Неправильно это. Боря заслуживает самую лучшую девушку и обязательно встретит ее однажды, и Вера будет первой, кто поздравит его с обретением счастья.

– Тогда поехали. – Вера не сразу поняла двусмысленность произнесенных слов. А Боря если и понял, не подал вида.

В их квартире горел свет на кухне. Мать никогда не дожидалась Веру, если той приходилось задерживаться, ложилась спать. Тогда почему сегодня вдруг решила изменить своим привычкам? Может, просто забыла выключить свет или вышла попить воды? Вера перебирала безобидные версии в голове, только бы не думать о плохом. Когда в привычный уклад жизни вторгаются изменения, от них всегда ждешь какого-то подвоха. Пусть это всего лишь мелочь вроде непотушенного света.

Вот и теперь она поднималась на свой этаж, даже не подумав воспользоваться лифтом, будто отодвигала неизбежное, тянула время. Ничего страшного случиться не могло, но у самой двери она остановилась, прислушалась. Из квартиры едва слышно доносились музыка и мамин голос. Она с кем-то разговаривала, но слов ее собеседника Вера, как ни старалась, разобрать не сумела.

Открыв дверь своим ключом, она вошла и сразу же в нос ударил кислый запах. Будто кто-то не разобрал праздничный стол и блюда, находящиеся на нем, начали портиться.

Мать сидела за столом, подперев подбородок кулаком. Рядом стояла початая бутылка водки, из динамика телефона лилась лирическая мелодия. Вера подошла ближе и увидела накрытый кусочком черного хлеба стакан, наполненный все той же водкой. К стакану была прислонена фотография. Черно-белая, с пожелтевшими краями, запечатлевшая солдата-срочника с залихватской улыбкой.

– О, дочурка моя пришла. Паша, глянь какая красавица вымахала. На телевизоре работает. Важная шишка.

Мать говорила медленно и несвязно, при этом она обращалась к фото как к живому человеку.

– Мама, что случилось?

– Она спрашивает, что случилось. Паш, ты слышал? – Мать неловко махнула рукой, отчего голова ее упала на грудь, изо рта тонкой струйкой потекла слюна. Она, как ни в чем не бывало, вытерла губы рукавом халата и попыталась встать на ноги. Покачнулась, едва не упав. Вера в последний момент успела подхватить ее под руки и усадить обратно.

– Я помогу тебе лечь, пойдем.

– Не надо! – Она отмахнулась как от назойливой мухи. – Я тоже имею право расслабиться. Ты вон шляешься ночами черт знает где, а мать должна сидеть и ждать, когда ты соизволишь явиться?

– Мама, я работала. – Вера почувствовала, как горло сдавливает обида.

– Паша, она пытается обвинить меня в чем-то! Ты слышишь? Меня! Сама уже почти полгода крутит шашни с этим своим Вороновым, думая, что мать дура и ничего не замечает.

Папа по-прежнему улыбался с фотографии, ему не было дела до пьяного бреда. А вот Вера услышать подобное от родной матери никак не ожидала.

– Зачем ты так говоришь?

– А затем, что ты лгунья и потаскуха! – мать точно протрезвела. По крайней мере она смогла подняться на ноги и довольно твердо на них устоять. Затем подошла к дочери. Их разделял всего шаг…

…Вера не почувствовала боли. Щеку обожгло, в ушах что-то оглушительно щелкнуло и зазвенело.

Мать будто осознав, что натворила, как-то сразу обмякла, тяжело опустилась на стул. А сама Вера не понимала: реально ли происходящее или ей снится кошмар, который настолько реален, что все вокруг кажется настоящим? Вот только проснуться никак не получается.

Мать смотрела на нее округлившимися глазами и часто-часто повторяла одно слово: «Прости».

– Спокойной ночи. – Вера, не обращая внимания на причитания, вышла из кухни и заперлась в своей комнате.

Прислонилась спиной к двери, делая вид, что не слышит, как мать зовет ее и просит открыть. По щекам текли слезы, но Вера даже не вытирала их.

В кармане завибрировал телефон. Звонил Боря. Вера сбросила звонок и почти сразу на экране появился текст: «Все в порядке?»

«Да, я уже легла. Спокойной ночи», – набрала она в ответ и бросила телефон на кровать. Сил не осталось даже на то, чтобы расстелить постель. Так и легла поверх покрывала.

Всю дорогу до дома она думала, что рухнет и заснет, едва добравшись до кровати. Но сон как рукой сняло. Утром она точно будет чувствовать себя совершенно разбитой. Отпроситься со смены не получится. После выходки Воронова ей лучше бы вообще не попадаться на глаза начальству.

А тут еще мать… Мало того, что напилась, так обозвала Веру лгуньей и обвинила в связи с Вороновым. Они почти не разговаривали, и Вера не рассказывала, что тот вернулся. Хотя и называла его фамилию при матери неоднократно.

Теперь это казалось странным.

История той ночи прогремела на весь их городок, до Веры доходили слухи, будто бы семья Марка сбежала, опасаясь последствий. Им бежать было некуда. Куда бы подалась простая медсестра с двумя несовершеннолетними детьми? К тому же Мишка заболел, за ним нужен был уход и постоянный присмотр.

Вера не считала себя или кого-то из их троицы виноватыми в произошедшем, сама активно помогала в расследовании. И пусть ее помощь сводилась к бесконечным ответам на допросах, она желала разобраться в случившемся.

О смерти Женьки им рассказали не сразу. Долгое время его искали как живого, после считали без вести пропавшим и лишь спустя месяц до Веры дошли слухи об обнаруженном теле.

Труп нашли наполовину зарытым в землю. В чью больную голову могла прийти такая чудовищная в своем проявлении идея? Да среди прочих промелькнула версия о диких животных, мол, они раскопали ранее похороненное тело, но кто-то их спугнул, не позволив завершить начатое.

Сплетня, разнесшаяся по городу, обросла по пути извращенными деталями, мутировала, приняв уродливую форму. Те же кумушки, которые с удовольствием смаковали подробности, как будто видели все собственными глазами, рассказывали о следователе, занимавшемся тем странным делом. По их уверениям, мужчина сам оказался в психиатрической лечебнице после того, как побывал на месте преступления.

Вера не хотела думать, что он мог увидеть то же, что когда-то видела она, отчего много лет просыпалась ночами с криком и долго не могла успокоить сбившееся дыхание. Сон, в котором она оказывалась посреди леса, где, кроме нее, – ни одной живой души. А на толстой ветке раскачивается в петле повешенный без лица.

Мать пыталась ей помочь, водила к дядечке с открытым добрым лицом. Дядечка погружал Веру в состояние гипноза, снова и снова отправляя в кошмар, заставлял всматриваться в темное пятно, приказывал увидеть, что прячется в живой мгле. Вера не понимала, чем ей может помочь такой метод, но ослушаться не смела.

Она так и не смогла оправдать надежд доктора, как ни старалась. После сеансов он просил ее выйти, ждать за дверью. Вера послушно ждала, пока мать выслушивала о нестабильном состоянии психики подростка, что-то о гормонах и сильнодействующих препаратах, способных купировать приступы истерии.

Лекарства Вера выбрасывала в окно, как только мать отворачивалась. Кто знает, может быть, принимай она их, кошмар бы исчез. Но Вера боялась, что исчезнет она сама.

На прием к доброму дядечке ее больше никогда не водили. Вера перестала рассказывать о страшных снах, и мать от нее отстала. Она больше не смотрела на дочь с плохо скрываемым страхом, из ее взгляда ушла настороженность. Мать решила, что сделала все, что могла, и на этом успокоилась. Вот только кошмары никуда не пропали, а затаились до поры.

И снова вернулись в день второго пришествия Марка Воронова.

Вере вдруг захотелось выйти на балкон и закричать во все горло. Может, с криком выйдет та боль, что засела у нее внутри? Почему у нее не может быть все как у нормальных людей? Чем она заслужила такие испытания?

Мать подняла на нее руку всего раз, аккурат в ночь, когда Вера вернулась домой с замолчавшим вдруг Мишкой.

– Где вы были? – голос матери звучал едва слышно, чуть вибрируя.

Вера не пыталась обманывать, изворачиваться и рассказала всю правду. Такой реакции она не ожидала. Мать вдруг побледнела, как-то резко осунулась. Даже радужки глаз будто бы выцвели. Она молча, без предупреждения принялась хлестать ничего не понимающую дочь по щекам.

Вера кричала, плакала, пыталась закрыться от ударов, которые сыпались на нее подобно граду. Прекратилось все внезапно. Мать с той же яростью, что избивала ее только что, принялась обнимать, целовать и выпрашивать прощения.

Простить Вера не смогла, как ни пыталась.

Внешне ничего не изменилось, но с того самого дня между ними выросла гора. Наверное, они могли бы что-то исправить, если бы пошли навстречу друг другу к вершине, но это оказалось слишком тяжело как для Веры, так и для матери. Так и жили под одной крышей родные люди, ставшие в одночасье чужими.

Через три месяца Мишку поместили в лечебницу для душевнобольных. Он не произнес ни единого звука с той самой ночи. Врачи лишь разводили руками, пытаясь успокоить хотя бы тем, что физически он совершенно здоров.

Мишка изменился не только внутренне, но и внешне. Из розовощекого, улыбчивого парня он постепенно превратился в собственную тень. Он почти не ел, наотрез отказывался пить воду. Бросал в стену предложенную кружку, после чего садился на пол, подтягивал колени к подбородку и раскачивался, уставившись в одну точку. Мишка буквально таял с каждым днем, и Вера боялась проснуться однажды утром и обнаружить вместо брата пустую оболочку.

Она могла часами сидеть с ним рядом, рассказывать о всяких пустяках, только бы не молчать. Не погружаться в тот мир, в котором блуждала Мишкина душа. Вера не представляла, какие он испытывает чувства, но просто знала, там, где он находится, – темно и холодно. Там никого нет, и даже бесплотные тени не могли пробраться к нему, потому что это – его личный мир, куда другим вход заказан.

С каждым днем становилось только хуже. Вера несколько раз отнимала у брата нож, которым он пытался разрезать себе запястья. Он не был агрессивным, спокойно отдавал нож и возвращался в свою комнату. На Веру при этом смотрел с такой тоской, что у нее сжималось сердце. Она хотела ему помочь и не могла.

И это было хуже смерти.

Утром она едва смогла оторвать голову от подушки. Со стоном повернувшись к будильнику, поняла, что проспала. Телом ее овладела слабость, не нашлось сил даже дотянуться до телефона. Попыталась позвать мать, но вспомнила, в каком состоянии оставила ее вчера, и едва не разрыдалась.

А уже в следующую секунду ее укрыло будто мягким, невесомым покрывалом безразличия, Вера, откинувшись на отчего-то мокрую подушку, провалилась в темноту.

Когда снова открыла глаза, в комнате было темно и пахло лекарствами. Ее лихорадило, сверху навалилось что-то тяжелое. Вера попыталась освободиться от тяжести, но ее тут же вдавили обратно в матрас.

– Тише, дочка. – Темнота говорила ласковым голосом матери. Вера сразу решила, что ей снится сон про далекое детство. Либо она просто сошла с ума. Лучше бы – первое. – Врач сказал, что тебе пока лучше не вставать. Полежи. Я принесу тебе воды. Хочешь пить?

Вера хотела ответить, но не могла. А лежать ей нельзя, нужно успеть на работу. Только слова не смогли прорваться сквозь плотно сомкнутые губы, которые будто склеились. Вера испугалась, что теперь не сможет говорить. Да что там говорить, даже дышать не сможет. Ее охватила липкая паника, она попыталась вырваться из захвата и не смогла, настолько была слаба.

– Если тебе жарко, я уберу одно одеяло.

Так вот что давило на нее. И не жарко ей, а очень холодно! Ног своих Вера и вовсе не чувствовала.

– Мне надо идти, – с трудом выговорила Вера.

Горло горело огнем, язык едва поворачивался в пересохшем рту.

– Никуда тебе не надо, – мать натянула одеяло до самого ее подбородка. – На работе уже знают, что ты заболела. Телефон твой чуть не лопнул от звонков. Я еще поговорю с тобой об этом. Загнать ребенка так, что слегла с температурой под сорок.

Вера хотела спросить, почему мать так странно с ней разговаривает, но почувствовала запах алкоголя и сама все поняла.

– А ты как сюда вошла? Я же заперла дверь.

Мать ответила не сразу, принялась бормотать что-то про лекарства, прикладывая к сухим губам дочери смоченную водой ватку, потом встала, прошла к окну и раздвинула шторы. За окном оказалось темно. Выходит, она пролежала так целый день?

– Заперла, – наконец ответила мать, присаживаясь на край кровати. – У тебя телефон надрывается, ты не слышишь! Я стучала, звала тебя. Тишина. Пришлось ломать замок. Заходим, а ты тут мечешься в горячке.

– Мама, дай мне телефон, – просипела Вера, пропустив мимо ушей сказанное. – Меня с работы уволят, если я не приеду.

– Не уволят, – мать поднялась на ноги, уперла руки в бока. – Лежи и выздоравливай, мы на кухне, если что.

– Кто мы?

– У нас гость. – На усталом лице вспыхнула смущенная улыбка. – Мужчина.

Вера никогда не была против появления в жизни матери другого мужчины после смерти папы. Даже несколько раз пыталась говорить об этом, но та лишь отмахивалась и говорила, что свое уже отлюбила. Так почему передумала теперь?

– Лен, все стынет, – позвал мужской голос.

Вера приподнялась на локтях, чтобы рассмотреть, кому он принадлежит.

В проеме двери, заняв его полностью, стояло нечто огромное. Мягкий свет из прихожей обволакивал фигуру гостя со спины, оставляя видимым лишь темный силуэт.

– Сейчас иду! – Мать кокетливо поправила прическу, которую Вера не сразу заметила. – Выздоравливай, милая. А позже я вас познакомлю.

Она суетилась, нервничала. Вскочила на ноги и уже прикрывая за собой дверь в комнату, сказала:

– Зови, если станет плохо.

– Мы не будем шуметь, – пробасил гость.

Вера подумала, что где-то уже слышала его голос, но не придала этому значения. У нее сильно кружилась голова и клонило в сон. Она не стала сопротивляться и почти мгновенно заснула.

Встать с постели она смогла только через четыре дня.

Абсолютно трезвая мать, бесшумной тенью двигалась по квартире, и Вере показалось, что той стыдно перед дочерью. Может, так оно и было. Гостя, с которым мать обещала ее познакомить, не было. Кухня, да и вся квартира сияла чистотой. Никаких пустых бутылок и неприятных запахов. Только в раковине стояли несколько грязных тарелок и чашка с кофейными разводами.

Веру еще слегка покачивало, но она твердо решила выйти на работу на следующий же день. Мать не возражала. Вся ее забота и беспокойство о дочери выветрились вместе с алкогольными парами. Оно и к лучшему. Вере тоже не придется ничего изображать и притворяться.

На плите нашелся завтрак, и Вера решила, что нужно поблагодарить мать.

– Мам! – крикнула она, но в ответ услышала шум работающего пылесоса.

Похоже, мать не нуждалась в ее благодарности.

Еда не лезла в горло. Вера заварила себе крепкого чаю и включила телефон. Аппарат тут же разразился повторяющимися сигналами: почта, sms-сообщения, пропущенные звонки. Вера успела привыкнуть к тишине, возвращение в реальность оказалось мучительным, било по барабанным перепонкам, отдавалось глухой болью в висках.

Почти все сообщения были от Бори. Он беспокоился, спрашивал о ее состоянии, предлагал свою помощь. Последнее сообщение поступило от него вчера вечером.

В почте уже привычный график съемок, брифы, сценарии. Никаких форс-мажоров, судя по всему, не случилось.

Зато ненавистная фамилия буквально светилась – захочешь, не пропустишь. Оказывается, он прекрасно обходился без нее. Веру кольнул укол совести. Она ведь не успела передать Воронова другому редактору.

Телефон завибрировал.

– Привет, Борь, – Вера постаралась придать голосу бодрости. – Как дела?

– Ну привет, мать. Очухалась?

– Можно и так сказать. Завтра постараюсь выйти в график.

– Завтра не надо. Воронова все равно нет.

У Веры пробежал холодок между лопаток. Она-то уже успела расслабиться, решила будто все снова налаживается.

– Не пугайся только. – Видимо, ее состояние передалось чувствительному Борьке. – Ничего с ним не сделалось.

Показалось или он произнес эти слова с раздражением?

– Когда ты не вышла на смену, он закатил скандал, сказал, что не будет работать ни с одним редактором, кроме тебя. В общем, очередная капризная выходка.

– Так значит…

– Ага, – Боря прервал ее на полуслове, – один выпуск отсняли, ну тот, который ты с ним подготовила, а дальше звезда встала в позу.

– Боря, мне конец.

– Брось, Вер. Начальство на него теперь разве что не молится. Тебя точно не тронут.

Вера отхлебнула остывший чай. Поморщилась, поставив чашку на стол.

– Тут все на ушах стоят. А ты, похоже, реально не в курсе?

– А что я должна знать? Борь, давай без шарад, голова и без того раскалывается.

– Да что рассказывать-то? Если ты не сливала инфу Воронову, значит, у него открылся третий глаз.

– Мне не до шуток, Кудинов! – Не сдержавшись, Вера повысила голос.

– Мать, ты меня точно не разыгрываешь? – интонация Бориного голоса от насмешливо-ироничной скатилась к просящей. Он будто хотел услышать от Веры нечто такое, чего она никак не могла знать, а значит, и сказать ей было нечего.

– Если ты сейчас же не объяснишься, я положу трубку.

– Можно я приеду? По телефону долго объяснять.

– Не надо. – Вера не хотела обижать Борьку, но и видеть его сейчас не хотела тоже. – Вдруг я еще заразная? Давай завтра. Договорились?

– Договорились, – легко согласился он. – Только его завтра все равно не будет.

– Зато будешь ты.

– Да ну тебя. – Вере не нужно быть экстрасенсом, чтобы знать – Боря в этот момент улыбнулся.

Она нажала кнопку отбоя и сложила руки на коленях. Тело бил озноб, сердце колотилось так, будто готовилось к мировому рекорду по количеству ударов. Болезнь дала ей передышку, однако не отступила и напоминала о себе неприятными симптомами.

Чтобы не произошло, она не ждала ничего хорошего от завтрашнего дня и хотела, чтобы оно и вовсе не настало – завтра.

– Тебе нехорошо? – Вера не заметила, как подошла мать и теперь смотрела на нее с искренним беспокойством.

– Нормально. По работе звонили.

– Что хотели?

– Попросили выйти.

Мать кивнула и отвернулась к раковине, в которой скопилась грязная посуда.

– Я помою, мам.

– Не надо. Собирайся лучше на свою работу.

Псих смотрел на Жору, улыбаясь кособоким ртом. Их разделяла решетка и мутное оконное стекло. Наверное, именно поэтому псих казался ненастоящим. Его худое, точно вытянутое тело покачивалось и меняло очертания. То, что Жора принял за болезненную бледность, на поверку оказалось чем-то совершенно иным. Психа будто обесцветили, выкачали из него все краски. Отчего тот стал блеклым и серым.

Он улыбнулся психу в ответ. Тот поднял руку, помахал, чуть склонив голову набок. Жора как загипнотизированный повторил его жест. Внутри все кипело, клокотало, как в жерле вулкана. Он копил злость совсем как рачительный хозяин: холил ее и лелеял. В этом скрывался парадокс: чем больше в нем набиралось злости, тем добрее он казался окружающим. Обычно угрюмый, неразговорчивый санитар в районной психушке, вдруг начинал активно общаться с коллегами, травить пошлые анекдоты, заигрывать с медсестрами. Последние его все равно побаивались. Детина два метра ростом, с квадратной челюстью и почти полным отсутствием шеи, не вызывал в барышнях трепетных чувств.

Да и не нужны они ему: ни чувства, ни барышни.

Жора не желал тратить силы на ухаживания, цветы и прочие бесполезные мелочи, которые так любят женщины. Он подходил к вопросам взаимоотношений полов с позиции силы: кто сильнее – тот и прав. Женщина либо подчиняется, либо не о чем ему с такой разговаривать.

Так и жил Жора со своей прямой как жердь жизненной философией. А все, что не вписывалось в привычный порядок вещей, гнул как ему вздумается. В бараний рог гнул, если требовалось.

Псих, стоящий за окном, как раз не вписывался. Значит, придется гнуть, ничего тут не поделаешь.

Побои Жора умел наносить виртуозно, почти не оставляя следов. А те, что все же проявлялись, списывались на буйный нрав самих пациентов. За всеми не уследишь, а полы в больнице кафельные, скользкие.

Он погрозил психу пальцем, после жестом поманил к себе. Тот даже не шелохнулся.

– Сам напросился, – прорычал Жора сквозь зубы и рванул к выходу.

Далеко паршивец не уйдет, зато ему будет чем заняться после отбоя. Зуд в кулаках нужно было унять, да все случай не подворачивался.

Ключ от главной двери он украл уже давно. Сделал дубликат и хранил его теперь как настоящее сокровище. До сих пор он ни разу ему не пригождался, психи в смену Жоры не разбегались по территории. Да и мало кого в их отделении вообще выводили на прогулку. Безвольные овощи, пускающие слюни, могли не выходить из своих палат месяцами. Вонючие свиньи в грязных робах.

Жора был наполнен непоколебимой уверенностью, и все равно старался усилить злобу, представляя, как псих начнет убегать. Он многое бы отдал, чтобы заставить того побегать. Куда интереснее получить добычу после охоты, а не ту, что сама падает в руки.

Когда-то они от него бегали. Они бегали, а он ловил и сажал их в клетки. Просторные клетки, в которые можно было напихать много добычи. Или то был не он, а кто-то другой?

Жора обхватил голову богатырскими ладонями, сжал из всех сил. Нельзя вспоминать. Воспоминания приносят боль. Он даже не знает – его ли это воспоминания.

Возле одной двери, которая ничем не отличалась от десятков ей подобных, Жора остановился. Ноздри его затрепетали, вздулась и запульсировала жилка на высоком лбу. Кулаки сжались против воли.

Как бы он хотел снести чертову дверь с петель, вытащить того, кто прячется за ней и разорвать на куски.

Но снова – нет!

Там, за дверью – жертва. Он обязательно дождется дня, когда сможет воспользоваться ею, чтобы получить нечто ценное.

Люди давно стали для Жоры трофеями, чьи головы можно было бы развесить на стене в собственном доме. Но он помнил, что нужно действовать осторожно. Иначе те, кто еще недавно помогал ему засовывать человеческое зверье в клетки, засунут в одну из них и его самого.

Ему нельзя в клетку. Он не добыча, он – охотник.

Жора хотел бы садануть изо всех сил по ненавистной двери, но вместо этого прижался к холодной древесине щекой, прикрыл глаза и улыбнулся. По седой бороде проползла одинокая слезинка. Он смахнул ее тыльной стороной ладони и быстро зашагал по длинному коридору.

Унылый больничный двор постепенно укрывали такие же унылые весенние сумерки. Вечерний обход закончился, можно было расслабиться и заняться наконец своими делами. Жора аккуратно прикрыл за собой дверь, на всякий случай похлопал себя по карманам, убеждаясь, что ключ на месте и он без проблем сможет вернуться.

Псих не сошел со своего места, торчал истуканом, тупо пялясь на надвигающегося санитара. Но когда их разделяло не больше пары метров, псих неожиданно рванул с места и побежал. Жора едва не застонал от удовольствия. Кто-то свыше услышал его чаяния и исполнил желание.

Он не торопился, психу некуда было бежать, территория надежно отгорожена от внешнего мира, чтобы никто и никогда не смог уйти отсюда по собственной воле.

– Я иду искать, – наконец выдохнул он, чувствуя поднимающуюся волну возбуждения. – Кто не спрятался – я не виноват.

И он побежал. В ушах набатом бился пульс. Дышать лучше через нос, раздувая широкие ноздри, выдыхая с облачками прозрачного пара остатки самообладания.

Бежал и видел вокруг не казенный больничный двор с чахлыми деревцами, а густой лес, усыпанный потемневшей прошлогодней листвой и рыжей в черную крапину хвоей. Высокие корабельные сосны устремлялись ввысь и где-то там, в самом верху, среди рваных крон взошла полная луна.

Вот так незаметно наступила ночь.

Выходит, он бежал уже несколько часов, потому как прозрачные сумерки превратились в чернильную тьму.

Жора остановился. Нагнулся, уперев руки в колени, чтобы восстановить дыхание. Осмотрелся. Исчезла больница вместе с ее унылым пейзажем, далеко позади остались стальные ворота, за которые он никак не мог попасть.

Но ведь попал же!

Жора находился посреди леса. Псих стоял в десятке метров от него. С серого лица убогого стерлась дебильная усмешка, в глазах разгорался холодный огонь. Он смотрел на Жору взглядом убийцы.

Жертва и охотник поменялись местами.

– Нет. – Жора разогнулся, покачал головой. – Это все не на самом деле. Меня чем-то накачали, и теперь я лежу на полу в каптерке в луже собственной рвоты. Ты – не настоящий!

– Это ты ненастоящий, – спокойно ответил псих, подходя ближе. – Ты перестал быть таковым много лет назад и понимаешь это лучше, чем кто-либо. Посмотри на меня, Жора. Кого ты видишь?

Он хотел, да так и не решился подойти ближе, дотронуться рукой до зеркала, которое кто-то в шутку выставил перед ним. Огромное, высотой до самого неба, оно отражало больничный двор и самого санитара, стоящего посреди него. Вокруг бестелесными тенями бродили психи. Они не приближались, держались на расстоянии. Но он чувствовал кожей, что они его не боятся. Ведь им все равно, что с ними станет.

Жора резко обернулся. За спиной все тот же лес.

– Твою мать! – он провел ладонью по седому ежику волос. – Мне надо проснуться. Бред! Это бред и наваждение!

– Ты не спишь, Жора. – Псих теперь смотрел его собственными глазами, шевелил его губами и даже пах его перегаром после больничного спирта, разбавленного воняющей хлоркой водой. – Ты – это я. А я – ты.

– Хватит! – Жора закрыл уши, чтобы не слышать голоса, вещавшего какую-то ересь. – Прекрати!

Он снова бежал. Сосны вокруг начали меняться. Стройные мачты стволов изгибались, меняли форму, чернели и бугрились уродливыми наростами. Ноги проваливались в трясину, хотя, только что подошвы ступали на твердую землю. Потом ноги и вовсе потеряли опору.

Жора попался в ловушку.

Он тонул, мгновенно увязнув в зловонной трясине почти по пояс. И чем сильнее старался выбраться, пытаясь дотянуться ступнями до дна, которого даже не ощущал, тем глубже проваливался. Пальцы хватались за корни деревьев, которые вдруг оборачивались скользкими змеями, норовившими ужалить. И Жора ослаблял хватку, пока не оказался затянутым в болото по грудь.

Все переменилось внезапно. Ноги все же нащупали опору, можно было наконец оттолкнуться и вылезти, но трясина вдруг оказалась застывшей точно цемент, держа его в каменных объятиях.

Совсем рядом слышалось тяжелое с присвистом дыхание. Жора заозирался по сторонам и увидел бледное лицо подростка. На поверхности торчала его тощая фигура, по пояс провалившаяся под землю. Он скреб ногтями черную землю, силясь подтянуться. У него ничего не получалось, как и у самого Жоры.

– Помоги мне, – прохрипел подросток. – Больно.

На плечо пацана опустился крупный ворон и зыркнул на Жору молочно-белым глазом.

– Прочь! Пошел вон! – Жора, как мог, размахивал руками.

Ворон же продолжал спокойно сидеть, уставившись в одну точку. Одному дьяволу известно, что задумала проклятая птица и в каких адовых местах побывала, вернувшись абсолютно слепой.

– Помоги! – Пацан плакал, кривя бледные губы.

От собственного крика Жоре заложило уши. В горле запершило, из груди вырвался надсадный кашель.

Ворон зашелся клекотом, в котором Жоре слышался издевательский смех. Он уже видел эту тварь раньше. Давно, будто в прошлой жизни. И с тех пор каждый день мечтал навсегда забыть о той встрече.

Он рванул из последних сил, трясина поддалась, но дыхание сбилось, изо рта толчками стала выплескиваться вода. Сначала слабо, потом все сильнее.

Жора ухватил себя за горло, пытаясь остановить потоки мутной, смердящей жижи. А со стороны за ним наблюдал пацан с вороном на плече. Он каким-то чудом выбрался и теперь смотрел на умирающего с садистским наслаждением.

Когда воздуха в легких Жоры совсем не осталось, ворон вспорхнул с плеча пацана и перелетел на голову барахтающегося санитара, вцепившись острыми когтями в череп.

По лбу, заливая глаза, полились теплые струйки крови, и Жора с облегчением понял, что снова может дышать…

– Зачем по башке-то лупить? – голоса пробивались сквозь похожий на комариный писк, шум.

– А как еще этого кабана уложить? Я ему три кубика всадил, еще и пару колес закинул. Он чуть не захлебнулся, когда воду заливали, а все равно в драку лезет.

– Очухался вроде, – голос стал громче и отчетливее. – Жорик, ты как?

– Что происходит? – пробасил он вместо ответа. – Вы какого со мной творите?

Жора попытался подняться, но руки оказались крепко зафиксированы смирительной рубашкой. Голова была мутной, мысли бродили внутри пульсирующего болью черепа нестройными рядами пьяных солдат.

– Куда пацан делся?

– Жора, не дури! – сфокусировать взгляд на лице говорящего никак не получалось, приходилось щуриться, что почти не помогало, размытый силуэт никак не обретал четкость. – Ты почему не сказал, что у тебя эпилепсия? Если главный узнает, вышибет в два счета.

– Нет у меня никакой эпилепсии. – Язык начал заплетаться. – Он здесь был. Пацан. И ворона на плече здоровенная.

– Какая еще ворона?

– Слепая – вот какая! – из последних сил выкрикнул Жора.

– Мужики, поднимайте его, тащим внутрь. Небось башку застудил.

Жора хотел сказать, что узнал пацана, и от одной только мысли сердце его зашлось.

Не успел.

Лекарства подействовали, и реальность схлопнулась в маленькую черную точку.

Уволить его сейчас – означало бы закрыть проект и распрощаться с дальнейшей карьерой. А сделать это придется. Сегодня все узнают, какие на самом деле есть способности у всеобщего любимца и «великого колдуна» Марка Воронова.

Ровным счетом никаких – вот что покажут несколько бездушных камер на всю страну.

Он никогда не произносил этого вслух при посторонних, но показатели выровнялись с появлением Воронова и вот уже несколько месяцев уверенно ползли вверх. Не веря в магию и колдовство, он очень боялся сглазить свой сытый успех.

Люди, которые жалуются на невыносимость работы, видимо, не понимают, откуда берутся их зарплаты и премии. Да он скорее уволит их всех и оставит одного только Воронова.

С утра он пытался разыскать ответственного редактора, но та, как оказалось, не вышла на работу из-за болезни.

Все в одночасье будто бы обернулось против него.

Отдать Воронова кому-то еще, только на первый взгляд казалось хорошей идеей. Крысы в коллективе расплодились давно, и никто не даст гарантии, что он не нарвется на одну из них.

Впору самому идти и сливать актеру сценарий. Так не поймут же, уважать перестанут.

Еще этот чертов прямой эфир!

Когда ему позвонил сам и велел устроить целый выпуск в подобном формате, он не поверил собственным ушам. Убеждать и уговаривать не имело смысла. Приказы начальства никогда не обсуждались и выполнялись с точностью до буквы, какими бы идиотскими ни казались.

Программу анонсировали с большим размахом, но сделали все за его спиной. Это было настоящим предательством. Кто-то решил избавиться от него! От того, кто поднял формат шоу из руин, смахнул пыль забвения и сумел вдохнуть новую жизнь в давно устаревшую концепцию. Даже в собственной голове мысль прозвучала пафосно. Скажи подобное кто-то другой, он непременно признал бы и осудил в том сноба и нарцисса. Но себя оправдать получилось как-то легко и без лишних моральных мук. Это была не просто очередная «передачка для лохов». Сюда вложена его душа. Заложена, если уж говорить откровенно.

Гореть ему в аду за все происходящее, когда придет конец времен и каждый ответит по делам своим. Только ад глубоко, пойди еще до него докопайся. А жизнь-то – она вот: здесь и сейчас. Может, и нет никакого чистилища и вечных мук. Каждый ждет своего апокалипсиса, а его уже наступил.

Потому и на съемочную площадку он шел как приговоренный высшим судом к казни.

Народ как ни в чем не бывало готовился к работе: выставлялся свет, занимались заранее подготовленные позиции, операторы лениво настраивали камеры, ведущая ругалась с гримером.

Для всех наступил очередной и совсем обычный трудовой день. Для него же пробил колокол судьбы. Теперь от него уже ничего не зависело, оставалось подчиниться и ждать.

И когда говорливая Диана объявила о беспрецедентном эксперименте, он таки не выдержал и спрятался в кабинете.

Присутствовать на похоронах собственного детища оказалось невыносимо больно.

В тот день он впервые напился до потери сознания.

Воронов не хотел признавать, однако в отсутствие Веры чувствовал себя неважно. Он давно привык к тому, что она незримо присутствует рядом. Что она о нем думала и как относилась, дело десятое, главное – она была. И несколько дней без ее поддержки, едва не стоили ему потери самообладания. Он даже ухитрился устроить небольшой разнос на съемочной площадке, который, разумеется, будет расценен как звездные капризы.

Все утихнет через неделю в тесноте душных коридоров, зато людям будет куда излить накопившуюся неприязнь.

И все же ему, взрослому, здоровому мужику, казалось странным опираться на женские плечи, но отрицать важность и каменную выносливость тех самых плеч, он не мог. Вера всего лишь выполняла свои прямые обязанности. Он же считал, будто старается она исключительно ради него. Ведь были и другие участники, но многие ли добились того, что имел он?

Единицы!

Большинство забыто и похоронено под обломками былой славы. Им приходится из кожи лезть, чтобы хоть как-то напомнить о себе. Семинары, якобы открывающие всевозможные чакры и энергетические каналы, выступления в псевдонаучных программах об НЛО и буйствах Чупакабры. Самые шустрые догадались напрячь голодных выпускников литературных институтов и издать по паре книг, на обложках которых красуются узнаваемые лица всемогущих «колдунов» и «медиумов».

Кому-то повезло чуть больше, полюбившийся зрителям участник возвращался в проект спустя один-два сезона. Такие заранее были обречены на проигрыш, в лучшем случае они могли претендовать на почетное третье место в финале. Но никто не жаловался. Засветиться в телевизоре – означало получить второй шанс. И шанс этот использовался на полную катушку. Никаких больше книг, сотнями пылящихся на издательских складах, и энергоемких семинаров. Проще организовать собственный оккультный центр, куда толпами ринутся страждущие причаститься светом кумира; в крайнем случае можно открыть магазин с эзотерическим уклоном и иногда посещать его все с теми же лженаучными лекциями, прикрытыми обычными встречами с почитателями.

Если все перечисленное не сработает, в ход идут совсем уж банальные приемы, и организаторы шоу сводят вместе пару колдунов, начинают как бы ненавязчиво, исподволь снимать их обычную жизнь со всеми ее бытовыми проблемами и подводными камнями. Лишь начнет падать популярность, как звездная колдовская чета запустит маховик бракоразводного процесса со взаимными упреками и проклятиями в адрес некогда любимого человека.

Не минула и его чаша сия.

– Марк, у нас есть к вам предложение. – Именно так однажды началось его утро в кабинете высокого начальства. – Как вы смотрите на то, чтобы сыграть влюбленную пару с нашей ведущей? От вас ничего особенного не потребуется, на первых порах все сделают сценаристы и монтажеры при верстке программ.

Он отказался. Ему ничего не стоило показать пылкие чувства на камеру. Зрители поверили бы в каждый его взгляд, даже едва уловимый, но четко выверенный жест. Его «любовь» ни у кого не вызвала бы и капли сомнения. Вот только присутствующая на той же встрече Диана смотрела на него с такой мольбой, что он все сразу понял.

Однажды он невольно стал свидетелем не самой красивой сцены с участием эпатажной ведущей. Несколько раз за ней приезжала большая, черная машина с наглухо затонированными стеклами. Автомобиль мигал фарами, и Диана радостно бежала к открывающейся со стороны водителя двери. В один из дней все повторилось, но что-то пошло не так. Мигнули фары, но дверь не спешила распахиваться. Ведущая не растерялась, и сама дернула ручку. Еще раз. И еще. Улыбка сползла с симпатичного личика, как некачественная краска с китайской футболки. Бесшумно опустилось стекло, выпуская наружу музыкальные басы. Когда музыка стихла, Марк услышал мужской голос:

– Какого хера опоздала? Я почти двадцать минут тебя прождал.

– Милый, не злись, – ворковала девушка, умильно надувая губки. Такой невинный жест мог смягчить даже титановый сплав, но сидящий в машине невидимый водитель оказался из куда более крепкого материала.

– Сколько раз я предупреждал тебя, если с кем увижу, грохну обоих?

– Но, котик, я не могла уйти, – Диана будто не осознавая, продолжала безрезультатно дергать ручку. – Помрежа раздавал указания на завтра, мне обязательно было присутствовать. А телефон разрядился. Не ревнуй, ты у меня самый лучший. Открой дверь, мне холодно.

Наконец до ушей Марка донесся щелчок, и девушка радостно юркнула в салон. Он понял, что остался незамеченным. А еще осознал, что за все это время почти не дышал. Что ему стоило выйти и пройти мимо ссорящейся пары? Ничего не стоило, но он все же дал им возможность выяснить отношения без свидетелей.

После Воронов еще не раз видел черную громадину авто, в которую усаживалась Диана, но постепенно с ее лица ушло выражение того беззаботного счастья, которое превращало холодную каменную леди в обычную женщину со своими слабостями и недостатками.

И когда за Дианой в один из поздних вечеров приехало такси, Марк быстро сложил дважды два, придя к однозначному выводу.

На работе Диана продолжала отыгрывать придуманный образ, и никто не мог догадаться о том, что на самом деле творится у нее в душе.

Если бы Марку предложили создать телевизионную пару, уже зная о том, что Диана Соул стала свободной женщиной, он все равно не согласился бы. Ведь тогда он сам превратился бы в невидимого водителя большой черной машины.

Вот и сегодня он крайне удивился, когда его вызвало к себе «высокое начальство». Еще со времен театра Марк понял, что лучше держаться от руководства подальше. Каким бы незаменимым он ни был, однажды найдется кто-то более незаменимый нежели ты.

Воронов боялся нового предложения о любовной авантюре. Даже если теперь на роль его второй половины выдвинут кого-то другого, где гарантия, что за девушкой не окажется такого же ревнивого поклонника, который был у Дианы? Он тщательно, насколько вообще это было возможно, обдумал возражения и даже подготовился к крайним мерам. Но когда узнал настоящую причину приглашения на ковер к руководству, едва не потерял дар речи.

– В моем контракте нет пункта о прямых эфирах, – ответил Марк, выслушав шокирующую новость.

– На самом деле есть. – Руководитель канала, больше похожий на братка из девяностых смотрел на него стального цвета глазами. Его грубая внешность диссонировала со спокойной, грамотной речью. Он будто застрял в чужом теле и сам стеснялся этого, заметно сутулясь и стараясь не задерживать взгляд на собеседнике слишком долго. Марк сравнивал его с внезапно повзрослевшим ребенком. – В дополнительном приложении к договору прописаны данные условия.

Марк вспомнил день, когда Вера едва не заставила его пересказать содержание документа. Тогда он решил, что она пытается его задеть. Оказывается, хотела помочь.

– Мой редактор не выходит на связь, и у меня нет сценария.

– Я знаю. – Мужчина нервно перемещал между пальцами карандаш. И когда тот упал на стол, звук этот в повисшей тишине заставил вздрогнуть и его, и Марка. – Форс-мажор. Тоже есть в договоре.

Он говорил, не сводя с Марка напряженного взгляда. Будто искал поддержки и сочувствия.

– Отказаться от съемок уже поздно?

– Увы, – мужчина пожал плечами, – распоряжение сверху. В случае отказа могут последовать серьезные штрафные санкции.

– Тогда дайте мне другого редактора.

– Не могу. – Каждое слово он выдавливал из себя, словно разговор причинял ему физическую боль. – Все распределены.

Неожиданно он перегнулся через стол и жестом попросил Марка сделать тоже самое.

– Я не могу ничем вам помочь. – Воронову пришлось напрячь слух и податься еще больше вперед. – Только очень прошу, не губите. Вы же актер, так сыграйте хоть что-нибудь.

– Почему вы шепчете? – Марк и сам не заметил, как понизил голос.

– Боюсь, нас могут подслушать.

Он говорил совершенно искренне, но Марк вдруг ощутил себя пациентом психиатрической клиники.

У него не оставалось никаких иллюзий на предстоящие съемки. Он может сыграть кого угодно, но для этого ему нужен сценарий. Без сценария он – ничто.

Марк чувствовал себя абитуриентом перед приемной комиссией в театральный институт. Его будущие коллеги точно так же ждали его провала, чтобы скорее наброситься на поверженное тело, разорвать в клочья, с чавканьем и урчанием вгрызаясь в теплую плоть. Он смотрел на людей, а видел гиен с изуродованными, покрытыми многочисленными шрамами и клоками выцветшей под палящим солнцем шерсти мордами. Он – их очередная жертва, которую они не пощадят, стоит оступиться, и маленькие острые зубки защелкнуться на его горле.

И вот снова он будто оказался в том дне, когда стоял под перекрестным огнем взглядов, стараясь ничем не выдать свое волнение, грозившее перейти в паническую атаку. Как и тогда у него дрожали колени, голос застрял где-то в глотке, а спина покрылась предательской испариной. И как тогда, сейчас решалась его судьба. Откуда-то из глубины поднялось нечто темное, неуправляемое. Марк видел, с какой легкостью его соперники прошли свои испытания, и ненавидел их. Улыбающиеся физиономии расплывались, покрывались серой шерстью и шрамами…

В этот раз у каждого было индивидуальное задание. Так, решили телевизионщики, будет эффектнее и зрелищней. Провал, так в самые темные глубины тартара, а если взлет – то уж под самые облака.

И все вроде как обычно, но в голове зияла пустота. Будто кто-то выстрелил ему в лоб и через аккуратную дырочку вытекло все, что могло спасти Воронова от неминуемого позора.

Время тянулось мучительно долго. Все происходило так, будто уже отснято и теперь перед Марком прокручивают запись, сделанную в режиме замедленной съемки.

Ведущая открывала рот, звуки доходили до ушей, но смысл слов ускользал. И когда в центр зала вывезли укрытый тканью предмет, Марк едва не вскрикнул от отчаяния. За грудиной что-то лопнуло и горячо растеклось по телу, обрушившись стальной тяжестью вниз живота.

Реальность резко скакнула вперед, разгоняясь до бешенной скорости.

– Вы готовы? – в голосе ведущей не было даже намека на издевку, но Марк буквально возненавидел ее в тот момент. – Господин Воронов, повторить задание?

– Я должен сказать, что находится под тканью?

– Нет. – Диана едва коснулась его руки кончиками пальцев и тут же одернула их, вглядевшись в лицо мужчины. – Вам необходимо посмотреть на предмет и рассказать о нем все, что сможете. Ткань я уберу.

Лучше бы она этого не делала.

Ему стоило сразу развернуться и покинуть съемочную площадку. Потом можно списать все на происки соперников, проходивших испытания до него. Мол, расставили магические ловушки, которые он не сразу заметил, а ресурсов на их нейтрализацию ушло бы столько, что на само испытание уже не хватило бы ни времени, ни сил.

А он не ушел. Стоял, упрямо пялился на лежащий под прозрачным куполом кусок растрескавшейся грязи. Поначалу, ему действительно подумалось будто под стеклом просто грязь. Присмотревшись, Воронов понял, о чем именно ему придется рассказать и вновь удивить жаждущих сенсаций телезрителей.

То необъяснимое, темное, поднявшее было голову, уставилось на Воронова перед внутренним взором. Он-то думал, что начал забывать, но кто-то упорно тыкал его носом в прошлое. И вот оно уже само восстало во всей своей уродливой сути, раззявило пасть, из которой пахнуло речной водой и протухшей на солнце тиной. Его втянули в грязную игру, использовали как слепую марионетку. Крючок, на который он когда-то был пойман, дернулся, впиваясь в верхнюю губу, заставляя показать оскал.

Сорваться сейчас, значит, проиграть. Но он слишком многое отдал, чтобы вот так взять и сдаться. А значит, он будет продолжать.

– Господин Воронов, вы готовы?

Голос ведущей раздражал. Хотелось заткнуть ей рот, да хотя бы тем же грязным ботинком.

– Я должен рассказать, кому принадлежит данный предмет? – внутри он ликовал. Тот, кто хотел утопить его, сам оступился и теперь беспомощно шлепает руками по воде, поднимая брызги. Среди приглашенных гостей Марк увидел патлатого парня в растянутом свитере. Тот, не таясь снимал его на камеру мобильника, что до сих пор строжайше запрещалось. Что ж, он не будет расстраивать доморощенного папарацци и постарается сделать все красиво.

– Не просто кому принадлежит, но и обстоятельства…

Марк не позволил ей договорить, прервав на полуслове:

– Кроссовка принадлежала подростку. Девочке. Стройная, изящная, волосы рыжие. Я вижу ночь. Там темно. – Он прикрыл глаза, будто и в самом деле впадая в транс. – Костер. Палатка. Девочка не одна, с ней еще кто-то. Она напугана.

Гости зароптали. Им-то уже все известно, и слова Марка наверняка бьют по нужным целям. Он не знал, когда нужно остановиться, не догадываясь, насколько полную версию сообщила им Вера.

О том, что задание придумала она, стало понятно сразу. Никто больше не мог знать о существовании кроссовки. В ту ночь обувка осталась в грязи и скорее всего под колпаком теперь лежал совершенно новый ботинок, специально перепачканный для испытания. На что еще она готова пойти ради своей работы? Какие же монстры уживаются в ее хрупком тельце? Марк перескакивал с одной мысли на другую, в конце придя к уж совсем странным. Так, например, он подумал: получит ли Вера премию за свою придумку? Или ее сразу ждет повышение?

Так же Марк не сомневался в своей правоте. Слишком тихо сделалось вокруг после первой же реплики.

– Девочка жива? – голос ведущий вывел его из состояния и впрямь похожего на транс. Марк ответил не сразу.

– Жива. Теперь она взрослая женщина. Кроссовка принадлежала ей в детстве.

– Думаю, мы достаточно услышали. – Диана развернулась к камере, потеряв всякий интерес к актеру, ей еще нужно оттарабанить заготовленный текст. Воронов прислушался и остался доволен услышанным.

Наверняка, имелась и другая версия комментариев ведущей, в которой она с почти искренним сожалением сообщала о провале Марка Воронова и уговаривала зрителей не судить строго. Теперь же девушка восхищалась удивительными способностями колдуна, уверяла, что уже никогда не сможет быть скептиком. Однако уже в следующей программе она выйдет к камерам и с каменным лицом произнесет свое коронное: «С вами Диана Соул. Я не верю в магию и хочу вместе с вами разобраться, откуда наши участники получают информацию, которую никто не мог знать».

Он уехал с площадки, не дожидаясь сообщения об окончании съемочного дня и до позднего вечера бесцельно ездил по городу. Несколько раз его машина будто заговоренная направлялась по одному и тому же маршруту. Он выходил во двор знакомого дома, выкуривал сигарету, всматриваясь в прямоугольники окон, выискивая среди них одно единственное, то, которое все время оставалось молчаливо-темным.

Хотел ли он получить ответы на грызущие изнутри вопросы? Вряд ли. Вера показала свое отношение к их общей истории, сделав ее достоянием тысяч, а может и миллионов посторонних глаз. Для них это – еще одна разгаданная тайна. Для него это было едва ли не целой жизнью.

Марк завел мотор, выключил надрывающийся телефон и поехал домой.

Он еще не знал, что очень скоро ему предстоит вернуться в свои ночные кошмары уже наяву.