Pilar и война на море
Секретный агент своего правительства
В 11:30 9 декабря 1942 г. во время якорной стоянки внутри рифа Колорадо недалеко от города Баиа-Онда у северо-восточного побережья Кубы Хемингуэй вглядывался в морскую даль с ходового мостика своей моторной яхты Pilar. В этот тихий ясный день он без труда различал шлейф дыма, тянущийся по небу вслед за кораблем. Корабль, похоже, шел в их сторону. К полудню он все еще находился в нескольких километрах, но через 10-кратный бинокль Хемингуэй уже мог видеть четыре красно-золотых испанских флага, нарисованных на правом борту белого цвета, и определить принадлежность судна. Это был океанский лайнер Marqués de Comilla.
Затем, в 12:10, в 10–12 км он заметил еще один корабль, «судно серого цвета», вид которого заставил его сердце биться быстрее. Корабль походил на катер береговой охраны, за которым тянулось что-то длинное и низкое, вроде нефтяной цистерны на буксире, но без горловины. В 12:15 Хемингуэй решил выйти в море, чтобы посмотреть. Он взял курс на северо-северо-запад и пошел с умеренной скоростью семь узлов, создавая впечатление, что собирается ловить рыбу, а не вступать в бой.
Когда расстояние сократилось до 5 км, серое судно повернулось бортом к Pilar так, что стал виден силуэт рубки на длинной, низкой палубе. «Величественно двигавшееся по безмятежно спокойным водам» судно было таким огромным, что показалось авианосцем Уинстону Гесту, другу Хемингуэя, который теперь служил на Pilar старшим помощником. Но писатель-моряк сказал (после войны он встроил эти слова в один из своих рассказов): «”Нет, Вулфи, к сожалению, это подводная лодка”, — и приказал всем быть наготове».
Именно к такому моменту капитан и его экипаж готовились и ждали его каждый раз, когда яхта выходила за волнолом и направлялась в сторону Гольфстрима. Расстояние между яхтой и предположительно немецкой подводной лодкой сокращалось, от напряжения у капитана «пересох рот, но он был рад» возможности атаковать. Экипаж скрытно готовил к бою пулеметы и ручные гранаты. Хемингуэй не хотел выдавать своих истинных намерений — немцам должно было казаться, что люди на Pilar заняты ловлей рыбы. Очень кстати попавшаяся на крючок крупная барракуда дополняла образ простого рыбацкого суденышка.
Минуты тянулись медленно. В 13:25 подводная лодка изменила курс и увеличила скорость. Pilar бросилась было вдогонку, но ее цель двигалась теперь слишком быстро. Через 15 минут подводная лодка скрылась из виду, а Pilar осталась в одиночестве посреди океана. Такой оборот событий сильно разочаровал Хемингуэя-солдата, готового умереть за свою страну. Ему с экипажем, как он написал позднее, «повезло, как дуракам» — они навсегда упустили шанс «попасть в пантеон павших с честью в бою».
В центре военного приключения Хемингуэя на море находилась его яхта Pilar. Он называл ее кораблем, но при длине 11,5 м она была, конечно, просто суденышком. Черный корпус и низкий профиль делали яхту малозаметной даже днем. Из-за угловатости обводов в ней проявлялось что-то от стиля «ар-деко». Писатель Пол Хендриксон, посвятивший яхте целую книгу, видел в Pilar «нечто призрачное». Для разведывательного корабля, в который Хемингуэй превратил ее в 1942–1943 гг., это было то, что нужно.
Хемингуэю понравилась модель из красного дерева и дуба, которую он нашел в каталоге судостроительной компании Wheeler Shipyard, располагавшейся на берегу пролива Ист-Ривер в Бруклине, Нью-Йорк. Он внес изменения в базовую модель, сделав ее менее комфортабельной, но более подходящей для рыбалки: были добавлены небольшой двигатель для медленного хода при ловле на блесну, запасные топливные баки и обитые медью ящики для рыбы. В результате, как Хемингуэй написал одному из своих друзей, получилось судно, «идеально подходящее для рыбалки». Оно могло ходить почти по любым морям и разворачиваться на месте во время преследования рыбы. Оно могло таскать блесну, съедая за полдня всего 70 л горючего, и разгоняться до 16 узлов за несколько секунд. Несмотря на свою функциональность, яхта с ее пятью спальными местами и просторными палубами оставалась достаточно комфортабельной для длительных поездок.
Pilar играла важную роль в жизни Хемингуэя с того самого момента, когда он пригнал яхту домой, в Ки-Уэст. Перед ураганом 1935 г. писатель потратил на подготовку яхты к удару стихии не меньше времени, чем на подготовку своего дома на Уайтхед-стрит, именно на Pilar он отправился на северо-восток, когда шторм утих. У берегов Мейткамб-Кис Хемингуэй пробился на яхте через плавающие обломки и превратил ее в плавучий пункт первой помощи. Его впечатления легли в основу зажигательной статьи в журнале New Masses, которая привлекла внимание разведслужбы в Москве.
В конце десятилетия Хемингуэй перегнал Pilar через пролив из Флориды на Кубу. Там хозяин яхты очень быстро освоился на просторах Гольфстрима, где он с семьей и друзьями мог дни напролет выслеживать крупную рыбу — марлина, тунца и меч-рыбу, которая обитала в темных глубинах. Мало что нравилось Хемингуэю больше, чем плавание на Pilar в открытых водах.
Возня с Crook Factory привлекала намного меньше. Это была первая военная затея Хемингуэя после Перл-Харбора. Несмотря на необычность, ее нельзя считать чем-то самым странным из того, что происходило в начале войны. Хемингуэй уловил потребности посольства и получил возможность действовать по собственному усмотрению. Однако эта работа оказалась не такой захватывающей — и продуктивной, — как он предполагал. Но еще до того, как Crook Factory развернула свою деятельность, Хемингуэй вспомнил идею, которая зародилась в июне 1941 г., когда он с Геллхорн находился в Вашингтоне после возвращения из Китая.
Именно тогда пара познакомилась с подполковником Джоном Томасоном-младшим в старом здании военно-морского министерства в Вашингтоне. У героя Первой мировой войны и Хемингуэя оказалось много общих друзей и интересов: война, литература и изобразительное искусство, не говоря уже выпивке. Хемингуэй и Томасон быстро сблизились. Для Хемингуэя морской пехотинец был тем, кого стоило слушать, одним из «самых больших интеллектуалов, с которыми ему доводилось разговаривать». Очень скоро они занялись поиском путей сотрудничества. Весной 1942 г. началась их совместная работа над антологией «Люди на войне: лучшие военные рассказы всех времен» (Men at War: The Best War Stories of All Time), которая вышла в свет во второй половине того же года.
Предисловие Хемингуэя к «Людям на войне», написанное на Кубе летом того года, имело откровенно патриотический характер. Участие в создании книги, которую он посвятил своим сыновьям, было его вкладом в расширяющуюся войну против фашизма. Хемингуэй набрасывал для американской молодежи картину того, с чем ей предстоит столкнуться. «Эта книга, — начинал он мрачно, — не научит вас, как надо умирать». Она рассказывает о том, как испокон веку сражались и умирали настоящие мужчины. «Прочитав ее, вы поймете — ничего страшнее того, что уже выпадало на долю людей, произойти не может». Хемингуэй, как обычно, восхвалял мужество советских солдат и китайский коммунистов и называл одним из лучших рассказов в книге, на который «нужно обратить внимание», великолепный очерк американской коммунистки (и советской шпионки) Агнес Смедли. Один из знатоков Китая, с которым Хемингуэй познакомился в Гонконге, нарисовал пламенные образы бойцов Восьмой армии Мао и Чжоу, некоторые из которых были совсем мальчишками.
Ради предисловия Хемингуэй смягчил свою привычную критику американского руководства. Он объяснял трагедию Перл-Харбора тем, что они «забыли», как вероломно гитлеровская Германия и ее союзники напали на Советский Союз. Однако, по его словам, он не собирался винить в этом кого-либо, а хотел лишь предостеречь от недооценки врага и напомнить читателям, за что мы сражаемся. Это настолько контрастировало с яростной критикой отказа демократических стран в 1930-х гг. от усиления борьбы с фашизмом, что нынешнее описание целей Америки в войне смахивало на труды пресс-секретаря Белого дома. Страна должна была сражаться за свои конституционные права и свободы, «и горе тому, кто решит покуситься на них».
Хемингуэй теперь решил вступить в войну на море на своей яхте Pilar. Он был готов стать тем, кого сам называл «секретным агентом своего правительства». Точнее говоря, он хотел стать морским агентом Томасона и разведки ВМС, единственным американцем, выполняющим секретные приказы в кубинских водах. Это была грандиозная возможность сочетать его любовь к Pilar и морю с приключением, достойным страниц журнала Outdoor Life (которое нашло отражение в опубликованном после смерти автора романе «Острова в океане»). Писатель получал шанс принять участие в войне, не покидая любимых им родных вод, взяться за дело, которое было более ответственным и рискованным, чем классический шпионаж в пользу Советов или контрразведка в интересах американского посольства в Гаване. Ну и конечно, он становился в буквальном смысле капитаном своего собственного корабля.
Идея этого предприятия заключалась в том, что Хемингуэй со своей командой (члены которой по большей части были участниками Crook Factory) брался за патрулирование вод у северного побережья Кубы с целью поиска немецких подводных лодок, опасных боевых судов, топивших корабли союзников на просторах Атлантики. В идеале Хемингуэй должен был посылать ВМС США сигнал об обнаружении потенциальной цели. Предполагалось, что Pilar будет заниматься поиском незваного гостя, а после обнаружения сообщать о его присутствии. Второе, что могла сделать Pilar, — это попытаться потопить обнаруженную подводную лодку, несмотря на ее несопоставимое превосходство по размерам (длина до 75 м), водоизмещению (до 1000 т) и вооружению. Особую опасность представляла 105-миллиметровая палубная пушка, способная разнести яхту в щепки одним выстрелом.
В глазах немцев Pilar должна была выглядеть рыбацким судном, которое ведет промысел. Расчет строился на том, что враги подойдут к яхте с намерением купить (или отобрать) улов и пресную воду. Однако у экипажа Pilar наготове были базуки, пулеметы и ручные гранаты. Имелся даже подрывной заряд — «большое взрывное устройство в форме гробика с ручками на концах». Хемингуэй собирался задействовать игроков в хай-алай, умевших обращаться с быстро летящими мячами, для забрасывания гранат в открытые люки подводной лодки. Даже одна граната, разорвавшаяся в замкнутом пространстве, производила огромные разрушения. Если бы удалось забросить ее в нужное место, то взрывное устройство довершило бы дело.
Как впоследствии признавал сам Хемингуэй, такая операция была настолько фантастической, «настолько неправдоподобной», что никто не верил в ее возможность. Так что же тогда вызвало ее к жизни?
Американцы стали беспокоиться о присутствии немецких подводных лодок в своих водах с самого начала войны в Европе в сентябре 1939 г. Хемингуэй был, пожалуй, самой заметной фигурой среди них. В декабре 1939 г. Эрнест рассказал своему брату Лестеру о молодом англичанине с «титулом и банковским счетом, который выполнял задание разведслужбы ВМС». Высокий, худощавый, щеголеватый и, пожалуй, чуть высокомерный сэр Энтони Дженкинсон — Тони только для друзей — был довольно хорошим писателем, опубликовавшим к 1940 г. пару книг о путешествиях. (Позднее, впрочем, Хемингуэй за спиной Тони называл его «небойцом и нерешительным придурком».) Теперь Дженкинсон искал «кого-то, кто любит морское дело, может управлять судном и хочет поучаствовать в рискованном предприятии», — такое предложение в военное время явно намекало на связь с разведкой и было привлекательным для людей вроде Эрнеста и Лестера. (Типичное вербовочное предложение выглядело примерно так: «Мы не можем раскрыть, в чем именно будет заключаться ваша работа, пока вы не согласитесь на нее, но гарантируем, что скучать не придется».) Идея заключалась в прочесывании западной части Карибского моря в поисках «потенциальных и фактических» баз немецких подводных лодок. Эрнест помогал снаряжать эту экспедицию.
Эрнест нередко обходился очень жестко с Лестером, который был намного моложе него (он родился в 1915 г.), — резко критиковал, безапелляционно давал советы, — однако на этот раз «он оказался предельно заботливым». На фотографии в бухте Гаваны братья Хемингуэй и Геллхорн пьют пиво на 12-тонной деревянной шхуне, которая кажется маленькой и более пригодной для дневных прогулок вблизи берегов, а не для длительных путешествий по Карибскому морю. Все улыбаются. Лестер выглядит почти как Эрнест, однако по его мимике понятно, кто здесь главный. Лестер был в долгу перед Эрнестом и понимал это — позднее он написал, что не знает, как и благодарить брата «за сотни [долларов] и бесценную помощь».
На снаряжение шхуны могло уйти от нескольких дней до нескольких недель — достаточное время, чтобы братья успели «не раз отобедать вместе», а молодые мореходы помогли Эрнесту развлечь его издателя Чарльза Скрибнера. Когда все было готово к отплытию в начале 1940 г., Лестер и Дженкинсон проложили маршрут для шхуны Blue Stream. Они заходили в тихие бухты и дельты рек и высаживались на далеких островах, где два молодых искателя приключений натыкались на контрабандистов, перекупщиков и другую странную публику, некоторые представители которой явно были переселенцами из Европы.
Эрнест переписывался с Лестером и Тони, пока они находились в плавании, давая им кое-какие советы и поддерживая морально. После возвращения они написали в статье для Reader’s Digest, что «обнаружили нацистских агентов, нацистскую пропаганду [и] запасы дизельного топлива для нацистских рейдеров». Статья завершалась выводом о том, что налицо все свидетельства «подготовки немецкого военно-морского флота к операциям у берегов Центральной Америки».
Контрразведчики-любители передали свои наблюдения представителям разведки, по крайней мере на американской стороне. Однако там их работу приняли не слишком приветливо. По словам контр-адмирала Т. Уилкинсона, после тщательного изучения разведуправление ВМС США пришло к выводу, что Лестер не может представить каких-либо полезных «военных и гидрографических сведений, а также информации о подрывной деятельности».
В какой-то мере адмирал был прав. Выводы Тони и Лестера выглядели притянутыми за уши. У немецкого флота никогда не было береговых частей или каких-то баз в карибском регионе, о которых говорили молодые люди. На протяжении большей части войны обеспечением немецких подводных лодок продовольствием и горючим занимались другие подводные лодки, а не сторонники нацистов на берегу. Однако адмирал Уилкинсон мог бы быть более снисходительным. По его словам выходило, будто Тони и Лестер действовали сами по себе. Однако на деле они — и Эрнест — участвовали в общем предприятии.
По крайней мере с 1940 г. посольство в Гаване разделяло их беспокойство. Там с самого начала проявляли интерес к результатам поисков Лестера и Тони. Хемингуэй сообщал своей матери в июле 1940 г. о том, что «американские власти очень довольны… работой [Лестера]». Призрачные подводные лодки играли важную роль в формировании атмосферы шпиономании, которая привела к созданию Crook Factory. Могли ли немцы высаживать шпионов на берег с подводных лодок? Именно это Хемингуэй пытался узнать, когда отправлял агентов вроде R-42 наблюдать за происходящим на побережье. Кроме того, ходили настойчивые слухи о существовании колоний сторонников Германии и ее союзников на побережье, которые создают тайные базы снабжения немецких военных судов.
Угроза появления вражеских подводных лодок была вовсе не иллюзорной. В начале 1942 г. у американских ВМС и береговой охраны не хватало кораблей и самолетов для патрулирования морских коммуникаций. После Перл-Харбора молодые, целеустремленные немецкие капитаны не преминули воспользоваться свободой действий у восточного побережья. Операции там были намного более приятными и зачастую не менее результативными, чем война в Северной Атлантике. Подводные лодки могли занять позицию в глубоких водах к востоку от прибрежных торговых путей и ждать, пока какое-нибудь грузовое судно не окажется на линии торпедной атаки. Иногда ночью цели были хорошо видны на фоне огней прибрежных городов вроде Майами, где не соблюдалась светомаскировка.
Ближе к югу ситуация была не такой серьезной, но и там, у кубинских берегов, шла охота на суда — пик потерь пришелся на весну 1942 г., когда за месяц немцы топили до 15 кораблей. Почти каждый день те, кому удалось спастись, измазанные мазутом и мелассой (которые многие корабли везли с Кубы), добирались до Гаваны и находили пристанище в отеле Ambos Mundos в центре города, где раньше не раз бывал Хемингуэй. В ответ на кризис посольство в Гаване поступило во многом так же, как и ВМС США на восточном побережье. ВМС, которые не справлялись с поставленными задачами, обратились к гражданским морякам с просьбой принять участие в патрулировании вод у атлантического побережья на собственных судах и выслеживании следов перископов и всплывших подводных лодок. Им предписывалось сообщать об обнаружении цели, не пытаясь атаковать ее. Эта полуофициальная инициатива, которая продолжалась вплоть до конца третьего квартала 1943 г., получила название Hooligan's Navy («Хулиганский флот») — «разношерстное объединение яхтсменов и владельцев прогулочных судов, [которые] служили если не эффективно, то с усердием и добросовестностью». Чуть более чем через месяц после вступления в войну посол в Гаване заявил, что хочет организовать нечто подобное. В январе 1942 г. он написал в Вашингтон, что «угроза появления подводных лодок… усиливается с каждым днем». В качестве решения он предлагал ВМС мобилизовать моторные яхты, вооружить их и использовать для патрулирования кубинских вод.
Точно неизвестно, как и когда у Хемингуэя родилась идея превратить Pilar в военный корабль. Смелое предприятие Лестера, несомненно, сыграло в этом свою роль. Хемингуэй был готов признать, что его брат не так уж плохо справился с работой, которую писатель окрестил «разведывательным круизом». Ему, конечно, было далеко до совершенства, но он уже начал осваивать разведывательное искусство (по словам Эрнеста, чем дальше, тем больше работа Тони и Лестера теряла «детский характер»). Однако в этих словах сквозило «разочарование», связанное с тем, что они «так и не столкнулись лицом к лицу с врагом». Для Хемингуэя идеальной была миссия, которая начиналась с разведывательных действий, а заканчивалась уничтожением врага.
Идея такой операции начала обретать форму, когда Томасон и Хемингуэй впервые встретились в Вашингтоне в июне 1941 г. Хемингуэй рассказал Томасону об одиссее Лестера, и они обсудили возможность продолжения этой миссии, но на этот раз под эгидой разведуправления ВМС США. В итоге Эрнест сказал Лестеру, чтобы тот «подстригся… как следует умылся», а потом поговорил с Томасоном и предложил ему воспользоваться шхуной Blue Stream с экипажем.
В какой-то момент — почти предсказуемо — в центре внимания оказался не Лестер, а Эрнест. Барон (так Эрнест любил называть своего младшего брата) завербовался на два года на работу в Вашингтоне и уже не вернулся на море. Однако у Эрнеста тоже была яхта, которую он мог предоставить в распоряжение разведуправления ВМС, и Томасон с Хемингуэем переключились на оценку ее пригодности для выполнения специального задания.
Возможно, не знавший ничего об этой предыстории посол Брейден заявлял, что план родился в его кабинете в Гаване подобно тому, как это было с Crook Factory. В своих мемуарах он написал, что Хемингуэй в буквальном смысле требовал плату за «патриотическую службу» в должности руководителя Crook Factory. По словам Брейдена, Хемингуэй сказал: «А теперь я хочу, чтобы мне заплатили за сделанную работу». Когда Брейден поинтересовался, что же он хочет получить в качестве платы, Хемингуэй начал расписывать, как Pilar будет находить и топить подводные лодки, и воинственно закончил: «Я действительно мог бы устроить нечто подобное, если вы добыли для меня базуку, чтобы продырявить корпус подводной лодки, пулеметы, чтобы уничтожить людей на палубе, и ручные гранаты, чтобы забросать ими рубку».
Посол знал, что запросы Хемингуэя «противоречили всем правилам». Но, поскольку тот «проделал такую великолепную работу» в Crook Factory, Брейден согласился «нарушить… правила» и поддержать новую инициативу. Хемингуэй высоко оценил поддержку и на протяжении всей операции считал, что «работает на посла». Поддержка в высоких кругах все еще имела для него значение.
В конце весны — начале лета 1942 г. посольство сделало следующий шаг, пригласив Джона Томасона в Гавану для консультаций. Морской пехотинец явился в здание на Прадо в военной форме с разноцветными лентами, свидетельствовавшими о его участии в сражениях на западном фронте во время Первой мировой войны. Покручивая очки на черной шелковой ленте и потягивая поданный ему напиток, он с послом внимательно выслушал невероятный план писателя. Хемингуэй на примерах из истории объяснял, как надводные корабли, замаскированные под торговые суда, приманивали ничего не подозревающего врага, а потом неожиданно открывали огонь. Томасон допустил, что идея не такая уж невозможная, но «безумная» и для Эрнеста она, скорее всего, закончится печально. Один выстрел из палубной пушки подводной лодки отправит Pilar в небытие вместе с ее капитаном. Однако, по словам Томасона, если бы Хемингуэй сумел выкрутиться, это здорово бы укрепило моральный дух союзников.
Операция должна была проводиться посольством в секрете и без уведомления кубинского правительства. Хемингуэю предписывалось держать связь через военно-морского атташе полковника морской пехоты Хейна Бойдена. Несмотря на анекдотичное прозвище «Куку», или «Кукушка», Бойден оказался опытным, бесшабашным пилотом, который летал на хлипких самолетах в любую погоду во время военных операций на Гаити и в Никарагуа. По своему складу Бойден больше подходил для пилотирования, а не управления офисом, и Хемингуэю пришлось практически в одиночку заниматься деталями операции. Он даже пожаловался начальнику разведки посольства, своему другу Бобу Джойсу, что его отношения с полковником чересчур «фрагментарные», и попросил Джойса разработать план — что-нибудь письменное с указанием, кто чем должен заниматься.
Томасон и Бойден в конечном итоге добились предоставления Хемингуэю военного снаряжения и радиооборудования для передачи донесений и обнаружения врага. Кроме того, в его распоряжение выделили уорент-офицера морской пехоты по имени Дональд Саксон, которого характеризовали как «нелюдимого, несдержанного человека», любителя крепко выпить и подраться в баре. Саксон должен был помочь в подготовке экипажа, а потом в его составе плавать на Pilar и работать с оборудованием. Для Хемингуэя придумали даже не очень убедительную легенду прикрытия, в соответствии с которой он проводил исследования для Американского музея естественной истории. Бойден подготовил для Хемингуэя своего рода «охранную грамоту» на официальном бланке. Она была написана на очаровательной смеси английского и испанского и призывала читателя верить, что Хемингуэй проводит эксперименты с официальным радиооборудованием и «занимается ловлей образцов морской живности для Американского музея естественной истории».
Хемингуэй знал, что успех этой операции под прикрытием полностью зависел от «неожиданности и хорошей подготовки экипажа». Он делал все возможное, чтобы держать в секрете (особенно от врага) переоборудование Pilar и подготовку экипажа к боевым действиям. Принятие решения о том, на какой риск идти и вступать ли в бой, оставалось за ним — именно этого он и добивался. Вместе с тем это вряд ли могло сильно повысить шансы Pilar на выживание. По воспоминаниям Хемингуэя несколько лет спустя, Томасон в своих заключительных инструкциях так подытожил их ставку: «Вперед, парни, и благослови вас Господь. Я могу гарантировать лишь то, что мы не вздернем вас на рее, и англичане тоже не сделают этого. Но, Эрнест, тебе придется действовать по обстановке».
Военные походы Pilar начались летом 1942 г. и поначалу были учебными и не слишком далекими. Затем, когда Хемингуэй стал чувствовать себя более уверенно и получил дополнительное снаряжение, их дальность увеличилась. По воспоминаниям Хемингуэя, они обычно отправлялись из Гаваны, с базы на северо-западном побережье Кубы и из района Кайо-Конфитес, пустынного песчаного острова в восточной части старого Багамского пролива, где экипаж устроил временный лагерь. В сентябре 1943 г. Хемингуэй пригласил человека, который случайно оказался тайным информатором ФБР, на завтрак в свою усадьбу и сказал гостю, что в «нормальном режиме» патрулирование продолжается 12 часов со швартовкой у ближайшего причала на ночь. Однако многие походы под командованием Хемингуэя длились несколько дней, а как минимум пару раз — чуть ли не три месяца. Члены экипажа подолгу не видели никого, кроме друг друга. Они продолжали нести службу в любую погоду. Возможно, чтобы подчеркнуть тяготы этой операции, Хемингуэй дал ей не слишком оптимистичное название Friendless, т.е. «В одиночестве» (так звали одного из многочисленных котов писателя).
У Марты Геллхорн было неоднозначное отношение к операции Friendless. С одной стороны, она хвалила Хемингуэя за отвагу и терпение при исполнении долга во время походов на его «плавающей жестянке из-под сардин». С другой стороны, по ее словам, вся эта операция была затеяна капитаном Pilar с тем, чтобы добыть дефицитное в военное время горючее и продолжать ловить рыбу и пьянствовать с друзьями. Хемингуэй и в самом деле не единожды давал повод для такого впечатления, например когда брал маленьких сыновей с собой в «военный» рейс. Сам он не упоминал об этом в 1948 г., когда один из его друзей взялся написать историю операции. Однако в целом Хемингуэй относился серьезно к своей опасной работе и вкладывал в нее душу. Pilar лишь по чистой случайности ни разу не столкнулась нос к носу с подводной лодкой. Не так уж мало капитанов кораблей ВМС и береговой охраны добросовестно несли патрульную службу, но так ни разу и не вступили в схватку с врагом. Но их служба все равно считалась почетной.
Многое из того, что нам известно об операции Friendless, взято из рассказов Хемингуэя своим родственникам и друзьям, а также из судового журнала, который он вел. Роль журнала выполнял старый ежедневник Warner’s Calendar of Medical History, неизвестно как попавший на Pilar. Отрывочные записи чередуются с результатами бесконечных карточных партий в море. Записи кажутся сделанными наспех, однако они содержат свежие впечатления о только что произошедших событиях. Запись от 9 декабря 1942 г. зафиксировала детальное описание цели, похожей на подводную лодку, за которыми охотился Хемингуэй, — и его разочарование, когда серое судно ускользнуло от них, прежде чем Pilar смогла подойти достаточно близко для атаки.
Хемингуэй — не единственный свидетель этого случая. Когда он радировал в Гавану об обнаружении цели 9 декабря, в штабе ВМС США серьезно отнеслись к сообщению, передали его на военные суда и отпустили небольшой комплимент в адрес капитана и его команды:
ГАВАНА СООБЩАЕТ О ПОДВОДНОЙ ЛОДКЕ, ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО НЕМЕЦКОЙ, ВОДОИЗМЕЩЕНИЕМ 740 Т. В КВАДРАТАХ С 1210 ПО 1340 22–58 N 83–26 W X ИНФОРМАЦИЯ ПОЛУЧЕНА ОТ ДВУХ ЗАСЛУЖИВАЮЩИХ ДОВЕРИЯ АМЕРИКАНЦЕВ В СОПРОВОЖДЕНИИ ЧЕТЫРЕХ КУБИНЦЕВ.
Посол Брейден был более щедрым на похвалу. Он считал, что Хемингуэй вносит реальный вклад в военную кампанию. После последнего военного рейса Pilar летом 1943 г., когда стало ясно, что угроза появления подводных лодок в районе Карибского моря уменьшается, посол от всей души письменно поблагодарил Хемингуэя за его службу на суше и на море. Он превозносил моряка-разведчика за принятый «риск» в условиях «очевидной опасности»:
Эта работа… выполнялась со знанием дела и самоотдачей, несмотря на неравные шансы и тяжелые условия. Я знаю также, что она выполнялась с заметным финансовым вкладом с вашей стороны… А сейчас я должен отдать дань вашему патриотизму и подвигу, а также выразить мое личное восхищение и заверить в крепкой дружбе.
Хемингуэй практически тут же отправил послу ответ на своей именной желтоватой почтовой бумаге с надписью «Finca Vigía, Сан-Франциско-де-Паула, Куба», напечатанный простым, но изящным красным шрифтом. Язык послания был для него довольно витиеватым. Он писал, что служение своей стране является «обязанностью, за которую… не следует благодарить». Однако служба под руководством Брейдена была, помимо прочего, «честью», которая доставила писателю «огромное удовольствие».
Хемингуэй очень высоко оценил письмо Брейдена и даже какое-то время носил его с собой. Дело было не в том, что он чувствовал себя обязанным служить своей стране в военное время. Операция Friendless была средством реализации моральной потребности Хемингуэя в демонстрации мастерства, храбрости и самоотдачи на собственных условиях. Хотя он и стал командиром, у него не было воинского звания. Как он написал в письме своему другу Арчибальду Маклишу в мае 1943 г., ему работалось «очень спокойно, что немыслимо ни при ловле… крупной хищной рыбы, ни при наличии звезд на… вороте» — и это делало его счастливым, как никогда.
Хемингуэй все еще носил письмо посла с собой в 1944 г., когда он столкнулся с Лестером в Лондоне. Они повстречались в одном из лучших отелей города, Dorchester, всего в нескольких шагах от Гайд-парка, практически за углом от американского посольства на Гросвенор-сквер. Не успели они осушить по первой порции шотландского виски в полутемном, обшитом деревянными панелями баре, как Эрнест сообщил младшему брату, что у него есть секрет, которым он может поделиться с Лестером, если только тот обещает «не рассказывать о нем никому… Никому, понимаешь?». Затем Эрнест достал из внутреннего кармана письмо Брейдена в замусолившемся к тому времени конверте. Прочитав письмо, Лестер сразу понял, как Эрнест гордится тем, чем он занимался на Кубе.
Куда все это отодвигает НКВД, разведслужбу с долгой памятью? Кое-кто в московском центре, скорее всего, помнил в 1943 г. о том, как писатель согласился стать шпионом около трех лет назад, но так и не реализовал свой потенциал. Когда операция Friendless подходила к концу, «работник» НКВД — предположительно сотрудник советской разведки — встретился с Хемингуэем на Кубе, чтобы прощупать его настроение.
Документальные свидетельства здесь опять становятся обрывочными. Скорее всего, человек, обосновавшийся в Гаване, получил сообщение из Москвы с вопросом о Хемингуэе. Этот человек, или «работник», должен был сам решить, как ему лучше связаться с писателем, и, поскольку речь шла не об атомных секретах, вполне мог выбрать прямой контакт. Возможно, советский агент решил «действовать в открытую» и просто позвонил Хемингуэю в Finca Vigía, как делали его многочисленные друзья и поклонники, а затем предложил писателю встретиться в местном ресторане. Не исключено, что он предъявил Хемингуэю в качестве пароля те самые марки, которые тот передал в 1941 г. для использования в качестве опознавательного сигнала. После того как «работник» идентифицировал себя, у него с писателем, скорее всего, состоялся разговор, в ходе которого представитель советской спецслужбы постарался получить информацию о деятельности Хемингуэя. Хемингуэй вполне мог рассказать ему о Pilar — это была его излюбленная тема в 1943 г. — и о войне. Очень вероятно, что он стал расхваливать великую победу Советов над фашистами под Сталинградом, одержанную в начале этого года. Даже если Хемингуэй и не хотел быть активным шпионом, он не переставал восхищаться Советами и их победами в войне против фашизма еще с 1937 г., со времен Испании.
У Хемингуэя и человека по имени Майкл Стрейт были очень похожие отношения с НКВД, хотя эти двое, скорее всего, никогда не встречались. Если бы они встретились и сравнили свои записи, то увидели бы, что советские спецслужбы прекрасно знали, как вести дела с сопротивлявшимися, но занимавшими хорошее положение агентами в Америке. Стрейт в конечном итоге написал мемуары, где рассказал, как сотрудники НКВД умели мягко, но настойчиво надавить.
Стрейт был состоятельным американцем, мать которого после смерти его отца вышла замуж за англичанина. Он поступил в Тринити-колледж в Кембридже в 1935 г. и постепенно, шажок за шажком, стал социалистом, потом коммунистом и, наконец, в 1937 г. шпионом, работающим на НКВД. Ключевыми этапами этого превращения были посещение Советской России и гибель его друга, коммуниста и поэта Джона Корнфорда, которого убили в боях за Республику в Испании. По утверждению Стрейта, он переосмыслил свое отношение к шпионажу вскоре после окончания Кембриджа — это был его вариант синдрома раскаяния покупателя. После того как он пересек Атлантику и, задействовав свои многочисленные связи, получил место в Госдепартаменте в Вашингтоне, казалось, что история с НКВД осталась позади. Весной 1938 г. советский агент, назвавшийся Майклом Грином, разрушил эту надежду. Он позвонил Стрейту, а когда тот поднял трубку, с сильным акцентом сказал, что хочет передать ему «привет от друзей в Кембридже». Грин поджидал Стрейта в ближайшем ресторанчике и, как только официантка приняла их заказ и отошла, начал разговор. Советский агент извинился, за то что не представил материальный пароль. Ему не сразу удалось найти Стрейта, а пока он его разыскивал, принадлежавшая НКВД часть разорванного рисунка потерялась. (У Стрейта, надо думать, сохранилась его часть.)
Дружелюбный, общительный шпион, говоривший на хорошем английском, расспросил Стрейта о его работе и мягко намекнул, что тому было бы неплохо приносить интересные документы домой для изучения. Стрейт сказал, что к нему на стол не попадают никакие заслуживающие внимания документы. В ответ Грин просто кивнул, он ни на чем не настаивал. После обеда Грин оплатил счет и обещал позвонить снова примерно через месяц, чтобы узнать, как у Стрейта дела. Это было совсем не то, чего хотелось молодому американцу, но он не мог заставить себя отвернуться от кембриджских друзей или заявить этой пешке НКВД, что больше не желает ее видеть. Намного проще было отложить открытое столкновение. Кроме того, неясно, может ли вообще агент сказать, что решил завязать? В конечном итоге Стрейт выбрал компромиссный вариант. Появление Грина, возможно, и было «катастрофой», которой Стрейту хотелось избежать, однако, как он пишет, они «расстались по-дружески».
Между встречей Стрейта с человеком, назвавшимся Грином, и первой встречей Хемингуэя с представителем НКВД на Кубе есть определенное сходство. В обоих случаях результат был неокончательным. Советский «работник» и американский писатель не строили никаких конкретных планов. Однако, как и в случае Стрейта и Грина, они расстались по-дружески. У советских спецслужб оставалась возможность вернуться и продолжить процесс выстраивания взаимоотношений вплоть до того момента, когда Хемингуэй отправился в Европу весной 1944 г. В досье НКВД отмечается, что состоялась еще одна встреча на Кубе и могла бы состояться третья, останься Хемингуэй на острове. Не желавшие останавливаться на полпути советские спецслужбы наверняка нашли бы время и место для разговора с благосклонно настроенным, хотя и трудноуловимым писателем. В НКВД все еще верили в его потенциал. Чтобы заполучить выдающихся шпионов на американской стороне, требовалось время.
