Как только к нему вернулись силы, он снова обрел свою любознательность и жажду жизни. Начал слушать радио, следить за событиями, интересоваться сводками с фронтов. В июле он уже сопровождал своих кузенов в театр, был готов вернуться к воинской службе. В августе он уже не пользовался тростью. Необходимость вновь начать действовать против Гитлера казалась ему более жгучей, чем когда-либо. Будучи прикован к больничной койке, он узнал о драматическом поступке молодых студентов из организации «Белая роза». Хотя он и считал прекрасным это восстание сознания, но был уверен в том, что жертва эта была напрасной. Чему послужила казнь Ганса и Софии Шолль в феврале 1943 года? Чего они добились? Распространили несколько листовок по почте, разбросали их в Мюнхенском университете, потом последовал арест. И в итоге ничего! Он был сторонником полезной борьбы, реальной и эффективной. И считал себя человеком, созданным именно для такой борьбы. После разговора с ним в Мюнхене вдова погибшего на Восточном фронте Хеннинга фон Бломберга описала его как человека, глубоко понимавшего свою ответственность, испытывавшего горечь за то, что он не пал в бою, как многие его товарищи — «Их судьбе можно только позавидовать: им больше уже не приходится нести груз стольких ошибок», — но при этом горевшего удивительным внутренним огнем, уверенного, что судьба сохранила его для выполнения исторической миссии, которая могла спасти Германию. Он явно был поражен синдромом выжившего. Примерно то же самое он сказал и Нине: «Мы, штабные офицеры, все в этом повинны […], но, знаешь, мне кажется, что я избран для того, чтобы сделать нечто ради спасения рейха […]. Мы обязаны спасти Германию».

В течение нескольких месяцев своего выздоровления, проведенных по большей части в Лаутлингене до самого октября, политические заботы не смогли затмить собой его литературные наклонности. Вместе с Бертольдом и Робертом Берингером он говорил о полном собрании сочинений Хелдерлина, издать которое собирался последний. Они обдумывали вопрос, кто станет преемником по управлению наследием Георге, поскольку Франц Мехнерт 26 февраля 1943 года погиб на Восточном фронте у Старой Руссы. Бертольд предложил кандидатуру Клауса, пояснив при этом, что «нет никого другого, к кому бы он испытывал такое безграничное доверие». Рудольф Фарнер захотел показать ему свою новую рукопись, посвященную греческому поэту Дионису Соломосу, который в начале XIX века силой своего слова выступил против турецкого ига. Это, естественно, было созвучно с настоящим. Могло ли слово заменить действие? В это Штауффенберг больше уже не верил. И упрекнул друга в идеализме, в оторванности от реальной жизни. Но при этом с жадностью прочел рукопись. Он с увлечением что-то вычеркивал, упрощал, снова перечеркивал. Он хотел добиться чистоты языка, без всяких примесей. Чувствовалось, что в нем говорила привычка к краткости приказов, отдаваемых на фронте. Слово должно было стать действием. Эта работа его утомила, но позволила снова стать самим собой. День 20 июля 1943 года задал хороший тон его последнему лету жизни. К нему в Лаутлинген приехали Фарнер и Берингер. Они вместе поработали над переводом песни VII «Одиссеи» Гомера, которую Франц Мехнерт закончил как раз перед гибелью от русского огня. Они также подготовили сбор средств по подписке для восстановления разрушенной в результате бомбардировки скульптурной группы пионерам Магдебурга в качестве дани памяти другу молодости, погибшему в русском аду.

Однако все эти умственные радости не могли отвлечь его от великого дела его жизни: свержения фюрера.

Он очень внимательно следил за происходившими в Берлине событиями. Прежде всего его заботило будущее назначение на службу. Ранения полностью исключали возможность возвращения на фронт. Он сожалел об этом, испытывая воинскую солидарность. Но это давало шанс, упускать который было никак нельзя. В штабе он мог бы находиться ближе к задуманной цели. И поэтому он вежливо отклонил престижное предложение генерала Гера фон Швеппенбурга стать начальником штаба командования танковых войск и кавалерии. Но с радостью согласился на предложение генерала Ольбрихта, начальника Общевойскового управления (АХА) ОКХ — одного из самых высокопоставленных участников Сопротивления. Эта должность была стратегической. Под общим управлением генерала Фромма, командующего резервной армией, в состав которой входило около миллиона призывников, раненых и тыловиков, АХА фактически руководило и занималось обеспечением армии на территории рейха и на оккупированных территориях вне линии фронта. У Ольбрихта уже была возможность оценить эффективность работы Штауффенберга, когда тот был начальником организационного департамента. Он хотел иметь его рядом, чтобы положить на музыку будущие операции. Ольбрихт с помощью интриг добился этого назначения. В июле дело было сделано. Клаус был назначен начальником его штаба. 1 ноября 1943 года он должен был вернуться к активной службе. Это повышение и прекрасная для простого подполковника должность доказывали, что Штауффенберга наверху все еще высоко ценили.

Во время этого вынужденного отпуска обстановка ухудшилась как для вооруженных сил, так и для Сопротивления. На Восточном фронте Красная армия одержала блестящие победы. Операция «Цитадель», эта попытка немцев прорвать фронт в районе Курс кой дуг и с 4 по 13 июля, закончилась тяжелым поражением. После самого великого в истории танкового сражения вермахт был вынужден отказаться от наступления. 18 августа пал Орловский выступ. 23 августа был сдан Харьков. За несколько недель фронт передвинулся на запад более чем на 300 километров. На юге 10 июля англо-американцы высадились на Сицилии. 25 июля Большой фашистский совет низложил Муссолини. На западе возможность высадки союзников не оставляла сомнений в исходе войны.

Вокруг антифашистов тоже затягивалась петля. Вот уже несколько месяцев противники режима, примыкавшие к шефу абвера адмиралу Канарису, были взяты под пристальный надзор, их часто вызывали на допросы. Фридрих Дитлоф фон Шуленбург несколько дней провел в застенках гестапо, но, видно, ни в чем не признался. Ганс Остер был снят с должности за какое-то непонятное дело с иностранной валютой. Были арестованы некоторые члены группы антифашистов, в том числе пастор Бонхеффер, Йозеф Мюллер и Ганс фон Донаний, обвиненный в использовании своего дипломатического таланта для организации бегства за границу нескольких семей ев ре ев.

Более, чем когда-либо, в первых рядах на линии огня оказались военные. Но они, за редким исключением, не желали ничего предпринимать. Единственным ценным приобретением заговорщиков стали главнокомандующий немецкими войсками во Франции генерал фон Штюльпнагель и главнокомандующий войсками в Бельгии генерал фон Фалькенхаузен. Но у них было два условия: фюрер должен был быть убит, и они не должны были касаться войск, которые подчинялись непосредственно главнокомандующему войсками на западе генерал-фельдмаршалу фон Рунштедту. Тем самым они подчеркивали, что на западе они не могли самостоятельно проявлять инициативу. Но Штюльпнагель согласился взять к себе адъютантом офицера, осуществлявшего связь с заговорщиками. 2 августа Ольбрихту и Трескову доложили о сложившейся ситуации.

Положение Сопротивления на востоке было еще более трудным. Ставший к тому времени генералом, Хеннинг фон Тресков попытался привлечь на свою сторону своего начальника, командующего группой армий «Центр» генерал-фельдмаршала фон Клюге. Но ничего не добился. Помимо доводов о верности, тот был связан подарком от Гитлера в 250 000 марок на шестидесятилетие. Он согласился встретиться с Герделером, который призвал его к восстанию. Он дал понять, что согласится принять в нем участие, если командующий южным крылом Манштейн тоже будет в деле. И направил своего адъютанта, давно склонного к сопротивлению подполковника фон Герсдорфа в Запорожье, чтобы тот переговорил об этом с Манштейном. Герсдорф выложил на стол все карты. Он вручил генерал-фельдмаршалу письмо от Герделера и Попица, в котором описывался их план. Манштейн внимательно прочел письмо, но отчитал посланника: «Армия не должна вмешиваться в подобное. Она давала присягу знамени и присягу на верность. Она должна всегда оставаться верной этой присяге. Любая попытка втянуть какого-нибудь военачальника в политическое руководство могла бы означать, что армия отказывается от самих основ воинской дисциплины, а это непременно обернулось бы против нее самой». Он снял с себя всякую ответственность, пояснив, что генерал фон Клюге должен был проявить инициативу и открыть Гитлеру глаза на ошибки управления армией, которые надолго парализовали войска. Он также раскритиковал план убийства фюрера: «Вы хотите его убить […]. Я — солдат и не приму участие в деянии, которое сможет расколоть армию». Герсдорф уехал от него ни с чем. Однако Манштейн не стал его выдавать.

Все это было большим лицемерием. Генералы не желали пачкать руки, они хотели иметь чистую совесть, но в глубине души желали заговорщикам успеха и встретили бы его с огромным облегчением. Если это было бы сделано без них, если бы другие смогли положить конец абсурду бесперспективной войны, если был бы отстранен от власти считавший себя «величайшим полководцем всех времен» маленький капрал из Браунау, тем лучше. Не замаравшись в крови, они смогли бы поучаствовать в восстановлении рейха и выйти из отчаянной авантюры с поднятой головой.

Эта выжидательная политика дорого обходилась стране. В августе 1943 года Тресков попытался организовать арест фюрера, Геринга и Гиммлера в ставке «Мауэрвальд» в Восточной Пруссии, недалеко от Мазурских озер. Располагавшиеся неподалеку 18-я танковая дивизия и бригада механизированной кавалерии Георга фон Бозелагера были согласны двинуться на «Волчье логово», чтобы захватить живыми или мертвыми главных руководителей режима. Все было готово к действию. Но из-за приказа сверху операцию пришлось отложить. Еще одна неудача.

Потрясенный этими ставшими известными ему сорвавшимися попытками, Клаус заявил своему дяде Николаусу фон Юкскюлю: «Раз генералы отказываются действовать, пусть это будет заговором полковников». В Берлине он стал его основным винтиком.