Глава восьмая
Утром 2 июня Антона разбудил луч солнца, пробившийся сквозь решетку отдельной камеры следственного изолятора, куда накануне его поместил добрый друг и школьный товарищ Лешка Исаков.
«Луч солнца золотого вновь скрыла ночью Тверь… И вашей строй-общаги мне вновь закрыта дверь…» – пронеслась в голове у Антона перепевка нетленного хита Гладкова, которую они с друзьями как-то исполняли на вечеринке по случаю одного юбилея.
Антон быстро поднялся с кровати. Скрипнули пружины.
«Хорошо, что солнце. Парням повезло – сегодня в удовольствие погоняют», – не ко времени порадовался Антон за своих товарищей-байкеров.
Тут он припомнил вчерашнюю беседу, последний вопрос Исакова… И стало ему чрезвычайно неприятно от леденящего душу подозрения…
«Леша каким-то образом сам замешан в таинственном деле Плукшина, – мелькнула мысль. – Теперь мне вообще несдобровать, я ж во власти заинтересованного лица…»
Антон решил быть предельно внимательным: идти на контакт, но все отрицать, содержанием разговора с профессором не делиться, а про письмо Тихонову вообще забыть. Еще не хватало подставить Александра Валентиновича!
«Хорошо, догадался прихватить с собой в мотопробег плукшинский блокнот. Надеялся, будет время почитать на досуге. Теперь блокнот лежит в кофре мотоцикла, а мотоцикл стоит в ангаре на территории аэроклуба. Только бы у органов не хватило ума его обыскать!»
А еще Антон порадовался, что нет на Руси пословицы, связанной с днем рождения, подобной той, что принято цитировать в ночь на 1 января: «Как новый год встретишь, так его и проведешь». Сегодня у Антона был день рождения. Ему исполнялось сорок, и он, согласно традиции, заведенной среди российских мужиков, не собирался его отмечать, хотя и предполагал, что, подобно многим, наверняка так или иначе его отметит. Теперь выходило, он лишился даже этой возможности.
Что-то скрипнуло в районе двери. Лязгнул замок. Антон вздрогнул. В проеме возник дородный милиционер с дубинкой в руке.
– Не трясись, бить не буду – с утра ж была суббота, выходной, – добродушно сообщил страж. – Пошли?
– Ну, пошли, – отозвался Антон. – А который час?
Милиционер не ответил. «Видимо, отвечать не положено. Да и незачем отвечать арестованному…»
Антона привели в тот же кабинет, где вчера началась его «новая» жизнь.
– Доброе утро, – приветствовал его Исаков, жестом приказав охраннику удалиться.
Лишь только за ним закрылась дверь, Исаков подошел к Антону и протянул руку:
– И сегодня не будешь здороваться?
Антон руку пожал, сказав при этом:
– Сегодня буду. Спасибо за доброту твою, за одеяло теплое и отдельный номер с видом на небо.
– Я ж тебе обещал, что если, не дай бог, попадешь к нам, будет тебе и вид, и камера на южную сторону, а также видики с жесткой эротикой. Помнишь?
– Помню, – Антон криво усмехнулся. – Накаркал.
– Ну, старик, скажи спасибо, что ты у меня.
– Уже сказал. Или тебя теперь по уставу надо каждые три минуты благодарить?
– Да ладно, не быкуй. Я вот что предлагаю: так как мы с тобою все-таки кореша и не один литр вместе уговорили, предлагаю сегодня усугубить.
Антон удивленно уставился на него.
– Сейчас здесь только мы с тобой да несколько дежурных. Плюс Генка, которого ты видел только что. Он только с виду монстр, но вообще-то по натуре добряк. Правда, говорят, по почкам бьет больно, падла. Но это только в рамках выполнения приказа, если кто не колется. А еще сегодня дежурит Люба.
Исаков подошел к двери и, приоткрыв ее, прокричал в коридор:
– Дежурный!
Из коридора в кабинет протиснулся громила Генка.
– Ген, – обратился к нему Исаков, – попроси Любу, пусть зайдет на секунду, ладно? Дело на сто миллионов, могу доверить только тебе, – Алексей подмигнул коллеге, причем получилось у него это даже игриво.
– Ладно, – Генка заметно удивился благодушному настроению следователя.
– Что за Люба такая, господин комиссар? – поинтересовался Антон, когда «добряк» закрыл за собой дверь.
– Люба? Это наша крестная мама. Большая, как мой сейф, и отзывчивая, как Надежда Константиновна Крупская.
Он не успел договорить, как на пороге показалась дородная женщина лет сорока пяти, с добрыми глазами и деланно строгим выражением лица.
– Любаня… – Леша расплылся в улыбке, вскочил с места, подошел к гостье и даже сделал попытку заключить ее в объятия, от чего та решительно уклонилась.
– Чего это вдруг – «Любаня»? Надо что-то? – она искоса поглядывала на Антона и хитро улыбалась. – Как что надо, то сразу меня зовем.
– А кого? Кого еще звать, Люба? Послушай, тут друг ко мне пришел школьный, понимаешь? Мы с ним сто лет не виделись…
– В «Одноклассниках», что ли, нашлись? – Люба улыбнулась.
– Неважно, – ответил Леша. – Главное, он здесь, а у меня, понимаешь, ничего нету, ну, чтобы…
– Все понятно, можешь не продолжать. Так, закуски тоже?
– И закуски! Ух ты моя понятливая! Дай-ка я тебя поцелую! Кстати, ты с нами рюмочку выпьешь?
– Без фамильярностей, товарищ подполковник, мне работать надо, сами потом будете ругать, если что перепутаю, – Люба сурово отвергла Лешкины «домогательства» и, глядя на Антона, добавила: – Впрочем, с твоим другом выпить можно. Гляди, какой красавчик, не то что твои мужланы…
– Ну-ну, Любаня, ты уж ребят моих не обижай.
– Ай, брось, их обидишь… Ты им скажи лучше, пусть хотя бы три раза в неделю носки меняют и иногда дезодорантом пользуются. Мне эта ваша казарма уже во где! А еще приличное управление! – с этими словами Люба удалилась.
– «Люба, Люба, ленточка в косе, кто не знает Любочку? Любу знают всееее», – пропел Исаков ей вслед.
После этого в кабинете повисла долгая неловкая тишина, которую спустя несколько минут нарушил Антон:
– Леша, а зачем ты все это устраиваешь? Извини, конечно, за вопрос. Думаешь, мне от этого легче?
Алексей прошелся по кабинету, подошел к окну, приоткрыл форточку и, вернувшись на свое место за столом, сказал:
– Кстати, я не уверен, что Надежда Константиновна Крупская была так же добра, как наша Люба… Антон, давай договоримся: ты мне как-нибудь напишешь обо всем, о чем ты там с этим Плукшиным Вэ Эр базарил – как познакомились, какие темы обсуждали, что он тебе важного такого сказал.
– Важного?
– Блин, именно важного, с твоей точки зрения! Может помочь следствию. И тебе может помочь. А вообще, конечно, типичный висяк это…
– Я привез его домой, мы побеседовали, я ушел. Это все. Разговор был ни о чем. Говорили о римлянах, о Жаке де Моле…
– О тамплиерах?
– Ты знаешь?
– Думаешь, если мент, то обязательно «дубовый», что ли?
– Нет, что ты! Леша, а еще за нами точно кто-то следил.
Исаков оживился, а оживившись, весь превратился в слух и очень заметно насторожился:
– Кто? Подробности давай. Выкладывай.
– Машина. Потом оторвались.
– Ишь – оторвались… Шпионы. Дальше что?
– Все.
– Какая машина, марка? – Исаков сверлил Антона взглядом.
Антон на всякий случай решил быть еще осторожней:
– А кто его знает? Я что, всматривался? Дождь был. Может, это твои люди были.
– Не может быть. Мы твою тачку не вели. А цвет какой у машины той, запомнил?
– Да нет же, отвяжись! – Антон сделал вид, будто ему надоели расспросы товарища.
«Ничего, – подумал он, – раз уж ты играешь в друга, когда я у тебя тут в клетке сижу, я тоже буду делать вид, что я никакой не арестованный, а просто заскочил на огонек».
Исаков вспыхнул, но сдержал себя:
– Точно? – спросил он недоверчиво.
– Леша, если я буду каждый раз дублировать ответы на твои вопросы, мы долго будем с тобой здесь общаться. А мне домой охота поскорей. Я вообще ни в чем не виноват!
Леша опять превратился в доброго и хорошего товарища, стремящегося помочь попавшему в переделку однокласснику:
– Слушай, Антонио, я, честно говоря, непосредственно рапорт об убийстве не прочел, ясно? Поэтому давай сначала отдохнем, как раньше бывало. А то я уже два дня не пил!
По прошествии непродолжительного времени благодаря стараниям Любы на столе у «товарища подполковника» появилась водка и очень много разнообразной закуски. Люба отказалась выпить с друзьями. Прихватив с собой тарелочку с бутербродами и бросив на Антона выразительный взгляд, она удалилась.
– Кем она у тебя работает? – спросил Антон, с аппетитом уплетая маринованный огурчик.
– Люба у нас делопроизводством занимается.
– А, так это все называется делопроизводством?
– Не, я серьезно. Она из потомственной милицейской семьи. У нее и дед, и отец в милиции работали. Муж тоже… Только его посадили.
– Милиционера?
– Ага, ведомство Драгунцова поработало.
– Кого?
– Управление собственной безопасности.
– А… Это не мешает ей быть веселой. Сколько ей лет?
– Между тридцатью и полтинником, – Алексей лукаво улыбнулся. – Веселая – не то слово. Ты будь с ней поосторожней.
– А я-то чего?
– Да видел я, как она на тебя смотрела, словно на жертву. Гляди в оба, а то изнасилует.
Алексей рассмеялся. Антон из вежливости улыбнулся и тут же заметил:
– Забавный у меня получился день рождения.
– Не понял?
– День варенья у меня сегодня.
– О как… А что молчал-то? Ты скрытный, брат… Все, все, молчу! Получается – сорок.
– Сорок.
– А, фигня все это. Давай теперь за тебя выпьем. Подарка только у меня для тебя нет. Слушай, а ты все летаешь у себя в Мячиково?
– В Мячково, – поправил товарища Антон. – Бывает, а что?
– Слушай, давай как-нибудь вместе поедем, а? Мне давно хотелось научиться чем-нибудь управлять, чтобы с крыльями.
– Поехали. Вообще проблем нет. У нас приветствуются новые люди.
– Здорово! – воскликнул Исаков и вдруг запел звонко и, как показалось захмелевшему Антону, демонстрируя незаурядные вокальные данные: – Мы парни бравые, бравые, бравые! Но чтоб не сглазили подруги нас кудрявые, мы… че-то там… их поцелуем горячо! И трижды сплюнем через левое плечо!
Вечерело. На столе в кабинете подполковника Исакова стояла недопитая бутылка водки. Другая бутылка, опустошенная, лежала на полу возле сейфа.
Друзья сидели за столом и молча курили. Казалось, они успели обсудить все темы. Вспомнили одноклассников, договорились организовать общую встречу. Антон был пьян. Пьян настолько, что даже на какое-то время позабыл про свой опрометчивый «контакт» с Плукшиным. Да и тоска от пребывания в изоляторе притупилась.
Сквозь хмельной туман он рассеянно внимал голосу Лешки. Этот голос с каждой минутой становился все тяжелей, приобретал необычные свойства, превращаясь в сознании Антона в нечто твердое, физически беспокоящее его обмякшее под влиянием водки тело.
– Так и говорю, – продолжал Леша. – Живет себе человек, занимается науками, а тут – бац! И его вдруг нету. Секунда! И никаких, блин, планов, никаких слов… Бывает, конечно, говорят, но чаще помирают так. Твой так помер или сказал что?
Антон очнулся, потянулся за стаканом с водой, отпил глоток.
– Чего-то говорил, – ответил он. – Но чего говорил – этого я тебе сказать нем… не могу.
– Как это не можешь? – попытался собраться Алексей.
– А не помню я… – рассеянно ответил Антон.
– Ну и черт с ним. Тогда разливай.
– Леха, я больше не могу. Я сегодня за рулем.
– Антоха, ты не за рулем, ты ж заключенный!
– Точно… Наливай. А где туалет у тебя?
– Ты ж был уже. Ну даешь! Налево по коридору, потом на третий этаж и направо.
– Как тут запомнить? Законспи… Законспири… В общем, секретность сплошная. Все, я пошел. Пока.
Исаков в ответ помахал ему рукой.
Антон поднялся из-за стола, но сразу же плюхнулся обратно на табурет.
– Леха, – он будто испытал озарение. – А как я в туалет-то хожу?
– Чего?
– Без конвоя, а? Я же арестованный?
Исаков так сильно удивился, будто ему только что было явлено величайшее в мире откровение.
– Да? И ведь правда… Ну ничего, тут не убежишь. Ты, слышь, не пытайся. Дубинка башка попадет, совсем больно будет… Да и меня подведешь. Ты смотри, не подведи меня.
Антон кивнул и, пошатываясь, вышел из кабинета.
Поднимаясь на третий этаж, Антон несколько раз хватался за поручни. Его «штормило», но состояние было спокойным и благодушным. Вдруг кто-то придержал его за локоть. Антон оглянулся и увидел Любу.
– Привет, – сказал он.
– Привет, привет, – весело ответила Люба. – Осторожней, не упади, красавчик.
– Я очень постараюсь, – пообещал Антон и поспешил дальше.
Преодолев еще несколько ступенек, он услышал за спиной ее голос:
– Наверное, вы большими друзьями были в школе. Наш-то Алексей Николаевич целых полгода не пил, а сегодня ни с того ни с сего взял да и развязал.
Странное дело: вернувшись в кабинет, Антон застал там совсем другого Исакова. Не раскованного и бесшабашного, которого покинул пять минут назад, а собранного и чем-то всерьез озабоченного.
Алексей все так же сидел за столом. Перед ним стояла кружка, над которой струился пар. Он окунал в кружку пакетик с чаем.
– Дело такое, – сказал Исаков, не поднимая глаз на Антона. – Твой Вилорик Рудольфович – целая тема. Мне, конечно, все равно, где и как ты с ним познакомился, хоть мне и поручили это разгребать, но положение твое и так незавидное…
– Леха, я этого профессора знал всего полтора часа…
– Не понимаю, ничего не понимаю, – говорил Алексей, обхватив голову руками. – Черт, как же тошно! А пить больше нельзя…
– Выпей пивка, – предложил Антон.
– Ты че, я на машине!
– Но ты ведь уже по-любому никакой! И ты ведь…
– Мент? Ну и что? А ответственность… И потом, пиво – это все самообман и профанация. Водки надо. Придется догнаться дома. Ничего, можно и потерпеть. И все же не понимаю, зачем надо было кому-то профессора мочить. Тем более профессора биологии.
– Обществоведения.
– И какая разница? Он же не ядерным синтезом занимался, верно?
– Ну, разные причины бывают…
– Может, тебе известно что-то про эти «разные причины», а, Антоха?
– Леша, хорош уже со своими милицейскими прибамбасами, о’кей? Можешь прямо сказать, что тебе от меня нужно по этому делу?
– Я правду хочу знать.
– Ты думаешь, я тебе не всю правду рассказываю?
– Не думаю. Я ж тебе верю и даже люблю, – Исаков поднялся из-за стола. – Вот и твою куртку ношу, «харлеевскую», которую ты мне из Америки привез. Гляди! – Алексей сорвал со спинки кресла ветровку и попытался в нее облачиться. – Самое неприятное, – вновь стал серьезным Исаков, – что тебя у меня скоро забирают. А это, брат, плохо. Очень плохо…
Среди ночи Антон очнулся у себя в камере. Он некоторое время силился вспомнить, как разошлись накануне, но не смог. Только отчего-то в памяти отпечаталось раздражение в поведении Алексея и его последние слова.
«Забирают… Кто? Куда?»
А еще он думал про Исакова. И чем дальше, тем очевидней было – в действительности не знает Антон, с кем имеет дело.
После школы Алексей поступил в технический вуз, не самый престижный, потом то ли с третьего, то ли со второго курса «загремел в войска». Служил на юге, в Таджикистане, и даже успел побывать в Афгане. Потом была школа милиции, но не в Москве, а где-то за Уралом. Леша рассказывал однажды, как ездил в Сумгаит, где стал свидетелем неправдоподобно жестокой, страшной резни…
Виделись они после школы действительно нечасто. Однажды Антон воспользовался служебным положением Алексея, чтобы вызволить из рук милицейского патруля своего немецкого приятеля Ральфа Мюллера.
Что еще было? Ну, вместе играли в детстве в войну. Это не считается. Дрались один раз по какому-то поводу… Дружили? В школе все были друзьями.
Нет, определенно, друзьями детства их назвать нельзя. Да и после школы они, считай, не встречались.
«Отчего же Лешка так любезен со мной? Отчего?»
Восстанавливая в памяти события вчерашнего дня, Антон силился отыскать ключи к ответам на новые вопросы.
Итак, за машиной Антона, в которой сидел Плукшин, следили. Чего ради вдруг кто-то будет устанавливать наружное наблюдение за ученым-гуманитарием? Эти же люди, или кто-то еще, вскоре убивают профессора. На месте гибели Ви-лорика Рудольфовича оказывается специальная оперативная группа, чья база расположена совсем в другом районе, очень далеко от места преступления… Не странно ли?
Рассуждая так, Антон усмехнулся и подумал: «Я сейчас прямо как Штирлиц в гестапо у Мюллера. Так… На что еще следовало обратить внимание? На совпадения. Дело об убийстве Плукшина ведет бывший одноклассник…»
Так он лежал и думал, подперев кулаками затылок, глядя в потолок… И вдруг вспомнил про Любу, ту самую Любу, которую Леша назвал делопроизводителем, и ее слова, сказанные ему на лестнице: «Наверное, вы большими друзьями были в школе. Наш-то Алексей Николаевич целых полгода не пил, а сегодня ни с того ни с сего взял да и развязал».
«Занятно, – размышлял Антон. – А ведь он утверждал, что не пил уже дня два. Выходит, врал? Да нет, не накручивай себя, он просто пошутил. Но, с другой стороны, действительно, чего это он так обрадовался? Почему пил столько и мне подливал? Хотел напоить, чтобы язык развязался? Детский сад какой-то, банально все, на поверхности. А что я мучаюсь? Возьму просто да и спрошу у него».
