Ощущение, жизнь и смерть (1934)
Представим себе ряд животных: от самых громадных до самых малых, или ряд живых существ до одноклеточных и даже невидимых в самые сильнейшие ультрамикроскопы. Есть такие. Их не задерживают самые тончайшие фильтры. Но о несомненном бытии их свидетельствуют некоторые инфекционные болезни. Размеры таких существ определяются стотысячными долями миллиметра. И все же каждое из них содержит тысячи и даже миллионы атомов.
Это – непрерывная цепь. Отрицать ощущение звеньев этой цепи нельзя, так же как отрицать их жизнь. Разница – количественная.
Отсюда вывод: всякое живое органическое существо, как бы мало оно ни было, способно чувствовать.
Но одноклеточное можно делить, и каждая часть живет и вырастает в целое. Значит, и часть его жива. Если будем от этой части отнимать последовательно по атому, то не может же сразу уйти из нее жизнь. Она будет изменяться, упрощаться, терять свойства, но сущность ее, начало не может исчезнуть.
Отсюда второй вывод: атом, насколько он неделим, есть простейшее живое существо.
Из предыдущего следует третий вывод: всякое животное, полуживотное или растение есть союз множества простейших существ. Например, человек есть союз примерно 100 биллионов (1014) разных клеток. Но и каждая из них есть союз еще большего числа атомов. Чем разнообразнее клетки и совершеннее механизм животного, тем оно могущественнее. Конечно, из очень малых масс и однообразных клеток природа не может создать совершенства. Поэтому, в общем, высшие животные имеют и большую массу, и разнообразие клеток. Животное есть соединение очень сложного механизма с еще более сложным химизмом. Цель союза – могущество. Животное не едино. Едино только управление им. Все его части имеют свое ощущение и ограниченную волю.
Иллюстрация из биологического атласа Арнольда Доделя- Порта (1843–1908)
Есть тому и опытное подтверждение. Клеточки, отделенные от животного и помещенные в благоприятную среду, продолжают жить и размножаться.
Четвертый вывод: смерть есть не уничтожение, а распадение союза существ на отдельные существа. Но они могут поддерживать свою жизнь только в союзе, а вне его погибают. Но и это не погибель, а распадение на молекулы и атомы. Дальнейшее распадение затруднительно и совершается в биллионы лет, и тоже не есть уничтожение. При смерти существа, или распадении союза, могут получиться разные картины. Например, если кругом воздух, влажность и множество иных существ, начиная с самых малых (открытое гниение на воздухе при температуре выше нуля), то все они используют умершее существо и граждане – атомы умершего – опять вступают в более сложную жизнь окружающих существ: одноклеточных, многоклеточных, сознательных и несознательных.
Если же тело сжигается (например, в крематории) или лишено доступа воздуха, влаги и живых существ (например, при похоронах в глубине земли и при низкой температуре, консервная коробка, холодильник и пр.), то превращение ограничивается распадением на атомы и молекулы. Это более примитивная жизнь. При сжигании, однако, она продолжается недолго, так как газы, жидкости и зола все же понемногу усваиваются – сначала растениями и подобными низшими существами, а потом и высшими. Одним словом, во всех случаях смерти, рано или поздно, члены распавшегося союза опять вступают в новые союзы и потому продолжают жизнь, сообразную окружающей ее высоте.
Святой Иероним в момент смерти, гравюра, 1614 г.
Пятый вывод: рождение есть только возникновение более сложного союза. Существа более простые, клеточки, молекулы и атомы входят в этот союз, чтобы сделаться сильнее и сознательнее (подразумевается многовековой филогенетический процесс развития материи, но и быстрый путь размножения отличается только по количеству потребного времени).
Высший разум имеет силу распоряжаться жизнью, низшие же существа бессильны в этом. Разум стремится так направить русло жизни, чтобы она давала для всех граждан вселенной одно благо. Для этого во всех местах жизни должны возникать и размножаться только высшие, сознательные, счастливые и могущественные существа – и полезные им низшие организмы вроде растений, которые страданию не подвержены.
Тогда неорганическая природа, то есть первобытные граждане-атомы, будет иметь только три судьбы.
1) Остается в первобытном состоянии (условное небытие, нирвана, блаженное спокойствие).
2) Возникает в образе растений (состояние, близкое к небытию).
3) Рождается высшими существами и поддерживает вечно этот порядок (три судьбы).
Жители Земли когда-нибудь дойдут до понимания этих вещей, и тогда на Земле не будет ничего, кроме мудрых существ и растений: страдания окажутся невозможными. Обитатели миллионов миллиардов других планет и обиталищ жизни дошли до понимания истинного эгоизма, и потому там ничего нет, кроме совершенства. Нет тех страданий, какие мы видим на нашей планете и которые неизбежны при бытии почти безумных существ.
Иллюстрация из книги Эрнста Геккеля «Красота форм в природе», 1904 г.
Немного должно быть таких незрелых планет, как Земля. Этому препятствует тот же разум, господствующий во вселенной.
Черты из моей жизни (1935)
По природе или по характеру я революционер и коммунист. Доказательством тому служит моя работа «Горе и Гений», изданная в 1916 году, еще при царе. В ней совершенно определенно и исключительно проповедуются выгоды коммун в широком значении этого слова.
Почему же из меня не вышел активный революционер?
Причины в следующем.
1. Глухота с десяти лет, сделавшая меня слабым и изгоем.
2. Отсутствие, вследствие этого, товарищей, друзей и общественных связей.
3. По этой же причине: незнание жизни и материальная беспомощность.
Исход моим реформаторским стремлениям был один: техника, наука, изобретательство и естественная философия. Сначала все это было в области мечтаний, а потом мое новаторство стало выползать наружу и было причиной, отталкивающей от меня правоверных несомневающихся ученых. Я был выскочка, реформатор и как таковой не признавался. Кто мог согласиться с человеком, который осмеливался колебать самые основы наук. Как можно отрицать Лобачевского, Эйнштейна и их последователей в Германии и России! Однако у меня были сторонники даже на континенте.
Как можно не согласиться с ходячими теориями образования солнечных систем (Лаплас, Дарвин, Джинс)!
Возможно ли опровергать второе начало термодинамики (Клаузиус, Томсон)! Кто может сомневаться, что газовый воздушный корабль (дирижабль) должен навсегда остаться игрушкой ветров (мнение VII отдела бывшего Императорского технического общества).
Можно ли придумать что-нибудь безумнее металлического дирижабля (дирижабли хуже аэропланов, а металлический дирижабль никуда не годится: проф. Ветчинкин, Жуковский и другие почтенные ученые)!
Как можно отрицать целесообразность всех азбук и орфографий (все филологи мира)!
Что может быть нелепее доказывать возможность заатмосферных полетов (все академики и все «серьезные» ученые)!
Можно ли стоять за дирижабли, когда они давно сданы в архив (общее мнение до Цеппелинов)!
И так далее – без конца.
… Моя биография поневоле состоит из мелочей жизни и работ. Последние все поглотили, остальное – пустячки, всем обычные. Кроме того, в силу ограниченности житейских впечатлений, моя биография не может быть такой же красочной, как людей нормальных, без физических недостатков.
Существует несколько моих биографий: в журналах, отдельными книжками или в виде предисловий к моим сочинениям.
Они недурны, но несколько пристрастны – в ту или другую сторону. Видеть в них ошибки можно только, сличая их с моей автобиографией. Поэтому, как она ни плоха, а все же она полезный источник для освещения моей жизни и деятельности, с любой точки зрения.
