В последнее время так мало внимания обращается на глубокую и важную книгу Гартли «Наблюдения над человеком», впервые опубликованную в 2-х томах в 1749 г., что я попытаюсь сформулировать основные относящиеся к ассоциации идей факты, прекрасно изложенные в этом трактате. Д-р Дж. Пристли обратил внимание своих последователей на эту работу, а «Зоономия» Дарвина в основном базируется на учениях Гартли, Брауна и Гиртаннера. Учению об ассоциациях уделяется также большое внимание в сочинениях Кондильяка, но я не обнаружил, чтобы на книгу Гартли обратил внимание кто-либо из современных французских идеологов или физиологов — Кабанис, Дестют де Траси, Ришеран, Мажанди, Аделон или Бруссэ. Представляется, что французские физиологи также пренебрегают тем, что сделали англичане, как англичане тем, что сделали французы.

Нижеследующий короткий очерк ни в коем случае не отменяет необходимости того, чтобы каждый образованный физиолог или идеолог внимательно ознакомился с первым томом работы Гартли, которую, несмотря на ее ненужные гипотетические прибавления, едва ли превосходит какая-либо известная книга по языку, глубокому и точному рассуждению, обширности применений. Пристли сократил ее, но сама книга настолько содержательна по материалу и способу изложения, что она должна читаться такой, какой ее написал Гартли. Его теория вибраций, впервые предложенная сэром Исааком Ньютоном, неправильно понятая и неправильно интерпретированная поверхностными авторами, может быть верной или нет — я склонен соглашаться с ней, — но факты, относящиеся к обширным ассоциациям ощущений с ощущениями, ощущений с идеями, идей с идеями и тех и других с мышечными и другими телесными движениями — автоматическими и произвольными, инстинктивными и интеллектуальными, нормальными и болезненными, совершенно неоспоримы: это [ведь] не теория, а факты.

На ассоциацию идей впервые обратил внимание г-н Гей в диссертации, предпосланной «Происхождению зла» Кинга, а затем г-н Локк в его «Опыте о человеческом разуме» (кн. II, гл. 33). Книга Гартли была отмечена шотландскими метафизиками в такой поверхностной и легкомысленной форме, которую следовало ожидать от людей, не могущих пли не умеющих позаботиться о понимании. Но г-да Рид, Освальд, Битти, Дугалд Стюарт и Томас Браун процветали. Как фавориты клира, ибо они принадлежат к ортодоксальной школе идеологии, они — онтологи и психологи, они не нарушают всеобщих предубеждений, они не идут против клерикальных учений, их ужасают тенденции еретической метафизики, стиль их сочинений большей частью хорош, часто отмечен изяществом и вкусом, в то время как догматизм, который пронизывает их пустопорожние страницы, хорошо рассчитан на то, чтобы обмануть многочисленных читателей, согласных читать не думая. Но прогресс точной физиологии разрушил их [построения]. Думающая часть публики, которая в конечном счете задает тон той более обширной части, которая не думает, утомилась тем, что приходится тащиться через страницы, заполненные фигуральными словами и фразами, не имеющими определенного значения, и стала громко взывать к реальным фактам и точности языка. Я первоначально склонился к мысли набросать этот очерк, внимательно изучив критические замечания, высказанные д-ром Блейром и лордом Кеймсом при чтении мной курса на эту тему в колледже, где я президентствую, и увидев, как можно было бы более удовлетворительно объяснить и проиллюстрировать принципы, которые они пытаются развить, если бы они что-нибудь знали относительно учения об ассоциации идей. Таким образом, вся путаница и темнота данного лордом Кеймсом объяснения хода идей, их связи с предшествующими идеями, его тяжеловесное и не очень вразумительное объяснение того, что он называет идеальной презентацией, — эмоций, страстей, симпатий и симпатических эмоций, эмоций, сходных между собой, эмоций, связанных с музыкой, и многих других — все это разъясняется как очевиднейшие случаи ассоциаций. Д-р Джозеф Пристли понимал значение этого учения для [уяснения] этих предметов и отметил его применение в своих «Лекциях о красноречии и критике», не прибавляющих ничего к Блеру и Кеймсу. Хотя он и понимал его полезность, в своих лекциях об этом учении он его мало использовал сравнительно с размерами его применимости, и я предполагаю, что это произошло из-за его недостаточного знакомства с физиологией.

В последующем очерке «Ассоциация идей» я не претендую на то, чтобы развить теорию — мою собственную или кого-либо другого. Я утверждаю очевидные, хорошо известные, неоспоримые факты, знакомые каждому физиологу, когда-либо обратившему свое внимание на сцепление раздражений и движений в нервных волокнах, но полностью игнорируемые компанией метафизиков-словоблудов, которым и не грезится, что феномены тела могут быть каким бы то ни было образом использованы при выяснении или объяснении феноменов духа. Этот разряд авторов довольствуется порицанием чьего-либо воззрения, если его тенденция, непосредственная или отдаленная, является тем, что духовенство называет еретическим и опасным, как всякое мнение, которое стремится уменьшить влияшие клерикалов или разоблачить правление, с помощью которого они держат невежд в подчинении. «Что такое ортодоксия и что ересь?» — спрашивает лорд Сендвич в спорах о [религиозной] корпорации и определении [ортодоксальности]. «Ортодоксия, мой лорд, —

говорит епископ Уорбертон, — это мое мнение, а ересь — это мнение другого человека». Пора отбросить изучение тенденции какого-либо воззрения и поставить вместо этого вопрос, что является фактом и истиной. Последние никогда не могут иметь дурной тенденции, однако изуверы, заточившие в тюрьму Галилея и осудившие Лоуренса и Макартнея, думают иначе. Каково слово истины? Рассмотрим этот вопрос открыто и честно.

Очерк учения об ассоциации идей будет тогда выглядеть следующим образом.

Когда впечатление или стимуляция прилагаются к какому-либо чувствующему окончанию, они распространяются посредством некоторого рода движения по ходу нерва в мозг. Движение, распространяющееся таким образом по ходу нерва в направлении мозга, подчиняется следующим принципам.

1) Это — вибрационное движение, колебание тела или нервного ствола. Но имеется в виду не мнение сэра Исаака Ньютона, или д-ра Гартли, или какого-либо другого известного мне автора, хотя оно по неведению и приписывается Гартли и в таком виде неправдоподобно, так как нервы не являются чем-то вроде натянутых струн клавикордов. Они — относительно мягкие тела, находящиеся в мягких телах.

2) Мельчайшие частицы, из которых построены нервы, приводятся в вибрационное движение, которое распространяется вдоль всего вещества нерва в данном направлении. Таким представляется мнение Гартли. Может быть, так оно и есть, но мы не имеем достаточных доказательств для того, чтобы установить существование такого рода движения в нервах. Гартли обращается за помощью к понятию сэра Исаака Ньютона об эфире. Но это гипотеза.

3) Предполагается, что нервы выделяют очень нежную жидкость, которая является носителем этих последовательных пульсаций или вибраций. Но никто не мог обнаружить эту жидкость, или выяснить ее природу, или удовлетворительно объяснить способ получения ею впечатлений и их распространение.

4) Считается вероятным (но не несомненным), что агентом происходящего является гальваническая жидкость, исходя из [реакций] электрического ската (gymnotus electricus, silurus electricus), из экспериментов по пищеварению и дыханию д-ра Вильсона Филипса, Дютроше и других и из наблюдений д-ра Легалуа. Но это мнение является только мнением, более определенно основанным на фактах, чем другие, однако ни в коем случае не твердо установленным.

Однако, поскольку ствол не может (непосредственно) действовать на модулярное вещество, из которого состоит мозг, но [воздействует] только посредством передающегося движения, несомненно, что необходимо должно происходить то или другое движение. Оно может быть не движением, но чем-то движимым. Под мозгом я имею в виду те части так называемого модулярного вещества, которые, согласно наблюдаемым фактам, включают места локализации интеллекта: большие полушария, или переднюю часть мозга, мозжечок, или заднюю часть, и продолговатый мозг, образующие совместно головной мозг. Представляется, исходя из наблюдений над фактами, что головной мозг образуется постепенно путем продолжения спинного мозга. Нервы являются большей частью парными, и головной мозг также обычно состоит из парных частей, как наблюдали Галль и Шпурцгейм. Пока что не могут быть прослежены аппараты, посредством которых электрическая или гальваническая жидкость выделяется или накапливается у наземных животных, подобно тому как это происходит у названных выше рыб. Когда где бы то ни было происходит движение, оно тем или другим образом передается, например, от чувствующего окончания, например пальца, к модулярному веществу мозга (как выше было объяснено), оно там чувствуется или, согласно недавно принятому выражению, воспринимается. Поэтому каждое ощущение является по своей сущности ДВИЖЕНИЕМ В ВОСПРИНИМАЮЩЕМ МОЗГУ. Это настолько истинно, что ясно признается и утверждается всеми знаменитыми физиологами последнего времени. Это можно найти в качестве определенно установленного у Ришерана и Мажанди — двух наиболее ценимых среди нас основных авторов. Полагаю, что это показано и д-ром Дарвином в его «Зоономии», в третьем разделе и других местах. Движение, переданное таким образом, — где и благодаря чему оно чувствуется или воспринимается? По этому вопросу имеются два мнения, к которым может быть присоединено третье.

1). В связи с тем что очень трудно представить, каким образом восприятие, мысль или интеллект могут возникнуть из специфического устройства или расположения частей, первоначально не обладавших всеми этими свойствами и состоявших просто из инертной, бесчувственной, лишенной сознания материи, философы, в особенности духовные лица, склонились к гипотезе о сущности пли принципе, отличном от тела, не имеющая никаких общих с ним качеств, нематериальном, не зависящем от него и не умирающем с ним, а переживающем его, присоединяющемся сверхъестественным образом к нашей системе организованной материи. Благодаря такому объединению мы приобретаем способность проявлять феномены интеллекта. Этой нематериальной сущностью или принципом является душа. Согласно этому мнению, движения, которые происходят в нервной системе, воспринимаются или чувствуются душой и становятся объектом ее операций. Все явления, называемые духовными или интеллектуальными, происходят по существу от души как особой сущности. Из такого соединения души и тела они развиваются в составную сущность, называемую человеком. В нем тело является разрушимым и исчезающим, душа — неисчезающей, неразрушимой и бессмертной. Таким было на протяжении многих веков господствующее мнение образованных и мыслящих людей. Оно является мнением огромного большинства духовных лиц в наши дни и общим мнением среди пишущих по метафизическим вопросам, в частности в Шотландии. Этому мнению обучают как истинному во всех университетах и семинариях в Англии, в континентальной Европе и в нашей стране. Поэтому оно имеет решающую поддержку современных авторитетов. Но оно поддерживалось искусственно и в настоящее время почти не имеет под собой почвы.

2). Другая категория философов, главным образом в Англии и Франции, придерживается мнения, что все духовные или интеллектуальные феномены могут быть объяснены из свойств организованного тела без вмешательства какого-либо особого нематериального принципа, вроде такого, как описанная душа, при условии, что свойства восприятия или чувствования относятся к нашей организации или возникают из нее, как во всяком случае представляется исходя из фактов. Они говорят, что жизнь и восприятие также являются результатом нашей особой организации, как и любое - другое свойство — результатом какой-либо системы. Они говорят, что нет другого основания, кроме постоянного сопутствия одного другому, на котором мы могли бы вообще основывать какой-либо случай необходимой связи или утверждать в каком-либо случае, что одна вещь является свойством другой; что явления, называемые духовными, должны рассматриваться, как возникающие и относящиеся к существенным свойствам животной организации, потому что они никогда не наблюдаются, кроме как в связи с телесной, организованной системой, всегда сопровождают ее, растут с ее ростом, чтобы быть более совершенными, поскольку организация животного более совершенна, зависят от здорового состояния нервной системы, становятся беспорядочными при нервном заболевании или расстройстве, приходят в упадок при упадке телесной организации, стареют вместе с телом и исчезают вместе с ним. Они утверждают, что нет каких-либо свидетельств существования способностей души или какой-либо из них, кроме тех, которые возникают в теле и зависят от него. Ибо очевидно, что невозможно для наших материальных чувств и органов получать впечатления от сущности, не имеющей ни одного свойства материи. Все различия между человеком и другими животными с точки зрения интеллекта соответствуют различиям с точки зрения организации. Феномены, называемые психическими, также реально проявляются животными, как и человеком, только ими в значительно меньшей степени из-за значительно менее высокой организации у других животных. Во всех случаях они сводимы к телесным воздействиям. Кроме того, они утверждают как бесспорный факт то, что составные тела проявляют свойства и результаты, полностью отличные от свойств их компонентов.

Это мнение является господствующим среда многих анатомов и врачей в Англии и Франции и среди последователей религиозных принципов д-ра Пристли. В качестве очень серьезного аргумента против этого учения выдвигается то, что оно лишает нас доказательств будущего существования, выведенных из естественного бессмертия души. На это пристлианцы отвечают, что христианина это возражение не затрагивает. Ибо воскрешение, о котором ясно учит Новый завет, это воскрешение (не души, а) тела. Такова принятая в качестве статьи апостольской веры догма, признающая только воскрешение тела. Язык Писания ничем не поддерживает существование отдельного, нематериального, бессмертного принципа, называемого душой. Это фактически признано учеными духовными лицами и высокими авторитетами английской епископальной церкви — Типлотсоном и Шерлоком, Уотсоном — епископом Ландафским, который рассматривает это как нерешенный вопрос, Лоу — епископом Карляйльским, который открыто отрицает, что Ветхий и Новый завет поддерживают это учение о душе. В отношении всего этого мне нечего сказать. Те, кто в действительности так верит, имеют на это право; кто верит иначе, имеет право верить иначе. Мы можем судить о самих себе, а не о них.

3). Другое мнение в отношении интеллектуальных феноменов, включая восприятие, состоит в том, что они действительно признаются феноменами организованной материи, но, поскольку мы не знаем ни одного вида материи, способного самоорганизоваться в животную форму иначе как в результате животной жизни, до того переданной через родителей, постольку мы не имеем оснований утверждать, что положение в действительности таково или во всяком случае может быть таковым. Те, кто придерживается этого мнения, отрицают учение о самозарождении или о том, что жизнь является продуктом каких-либо форм организованной материи, которым она прежде не была свойственна. И они не признают, что некоторые сомнительные случаи, указанные д-ром Дарвином, Байлье и Ламарком, или восходящие формообразования профессора Блюменбаха, или последние микроскопические открытия достаточны для установления этого учения, противоречащего всем очевидным и определенным случаям, известным нам и явно указывающим на первично существующий жизненный принцип, который придается во всех известных нам случаях как растениям, так и животным, происхождение которых мы можем отнести только ко всемогущему творцу, наделившему нас этим принципом. Я чувствую сильные затруднения в этом вопросе, который, однако, при нынешнем состоянии наших знаний не может быть разрешен так, чтобы всех удовлетворить.

Д-р Гартли думает, что душа — это очень тонкая эфирная субстанция, присоединяющаяся к телу и переживающая его. Но это неподтвержденное мнение не продвигает нас ни на шаг. Если она имеет свойства материи или какое-либо из них, то тогда она материя, если нет, то вновь возникает старый вопрос: как одна вещь может действовать на другую, не имея общих с ней свойств? Это мнение оживил в последнее время Абернети.

Рассмотрев, насколько я мог, вопросы, осаждавшие меня в ходе развития [моей мысли], я перешел к тому, чтобы очертить факты, относящиеся к обладающему организацией живому человеку, факты, которые подпадают под закон ассоциации идей. Во всех наших исследованиях, относящихся к феноменам духа, мы должны стремиться (как я думаю) к тому, чтобы установить, насколько они объяснимы простыми феноменами тела, и обратиться к гипотезе о присоединяющемся сверх того принципе интеллекта лишь тогда, когда известные свойства организованной материи уже больше ничего объяснить не могут. Насколько я могу видеть, каждый относящийся к интеллекту факт, какой бы фразой или фигуральным выражением он ни описывался,— это не что иное, как нормальная функция или способ действия органа, называемого мозгом, некоторое движение в мозговом веществе и его модификация. Мысль, суждение, разум, рефлексия, воля, понимание, память и т. д. являются только словами, а не отдельными существами или сущностями. Они обозначают отдельные состояния, аффектации или функции церебральной массы, т. о. некоторые движения, совершающиеся в ней, которые мы сознаем, как говорят французы, которые мы чувствуем и воспринимаем, как говорят англичане. Склонность к фикциям, свойственная современным метафизикам, наделила эти слова самостоятельным существованием и персонифицировала их. Но эта поэзия метафизики, это олицетворение ортодоксии не есть разумное рассуждение.

Встает дополнительный вопрос: когда эти движения вдоль хода нервов передаются в мозг, имеется ли в атом органе общее чувствилище — местоположение (seat) восприятий, локализованное в какой-либо отдельной части мозга? Согласно преобладающему мнению, такой пункт (spot) имеется. Этот взгляд приняли сэр Исаак Ньютон и д-р Гартли, а также Бруссэ. Мне неизвестно доказательство такой локализации. То, что движения, передаваемые соответственно нескольким органам чувств, изменяют друг друга в тех случаях, когда они ассоциируются одновременно или через некоторые короткие интервалы, представляется бесспорным фактом. Но у нас нет средств, чтобы установить, является ли это результатом их объединения в одной из конечных точек (point) мозга или вблизи такой точки. Я поэтому употребляю термин «мозг» для обозначения той части нервной системы внутри черепа и незначительной части позвоночного столба, где завершаются движения, пришедшие из чувствующих окончаний внешних или внутренних нервов, и откуда в свою очередь движения переходят в мышцы произвольных действий. Возможно, что в модулярной субстанции мозга, как я его определяю (большие полушария, мозжечок и продолговатый мозг), и имеется отдельный пункт, но на основе анатомических и физиологических фактов это еще не установлено. По мнению д-ра Дарвина, им является вся нервная система, ее сенсорная способность сосуществует со всеми нервными разветвлениями.

Могут быть повреждения различных частей мозга, не вызывающие в той же самой пропорции ожидаемых повреждений жизни или интеллекта. Многие из подобных случаев собраны (не всегда с достаточной компетенцией) д-ром Ферриаром, многие — с несколько большей достоверностью Эверардом Хоумом. Неизвестно, зависит ли это от менее существенного характера поврежденных частей, иди от того, что мозговые органы являются парными, или от раздельных функций каждой части мозга. Хорошо установлен всеобщий факт, что при повреждениях мозга поврежденным является также и интеллект. В качестве полного доказательства этого можно указать на большую часть случаев аппоплексии, сомнамбулизма и маниакальности. Маршалл, Абернети и Аберкромби приводят их в изобилии.

Проследим теперь — от чувствительных окончаний нерва до мозга — развитие ощущений, вызванных внешними объектами. Я должен указать на впечатления, которые могут быть произведены на мозг посредством внутренних состояний тела, действующих на этот орган и заслуживающих, как я полагаю, больших размышлений, чем им уделялось прежде. Бруссэ назвал этот вид нервной связи иннервацией.

Нервы, идущие от головного и спинного мозга, снабжают сердце, желудок и другие части тела, функции которых в здоровом состоянии осуществляются автоматически, интенсивно и не воспринимаются нами, не возбуждая никаких ощущений, которые сопровождали бы их действия. Но поскольку нервы снабжают эти части, обширно связанные со всей нервной системой, любое отклонение от обычного или здорового состояния в этих внутренних частях тела воздействует на состояние мозга и всей нервной системы. Так, сомнамбулизм и идиотия могут быть вызваны чрезмерной истеричностью, глистами в кишечнике, меланхолия в форме заболевания — ненормальностями в кишечнике и, наоборот, мания — стимулирующими напитками или травами, содержащими наркотики, и общее состояние нездоровья, ощущаемое тогда, когда у нас имеется некоторое труднообъяснимое внутреннее недовольство, несомненно, обязано [своим происхождением] серии болезненных состояний, которые происходят во внутренних органах и передаются мозгу, которым при их появлении то тут, то там мы не можем дать точного названия. Мы не имеем также средств для того, чтобы указать их точную локализацию внутри организма. Все наши ощущения и идеи зависят как от объектов, которые их возбудили, так и от состояния органа, в котором происходит возбуждение. Если состояние нервной системы одного человека отличается от другого, те же самые возбуждающие причины произведут не точно те же самые внутренние движения и ассоциации, но видоизмененные, и притом не только благодаря необычайному многообразию синхронно ассоциирующихся обстоятельств, но также и соответственно возрасту, полу, конституции, предшествующим привычкам, внутренним возбуждениям и общему состоянию здоровья или болезни. Эти размышления хорошо объясняют различные точки зрения, с каких различные личности рассматривают являющиеся им одни и те же предметы и дают адекватное объяснение причины многих различий в интеллекте и склонностях. Ибо буквально верна старая метафизическая пословица: quicquid recipitur, recipitur ad modum recipientis. Все внутренние операции нашею организма, не воспринимающиеся при обычном состоянии полного здоровья, становятся источниками ощущений, когда они отклоняются от здорового состояния, так же как нечувствующая поверхность становится болезненной при ожоге. Здесь лежит источник кошмаров от несварения и вообще снов, которые являются источниками движения в мозгу, сходными с движениями, которые были вызваны внешними объектами, а затем восприняты в условиях нерегулярных ассоциаций из-за неполного бодрствования при неглубоком сне. Они между собой мало связаны или совсем не связаны, поскольку вызвавшее их болезненное состояние внутренних органов мало способствует тому, чтобы обеспечить такого рода связь. Поэтому закон ассоциации, который будет вскоре объяснен, действует только частично и несовершенно. В этой частичной и несовершенной ассоциации и состоит странность наших снов.

Тот же закон нервной передачи движения имеет место в наших внутренних органах так же, как и в других частях тела. Так, в последних экспериментах г-на Броди, д-ра Вильсона, Филипса и других в случае, если 8-я пара нервов или же симпатический нерв перерезан или блокирован, функции желудка, легких и производство животной теплоты также затронуты и отчасти парализованы.

Я перехожу теперь к установлению нескольких общих законов ассоциации как простого реального факта и [результата] физического наблюдения, обращаясь в деталях к Гартли и Дарвину.

Под ощущением здесь подразумевается движение, вызванное некоторым внешним объектом в чувствительном окончании нерва, оттуда распространившееся по ходу нерва к мозгу и там чувствуемое или воспринимаемое. Это может быть также движение, возбужденное изнутри нервом, находящимся в теле, вследствие несколько необычных или болезненных действий в органе дли части, снабжаемых этим нервом. И это движение распространяется по ходу нерва в мозг, как при периодическом голоде, внутренних позывах, родах и т. д...

Под идеей здесь имеется в виду движение в мозгу, которое сходно по роду и локализации с предшествующим ощущением и посредством которого ощущение воспроизводится. Идеи суть непосредственные объекты воспроизведения и памяти. Идея поэтому является представителем предшествующего ощущения — больного или здорового, внешнего или внутреннего. Когда ребенок впервые видит персик — это ощущение, когда через некоторое время он вспоминает этот персик — это идея. О том, что это мозговое движение, см. Дарвин, «Зоономия», ч. 3.

Теорема 1. Любая группа ощущений А, В, С и т. д., ассоциированных друг с другом достаточное количество раз, приобретает такую силу над соответствующими идеями а, b, с и т. д., что любое из единичных ощущений (например, А), будучи одно запечатлено, окажется способным возбудить идеи b, с и др.

Предположим, мы оба читаем одну и ту же книгу за одним и тем же столом и что кот, прыгнув на стол и пройдя по книге, прервал наше чтение. Если через год вы меня встретите, ощущение моей личности вызовет у вас идеи стола, места и ситуации, кота и книги, т. е. вы их вспомните. Каким именно образом смешанные движения этих ощущений вызовут соответствующие изменения церебрального движения, которому мы даем имя идеи, я объяснить не могу. Это относится к тем многим реальным фактам, которые бесспорны, но необъяснимы. Обычный опыт устанавливает факт как вытекающий из общего закона нашей природы. Так, название, запах, вкус персика для того, кто ест его в темноте и кто видел и ел его прежде, вызовут форму и цвет персика, т. е. видимую идею, и наоборот.

Теорема 2. Если ощущения возникали только в определенном порядке следования, их способность вызывать идеи обнаружится только в той последовательности, в какой возникли первичные ассоциации. Если А, В, С, D, Е, F встречаются в таком порядке, С вызовет d, e, f, но не а, b. Мы можем прочитать молитву. Но кто из пас может прочитать ее наоборот?

Теорема 3. Простые идеи объединяются в комплекс посредством ассоциации.

Пусть А, В, С, D часто объединяются во всем многообразии комбинаций, тогда а, Ь, с, d восстановятся так мгновенно и механически, что образуют не последовательность идей, а смешанную комплексную идею. Пусть объем, форма, цвет, пушок, запах, вкус персика часто ассоциируются с его названием, как это и имеет место в действительности, тогда название будут вызывать все другие, смешанные таким образом идеи, образуя то, что мы называем абстрактной идеей персика. В этой смешанной комплексной идее обычно воспроизводятся те индивидуальные идеи, которые являются обычно выдающимися и характерными, а другие постепенно выпадают и становятся мимолетными или почти мимолетными. Так начинает формироваться, я думаю, то, что мы называем абстрактными идеями, к которым ради удобства письма и устной речи мы прибавляем наименования — письменные и устные, такие, например, идеи, как добродетель, порок, красота и т. д., которые сами по себе никакого реального существования не имеют и являются простыми изобретениями языка, чтобы помочь нашему рассуждению или исследованию.

Д-р Дарвин поясняет изменение церебральных движений в результате ассоциаций следующим образом. Вы желаете написать слово «человек». Вы пишете его, не думая об отдельных движениях пера, необходимых для написания каждой буквы, или о трудностях, испытанных вами, когда вы впервые учились писать. Теперь это совершается как одна простая, неанализируемая операция. Но подумайте о множестве мышечных движений руки и глаза, ассоциирующихся, чтобы позволить вам совершить эту операцию. Самый сложный случай ассоциации идей не является более трудным и непонятным. И одно и другое — равным образом неоспоримые факты.

Когда идея является очень сложной, эта комбинация может подавлять отдельные составные части, так же как в хорошо приготовленном пунше мы не различаем в отдельности вкус кислоты, сахара, спирта или лимона — все они растворились в комбинации. Так, семь цветов солнечного спектра, вращаясь с большой скоростью, вызывают ощущение, которое мы называем [ощущением] белого. Так, в языке целое может быть разложено примерно на тридцать простых звуков, которые теряются в комплексности их почти бесконечных комбинаций.

В комплексных идеях наибольшую силу в вызове одной идеи другой имеют сперва зрительная идея, а затем слуховая. Гораций замечает об этом: segnius irritant animos demissa per aures, quam quae sunt oeulis subjecta fidelibus.

Теорема 4. Язык является либо письменным, либо устным: это наиболее знакомый пример, которым мы располагаем в отношении ассоциации идей. Мать показывает ребенку персик, она все время повторяет: «Это — персик» — до тех пор, пока слово и ощущение не ассоциируются так прочно, что одно будет вызывать другое. То же самое и в письменной речи. Мы сперва выучиваемся связывать звук речи с написанным или напечатанным словом так часто, что одно при наличии другого появляется мгновенно и полностью. Поэтому при чтении описания слова благодаря ассоциации почти замещают перед умственным взором сами вещи. Это и есть идеальное представление лорда Кеймса. Допустим, я читаю описание боа констриктора или анаконды, давящей тигра. Из рисунка и описания змей и тигров я имею в основном правильную идею о них, хотя я никогда не видел ни того животного, ни другого. Идеи, возбуждаемые таким образом благодаря описанию, образуют то, что лорд Кеймс неудачно назвал идеальным присутствием (presence), а именно идеальное представление, возбужденное и вызванное ассоциациями, связанными с описанием.

Таким же образом ощущения и идеи вызываются благодаря взглядам, интонациям и жестам, ибо взгляды, интонации и жесты — это естественные знаки сильных эмоций. Отсюда преимущество драматического представления перед простым чтением. В игру вступает больше ассоциаций, и идеи возбуждаются более живо. Взгляд, интонация и жест подобно метафорам и другим фигурам речи являются более распространенными на ранних стадиях развития общества, потому что их воздействия требовала бедность зарождающегося языка.

Теорема 5. Когда с каким-либо ощущением ассоциируется боль, она сильно увеличивает его живость. На этом принципе основана древняя практика пороть сына в каждом углу участка земли, на котором ему предназначается жить, с тем чтобы способствовать более точному запоминанию границ. И это соответствует как теории, так и фактам, каким бы грубым ни являлся такой обычай.

Тот же способ рассуждения применим и к ассоциации наслаждения. Эти две последние теоремы позволяют объяснить все трудности лорда Кеймса в отношении симпатических эмоций и эмоций и страстей вообще. Так, если слова, взгляды, интонации и жесты ассоциируются (как это и происходит в действительности) с эмоциями и страстями, то тогда эмоции и страсти ассоциируются со словами, взглядами, интонациями и жестами и одни могут вызывать другие. Нет необходимости иллюстрировать эти положения для тех, кто видел представление балета на французской или английской оперной сцене или кто вспомнит историю Цицерона и актера Росция.

Теорема 6. При ощущениях и идеях церебральное движение, переданное по возбужденным нервам, может быть таким слабым, что почти не воспринимается, или таким умеренным, что лишь слегка вызывает внимание, или таким живым, что вызывает удовольствие, или таким сильным, что вызывает страдание. Это дает основу для различия, проведенного лордом Кеймсом между эмоциями и страстями.

Теорема 7. Сила и живость идей зависят главным образом от следующих обстоятельств (не исключая другие, имеющие меньшее влияние): от первичной возбудимости нервной системы, от живости первичного ощущения, от количества сенсорной силы, как ее называет Дарвин, от накопленной возбудимости, как ее называет Браун, т. е. накопленной системой в данное время, от силы и живости ассоциированных идей, объясняющей нам употребление соответствующего образного языка и эффекты интонации и жестов. Иногда в состоянии общего болезненного, лихорадочного возбуждения накопление в мозгу сенсорной силы, не поглощаемой мышечным действием, создает такую живость ощущения и восприятия, которая значительно увеличивает на некоторое время духовную способность, и когда оно чрезмерно или слишком длительно, то создает различного рода галлюцинации, свойственные помешательству. Это значит, что обычная и естественная стимуляция и возбуждение возрастают до такой степени, что становятся болезненным возбуждением.

Теорема 8. При обсуждении эффекта слов представляется полезным использовать классификацию Гартли.

Слова, имеющие только идеи, но не определения (сладкое, белое).

Слова, имеющие только описание или определение, но не имеющие идей (monagynia, аксиома, радиус).

Слова, имеющие описание или определение и идеи (персик, равнобедренный треугольник).

Слова, не имеющие ни того, ни другого (к, из, от).

Ясно, что слова первой категории производят наибольший эффект в изящных искусствах, являющихся объектом критики.

Есть основания сомневаться, имеют ли вообще какой-либо смысл те слова, которые не выражают реальности, распознаваемой нашими чувствами. Мы не имеем другого источника знаний, кроме наших ощущений — ощущений, возбужденных в мозгу либо внешними объектами, либо нашими внутренними нуждами и висцеральными аффектациями. Какой смысл может быть приписан таким словам, как душа, ангел, дьявол, дух и т. п. предполагаемым сущностям, не распознаваемым нашими материальными чувствами? Любое из них иди все они могут быть заменены словом «абракадабра». Какие доказательства можем мы иметь в отношении сущности, которую нельзя видеть, слышать, осязать или чувствовать, которая не есть объект, различимый вкусом или обонянием? Какой смысл может иметь слово, под которым не мыслится ничего, что мы могли бы проверить, ничего, что существует для одного из входных путей нашего знания?

Теорема 9. Г-н Юм в разделе об ассоциации идей (т. 2) разделяет все общие и абстрактные источники ассоциации на: смежность в пространстве или во времени, сходство и причинность. Постоянное внимание к первой, группе ассоциаций формирует историка, ко второй — поэта и драматурга, к третьей — государственного деятеля и мыслителя.

Теорема 10. Вероятно, как говорит наблюдение, удовольствия от ощущения более многочисленны и в целом перевешивают страдания от ощущения. Конечно, часто это вопрос случая, здоровья или болезни. Но при интеллектуальных удовольствиях и страданиях — тех, которые зависят от наших идей и их комбинаций и которые в значительной степени находятся во власти нашего воления, перевес ощущений удовольствия у хорошо образованной личности является значительным и явным, и при обычной длительности жизни он достигает количества, далеко превосходящего наш обычный счет. Это является сильным аргументом в пользу интеллектуальных занятий, увеличивающих по числу и интенсивности все ассоциации, дающие идеальное удовольствие. Кроме того, наслаждение и страдание, зависящие от наших внешних чувств, будучи большей частью локальными, имеют большую тенденцию разрушать тело, чем интеллектуальные удовольствия и страдания, которые не раздражают в такой степени какой-либо отдельный орган, а в белом мозговом веществе вызывают скорее слабое изменение, чем какое-либо сильное и разрушительное движение.

Теорема 11. Несовершенство памяти и суждения у ребенка и старческое слабоумие могут быть объяснены несовершенными и ненормальными ассоциациями, имеющими место при несовершенстве и вырождении мозгового аппарата. Отсюда склонность детей к ложным утверждениям, неосознаваемым как ошибки, и стариков — к забывчивости и повторению.

Теорема 12. Несовершенный, несвязанный и неправильный интеллект идиотов, лунатиков и маньяков явно зависит от неправильных ассоциаций в их мозговом аппарате, обусловленных возбуждением и болезненным состоянием этой части нервной системы. Точно так же можно объяснить болезненные ассоциации при ненормальном состоянии желудка и кишечника, из-за чего бы они ни возникали. Ибо болезненные возбуждения внутренних органов передаются по нервам мозговому центру и вызывают болезненные возбуждения (раздражения) в нем.

О мышечном движении. Теорема 13. Движения тела являются или инстинктивными (автоматическими), или произвольными, или ассоциативными. В первом случае они не сопровождаются ощущением. Таковы движения сердца и артерий, легких и диафрагмы, перистальтика кишечника и т. д.

Произвольные движения зависят от того состояния мозга, которое мы называем велением. Поэтому необходимо изучить, в чем состоит воление, каковы аффектации мозга, которые его сопровождают или составляют. Я говорю «сопровождают или составляют», потому что, согласно принятому способу выражения, воля ставится в зависимость от теории, принятой для объяснения феноменов восприятия. Психолог сказал бы «сопровождают». Я же предпочитаю последний способ выражения.

О желании и волении. Теорема 14. Ребенок, который пробовал персик, знающий, что это такое, видит его на столе, но достать не может. Что происходит? Во-первых, он имеет ощущение видимой формы персика посредством лучей света, проходящих в его глаз, ударяющих по зрительному нерву в сетчатой оболочке. Движение, там возбужденное, распространяется по зрительному нерву к его другому окончанию в мозгу и там воспринимается, формируя зрительное ощущение персика. Так как ребенок уже пробовал персик на вкус, зрительное ощущение вызывает по ассоциации идею вкуса персика, и это сопровождается желанием заполучить и съесть персик, виденный до того. Это состояние мозга, когда оно чувствуется, называется желанием, и оно так же реально существует в этом органе, как видимое ощущение или ассоциированная идея вкуса персика равным и сопутствующим образом чувствуется. Оно всегда сопровождает и составляет часть ощущения голода. Это желание, когда оно возбуждает усилие достать персик (церебральная иннервация), есть воление, а соответствующее движение является произвольным. Все эти состояния мозга воспринимаются как возбуждающиеся вместе и возникающие от той же самой причины. Но, явно отличая одно от другого, мы даем им различные названия. Если ребенок насытится персиком, то состояние мозга, называемое желанием, не возбуждается, желудок не будет иннервировать мозг или призывать его на помощь, и воление и произвольное движение не будут сопутствовать ему. Это показывает, что здесь имеется простое телесное чувствование, зависящее от состояния телесных органов. И не всегда ли голод таков? И не отсутствует ли или не присутствует ли в каждом таком случае желание и воление соответственно тому, отсутствует или имеется голод?

Предпринимаем ли мы усилие взять пищу, если ваш аппетит уже удовлетворен?

Опять-таки: мой отец желает встретиться со мной дома в определенном часу. Когда приближается этот час, идеи моего обещания, моего отца, дома возбуждаются благодаря ассоциации. Я чувствую желание послушаться его и направляюсь встретиться с ним соответственно тому, как мы условились. Здесь желание, ведение и произвольное движение ассоциируются с воспроизведенными идеями прежних ощущений. Все эти чувствования одновременны или приблизительно таковы, они связаны, они чувствуются или воспринимаются тем же способом и относятся (если вообще относятся) к тому же самому источнику, тому же органу, тому же месту чувствования. Произвольное движение не может совершиться, если не существует желания. Желание — это одно из обстоятельств, относящихся к ощущению персика, или к идее моего отца, или к обещанию, ему данному.

Д-р Дарвин (разд. XI, 2, 2) наблюдает, что все наши эмоции и страсти происходят из ощущений и волений. Гордость, надежда, радость — это названия отдельных ощущений удовольствия; стыд, отчаяние, печаль — страдания. Любовь, честолюбие, скупость — это названия отдельных желаний, ненависть, страх, тревога — отдельных отвращений. Страсть гнева включает боль от нанесенного оскорбления и ненависть к противнику, который его нанес. Сострадание — это боль, которую мы чувствуем при виде страдания совместно с желанием облегчить его.

Все они, в какой бы части внутренних органов ни возникали, в конечном счете сводимы к движениям церебральных органов — там они чувствуются, воспринимаются и возникают из различных усложнений ощущений и идей, на которые эмоции и страсти могут быть разложены. Возьмем, например, любовь. Молодой человек находится часто в компании с девушкой, чьи манеры, взгляды, интонация вызывают у него ощущения удовольствия и уважения к ее характеру и поведению. К этому присоединяется вера и сильная надежда на то, что и он сам находится в сходной ситуации относительно ее чувств к нему. Все это — ощущения и идеи, не представляющие трудностей для анализа. Они явно имеют ту же самую природу, как и другие ощущения и идеи, которые ассоциируются друг с другом при одновременном или последовательном появлении, изменяя аффектацию мозга, где происходит восприятие, подобно всякому другому комплексу ассоциаций. Когда к нему присоединяется естественное ощущение полового желания, основанного на внутреннем состоянии нашего организма, целостное ощущение этого комплекса называется любовью, которая есть не что иное, как сильное чувство дружбы к лицу другого пола, сопровождаемое половым желанием. Анализ этого комплексного ощущения или идеи (ибо это — либо первое, либо второе, в зависимости от наличия или отсутствия объекта) не более труден, Чем анализ комплексного ощущения лежащей передо мной книги, которое складывается из величины, формы шрифта, размера полей, цвета бумаги, окраски под мрамор или позолоты листов, вида переплета, его золотого орнамента, особенности шрифта, а также всего того, что ассоциируется а данный момент с параграфом, который я сейчас пишу.

Кроме того, в комплексном ощущении, называемом любовью, не видим ли мы ясно, что недостаток, паралич или органическое поражение телесных органов могут воспрепятствовать его появлению? Не может ли оно стать более живым благодаря половому воздержанию или даже благодаря возбуждающим средствам, так же как и благодаря ассоциациям, [вызванным] описанием любовника? И если простые животные ощущения становятся, таким образом, более живыми, то не становится ли также более живой и ассоциированная интеллектуальная часть этой страсти?

Поэтому желание и воление действительно являются ощущениями и идеями, а не просто сходны с ними: состояния мозга, чувствуемые или воспринимаемые, возбуждающие мышечные действия, вызванные имеющимся недостатком. Отвращение — это только другая форма желания. Это — желание избежать. Простое же желание — это желание получить. При ощущении начало лежит у окончания нерва, наиболее отдаленного от мозга, и оно заканчивается в мозгу. При волении начало лежит в мозгу, и оно заканчивается в мышечном органе произвольного движения.

Я полагаю, что изложил все это как хорошо известный неопровержимый факт, в котором не усомнится ни один физиолог, и совершенно независимо от какой-либо гипотезы, относящейся к причине, локализации и источнику восприятия, является ли это церебральной функцией, возникающей из нашей системы животной организации, как думают некоторые, или относится к особой сущности (душе), как думают другие.

Теорема 15. Таким образом, мы видим, каким путем автоматические и произвольные движения могут ассоциироваться с ощущениями, идеями, желаниями и волениями. Полезно несколько подробнее остановиться на этом предмете. Сперва в здоровом состоянии.

Они могут ассоциироваться с ощущениями, когда мы режем мясо, разливаем вино, идем из одной комнаты в другую, когда дама поет и играет одновременно, когда мы танцуем под звуки музыки, соблюдая ритм, и т. д.; с идеями, когда дама исполняет на фортепьяно мотив, который она вспоминает, когда мы идем к книготорговцу за нужной книгой, вызываем звонком слугу и т. д. (эти случаи настолько многочисленны и так часто встречаются, что нет необходимости их перечислять) ; с желаниями и волениями — тем путем, который описан в 12-й теореме. Они действительно являются предшествующими причинами всех произвольных движений. Так, в состоянии болезни, когда я поворачиваюсь, чтобы избавиться от боли, это движение ассоциировано с (ощущениями) ; когда я спрашиваю, придет ли мой врач, — с (идеями); когда я, испытывая жажду, прошу пить — с (желаниями).

Многие, вероятно, большинство наших произвольных действий были первоначально автоматическими. Ребенок сжимает свою руку или двигает ногой в результате простой мышечной возбудимости при прикосновении. Движениям хватания с намерением, ходьбы, бега, танца, лазания выучиваются постепенно, и они произвольны.

Автоматические движения либо прирождены, выполняются бессознательно, как движения сердца и артерий, либо происходят в результате постоянного повторения произвольных движений. Ребенок, учась ходить, шатается и падает, прилагая волевое усилие, чтобы совершить каждый шаг; так же поступают и молодой человек и девушка, когда учатся танцевать; так же ноты фортепьяно ассоциируются с музыкальными нотами в книге. Вскоре постоянное повторение позволяет совершать эти действия бессознательно, механически и не прилагая усилия. Таким образом, они становятся по своему характеру автоматическими. Эти же соображения приложимы к чтению, письму, речи и фактически ко всем нашим произвольным движениям. Автоматические (непроизвольные) движения происходят также при болезненных состояниях нервной системы. Так, например, параличное дрожание и возбужденные движения при пляске св. Витта. Таковым является также приступ озноба при малярии, предполагающий периодичность, который должен быть прекращен действием лекарства. Таковы также конвульсии эпилепсии, судорога в йоге, слезы боли, жалости, гнева, радости; искаженное выражение (лица) при боли или при стремлении отомстить и многие другие (движения), отмеченные д-ром Дарвином среди цепных (catenated) движений при заболевании. Но наиболее поразительные случаи ассоциаций движений с идеями происходят при психических заболеваниях. В случае этих расстройств успешное лечение не может вестись без успешного применения теории взаимной ассоциации ощущений и идей с мышечными движениями—нормальными или расстроенными. Д-р Дарвин, заимствовавший свои принципы у д-ра Гартли и элементы медицины у д-ра Брауна, убедительно показал весьма широкое применение всего учения об ассоциациях к рациональной теории медицины и представил многочисленные факты прямого приложения изложенных здесь принципов. Его «Зоономия» — труд могучего ума.

Ощущения могут ассоциироваться и в бесчисленном числе случаев действительно ассоциируются с другими ощущениями, идеями, велениями и произвольными мышечными движениями — первично или вторично автоматическими — не только в здоровом, но и болезненном состоянии. Примерами могут быть случаи, когда, играя мелодию, мы ее напеваем, когда мы играем ее по памяти, когда я отправляюсь навестить друга. В последнем случае мы имеем пример произвольного движения, в первом — вторично автоматического движения, когда пальцы бессознательно движутся по клавишам. Можно представить в воображении другие примеры, сопровождающие перистальтику кишечника.

Побледнение и холодный пот при страхе, покраснение при гневе, взволнованные движения при большой радости, выкрики при горе и т. д. — вое это также случая автоматических и непроизвольных движений, сопровождающих ощущения я идеи.

Идеи, желания и воления могут также взаимно ассоциироваться со всем многообразием мышечных движений, примерами которых могут быть вышеприведенные и сходные, легко представляемые случаи. Они могут также ассоциироваться со словами, взглядами, интонацией и жестами.

Движения, первоначально автоматические и непроизвольные, как, например, движения ноги ребенка, бессознательно движущегося благодаря мышечной возбудимости, вызванной каким-либо раздражителем, могут стать произвольными, когда необходимо, чтобы они ассоциировались с желаниями и велениями. Так благодаря ассоциации с определенным временем дня мы можем превратить автоматические перистальтические движения в произвольные, как рекомендуют делать г-н Локк и вообще врачи.

Движения, первоначально произвольные, могут стать путем частого повторения вторично автоматическими, как, например, в случаях письма, чтения, игры на инструментах и т. д.

Движения в здоровом состоянии могут ассоциироваться с движениями при болезни и наоборот. Достаточное количество примеров содержит трактат д-ра Дарвина и врачей, объясняющих нервные и симпатические действия. Мания, меланхолия, лунатизм, идиотия, лихорадочный бред и т. д. дают очень яркие примеры.

Все ощущения — это движения, которые распространяются от чувствующих окончаний нерва по нерву к мозгу и там чувствуются или воспринимаются.

Все идеи — это сходные движения, возникающие в мозгу либо вследствие ассоциации, либо благодаря некоторым случайным состояниям этого органа или нервной системы в целом.

Все воления существуют как состояния мозга, ассоциированные с ощущениями или идеями, к которым они относятся, и составляют их часть. Отсюда движения распространяются к мышцам произвольного действия благодаря церебральной иннервации.

Мы не знаем положительно, что представляет собой орудие движения или вещество, а котором происходит движение,— частицы нерва, неизвестную нервную жидкость или выделяющуюся гальваническую жидкость. Считается вероятным, что гальваническая жидкость до некоторой степени снабжает место нервной передачи. Но теория по этому вопросу еще не может быть выдвинута.

Нет никаких оснований предполагать, что эмоции, страсти, желания, отвращения, воления — это что-либо иное, чем движения, происходящие в мозгу и чувствуемые или воспринимаемые там, поскольку они могут быть разложены на ощущения и идеи и сопутствующие им восприятия, которые, несомненно, суть церебральные движения и ничего более.

Неизвестно, есть ли восприятие или чувствование свойство организации у тех животных, которые обладают нервной системой, или они по существу относятся к жизни или к тому свойству организованных существ, благодаря которому они питаются, переваривают пищу, растут, ассимилируют и обновляются и совершают действия, обычно называемые жизненными функциями. Неизвестно также, обязана ли жизнь своим существованием организации, с которой она связана, или дару, происходящему от нашего творца, в каком случае организация должна быть свойством или продуктом первоначально приданной жизни, а не жизнь свойством или продуктом организации, и не следовало ли бы приписать восприятие и чувствование некоторой особой имматериальной сущности, связанной с телом по указанию творца, — господствующее мнение, к которому влекутся философы-метафизики из-за трудности представить, как простая модификация немыслящей материи может стать мыслящей материей. Эта трудность, несомненно, уменьшается с ростом наших знаний. Но само существование факта может быть несомненным и очень часто действительно таково, хотя мы и не можем объяснить, почему и как это происходит. Таков общий очерк учения об ассоциации идей.

Далее даются примеры того способа, каким с его помощью могут быть объяснены некоторые из основных психических феноменов.

О памяти. Теорема 16. Память — это термин, применяемый к возвращению идей, представляющих прежние ощущения. Эти идеи возвращаются вследствие того, что некоторым образом ассоциируются с идеями, уже имеющимися налицо, кроме тех случаев сна или болезни, когда внутренние состояния тела порождают автоматические непроизвольные движения и аффектации в мозгу, сходные с идеями, там уже существующими. Но эти исключения редки и не подрывают общее замечание, поэтому я полагаю, что истинно учение лорда Кеймса, согласно которому идеи постоянно следуют вереницей. Идея отца вызывает идею матери и т. д. Идея какого-нибудь персика вызывает идею того персика, который я ел в последний раз, место, обстоятельства и т. д. Из повседневных наблюдений реальных фактов ясно, что это вереница, к которой возвращаются идеи. Это возвращение есть память. Какой другой причине, кроме здесь предполагаемой, можем мы приписать наличие новой идеи? Она не может возникнуть без причины. Пусть читатель попытается найти какую-либо другую (причину). То, что является ясным и бесспорным в огромном большинстве случаев, составляющих все то, что нам известно, должно быть принято за истинное во всех случаях, соответственно общему и известному правилу философствования. Память, стало быть, не более как частный случай общего закона ассоциации идей.

Воспроизведение. Этот термин употребляется тогда, когда мы прилагаем волевое усилие, чтобы вызвать идею посредством ассоциации. Когда появляется желание воспроизвести, все движения в мозгу становятся сильнее и живее и таким образом возбуждается больше ассоциаций, чем это имело бы место в других случаях. Опять-таки только благодаря ассоциации с наличной идеей могут быть вызваны другие идеи. Пусть кто-либо произведет опыт и выяснит, в его ли власти вызвать какую-либо идею иначе как посредством какой-либо связанной с ней ассоциации. Путем проб он найдет, что других средств для этого не имеется. Поэтому воспроизведение — это также один из случаев ассоциации. Оно сильно ухудшается благодаря действию возбуждающих веществ на мозг. Случаи таких заболеваний, как белая горячка, дают решающие доказательства не только того, что церебральные движения нарушаются и расстраиваются из-за внутренних состояний тела, но также и того, что возникают новые движения, принимающие формы, которые соответствуют гневу, ужасу, видению странных людей и фигур, не имеющих иного существования, кроме как в расстроенных движениях [мозга], вызванных посредством раздражения спиртным напитком нервов желудка, передающих свое болезнетворное действие мозгу. Некоторые страсти, эмоции и нереальные образы часто сопутствуют мании, ипохондрии и другим формам мозговых расстройств, свойственных общей аффектации нервной системы, вызванной большей или меньшей степенью раздражения и последующими болезненными действиями внутренних органов или некоторых из них (см. очень серьезные подтверждения в «Демонологии» сэра Вальтера Скотта о помешательстве, вызванном посредством ассоциации). Так же происходит и в случае тех галлюцинаций, которые сопровождают бред при лихорадке. Ни один врач не сомневается, что в его власти изменить с помощью питания или лекарства состояние тела и что он может изменить существующую вереницу идей (т. е. церебральных движений), вызвать новую, возбудить эмоции, страсти, желания и веления, которые не могли бы иначе иметь место, кроме как в результате его действий. Пусть врач подумает на мгновение о возбуждающей силе опиума, дурмана, алкоголя и т. д. — он признает, что все расстройства, свойственные мании, в его силах вызвать искусственно, в то время как очищающие, успокаивающие и противовозбуждающие лекарства действуют равным образом, когда возникают те же расстройства. Интеллектуальные феномены, чувства боли и удовольствия, желания, воления, мысль, галлюцинации и т. д. находятся, таким образом, во власти лекарств и режима. Что же они такое еще, если не телесные феномены?

О суждении. Теорема 17. Оно совершается тогда, когда ты сравниваешь две идеи или две группы идей с целью выяснения их согласия или несогласия. Так, если я определяю, что Александр — это та же личность, которая победила Дария, или что запретительные и покровительственные пошлины нецелесообразны, я выношу суждение на основании сравнения этих групп идей. Их согласие или несогласие есть предмет восприятия совместно с самими идеями. Подобно им оно есть церебральная аффектация. Когда я вижу на столе яблоко и мушкетную пулю, не является ли их различие столь же ясным, видимым и ощущаемым, как и сами эти вещи? Поэтому суждение подобно ощущениям и идеям есть возбуждение, стимуляция, движение в воспринимающем мозгу. Ибо различия этих движений так же реальны и так же являются церебральными аффектациями, как и сами движения. Когда я чувствую или воспринимаю это различие, чем оно может быть еще, как не аффектацией мозга, которую я чувствую или воспринимаю? Какой еще другой смысл вы можете придать различию или тождеству?

О мысли. Теорема 18. Мыслить или рефлектировать — это значит осуществлять воспроизведение и суждение. Никаких других элементов в том, что мы называем мышлением, не содержится. Следовательно, каковы воспроизведение и суждение, такова и мысль.

О воле. Теорема 19. Воля — это такое состояние мозга, которое сопутствует живым ощущениям или идеям, сосуществует с желаниями и отвращениями и возбуждает нас к действию. Она так же реальна, как ощущения или идеи, и так же реально телесна. То, например, ощущение, которое мы называем голодом, не возникает тогда, когда желудок полностью удовлетворен, и поэтому оно зависит от состояния телесных органов. Я вижу перед собой на столе кусок ростбифа, нож, вилку и тарелку. Если мой желудок испытывает нужду в пище, ощущения, сопровождающие эти зрительные образы, ассоциируются с голодом, если желудок удовлетворен — не ассоциируются. Только сопровождаясь голодом, желание, воля или воление, хотение есть, а также последующие действия, реализующие это воление, имеют место. Поэтому это желание есть состояние мозга, зависящее от возбужденного состояния телесных органов, которое действует путем передачи возбуждения, т. е. путем иннервации, на большие полушария. Это своеобразное состояние мозга, ассоциированное со своеобразным состоянием желудка. Все стремления и отвращения, желания и воления, если их проанализировать сходным образом, окажутся не более как модификациями церебрального движения, возникающего в результате обстоятельств, которые возбуждают сами движения.

О моральном чувстве. Совесть. Теорема 20. Оно долго рассматривалось как внутренняя способность духа (mind) или души, данная нам для того, чтобы мы могли руководить собой, и веления которой управляют нашим поведением. Те, кто предлагает это понятие, не объясняют, когда оно в нас вселяется, как его веления становятся нам известны и почему оно не является однообразным у всех людей и во всех местах.

Рассмотрим, является ли оно телесной аффектацией.

Что такое мораль? Такое направление поведения у индивидов, которое считается в целом наиболее благоприятствующим счастью общества. Во всех своих компонентах он соотносится с обществом; ибо не существует правил морального поведения, применимых к совершенно изолированному индивиду, не связанному с другими живыми существами.

Дети не имеют никакой идеи о правильном и неправильном, истинном и ложном или об обязательствах человека стремиться к одному и избегать Другого до тех пор, пока не обучатся этому с большими страданиями сперва у родителей, затем у своих наставников, затем постепенно у своих компаньонов, из законов общества, из бесед с почтенными людьми и из книг. Это — источники морального чувства. Каждый, кто знаком с очень маленькими детьми, знает, что они не имеют понятия о различии между истиной и ложью до тех пор, пока они не обучатся этому, что они бьют своих нянек и животных, с которыми играют, пока они с большим трудом не научатся тому, что это неправильно, и пока не будут наказываться за то, что они это делают. Сходным образом они научаются с не меньшими мучениями навыкам чистоплотности, необходимым для их благополучия; это требует непрестанного усердия в течение нескольких лет. Они не сделают в этом никакого прогресса, если временами не будет вводиться награждение, когда они делают то, что им предлагают, и — что еще более эффективно — страдание не ассоциируется с действиями, которых их учат избегать. Таким образом формируется первоначально моральное чувство, и в детстве оно распространяется только на домашние отношения. Затем ребят посылают в школу, где те же самые страдания приучают их к тому, чтобы учить свои уроки, подчиняться своим учителям, избегать лжи, обмана, ссор, и многому они учатся также благодаря общению с другими детьми в школе, повсеместно чувствуя, что наказание обычно следует за тем, что является, как их учат, неправильным поведением. Той же линии следуют в старших классах школы и в колледже, и та же самая постоянная и суровая дисциплина абсолютно необходима, чтобы утвердить у них, пока они молоды, те навыки, которые сделают их полезными членами общества, когда они вырастут, и искоренят у них склонности, потворство которым сделает из них предмет недовольства и недоверия со стороны их сограждан. Но даже после окончания школы постоянно закреплявшиеся моральные навыки редко формируются так прочно, что могут преодолеть силу юношеских страстей, и необходимы долгие годы общения с лучшей частью общества, прежде чем моральный характер человека так закрепится, что станет безоговорочно надежным. Более того, даже в цивилизованном обществе теория морали столь неопределенна, что в некоторых пунктах она различна в различных странах. Законы, которые регулируют ее, не имеют общей нормы у всех цивилизованных наций, и даже у одной и той же нации они в каждом веке сильно изменяются. Они создаются и предписываются благодаря непредвиденным обстоятельствам, и, как мне представляется, они улучшаются. Несомненно, манеры и обычаи в Европе стали в настоящее время лучше, чем они были два столетия назад. Выше стал я уровень морали. Почему? Потому что опыт постепенно учит нас, каких правил поведения общество должно настойчиво требовать для достижения своих целей.

Таким образом, мораль, которая сопровождает постепенное образование идей на всех ступенях и которая изменяется соответственно существующему состоянию знаний в каждую эпоху, в каждой стране, у каждого индивида, не может быть продуктом прирожденной, с самого начала совершенной способности. Если мы обучаемся этой морали у наших преподавателей и из книг после долгого ученичества, так же как мы изучаем языки и математику, то почему нужно искать какой-либо другой источник моральных приобретений? Ограничимся причинами, которые истинны сами по себе и которые достаточны, чтобы объяснить эти феномены. Я не знаю ничего, что напоминало бы удовлетворительное доказательство существования какого-либо прирожденного морального чувства. Это одна из грез онтологистов и метафизиков.

Теорема 21. О превращении эгоистических аффектаций в социальные и благожелательные. Все ассоциации детей эгоистические. Дети учатся доброжелательности по отношению к другим благодаря постоянным наставлениям и примеру родителей и друзей. Они поощряются за добрые действия, совершенные в отношении друг друга, и всяческими путями побуждаются действовать таким образом по отношению к любому человеку. Они получают выговор, если действуют иначе. Добрые чувства, которые постепенно ассоциируются с их родителями, отношениями и друзьями, побуждают их делать то, что, по их мнению, окажется приятным и получит одобрение. Руководствуясь этим, они и во всех последующих жизненных ситуациях находят, что им самим выгодно, а также приятно приносить счастье другим, что эта линия поведения порождает доброту и уважение по отношению к ним самим и что язык добрых чувств является языком цивилизованного общества. Это еще более поддерживается, когда они женятся и приобретают детей, которые являются постоянным объектом проявления доброжелательных чувств. Соответственно, когда они принимают участие в общих интересах общества, к которому они принадлежат, они стремятся пожертвовать своими собственными интересами ради интересов общества. Таким путем возникает и развивается патриотизм, который хотя часто и симулируется, но часто и подлинен. Благодаря указанным средствам у многих людей развивается привычка, делая добро своим ближним, самим получать от этого удовольствие во всех случаях, где предписания общего благоразумия полностью не запрещают этого. Эта привычка благодаря ассоциированию приятных идей с добрыми делами дает многое для счастья человека в культурном обществе, и даже внешние формы и тон благожелательности, обычно предполагаемый в высших слоях общества, вызывая приятные чувства, ассоциированные с ними, прибавляют многое к взаимному удовлетворению, которое испытывают собеседники в отношении друг друга, даже тогда, когда они знают, что эти формы и тон совершенной любезности мало что значат в смысле реального великодушия и даже доброй воли.

Теорема 22. Об изящных искусствах и критицизме. Из того, что было сказано выше, и из того, что все наши интеллектуальные удовольствия и страдания, т. е. все наши удовольствия и страдания, связанные с нашими ощущениями, идеями, эмоциями, страстями и желаниями, зависят от ассоциаций, представляется, что устные и письменные проявления (representations), направленные на то, чтобы вызвать их, должны следовать обычно наблюдаемым курсом ассоциации, который имеет место при тех же обстоятельствах, и что их правильность в этом отношении образует естественную характерную особенность описания, и отклонение будет недостатком. И поэтому фигуры, эпитеты, умственные картины, которые выступают благодаря искусству сочинителя, должны состоять из тех ассоциированных обстоятельств, которые наиболее живо возбуждают требуемые чувства и идеи. Это представляется общим правилом, применимым ко всем частностям, которые мы находим в работах критиков.

Теорема 23. Об интеллектуальных способностях грубых животных. Они отличаются от человека острой формой лицевой части черепа, сравнительно меньшим мозгом, наличием небольшого количества артикулированных звуков или вообще отсутствием таковых, неспособностью из-за структуры своих органов изобрести или использовать механизм языка, меньшим количеством средств для приобретения идей посредством зрения и тех чувствований, которые зависят от кожи, неспособностью писать, неспособностью изобрести или употреблять орудия и инструменты искусства, неспособностью усовершенствовать знание с помощью знания, полученного предшествующим поколением, поскольку они не имеют средств для накопления или передачи, постоянным вниманием к тому, что необходимо для обеспечения их животных нужд, от чего многие люди свободны. Поэтому их интеллектуальные идеи, удовольствия и страдания действительно мало сравнимы с человеческими, в то время как их инстинктивные или автоматические движения и ощущения могут быть в этом плане более совершенными.

Этих обстоятельств, состоящих в различии организации или зависящих от этого различия, совершенно достаточно, как мне представляется, чтобы объяснить, почему животные находятся ниже человека в интеллектуальном отношении. Посмотрим, какие духовные феномены у них фактически есть. Прежде всего они имеют ту же самую систему животных частей, что и человек. Они имеют и сходный нервный аппарат. Эксперименты на позвоночных животных показывают, что перерезка, перевязка и другие способы воздействия на нерв производят тот же самый эффект, что и у человека. Поэтому оправдано отнесение их ощущений и идей к тому же самому общему органическому механизму. Очень многие случаи, сообщаемые Бинглеем в «Биографии животных» и в 12-м томе избранных мыслей Бронсона, показывают, что грубых животных можно учить так же, как мы учим детей: они действуют на основании тех же ассоциаций и тех же мотивов наслаждения и страдания. Если мы хотим удержать маленького ребенка или щенка от того, чтобы гадить там, где нельзя, разве мы в обоих случаях не ассоциируем боль с обстоятельствами, так же как с угрозами голосом, интонацией, жестом, которые мы хотим, чтобы они поняли? Как ребенка учат урокам или как удерживают собаку... от того, чтобы броситься на стаю куропаток, если не путем ассоциации с наказанием или путем стимулирования вознаграждением, когда они действуют правильно? Имеется ли другой способ обучить танцевать собак, медведей или свиней? Они имеют, стало быть, ощущения, идеи и их ассоциации с произвольными движениями. Они имеют, стало быть, воления. Имеют ли они разум? Образуют ли они суждение, исходя из обстоятельств, и действуют ли соответственно? Давайте рассмотрим. Разве не является известным фактом в отношении собак и кошек то, что они крадут пищу лишь тогда, когда предполагают, что за ними не наблюдают? Разве кошка прыгнет да стол украсть мясо, когда за столом находятся люди? И не сделает ли она это тоща, когда комната пуста? Кто не видел этого? Когда птица отвлекает змею от гнезда со своими птенцами — разве это не рассуждение? Когда собака, потеряв своего хозяина, последовательно движется к привычному месту его нахождения, чтобы встретить его (с моей собакой это случалось пятьдесят раз), — какой в этом случае происходит интеллектуальный процесс, если не рассуждение? Разве щенки в стае не сообразуются с опытом старших? Когда волки, охотясь за ланью, располагаются таким образом, чтобы их добыча не могла ускользнуть, и гонят ее к реке, охраняемой другими волками, что, как хорошо знают охотники, ими практикуется, когда вороны или гуси имеют в своей стае сторожа, сигнализирующего о приближении постороннего, — что это такое, если не рассуждение? Когда собака, будучи неспособной съесть всю пищу, прячет ее, как я часто наблюдал, — разве это не рассуждение? «Собака часто теряет и находит свой путь домой. Ее восприятие осуществляется на всех окружающих объектах, о ее памяти или воспроизведении говорит восприятие того, что это не ее дом, и стремление идти туда, о ее суждении, или рассуждении,— нахождение своего пути домой и выбора одной дороги, а не другой, о ее волении — то, что она идет скорее домой, чем не домой. Это и сходные факты настолько очевидны, что некоторые авторы, как, например, Локк, сводят различие между людьми и животными к тому, что первые способны, а вторые не способны образовывать общие или абстрактные идеи.

Собаки вообще идут на зов, кто бы их ни позвал, во всяком случае они прислушиваются к голосу и, кажется, учитывают, должны они идти или нет. Я полагаю, что нельзя отрицать, что, когда собаку зовут, она приписывает голос, если это не голос ее владельца, другому человеку. Теперь предположим, что чужой человек произносит кличку собаки голосом, отличным от голоса ее хозяина, и собака бежит по направлению к тому месту, откуда раздался голос. Станет ли кто-либо утверждать, что собака в этом случае не имеет идеи некоторого человека, зовущего ее, если по самому существу предположения она не может иметь идею какого-либо отдельного человека, поскольку голос принадлежит чужому? А если так, то собака способна образовывать общие или абстрактные идеи» (трактаты Купера). Так, если собакой будет услышен шум у дверей, сопровождаемый голосами чужих людей, и она начнет лаять, имеет ли она частную или абстрактную идею, если она не знает и не видела этих людей?

Эти факты укрепляют мое положение о том, что у животных могут быть психические феномены того же рода, что и у человека, только более низкие по степени и в меньшем количестве и разнообразии; поэтому они почти лишены интеллектуальных удовольствий и страданий, которые, как кажется, собака испытывает больше, чем другие животные; их автоматические движения и некоторые органы чувств являются иногда более совершенными, чем у человека; они не имеют средств накопления или передачи приобретенных знаний или усовершенствования своих интеллектуальных способностей, разве только в очень незначительной степени; и все это зависит от очень большого и явного несовершенства (inferiority) их телесной организации, которая не предоставляет аппаратов для этой цели.

Поскольку доказано с известной долей правдоподобности, что нет каких-либо свидетельств существования человеческой души, кроме тех, которые предоставляет человеческое тело, поскольку все так называемые способности души сводимы к состояниям тела, феноменам нервной системы, и поскольку у животных есть феномены того же самого рода, хотя и не такие же удивительные и сложные, то имеется столько же оснований приписать низшую нематериальную бессмертную душу животным, как человеку, ибо в обоих случаях ее существование выводится из того же самого класса феноменов. Но где мы можем провести [разграничительную] линию? Готовы ли мы предположить существование души у москитов или устриц?

Совершенно очевидно, как я представляю, что медицинское образование ни в коем случае не может быть завершенным, если оно не охватывает правильное воззрение на ассоциацию идей. Укажем на те ассоциации церебральных и мышечных движений, которые зависят от здорового и болезненного состояния, в частности на ассоциации, связанные с болезненным состоянием внутренних органов, действия которых в нормальном состоянии являются инстинктивными, автоматическими, невоспринимаемыми и не производят воспринимаемого воздействия на церебральные движения. Таковы различные формы лунатизма. Укажем на многообразие ассоциаций и изменение наших способов мышления и действия, обязанные различным причинам, происходящим от темперамента и пола. Истерия представляет такие случаи.

Укажем и на различные сцепления движений — произвольных и автоматических, — изменяемые здоровьем или болезнью, как это сделано Дарвином. Проследим ход его рассуждений по этому вопросу. Мне представляется, что они ведут к источнику цикличности заболевания. По всем этим вопросам следует изучать 1-й том Гартли «О человеке», «Зоономию» Дарвина и превосходный труд Кабаниса «Отношение между физической и нравственной природой человека». Лекции д-ра Раша содержат много интересных фактов, явно собранных с этой точки зрения, с которыми он обращается осторожно, но с большой силой и талантом и большим интересом для всех. Медицинская школа в Филадельфии действительно имеет глубокие основания сожалеть по поводу потери этого воистину великого человека. Другие также хорошо знают, как и я, что гипотеза о душе при объяснении духовных феноменов отвергалась д-ром Рашем.

Совершенно очевидно, что метафизическое исследование феноменов, называемых духовными, не приведет ни к чему, кроме словесной войны игнорирующих факты спорщиков, пока эти исследования сперва не выяснят, что мы можем объяснить с помощью известных феноменов и знакомых свойств нашего организма, прежде чем мы введем какую-либо гипотезу в этих целях. Без колебаний я скажу, что ни один хороший физиолог, каков есть или должен быть каждый врач, не может без отвращения читать ни один метафизический трактат древней или современной клерикальной школы — от св. Августина до д-ра Коплстона. Я не отрицаю большой талант и проницательность таких людей, как Гоббс, Бремхолл, Кларк, Джексон, Коллинз, Эдвардс, Тукер, Коплстон, Браун и др., но они не начинают с основ, не устанавливают определенно, что представляют собой телесные феномены, относящиеся к нашему предмету, насколько далеко они намереваются идти в объяснении фактов и где они остановятся. Они не понимают, что функции организованной части [тела] являются существенными свойствами этого органа, возникающими из него, зависящими от него и существенным образом относящимися к нему. Они трудятся, явно полностью игнорируя большинство материальных фактов, относящихся к этому предмету, и поэтому, когда они правы, они правы случайно. Современное знание не может удовлетвориться назойливыми и упорными утверждениями, основанными на полуинформации. Логомахия не может представлять ценности для физиологии.

Это очевидно из предшествующего беглого очерка об ассоциации идей, который, надеюсь, должен побудить к изучению трудов Гартли и Дарвина, а не заменить это изучение.

Он состоит из перечисления фактов, совершающихся в тканях, из которых построено наше тело, зависящих от законов животной организации.

Мы знаем о способе возникновения ассоциаций между церебральными и мышечными движениями не больше, чем о том, как совершаются пищеварение, ассимиляция, секреция и т. д. Постепенное накопление и сравнение наблюдаемых феноменов нашими потомками, может быть, даст дальнейшее понимание этих тайных операций природы, а может быть, и не даст. Факты, однако, остаются фактами и останутся таковыми [независимо от того], сможем ли мы или наше потомство объяснить их или нет.

Ассоциация идей удовлетворительно объясняет, каким путем мы приобретаем знания благодаря ассоциации взглядов, тонов, жестов, слов и фраз с природными объектами всякого рода, с интеллектуальными функциями нервной системы, с телесными эмоциями, страстями и другими феноменами. Она объясняет также, каким образом свойства, общие для многих объектов, становятся источником происхождения абстрактных терминов, используемых для выражения связи реальных свойств, объединенных значением [этих терминов], а также используемых для сокращения рассуждения, подобно буквам в математических положениях или положительным и отрицательным знакам в алгебре.

Если в алгебре и математике точное значение (value) употребляемых знаков является всегда фиксированным и строго установленным, так что при сокращении никакие дефекты в цепи рассуждений возникнуть не могут, то абстрактные термины, которые вносят путаницу современной логомахии в идеологию, онтологию, психологию и другие отрасли метафизики, не фиксированы так и применяются не так строго, поэтому один автор вкладывает в употребляемое выражение, например такое, как «идея», один смысл, другой автор — иной. Ни один из метафизиков не прослеживает происхождения употребляемых им абстрактных терминов до их корней и не определяет и не применяет их строго, с тем чтобы избегнуть этого всеобщего источника неточности и смещения. Это проистекает из-за того, что они персонифицируют абстрактные идеи, которые являются только словами, но не вещами, а также из-за употребления ими выражений, подразумевающих анатомические и физиологические факты, без достаточного знакомства с анатомией и физиологией. Как на пример противоположной и заслуживающей похвалы практики я мог бы сослаться на предшествующую работу Бруссэ «О раздражении и безумии».

Таким образом, учение об ассоциации идей объясняет полностью, ясно и удовлетворительно реальное происхождение и формирование идей и привычек, называемых моральным чувством, совестью, естественным чувством правильного и ложного и т. д., и показывает окончательно, что они постепенно формируются в процессе нашего образования, нашего изучения явлений и взаимодействия с миром, а не инстинктивны у человеческого рода, как пытается научить нас шотландская школа после отца Баффьера. Ибо, если бы было так, этот инстинкт был бы повсюду одним и тем же. Отсюда мы имеем ключ к реальному смыслу терминов, моральных обязательств, правильного, ложного, добродетелей, порока, обязанностей и т. д. благодаря отчетливому прослеживанию класса действий, к которому эти слова прилагаются и с которыми ассоциируются, иначе говоря: тех действий и правил поведения, которые подкрепляют друг друга в интересах человека в обществе и благодаря действию законов и силе общественного мнения позволяют каждому индивиду в обществе привести свой собственный постоянный интерес в соответствие с ними. Во всех произведениях живописи, скульптуры, архитектуры, литературы, в риторике, поэзии, критицизме основное правило состоит в том, чтобы открыть, какие естественные или обычные ассоциации могут считаться производящими предполагаемый эффект. Ибо, если сочинитель отступает от них, он нарушает соответственно это правило хорошего вкуса...

На основе этого учения может быть объяснена естественная связь взглядов, интонации, жестов в драме и риторике, в частности в миме и балете. К этому может быть отнесен весь здравый критицизм в отношении троп, метафор, аллегорий, сравнений и всех видов украшения (embellishment) в литературе и искусстве. Все искусство планировки садов и парков зависит от принципов, которые обеспечиваются этим разделом физиологии, обучающим нас необходимости гармонии во всех наших группировках и выдумках и предостерегающим нас от всех несоответствий и непоследовательного воображения, в которое склонны впадать поэты и художники, от смешения в одной ассоциации вещей возможных и невозможных, естественных и искусственных, священных и нечестивых и других бесчисленных нарушений естественной уместности и исторического стиля, о которых здесь нет возможности говорить.

Я мог бы перейти теперь к отдельному разбору некоторых других выводов из должного рассмотрения феноменов, о которых идет речь: о свободе и необходимости. Но этот вопрос не представляет трудности для тех, кто читал Бруссэ и мои замечания по этому вопросу в трактате о материализме. Кто пожелал бы опровергнуть то, что по невежеству называется «свободой воли», мог бы обратиться к 1-му тому Гартли «О человеке» (стр. 500), к трактату Антони Коллинза «О свободе и необходимости», к размышлениям Гоббса по этому вопросу, к книге Пристли «О свободе и необходимости», к сочинениям Джонатана Эдвардса из Новой Англии. Но для физиолога все это чтение будет излишним.

Но как, благодаря какому органическому механизму происходит эта ассоциация и сцепление ощущений, идей, велений и церебральных движений друг с другом, какова непосредственно основная причина этого процесса — кто может сказать? Я не претендую на то, чтобы представить какое-нибудь объяснение этого или каких-либо других феноменов нервной системы. Но факты останутся фактами, независимо от того, объяснены они или нет. Комбинации соединяемых нами материи и движения могут объяснить жизнь растений не в большей степени, чем воление человека. Но ни в одном, ни в другом случае мы не видим какой-либо еще иной вещи, не имеем они малейшего доказательства того, что еще какая-либо иная вещь здесь замешана. Сказать, будто невозможно, чтобы материя и движение могли вызвать незаметное отклонение растения или отстранение ребенка от нежелательного объекта, есть по меньшей мере очень самонадеянное ограничение сил природы в границах, установленных нашим собственным невежеством.