Сказка 33
Начало
Федор Иванович и Барсик лежали рядом. Оба изрядно обгоревшие. Морда кота представляла собой череп, покрытый засохшей коркой из шерсти и кусков кожи. Глаза лопнули и растеклись.
Хорошо, что пенсионер этого не видел. Одежда туго обтянула тело Федора Ивановича, словно не хотела отпускать. Местами виднелись обугленные кости. Руки, не потерявшие своей красоты в старости, сейчас напоминали сгоревшие поленья. Борода вспыхнула в первую очередь, и огонь обнажил кажущееся юным лицо.
– Вот и все, Барсик. Второй раз мы с тобой умираем, второй раз.
– Федор Иванович, как же мы умрем, если мертвые? Нас же не до конца сожгли. Я, правда, ничего не чувствую и не вижу.
– Барсик, я тоже. Страшно даже. Вроде чем-то говорю, чем-то думаю, а чем – неясно.
– Может, нас найдут еще? Царь спасет?
– На него только и надежда. Видишь, как оказалось. Аленушка-то дальше революции ничего не видит. Что ей мертвый пенсионер и его кот…
Федор Иванович попробовал поднять руку, но ничего не вышло. Огонь лишил его сухожилий, лишил оставшихся пальцев, лишил всего, что делает из человека человека.
– Барсик, а мы же с тобой знаменитыми стали. Вон как всем нужны. Царь предлагает министром стать, Аленка – мучениками. Кто мог подумать в начале сказки?
– Федор Иванович, да какая разница. Когда лежишь сгоревший заживо, что знаменит, что не знаменит. Но знайте, я с вами до конца.
– Спасибо, Барсик.
Ни старик, ни кот не могли этого видеть, но из уха Федора Ивановича вылез Дружок и его огромное семейство. Федя Первый уже ничем не уступал отцу и пополз в сторону кота. За ним последовали малыши и подростки.
– Федор Иванович! – пропищал Дружок.
– Ой! А ты живой?! Как же ты уцелел? Семья, Феденька, Воля тоже живы?
– Федор Иванович, все спаслись, кроме Воли. Так что я теперь вдовец. Воля у вас в бороде была, собирала еду малышам. Ее в первую очередь и сожгли. Мы успели в ухо заползти, а малыши вообще из головы не вылезали. Все хорошо с ними.
Федор Иванович не видел семью червей и уже ничего не чувствовал. Первым чавканье долетело до ушей Барсика.
– Дружок, – сказал кот, – может, ты Царя позовешь? Вдруг спасет нас? И что это за чавкающий звук?
– Барсик, не позвать мне Царя. Он далеко, а мы вон какие маленькие, – ответил Дружок, откусывая кровавую корку с лица пенсионера.
Федор Иванович тоже услышал чавкающий звук. В землю его закапывали, огнем палили – и вот те на! Теперь съедают замертво.
– Дружок! Ты что это? Жрешь нас?
– Федор Иванович, ну вам же все равно уже. Вы для меня как отец и Бог! Я не могу позволить, чтобы вы с Барсиком просто так пропали. А так благодаря вам родится новая жизнь!
– Караул! – заорал Барсик. – Жрут заживо!
– Дружок, нас же спасти еще можно. Мы мертвые, ну будем теперь еще и слепыми. Беги к Царю, он мне пост обещал.
– Федор Иванович, вы зря так шумите. Дело сделано, вы уже мученики во всех газетах. Зачем зря народ путать? Второе воскрешение никого не заинтересует, а мне семью кормить.
Барсик продолжал кричать, мертвый пенсионер продолжал убеждать червя перестать есть его тело. Долгое время только чавканье было ответом на возгласы кота и Федора Ивановича.
– Федор Иванович, знайте, вы для нас начало! Вы зародили новую жизнь. Мы назовем в вашу честь все потомство. Вот только что Барсикашка вышла из вашего кота. Только скажите, чем вы кричите? Ведь нет уже ничего?
– Сердцем я кричу! Сердцем! Что такую паскуду пригрел у себя на бороде.
Федор Иванович и Барсик продолжали попытки подчинить себе обгоревшие тела, но ничего не выходило. Только громче и громче звучало чавканье. Наконец черви добрались до сердец пенсионера и кота. Дружок открыл свою маленькую пасть и, нахмурив бровки, произнес:
– Федор Иванович, мы вас с Барсиком очень любим, ценим и никогда не забудем. Только перестаньте кричать, малышей пугаете. Они еще маленькие, всего боятся.
Сказка 34
Черный колодец
Валентина Ивановна потеряла счет дням. Часы и минуты растворились в шагах, криках и боли, которая сжигала ее мертвое сердце. Далеко позади остался Крестовый хутор, железный шлем как будто опустился до пят и укрыл старуху металлическим плащом. Солнце светило ей, луна убаюкивала, полевые цветы сочувственно кивали. Счастье, такое короткое, но такое яркое, – прошло. Нет больше Федора Ивановича, незачем жить. Даже скрипка осталась где-то позади, сломанная в порыве беспомощного гнева.
Улицы были объяты пламенем. Живые и мертвые единой толпой двигались к замку Царя. Плакаты всевозможных расцветок мелькали в воздухе, голоса переплетались в едином гневном порыве.
– Свободу политзаключенным! – раздавался громовой бас.
– Равные права мертвым и живым! – шипели прогнившие челюсти.
– Царь – вор! – пел тонкий женский голосок.
Многоликая толпа сметала на своем пути деревянных солдат и заграждения. Мертвые сваливались на них кучей, живые поджигали их факелами. В суматохе горели и сами протестующие.
– Слава мученикам свободы! – кричали мужчины.
– Слава Федору Ивановичу! – вторили женщины.
– И коту Барсику! – пищали дети.
Дружок и его семья ползли следом и никуда не спешили. В каждом брошенном толпой протестанте Дружок оставлял сына или дочь, в каждом мертвом устраивал уютный домик для растущего семейства.
Валентина Ивановна вспоминала минуты, проведенные вместе с Федором Ивановичем. Их странное знакомство, когда этот бородатый несуразный пенсионер пролил свет на давно заваленную обитель. Страшно было не потерять, страшно было осознать, что больше не повторится подобное счастье.
Остановилась старушка, только когда заметила, что позади тянется кровавый след. Обувь стерлась, а мертвая плоть не выдержала многодневной ходьбы. Рядом, выдолбленная в скале, красовалась пещера. Камень при входе казался обожженным страшным пламенем.
«Лучше уж сгину, а если нет, намотаю одежду на ноги и пойду дальше», – подумала старушка. Как проста была эта мысль! Только такие решения может принимать убитый горем разум, как будто пустота подсказывает – доверься инстинктам, а сама полностью растворись в горе. Оно же как нож – чем больше себя режешь, тем тупее лезвие.
Толпа прорвала ограждения царского замка и ворвалась в покои. Шум, гам, суматоха. Спустя пару минут вывели испуганного и уставшего Царя.
– Мы здесь власть! – закричали живые.
– Мы здесь власть! – закричали мертвые.
– Кушать всласть! – закричал Дружок и его дети.
Пока толпа закидывала Царя бранью и мусором, сухая сгорбленная фигура выскочила из общей массы народа и несколько раз ударила правителя ножом в грудь. Революционеры оттащили безумца, но было уже поздно, по крайней мере для когда-то грозного тирана. Удивительно, что Царь не ожил, как все мертвецы.
В пещере было пусто и просторно. Старушка искала, куда сесть, чтобы осмотреть сбитые ноги. Приметив камень, обвитый травой, Валентина Ивановна двинулась в его сторону. Стопы были изодраны до кости – хорошо, что мертвые не чувствуют боли. Оторвав кусок одежды, Валентина Ивановна начала обматывать раны. Тяжелый шлем мешал и перевешивал. Будь рядом Федор Иванович – он бы обязательно помог.
«Хоть бы с ребятами все было хорошо. Их жаль, ведь они тоже любили старика и свободу», – подумала Валентина Ивановна. Новость о смерти пенсионера на большинство подействовала как призыв к боевым действиям. Даже Ванька Малой схватил палку и пообещал пробить голову Царя не раздумывая. Тогда старушка ушла. Потому что знала, что больше боли ей точно не пережить.
– Мама? – внезапно раздался голос за спиной Валентины Ивановны. – Мама! Ты нашлась! Я так долго тебя ждал!
Старушка обернулась. В небольшом гнезде, залитом кровью летучих мышей и усыпанном останками их тел, вилял хвостом маленький змей. Большие голубые глаза его светились восторгом и слезились.
– Мама! – прокричало чудовище и подлетело на небольших крыльях. Рядом образовались еще две головы, большие глаза уставились на старушку. – Мама! – прокричали головы хором. – Ты дома!
Валентина Ивановна вздрогнула. Шлем скрыл ужас. Спустя секунду она произнесла:
– Извините, задержалась, малыши. Теперь все будет хорошо! Я же ваша мама.
И словно открыли бездонный черный колодец в душе старушки, словно заглянула она в него и прыгнула.
Тридевятое царство, уставшее от бесконечных протестов, уставшее от погромов и криков, ждало своей участи. Царя цивилизованно похоронили, на этом настояла Аленушка. После судили чиновников, судили солдат, судили городские стены – все, что, на взгляд протестующих, противоречило духу свободы.
Народ был настолько увлечен процессом, что забыл убрать тела с улиц. Справедливость и правда крепли так же, как крепла растущая семья Дружка.
