Глава 7

В душ хотелось со страшной силой. Включить воду погорячее, сделать напор посильнее и долго стоять под упругими струями воды, несколько раз мылить тело гелем, докрасна растирать мочалкой, чтобы кожа под ней горела. Но, к сожалению, душа здесь не было. И даже в баню Мирра не пошла. Не хотела, чтобы кто-то видел ее без одежды, тут рыжая язва права, но вовсе не потому, что она кого-то стеснялась. Просто у девчонок наверняка возникнут вопросы, если они увидят ее обнаженной, а желания отвечать Мирра в себе не чувствовала. Она давно привыкла не ходить в бассейн, не ездить на пляж, даже в самую дикую жару, когда плавится асфальт, а раскаленные каменные дома пышут жаром и ночью, и днем, носить брюки или хотя бы юбки в пол. Ее кожа уже много лет не видела загара, но Мирру это напрягало только вот в такие моменты, когда нежелание раздеваться вызывало уж слишком много вопросов.

Пока Лика и Полина плескались в бане, она сделала себе чашку какао и вышла на крыльцо. Какао получилось невероятно вкусным. Среди прочих продуктов, оставленных бабой Глашей, Мирра обнаружила и невзрачную коричневую пачку с изображением мальчишки в матросской форме. Такого какао она не пила, наверное, с самого детства. Все вокруг заполонили приторно-сладкие напитки, реклама их лилась из всех щелей, и Мирра уже забыла, каким вкусным может быть обычный коричневый порошок. Залила его обжигающе-горячим молоком, не водой, добавила чуть сахара – и этот божественный нектар смог примирить ее с необходимостью обойтись пока без душа. В конце концов, она может сходить в баню после того, как девчонки лягут спать. Даже если они используют всю воду, нагреет еще. Ей бы просто смыть с себя грязь, париться она не станет. Конечно, это будет уже глубокая ночь, а ночью выходить на улицу не велели, но баня находится всего в двух метрах от дома, добежит как-нибудь, не будут же навьи сторожить ее за дверью. А если и будут, то Степан говорил, что они опасны лишь в первую ночь Мертвой недели, когда голодны. А сейчас они, по идее, уже немного насытились, вон как местные тщательно выставляют им еду. На крайний случай можно взять с собой что-нибудь съестное и бросить в сторону. Пока навья отвлечется, Мирра уже успеет шмыгнуть в дом. Она отдавала себе отчет, что навья – не собака, за куском колбасы не побежит, но почему-то относиться к ним всерьез, даже после того, что лично видела прошлой ночью, Мирра не могла. Мертвые, встающий из могил раз в год, – бред какой-то. В такое не поверишь сходу. Мало ли что она видела прошлой ночью? Степан опоил снотворным зельем Полину и Матвея, мог и галлюциногенов в еду добавить.

Бетонный порог, нагретый жарким июньским солнцем, даже после его захода оставался теплым, а потому Мирра безбоязненно устроилась на нем. Из бани доносились обрывки разговора, но слов разобрать она не могла, поэтому и не прислушивалась. Вместо этого поглядывала на дорогу, ярко освещенную луной.

Когда они шли от бабы Глаши, Мирра успела рассмотреть крохотную часть деревни. Домики были маленькими, но аккуратными. Выкрашены в яркие цвета, многие с резными ставнями. Окружены низким забором, увитым где плющом, где хрупкими бело-фиолетовыми цветами, которых Мирра никогда не встречала в городе и названия не знала. Дворы тщательно прибраны, даже трава покошена. Будто каждый житель ежедневно готовится к смотру-конкурсу на лучшее хозяйство. Сейчас же солнце давно закатилось за горизонт, потускнели яркие краски, спрятались в тень, и видны были лишь очертания домов и заборов.

Вспомнились слова Степана о том, что домовой не терпит беспорядка. Может, это он в каждом доме так тщательно следит за всем? Или хозяева, боясь его гнева? Мирра усмехнулась мыслям и отхлебнула горячее сладкое какао. В такой глуши только и дел что выдумывать небылицы и верить в них.

Ее одиночество продлилось недолго: скрипнула старая калитка, нехотя впуская во двор гостя. В сгустившейся темноте Мирра не сразу узнала Матвея, лишь когда он подошел совсем близко и свет из окна веранды осветил его. Он переоделся, а волосы были еще влажными. Очевидно, Степан тоже отвел гостя в баню, но, в отличие от девушек, тот задерживаться не стал.

– Ты одна? – удивился Матвей, останавливаясь в метре от нее. – А где Лика и Полина?

Мирра кивнула в сторону бани, откуда как раз донесся заливистый смех рыжей язвы.

– Полощутся.

– А ты почему здесь?

– Не люблю душные влажные помещения, – соврала Мирра, но Матвей поверил, кивнул понимающе.

– Я тоже, – признался он в ответ. – Поэтому быстро сбежал, хотя Степа предлагал избить меня веником. Последний раз веником меня били, когда мне было десять, поэтому я не мог этого допустить.

Мирра рассмеялась, чуть подвинулась в сторону, освобождая место рядом с собой. После двух дней знакомства она могла признаться себе, что Матвей ей нравится. Не в романтическом плане, заводить романы в этой непонятной поездке казалось весьма глупым. Нравится как человек, как собеседник. Она сказала бы «как друг», если бы только у нее были друзья.

Второго приглашения Матвею не понадобилось. Он опустился на бетонный порог, с удовольствием вытянул ноги и чуть запрокинул голову, не то разглядывая уже усыпанное мириадами звезд небо, не то давая отдых глазам, Мирра не видела его лица.

– И за что же тебя били веником в десять? – поинтересовалась она, когда молчание затянулось.

Матвей сел прямее, посмотрел в сторону калитки, откуда доносился неясный шум.

– Я тогда с друзьями поехал на речку, а бабушке не сказал. Друзья были старше, поэтому им разрешали гулять долго. Вернулся в десять вечера. Бабушка уже все окрестности обошла, соседей опросила, хотела в милицию звонить. Вот она тогда и отстегала меня первым, что попалось под руку, – веником. Не банным, конечно, обычным. Больно было!.. – Матвей с лукавой улыбкой повернулся к ней. – Ты себе не представляешь как.

– Не представляю, – кивнула Мирра. – Но мне кажется, бить ребенка веником не слишком-то гуманно, что бы он ни сделал.

– Тебя никогда не били? – удивился Матвей, словно бить детей было самым естественным делом на свете. Бить того, кто слабее, кто не может ответить – самое последнее дело на свете, Мирра была в этом уверена.

Но отвечать ей не хотелось, поэтому она лишь неопределенно пожала плечами, давая возможность выбрать тот вариант, который ему больше нравится, и перевела разговор на другую тему:

– Зачем ты пришел?

– Просто хотел убедиться, что у вас все хорошо. Вы нормально устроились, со всем разобрались, и вам ничего не нужно.

– С этим логичнее было бы прийти Степану, он тут местный.

– Но он не пришел.

Мирра взглянула на него и смотрела долго, изучающе. Они были примерно одного возраста, но что-то то ли в выражении лица, то ли на дне темно-карих глаз казалось странным, необычным, будто делавшим его старше. Какое-то знание или какая-то тайна. Нечто, отличавшее его от нее и Полины.

– Почему ты решил ехать сюда? – прямо спросила она, не заботясь, что переход слишком резкий. Но Матвей понял ее, она это видела. Думала, повторит легенду о том, что бабушка с детства готовила к этой миссии и он не смог не выполнить последнюю волю усопшей, но он сказал другое:

– Я очень сильно подвел свою контору. Но это еще мелочи. Если бы моя ошибка не вскрылась, могли погибнуть люди, – сказал тихо, будто не хотел, чтобы кто-то услышал. Кто-то, кроме Мирры.

– Как? – мягко спросила она, не демонстрируя неуместного любопытства, а всего лишь давая возможность выговориться, если ему это необходимо. И ему было необходимо.

– Я допустил очень большую оплошность в проекте. Точнее, доверился тем, кому доверять не следовало. Мы проектировали целый жилой комплекс, а для проведения геологических изысканий я посоветовал главному инженеру фирму своего бывшего одноклассника. У того были серьезные финансовые проблемы, и этот контракт здорово помог ему. Когда-то он был классным малым, и я поверил ему. Хотя должен был проверить, насколько ему доверяют сейчас, почему его фирма внезапно оказалась на грани банкротства, сразу все понял бы, но… – Матвей развел руками и криво усмехнулся. – В то время я как раз болезненно расставался с девушкой и повел себя как полный непрофессионал: думал совсем не о работе. А главный инженер все подписал, не читая. Потому что я давно себя хорошо зарекомендовал, потому что поручился за друга, потому что этот проект был моим пропуском на повышение, а значит, я не должен был оплошать. Не проверил и подписал. И люди уже начали стройку. А затем пришло предупреждение из государственной экспертизы: срочно привести в порядок документацию, иначе они дадут отрицательное заключение. Несколько таких заключения – и у нас отберут лицензию. Пока городские власти закрывают глаза на этот «самострой», но как только станет известно, что проект не прошел экспертизу, нашу контору сравняют с землей. Сначала заставят сравнять с землей фундаменты, заплатить штрафы, инвесторы потребуют вернуть уже вложенные деньги и те, которые они упустили, связавшись с нами. Место вообще оказалось непригодно для строительства без дополнительного укрепления грунта. А если бы жилой комплекс построили, через несколько лет, а то и быстрее, он попросту рухнул бы, похоронив под собой всех, кто оказался бы рядом. Дома задумывались в двадцать два этажа. Представляешь, сколько людей могло бы погибнуть? И я был бы виноват в этом.

– Почему это ты? – возмутилась Мирра. – Накосячила фирма твоего одноклассника, не проверил главный инженер.

– Потому что безоговорочно доверял мне, – перебил ее Матвей.

– Безоговорочно доверять кому-то вообще нельзя. Предать может кто угодно, даже самый близкий. Так что это его косяк.

Матвей странно посмотрел на нее. Наверное, хотел спросить, кто предал ее, раз она в свои годы пришла к такому циничному выводу. Но если и хотел, то не спросил, сказал другое:

– Я собирался за все ответить, исправить, что возможно, не хотел прятаться за чужими спинами, но меня отправили в отпуск за свой счет. Исправлять все будет другой. И, наверное, на повышение тоже пойдет он.

– Значит, вот в чем причина твоего согласия приехать на собственную свадьбу? – улыбнувшись, спросила Мирра. – Тебе все равно было нечем заняться?

– Одна их причин, – поправил ее Матвей. – Как и расставание с Катей. У меня есть еще одно важное дело, тайна, которую я хочу раскрыть. И знаешь, возможно, это прозвучит глупо, – он улыбнулся в ответ и отвел глаза, словно стесняясь того, в чем собирается признаться, – но мне кажется, что если я узнаю правду, это поможет мне. Не знаю в чем. Не то понять, чем мне заниматься дальше, не то вообще разобраться в своей жизни.

– И что же это за тайна?

Матвей вытащил из-под ворота футболки тонкий шнурок, которого Мирра раньше не замечала у него на шее. На шнурке висел маленький ключик. Не обычный дверной, а с витиеватыми завитушками и узорами, какими обычно украшают ключи от шкатулок и женских ящичков. Было странно увидеть такой ключ на шее мужчины. Да что там, просто видеть ключ на шее было довольно непривычно.

– Ключ? – недоуменно переспросила Мирра, разглядывая необычный кулон.

– Я нашел его в бабушкиных вещах после ее смерти, – признался Матвей, и голос у него стал загадочным, Мирра едва удержалась от того, чтобы посмотреть на Матвея, но седьмым чувством понимала, что ему сейчас этого не хотелось бы. Он и сам на нее не смотрел, и начал этот разговор, возможно, лишь потому, что их укутывала уютная темнота, способствующая откровениям.

– Он лежал среди старых книг и фотографий. От моих родителей у меня почти ничего не осталось, ни снимков, ни записок, ни блокнотов, но эти вещи, я точно знаю, бабушка привезла с собой оттуда, откуда привезла и меня. А значит, этот ключ тоже из той ее и моей жизни. Сначала я не знал, с чего начать, где искать замо́к, но теперь мне кажется, что найду ответ здесь, в Еловом. Ведь я родился здесь. Этот ключ открывает что-то тоже здесь. И раз бабушка забрала его с собой, он открывает что-то важное.

– Но, Матвей, двадцать пять лет прошло! – не удержалась Мирра. – Этот ключ явно не от двери, а от чего-то миниатюрного: шкатулки или ящичка. Если твоя мама умерла, а бабушка уехала, эту вещь могли давно выбросить те, кому достался дом, или мародеры.

– Ты посмотри на эту деревню. Они выставляют еду мертвым, чтут их. Живут обособленно. Степа говорил, в город ездят далеко не все, у многих жизнь прошла здесь, в окружении леса и озера, к которому они боятся подходить. Для них эта деревня – дом. И сорить в доме они не привыкли, посмотри на их дома и дворы. Ты думаешь, такие люди способны на мародерство? Даже если кому-то понадобится жилье, пустых домов достаточно, мне Степа говорил. Не думаю, что кто-то занял бабушкин при живых наследниках.

Мирра покачала головой, ничего на это не ответив. Могла бы сказать, что люди способны на что угодно, но не стала. Шанс на то, что прав Матвей, все же есть. Они не успели осмотреть всю деревню, но те дома рядом с бабой Глашей, в которых не было света, выглядели целыми и не такими уж заросшими. Скорее всего, в них действительно никто не живет, а местные не грабят. Об отсутствии подобной привычки говорит и еда для нави. Ведь можно было обойтись похлебкой и куском хлеба, но такие случаи – редкость. В основном навь стараются радовать разносолами. Здесь чтут прошлое, чтут умерших. А значит, и их вещи.

– Наверное, ты прав, – согласилась она. – А даже если не найдешь замо́к, так можно расспросить местных. Раз ты родился здесь, кто-то что-то должен помнить и знать.

– Да, пожалуй, ты права. Завтра с этого начну. Хотя мне почему-то кажется, что если ничего не рассказывала бабушка, и здесь не расскажут.

– Это разное, – уверенно заявила Мирра. – Бабушка могла скрывать от тебя какую-то правду, желая оградить от чего-то. Посторонние люди едва ли будут так сильно щадить твои чувства. Обычно люди наоборот с удовольствием смакуют подробности. И чем они грязнее, тем больше вероятность, что тебе расскажут все детали. Это я тебе как журналист говорю, – она улыбнулась.

Матвей рассмеялся в ответ.

– А что насчет твоих родителей? Ты говорила, что воспитывалась в приемной семье. Что стало с твоими настоящими родителями?

– Меня интересует тот же вопрос, – хмыкнула Мирра. – Но, к сожалению, в отличие от тебя, у меня нет ключика, от которого можно было бы оттолкнуться в поисках.

– Тебя оставили в роддоме?

Она качнула головой. Ни с кем никогда не говорила на эту тему, даже когда приемная мать в порыве близости заводила подобные разговоры, Мирра строго их пресекала. А сейчас не сделала этого. То ли летний приятный вечер так на нее действовал, то ли изолированность деревни, то ли откровенность Матвея. Почему-то возникало такое ощущение, что в этом месте можно делиться любыми тайнами и переживаниями, они никогда не пойдут дальше.

– Нет, мне было около трех лет, когда это случилось. По крайней мере, так определили врачи, поскольку никаких документов со мной не было, а я не говорила и возраст свой назвать не могла.

Матвей нахмурился, бросил на нее быстрый взгляд, наверное, не зная, следует ли продолжать расспросы, но Мирра продолжила сама. Будто молчала столько лет, а сейчас плотину внезапно прорвало, и хлынул поток откровений, завертел на крутых волнах, понес вперед, не давая остановиться.

– Меня нашли в лесу. Два охотника сбились с пути и вместо дичи обнаружили голодного оборванного ребенка, который уже отчаялся выйти и лег на мох умирать. По оценкам тех же врачей, я провела в лесу около недели. Повезло, что было лето, питалась ягодами. Кто мои родители, как я оказалась в лесу – не знаю. Меня никто не искал, никаких объявлений о пропавших детях, как и о пропавших людях, как если бы они потерялись вместе со мной и с ними что-то случилось, не было.

Матвей смотрел сочувственно, наверное, понял, откуда она знает, что предать могут даже самые близкие, в какой-то момент даже не выдержал, коснулся ее плеча в поддерживающем жесте. Мирра не любила прикосновений чужих людей, поэтому дернулась в первое мгновение, и он понял, убрал руку, о чем она тут же пожалела. Прикосновение Матвея оказалось приятным. Но теперь было уже поздно, он руку не вернет. И ладони не коснется, будет держать дистанцию. Так и правильно. Она одиночка, и закончив с этой свадьбой, они снова разойдутся по своим мирам, больше ничем не связанные. У нее нет к нему романтического интереса, а друзей нет в принципе.

– А что ты помнишь сама? – спросил Матвей.

– Почти ничего. Я помню лес, – Мирра поежилась, вспоминая даже не тот лес, в котором провела неделю ребенком, а тот, в котором они блуждали всего пару часов назад. И свои ощущения этой ночью. Сейчас лес не давил, отступил на время, но когда они лягут спать, когда стихнут звуки и мир снова погрузится в тишину, лес опять обступит ее, Мирра точно знала. – Помню, как бежала, а он будто держал меня. Хватал ветками, не пускал мхом, царапал кустами. Помню, как было страшно. И больше ничего. Много раз пыталась вспомнить родителей, ведь мне было уже три, я должна была их запомнить! Один раз даже решилась пойти к психотерапевту. Но ничего так и не вспомнила. Будто и не было меня раньше, будто родилась сразу трехлетней в том лесу. Родилась и побежала, как олененок.

– А где это было? Быть может, стоит вернуться туда и начать поиски заново? Может, тогда не так уж сильно кто-то искал твоих родителей?

– К сожалению, я не знаю, где это было. Меня много перевозили, сначала по больницам, потом по детским домам. Данные затерялись. Я знаю лишь примерный район, но он слишком большой.

Матвей о чем-то задумался, покрутил головой, хотя ничего вокруг не было видно. Луна как раз спряталась за набежавшей тучкой, света от звезд хватало лишь на то, чтобы видеть друг друга и немного – двор. Даже дорога уже тонула в непроглядной темноте, будто кто-то залил ее смолой.

– А Еловое? – наконец спросил он. – Как думаешь, могло это быть где-то здесь?

Мирра удивленно вздернула брови.

– Ты все-таки думаешь, что мы все отсюда?

– Чем больше я узнаю, тем сильнее убеждаюсь, что нас выбрали не просто так. И не потому, что о нас некому беспокоиться. Мы все как-то связаны. И ты, и я, и Степа, и Лика с Полиной. Мне кажется, мы все отсюда, и нас всех связывает какая-то тайна.

Теперь пришла очередь задуматься Мирре.

– На самом деле, – медленно произнесла она, – этот район входит в тот, где меня нашли.

– И как я уже сказал, люди здесь живут обособленно, – подхватил Матвей. – Если тебя нашли не возле деревни, а где-то дальше, не местные, то здесь могли и не знать, что ты нашлась, понимаешь? Новость сюда просто не дошла.

Мирра почувствовала что-то странное внутри. Что-то, испытываемое настолько редко, что и названия этому чувству у нее не было. Ладони вдруг стали мокрыми, захотелось выпрямиться, отставить в сторону противно-теплую чашку с недопитым какао. Если бы речь шла не о ней, она бы назвала это возбуждением, но, как однажды бросила ей в лицо приемная мать горьким уколом, она не способна на эмоции. И тем не менее ей вдруг тоже показалось, что здесь, в этом богом забытом месте, она может найти ответы на свои вопросы. Где-то здесь есть тот замо́к, даже ключа от которого ей не дали. Никогда в жизни она еще не была так близка к тому, чтобы узнать, за что родители так с ней поступили. Она никогда не хотела знать, кто они. Единственное, что ее волновало: за что?

Из предбанника снова донесся смех Лики, а затем и голос Полины, выдергивая ее из пучины мыслей. И Матвей, и Мирра посмотрели в сторону двери.

– Давай оставим этот разговор между нами, – быстро попросила Мирра, понимая, что их уединение с минуты на минуту будет разрушено.

– Согласен, – кивнул Матвей.

Минуты у них не оказалось: скрипнула дверь бани, и оттуда, завернутые в одни только полотенца, высыпали девчонки.

– Ой! – взвизгнула Полина, разглядев Матвея.

Лика же только нагло ухмыльнулась, продефилировала мимо него, специально задев бедром плечо, когда поднималась на порог, хотя Матвей отодвинулся, давая ей пройти.

– За такое обычно платят, – ленивым тоном заметила она, уже открыв дверь, залив тусклым желтым светом порог, но так и не войдя в дом.

– За что? – не понял Матвей.

– За стриптиз.

– Хм, – он усмехнулся, выразительно посмотрев на Лику. – Ты в полотенце. Какой же это стриптиз? В лесу – и то больший был.

И прежде, чем Мирра успела подумать, что это была плохая идея, Лика ловким движением развязала узел на груди, и полотенце скользнуло вниз, являя глазам совершенно обнаженное мокрое тело.

Тихо ахнула Полина, Мирра задержала дыхание от неожиданности, но Матвей абсолютно не растерялся. Оглядел рыжую бестию с ног до головы, улыбнулся просто, не поддевая, не раззадоривая, но и без желания оскорбить или унизить.

– Назови таксу. Боюсь, я не очень понимаю, сколько платят за стриптиз.

Лика вздернула подбородок, большие красные пятна разлились не только по щекам, но и по плечам и спине. Ничего не отвечая, но и не поднимая полотенца, она шагнула в сени, а затем и в дом. Полина, пробормотав что-то неразборчивое, торопливо последовала за ней.

– Кажется, я их смутил, – покачал головой Матвей, когда за обеими захлопнулась дверь.

– Полину – возможно, – согласилась Мирра, – а вот Лику – едва ли.

Матвей поднялся с порога, посмотрел в сторону дороги. Тучи, скрывавшие за собой луну, исчезли, поэтому она ярко освещалась, и по ней стелился серебристый туман, плывущий откуда-то с того конца деревни, где они еще не были.

– Думаю, мне пора. Если вдруг что-то случится ночью, зовите.

– Как? – усмехнулась Мирра. – Телефоны здесь не тянут, а выходить на улицу нам запретили.

Он немного подумал, а затем покачал головой.

– Да, этот момент я не учел. Если бы знал, придумал бы что-нибудь еще в городе.

Мирра тоже поднялась, посмотрела на полупустую чашку какао, которое так и не допила.

– Матвей, это необязательно.

– Что – необязательно?

– Необязательно брать на себя ответственность за нас. То, что мы все здесь оказались, может, и не случайность, но решение каждого из нас. И каждый несет за себя ответственность сам. Ты не должен быть главным, не должен решать наши проблемы, защищать нас. Не ты нас сюда привез.

Матвей долго смотрел на нее в полумраке двора, изучал лицо, будто хотел что-то прочитать на нем. Наверное, прочитал, потому что лишь коротко кивнул, пожелал спокойной ночи и вышел за калитку. Пока доносились его шаги по хрустящему гравию, Мирра стояла во дворе и смотрела на дорогу, провожая его взглядом. Что-то в окончании разговора оставило чувство неправильности, но она не понимала, что именно. Ведь сказала ему то, что думала, и была в этом права. Он действительно не должен заботиться о них, они все друг другу никто. Мирра привыкла сама нести ответственность за свои решения и поступки, никто и никогда не желал разделить с ней эту ответственность, и именно такой расклад казался единственно правильным.

Воды в бане ей оставили совсем немного, но это даже к лучшему: время приближалось к полуночи, некогда долго плескаться. Когда она вернулась в дом, девчонки уже забрались в постели. Большая толстая свеча на старом серванте еще продолжала гореть, потрескивая и рассыпая в стороны искры, когда огонь облизывал ненужные вкрапления в воске. Электричества в доме не было.

Все очень много прошли за день, устали, Лика даже не стала язвить по поводу того, что Мирра сходила в баню одна. Мирра загасила свечу, практически в полной темноте переоделась в теплую пижаму и забралась под одеяло.

Никто не переговаривался, и буквально минут десять спустя по комнате разнеслось уже едва слышное размеренное сопение. И Полина, и Лика крепко спали. А вот к Мирре сон не шел. Она пыталась лежать тихо-тихо, как делала всегда во время бессонницы, но сердце все равно колотилось в груди, выкручивая немыслимые кульбиты, а мысли то и дело возвращались в те давние воспоминания, которые против воли растревожил Матвей. Лес снова давил на нее, сковывал движения, пугал, но Мирра знала, что сейчас на нее действует не этот лес, окружающий деревню, а тот, в котором ее нашли двадцать лет назад.

Может ли это быть один и тот же лес? Что она вообще в них понимает? Всю жизнь она тщательно воздерживалась от того, чтобы вновь в нем оказаться. Не ездила за ягодами и грибами, не была в лагере или санатории. Дачу ее приемная семья купила далеко от леса, а в походы с собой не брали. Как бы предвзято Мирра к ним ни относилась, но они понимала ее страхи, и с собой на такие вылазки никогда не тянули. Мирра не знала, чем один лес отличается от другого, и совсем не помнила, как выглядел тот. Она помнила свой страх, безысходность, но все это было словно на ментальном уровне, никаких четких образов не осталось. Если они и были когда-то, то время услужливым ластиком стерло их.

А что если Матвей прав? Если они все родом из Елового? Местные должны помнить их, должны знать, что с случилось с ее родителями. И если расспросить, они расскажут.

От мыслей, что уже завтра она сможет найти ответы на вопросы, столько лет ее волновавшие, потели ладони, и лежать спокойно никак не получалось. Мирра крутилась с боку на бок, диван казался слишком жестким, одеяло – слишком тяжелым, пижама – слишком жаркой. Ночь выдалась теплой, сейчас бы спать в чем-нибудь невесомо-кружевном, как Лика, или хотя бы в хлопковой футболке и шортах, как Полина, а не в этих штанах. Какими бы тонкими они ни были, а коже совсем нечем дышать. Но нельзя. Нельзя раздеваться, когда ты не одна.

В очередной раз, поворачиваясь на другой бок, Мирра скользнула взглядом по окну, да так и привстала от неожиданности. Сквозь тюль и грязное стекло было видно дорогу, освещенную серебристыми лунными лучами, а по ней скользили призрачные фигуры. Любопытство оказалось сильнее страха. Она тихонько вылезла из-под одеяла и, ступая босыми ногами по полу, подошла к окну, осторожно отодвинула занавески.

Фигуры шли одна за другой, по одиночке. Неторопливо, едва переставляя ноги, тонувшие в серебристом тумане, не поднимая головы и не оглядываясь по сторонам, словно каждая из них знала, куда идет. Они не были полупрозрачными, как показывают призраков в кино, не светились дьявольским светом и отбрасывали тень в лунном свете, как обычные люди. Если бы Мирра не знала, что это навь, решила бы, что обычные люди. Но что-то в их виде все же выдавало, что они не живые – мертвые. Не то чрезмерная плавность движений, не то общий скорбный вид. Здесь были и женщины, и мужчины, и старики, и дети. Некоторые из них уходили в темноту, другие сворачивали к домам. Мирра заметила скорчившуюся фигуру возле той калитки, где хозяева выставили в качестве угощения миску щей, видела фигуру чуть более высокую там, где угощение было богаче.

Мир остановился, замер, ни одно случайное облачко не смело закрыть луну, пока навь лакомилась оставленным угощением. Не смела пошевелиться и Мирра, наблюдая за этим скорбным пиром.

Чужое лицо появилось перед окном внезапно. Мирра не сразу поняла, что это лицо, в первое мгновение что-то просто закрыло ей обзор, отрезало мертвый мир от нее, живой. И лишь секунду спустя она разглядела жуткий оскал в нескольких сантиметрах от себя. Оно было по ту сторону стекла, но от этого пугало не меньше. Длинные черные волосы мокрой паклей обрамляли худое бледное лицо, вместо глаз – черные провалы, а вместо рта – тонкие акульи зубы. Губ у существа то ли не было, то ли оно широко открыло рот, демонстрируя свои намерения. Ни тела, ни даже шеи она не видела, лицо словно находилось в белоснежном облаке.

Мирра шарахнулась назад, упала на пятую точку, широко раскрытыми глазами глядя на существо за стеклом, а то пялилось на нее черными провалами и скалило зубы в хищной ухмылке.

И как всегда в такие минуты, заорать не получилось. Впрочем, это и к лучшему: не нужно будить девчонок. Баба Глаша утверждала, что заговорила все окна и двери в доме, нави ход закрыт. Мирра не была уверена, что это навья, но надеялась, что ход закрыт всему мертвому, а то, что тварь мертва, сомнению не подлежало.

А она все пялилась и пялилась. Доползти бы до окна, задернуть занавеску, но слишком страшно. Однако и уснуть, когда оно смотрит на тебя, не получится. Дрожа от ужаса, Мирра все-таки подползла к окну и задернула тюль. Теперь жуткого лица видно не было, но очертания фигуры все равно просматривались. Тварь стояла там и не собиралась уходить.

Мирру колотило крупной дрожью. Сейчас бы пригодилась помощь Матвея, а еще лучше – Степана. Он наверняка знает, что это, знает, как это прогнать. Из комнаты не были видны их окна, поэтому Мирра, стараясь не оглядываться, но спиной чувствуя жуткий злобный взгляд, вышла на кухню. Она не знала, что будет делать, если в окнах Степана горит свет, как даст им знак о помощи, как они будут помогать, но этого и не понадобилось: все окна в доме напротив были темными. Мужчины крепко спали и знать не знали, кто бродит по дороге, кто стоит за ее окном.

Зато на столе лежал большой нож с тонким как кружево лезвием. Прежде, чем Мирра успела остановить себя, пальцы уже сжались вокруг рукоятки.