Глава 17

Страха не было. По крайней мере, сначала. Прощание прошло быстро. Под зорким оком Черного плаща мусолить страдания было некогда. Полина, конечно, расплакалась, но она быстро забудет. Едва только подойдет к озеру, едва скажет «да» Степе, забудет. У Полины впереди новая жизнь, наполненная смыслом и любовью; случайная знакомая, с которой они и прожили-то всего неделю, сотрется из памяти, подернется молочно-белым туманом с озера.

Рыжая кивнула молча, не сказала «спасибо», но Мирра и не ждала. Понимала, что той неловко, борются в ней противоречивые чувства, угрюмость – защитная реакция. Она тоже считает, что такой расклад справедлив, ведь это Мирра уговорила всех выйти. Мирре уже все равно, а ей с этим жить. Жить, не виня себя, легче. Мирра это понимала, а потому не обижалась. Да и глупо тратить последние часы жизни на обиды.

Степа обнял крепко.

– Прости, – сказал глухо. – Прости, что так получилось. Я не хотел. Не знал, что так выйдет.

Мирра не ответила. Не было смысла обижаться и на него. Как вышло, так вышло, все равно ничего не изменить уже. Дольше всех задержал ее в объятиях Матвей. Обнимал крепко, спрятав лицо в волосах, никак не мог с ней расстаться. По крайней мере, так все выглядело со стороны. На самом же деле Матвей шептал ей на ухо ориентиры, которые запоминал сам и на которые ненароком указывал Степа, когда они шли к охотничьему домику. Мирра понимала, что нет у нее нескольких часов на дорогу, навьи, должно быть, уже вышли на охоту в лесу, но все равно слушала внимательно. Слушала скорее его голос, чем слова. Слова ей не помогут, а вот голос она будет вспоминать, когда станет совсем страшно.

– Я бы хотел, чтобы мы встретились в другое время, – уже громче сказал Матвей, чуть отстранившись.

– Я тоже, – призналась Мирра. Да, в этот момент она вдруг поняла, что тоже хотела бы встретиться с ним там, в чужеродном для обоих мире. И если бы это произошло, наверное, все сложилось бы по-другому. Ведь они одной крови, а значит, могли бы быть счастливы друг с другом.

Рыжая смотрела на обоих исподлобья. Она теперь будет с ним вместо нее, и Мирре некого винить в этом, даже саму себя. У нее не было шансов поступить по-другому. Не приехала бы сюда, все равно не встретила бы его. Не вышла бы из укрытия, расстались бы навсегда. Единственное, где она могла свернуть на другую дорогу – не предлагать себя вместо Лики, но это было почти так же невозможно, как не выйти к Матвею в лесу. А потому нет смысла сожалеть.

На лес уже спустилась темнота. И если бы не мощный фонарь, она заблудилась бы прямо на опушке. Фонарь ей дали. Не для того, чтобы она могла найти дорогу, Мирра не обманывалась, а для того, чтобы успела уйти подальше. Если навьи сожрут ее на выходе из деревни, это может испортить свадебное настроение, а Черный плащ и бабка этого не хотели.

С фонарем Мирра действительно ушла далеко. Целый час брела по тропинке, которая в темноте вновь казалась чужой и незнакомой, оставив позади огни деревни и музыку у озера. Там остались друзья, осталась жизнь, теперь она была одна, в окружении только молчаливых деревьев. Узнав правду о себе, ей, наверное, должно было стать уже не так страшно, ведь лес – ее стихия, она наполовину лесной дух, она должна чувствовать себя здесь как рыба в воде, но страшно все равно было.

В темном небе блестели лишь далекие звезды, луны не было, а они не давали достаточно света. Мирра видела только небольшое пятно впереди, куда светила фонарем, по бокам же, а главное – сзади, мир, казалось, заканчивался. Но это было обманчивое ощущение. В непроглядной темноте уже шевелились мертвые тени, чувствовали легкую добычу. Не нападали лишь потому, что сами ничего не видели. В последнюю ночь Мертвой недели навь уже сыта, а потому не торопилась, раздумывала, стоит ли напрягаться ради добычи. Будь это первая ночь, они нашли бы Мирру по запаху, по звуку, а сейчас у нее был шанс. По крайней мере, эта призрачная надежда позволяла ей упрямо идти вперед, не слушая бьющееся в панике сердце, не давая волю глухому ужасу внутри.

Она прошла уже второй ориентир, названный Матвеем – большой дуб, под которым росла маленькая кривая березка, а значит, она на правильном пути, до охотничьего дома оставалось не больше трех километров, когда позади послышался треск. Звуки сопровождали все время пути: шелестели листьями деревья, где-то далеко иногда ухала сова, перелетали с ветки на ветку сонные птицы. Эти звуки хоть и пугали, но не угрожали. Треск же позади ясно давал понять, что там кто-то есть.

Мирра замерла, на одну только долю секунды подарив себе надежду, что это Матвей, что он не захотел жениться на рыжей, а смог сбежать следом за ней. Но, конечно же, это был не он. Мирра обернулась – и фонарь выхватил позади нее на тропинке белую фигуру, замотанную в простыню. Мирра метнула фонарем вправо, влево, и обнаружила такие же фигуры между деревьев. Сердце заколотилось так быстро, что стало больно в груди. Дыхание перехватило, а все звуки исчезли, словно кто-то надел ей на голову колпак. И через эту глухоту не мог пробиться даже инстинкт самосохранения, который заставил бы ее бежать. Она так и стояла на тропинке, молча глядя на то, как навьи приближаются к ней. Да и что толку бежать? Не убежит она от них, не спрячется.

Навьи медленно подходили ближе, а Мирра смотрела на них и слышала только бешеный стук собственного сердца. И через этот грохот, больше похожий на лавину падающих камней, как последнее утешение к ней пробился голос Матвея:

– Я бы хотел, чтобы мы встретились в другое время…

Сознание словно разделилось на две части. Одна была здесь, стояла у укрытого плотным туманом, освещенного разноцветными огнями озера, а вторая шла следом за Миррой, думала, что делать, как ей помочь. Вспоминала все, что нашла в шкатулке, анализировала, строила планы.

После того, как ушли, огорошенные правдой, девчонки, как вернулся к бабе Глаше Сергей Николаевич, Матвей тоже скрылся в комнате. На его счастье, хлопнула входная дверь и вышел куда-то Степа. Матвей не знал, как надолго, но понимал: еще одного шанса уже точно не будет. Быстро вытряхнул содержимое рюкзака, нашел шкатулку, стащил с шеи ключ. Боялся, что ошибся, что ключ не от шкатулки или же шкатулка не та. Но нет: ключ вошел в замочную скважину легко, с тихим скрежетом провернулся. Щелкнул механизм, и крышка едва заметно подскочила вверх. Непроизвольно задержав дыхание, Матвей открыл ее.

Внутри лежали бумаги. Сложенные вдвое и вчетверо пожелтевшие от времени тетрадные листки, исписанные разными почерками. Письма шестерых девушек своим детям, которых – каждая знала – они не увидят. Они писали о том, как им жаль, что так вышло. Сергей Николаевич предсказуемо солгал, утверждая, что это был их выбор. Выбора им не оставили. Сопротивляться сверхъестественным существам ни одна из них не могла, да и не думали они тогда, что перед ними не люди.

«Его взгляд словно гипнотизировал, – писала одна, – и я была согласна на все. Даже если бы он сказал прыгнуть в озеро, я бы прыгнула».

Затем они были очарованы беременностью. Когда уже знали о том, что у них будут дети, Сергей Николаевич все-таки рассказал им все, но поначалу они действительно прониклись ответственной миссией, готовы были принести себя в жертву ради рождения таких необычных детей. И самих детей считали особенными, которым уготованы великие подвиги.

Осознание настигало медленно. Но чем ближе подходила дата родов, тем яснее они понимали, что натворили.

«Сергей Николаевич не спускает с нас глаз, – писала Алена, мама Мирры. – Поселился у бабы Глаши, втерся в доверие ко всем жителям. Все считают его благодетелем, думают, что заботится о нас. Как же, доктор из самой столицы приехал по приглашению Таниных родителей, чтобы вести наши сложные беременности, которые отнимают все силы и превращают нас в бледные тени. А на самом же деле он никакой не доктор, он нас сторожит. Понимает, что мы все осознали, боится, что избавимся от детей. Глупый! Да, я не понимала, что делаю, не знала, на что иду, но ненавижу за это его, а не тебя, моя родная. Тебя я очень люблю и никогда не смогу причинить тебе вред. Даже если мне придется умереть, я все равно счастлива, что ты родишься».

Матвей читал быстро, жадно глотая слова, боясь упустить важное, но не давая себе времени вдумываться. Главное было успеть прочитать как можно больше до возвращения Степы, а уж думать над прочитанным он будет потом. Девушки в основном рассказывали о том, как все произошло. Что началось все с глупого желания сходить в первую ночь Мертвой недели на озеро, хотя Таня, мама Полины, и снимала с себя ответственность за это. Писала, что накануне девичника Сергей Николаевич – тогда она еще не знала, кто он, думала, просто старый знакомый родителей – в шутку напомнил старую легенду о том, что если в первую ночь Мертвой недели спеть с русалками, обретешь счастье. Таня не собиралась туда идти, и уж тем более не собиралась подбивать на это подруг, но алкоголь приглушил инстинкт самосохранения, зато разбудил смелость и браваду. «Счастье» Таня обрела: свежеиспеченный муж утонул в озере спустя несколько дней после свадьбы, а она осталась одна с беременностью от чужеродного существа.

Матвей успел просмотреть все письма, но так и не нашел главного: не было в них никакого указания, как избежать уготовленной участи, как избавиться от Сергея Николаевича и спасти Мирру. Он не мог внятно ответить даже самому себе, с чего взял, что в письмах будут такие сведения. Но ведь бабушка сохранила от шкатулки ключ, значит, считала, что эти письма важны для них. Какой в них смысл?

И только уже стоя на берегу озера, рядом с Ликой с одной стороны и Степой с Полиной с другой, понял. Эти письма действительно важны. Выцветшие строчки помогают понять, кто они на самом деле. Те ли, кем их считает Сергей Николаевич, или нет? Что они представляют из себя, на что способны. И это гораздо важнее карты от деревни до охотничьего домика.

На берегу озера было многолюдно и шумно. Длинные столы ломились от яств и напитков, которые деревенские жители уже начали употреблять, не дожидаясь начала церемонии. Матвей был уверен, что это было не их решение. Наверняка баба Глаша постаралась, чтобы ни у кого не возникло никаких вопросов. Он понятия не имел, как именно будет проходить церемония, но в том, что она будет отличаться от общепринятой, не сомневался.

Их четверых к озеру баба Глаша и Сергей Николаевич сопровождали конвоем. Едва ли он был необходим Степе и Полине, они, казалось, искренне наслаждались происходящим, глаз друг с друга не сводили, держались за руки как настоящие влюбленные. Впрочем, все говорило о том, что они действительно влюблены друг в друга. Рыжая угрюмо шла рядом с ним, порой шаркая ногами по песку, за руку его взять не пыталась, да он и не настаивал. Была бы его воля, рядом с ним находилась бы не она.

Никто не спрашивал у них, согласны ли они стать мужем и женой. Никаких печатей в паспорт тоже не ставили. Тонкими прутьями Сергей Николаевич обвязал их руки так крепко, что на запястьях остались кровавые следы, осыпал пахнущей болотом землей, а затем окропил водой, которую набрал тут же из озера.

После завершения церемонии их усадили за стол молодых в украшенной цветами и лентами беседке. К счастью, все гости были уже прилично пьяны, едва ли вообще помнили, по какому поводу собрались, а потому «Горько!» никто не кричал, поцелуев не ждал и вообще не обращал на них внимания. Никакой особой силы Матвей в себе не чувствовал, и подозревал, что разбудить ее должна не короткая церемония обручения, а то, что обычно следует за ней: брачная ночь.

На деревню и озеро давно спустилась темная, безлунная ночь. И если у озера было светло, то дальше, там, куда не дотягивался свет от фонарей и костров, ничего не было видно. Даже лес не просматривался на горизонте. Мирра в нем находилась уже несколько часов. Дошла ли она до домика? Успела ли? В глубине души Матвей понимал, что не успела, но верить в это не желал.

Огляделся по сторонам, решая, пришло ли уже время. Музыканты играли веселую польку, те, кто еще мог, танцевали, кто не мог – сидели за столом. Некоторые и вовсе дремали, уронив головы на скрещенные руки. От них опасности ждать уже не стоило. Но и не гостей он опасался.

Баба Глаша и Сергей Николаевич продолжали следить за ним, но уже не так зорко. Очевидно, решили, что самое сложное позади. Возможно, с другими парами у них проблем не возникало. И стоило сыграть на этом, лучшего шанса может не быть или же Мирра может его не дождаться.

Матвей поднялся из-за стола и протянул Лике руку.

– Потанцуем?

«Жена» посмотрела на него недоверчиво.

– Серьезно, что ли? – спросила хмуро.

Он широко улыбнулся.

– А почему нет? Все уже случилось, ничего не изменить, нам теперь жить вместе остаток дней, давай привыкать друг к другу. Полина, Степа, вы как?

Те, конечно, только рады были потанцевать. Пришлось согласиться и Лике. Под одобрительные взгляды Сергея Николаевича они вчетвером покинули беседку и вышли на середину площадки для танцев. Увидев, что новобрачные решили присоединиться к танцам, музыканты заиграли медленнее. Степа и Полина тут же упали в объятия друг друга, руки Лики Матвею пришлось самому класть себе на плечи. Если уж ей так в тягость эта свадьба, что ж не ушла? Впрочем, глупый вопрос. Жуткая смерть от рук нави тягостнее любой свадьбы.

Он кружил ее в танце, приближаясь к краю освещенной зоны и стараясь делать это естественно, не вызывая подозрений. И вот уже они совсем рядом с темнотой. Протяни руку – и дотронешься до нее, макнешь пальцы в непроглядную черноту. Матвей снова быстро оглянулся. Никто не смотрит на них, все заняты своими делами. Взоры многих обращены на Полину и Степу, весело кружащихся в центре площадки, и никого – на них.

Матвей повернулся к Лике и быстро прошептал:

– Я ухожу. Ты со мной?

– Что? – не поняла та.

– Я ухожу отсюда. Нужно найти Мирру.

– Ты с ума сошел?

– С тобой или без тебя, но я ухожу. Решай.

Думала она не долго, и выбор был очевиден. Лика коротко кивнула. Матвей схватил ее за руку, и вдвоем они нырнули в спасительную темноту, надеясь, что никто этого не увидел. Как назло, музыканты закончили играть, над озером повисла тишина. Пришлось затаиться, чтобы нечаянным шорохом в темноте не обратить на себя внимание. Благо уже через несколько секунд грянула новая мелодия, быстрая, страстная, все на озере снова пришло в движение.

Бежать приходилось в полной темноте, ориентируясь только на собственное чутье. Несколько раз они падали, путаясь в высокой траве, но только когда озеро осталось далеко позади, когда появилась надежда, что маленькое пятно света никто не заметит, Матвей вытащил мобильный телефон и зажег тусклый фонарик.

Оказалось, они все-таки сбились с пути и вышли к деревне не совсем там, где он рассчитывал. Пришлось делать приличный круг, чтобы добраться до Степиного дома. Взять с собой некоторые вещи было необходимо, иначе соваться в лес равносильно самоубийству. Не то чтобы у них и так было много шансов добраться живыми до охотничьего домика, но сознательно уменьшать их Матвей не собирался. На озере пока не было слышно никакой суеты, возможно, их исчезновение еще не заметили.

– Ты думаешь, она жива? – задала Лика вопрос, на который Матвей сам себе боялся ответить.

Он бросил на нее быстрый взгляд и продолжил лихорадочно забрасывать в рюкзак необходимые вещи: немного еды, фонарь, запасные батарейки, мешочек с заговоренной солью, способной задержать на какое-то время навий.

– Не знаю. Но пока у нас есть теоретическая возможность ее спасти, надо действовать.

Лика кивнула, обхватив себя на плечи. Они вышли из дома обратно в темную ночь и оба замерли от ужаса. На озере что-то происходило. Больше не было слышно музыки, только громкие голоса и какая-то суета.

– Заметили, – прошептала Лика.

Заметили. Они слишком долго добирались до деревни, потеряли драгоценное время. Хорошо было бы к этому моменту уже затеряться в лесу, но придется пытаться убежать и так. Матвей не знал, что Сергей Николаевич наплетет деревенским, но искать их наверняка будут все.

– Бежим!

Матвей ухватил рыжую за руку, и в вдвоем они бросились к лесу.

Навьи приближались вместе, но, образовав вокруг нее плотное кольцо, остановились, и вперед двинулась только одна. Должно быть, определили лидера, которому достанется угощение. Мирра смотрела на нее, как завороженная, разглядывала неясные очертания лица сквозь простыню, а когда навья подошла совсем близко, струсила, закрыла глаза. Лучше не видеть этого, не знать, в какой момент наступит конец.

Мертвячка тянула. Сердце колотилось как бешеное, и Мирра, если бы могла, заорала бы, поторопила бы тварь. Сколько можно мучить? Убей уже, убей, не растягивай пытку!

Что-то холодное коснулось ее щеки, Мирра дернулась, но глаза не открыла, зажмурилась крепче. Вот он, ее последний момент. Сердце зашлось в бешеной скачке, словно хотело настучаться вдоволь напоследок, а вот легкие, наоборот, сжались, не выпустили набранный воздух. Стало так больно, что она не смогла даже закричать.

– Мирослава… – пробился к ней голос. Не Матвея. Женский, незнакомый. – Девочка моя…

Сердце ударило еще раз и замерло. Мирра никогда не слышала этот голос, но сейчас внезапно узнала. И стало еще больнее, хотя казалось, больнее просто некуда. Но теперь это была не физическая боль. Теперь ей казалось, что ее мир разрывается на части, погребая ее под обломками. Последние несколько дней, а особенно – часов, мир шатался, раскачивался на ветру, но ей удавалось удерживать его. Просто не думать о том, что происходит. А сейчас он развалился как карточный домик, наконец обнажая все, от чего она так отчаянно бежала.

Та, которую она втайне ненавидела всю свою жизнь, которую стала ненавидеть еще сильнее несколько часов назад, стояла перед ней, сомнений не было. И почему-то сейчас, когда ее ледяные пальцы касаются щеки, ненависть куда-то исчезла. Захотелось броситься к ней, обнять и наконец разрыдаться.

По щекам покатились огромные горячие слезы, которых не было уже много лет. Вообще не было всю сознательную жизнь. Но не было никакой возможности удержать их.

– Мама?

Мирра медленно приоткрыла глаза. Навья стояла перед ней, все такая же, как была: замотанная в простыню, с едва угадывавшимися под ней чертами лица, но Мирра больше не боялась. Чувствовала, что она не желает ей зла. Что она здесь не за этим. Медленно подняла руку и аккуратно, боясь сделать что-то не так, увидеть что-то не то, отвернула простыню с лица.

Девушка была совсем молоденькой, младше Мирры. С тонкими чертами, бледной бескровной кожей, огромными бездонными глазами, смотрящими в одну точку, будто мертвые.

– Мама, – повторила Мирра, не решаясь до конца поверить в то, что видит перед собой. И хоть она никогда не видела даже фотографий, сейчас узнала ее. Они были похожи. Похожи так, как могут быть похожи только мать и дочь.

Навья повернула к ней голову, а глаза запоздали, и Мирра поняла, что она не видит ее. Чертово новолуние не позволяет ей увидеть дочь. Но она улыбнулась. И эта улыбка ласковой волной прокатилась по ее телу, уняла боль, заставила вновь забиться сердце, но уже не бешено – спокойно, тихо, почти умиротворенно. Только слезы потекли по лицу сильнее.

Мирра оглянулась на стоящие вокруг фигуры. Она все поняла. Поняла, как они смогли войти к ним в дом. Степа говорил, что разрушить защиту навьи могут лишь в том случае, если в доме их ждут, если хотят, чтобы они вошли. И сейчас Мирра поняла, что они действительно ждали их. Не облекали это желание в слова даже в мыслях, но ждали всю жизнь.

– Отойди от нее! – грозный голос заставил ее вздрогнуть, метнуть фонарем в сторону. Голос Мирра узнала, и сердце, до этого уже успокоившееся, снова забилось сильнее, на этот раз радостно.

Луч фонаря выхватил еще две фигуры, живые фигуры, стремительно приближающиеся по тропинке. В руках Лики был фонарь, Матвей держал в одной руке небольшой мешочек, а другую сжимал в кулак. Должно быть, там была заговоренная соль, о которой как-то упоминал Степа. Соль, способная на время обездвижить навью.

– Матвей, нет! – успела крикнуть Мирра за мгновение до того, как он осыпал бы солью стоящую перед ней навью.

Та тоже обернулась, закрылась рукой, но ее, конечно же, это не спасло бы. Матвей замер на секунду, но этого времени хватило Мирре, чтобы продолжить:

– Они не причинят нам вреда! Это наши мамы! – слово прозвучало на языке чужеродно, сразу стало понятно, что Мирра никогда раньше не произносила его. По крайней мере, никогда оно не было адресовано конкретному существу. – Это наши мамы, – повторила она тише и спокойнее, пробуя слово на вкус, перекатывая его на языке.

Матвей остановился, медленно опустил руку. Подошел ближе и все-таки чуть отодвинул ее плечом от навьи, но поверил, что та действительно не причинит ей вреда. Еще одна, стоявшая ближе всех, вышла вперед.

– Мы пришли помочь, – тихо прошелестела она, протягивая к Матвею руку.

Мирра догадалась, что это его мама. Навьи не видят их, поэтому хотят коснуться. Матвей ошеломленно смотрел на нее, ничего не говоря. Мирра не видела его лица, но почти не сомневалась в том, что глаза тоже полны слез. Рыжая, которая несколько часов назад вопила, что не имеет никакого отношения к женщине, сделавшей за нее выбор, всхлипывала так громко, что Мирра даже испугалась, как бы она не привлекла внимание других навий, которыми кишит лес.

Сколько прошло времени, никто не знал. Оно словно замерло, исчезло, и не осталось в мире ничего, кроме них: троих живых и шестерых мертвых. Матерей и детей, которые наконец-то встретились. Мирра очнулась лишь тогда, когда услышала голос Матвея.

– Они остались в деревне, – говорил он, повернувшись к трем навьям, которые одиноко стояли чуть поодаль, не подходили ближе. Которым не к кому оказалось подойти. – Степа и Полина вместе, они влюблены и счастливы. Думаю, вам не стоит за них переживать. Андрей… умер. Но умер, получив избавление и прощение. Единственный из нас всех.

Матвей сбросил на землю рюкзак, вытащил из него шкатулку, а из нее – какие-то бумаги. Мирра догадалась, что он нашел то, что искал. Нашел шкатулку, которую открывает его ключик, а в ней было что-то важное. Потому что он знал каждую навью по имени, знал, которая из них чья мать. Он рассказывал каждой о ее ребенке, и хоть они не могли видеть, Мирра чувствовала, что они наконец обретают покой.

– Что они сделали с вами? – спросила Мирра, когда Матвей замолчал, а навьи не торопились уходить.

Алена грустно усмехнулась. И хоть улыбка эта вышла весьма зловещей, обнажила тонкие акульи зубы, Мирре она показалась самой родной на целом свете. Что-то внутри сжалось от осознания, что у них есть только одна ночь.

– После смерти они завернули нас в простыни, думали, нас это обездвижит и запутает, не даст выйти на поверхность в Мертвую неделю, как делает вся навь. Но баба Глаша чувствовала, что оковы не так уж крепки. Тогда, как только освободился дом на окраине, где можно было запереть Настю – утонувшую девушку, они перенесли нас туда, и заперли под ней. Из таких оков очень сложно, почти невозможно выбраться.

– Но как вам удалось? – не поняла Мирра. – И в первый раз, и сейчас, ведь баба Глаша ставила дополнительную защиту.

Улыбки девушек – а Мирра теперь не могла называть их навьями, даже несмотря на их внешний вид – стали совсем другими: торжествующими и одновременно очень радостными.

– Баба Глаша не учла самого важного, – ответила Света и с нежностью посмотрела на Матвея, – силу материнской любви. У нее никогда не было детей, она не знает, что это такое, а потому не смогла поставить такую защиту, которую не в состоянии разрушить женщина, стремящаяся к своему ребенку. Пока вас не было здесь, мы лежали спокойно. Даже Соня, хотя ее Степа все время находился рядом. Но когда вы появились, наша общая сила разорвала оковы, выпустила нас из заточения.

– И пусть мы не можем остаться с вами навсегда, – добавила Алена, – мы мертвы, и наше место в Нави, но мы выведем вас отсюда. Только вы сами можете решать, где и как вам жить. И никто: ни баба Глаша, ни Сергей Николаевич, ни сам дьявол – не смеют вам указывать.

Темнота вокруг снова зашевелилась, обрывая ее слова. Другие навьи, настроенные не так дружелюбно, но учуявшие легкую добычу, торопились к ним, слепо шарили руками в темноте, натыкались на деревья, путались в высокой траве, шли наугад, на звук, на запах, но шли. Мирра инстинктивно шагнула ближе к Матвею, но Алена тронула ее за руку, успокаивая.

– Не бойся. Мы не позволим им причинить вам вред, – заверила она. – Обычная навь не станет с нами сражаться, а если вдруг рискнет, то проиграет. Потому что однажды мы уже отдали за вас жизнь, отдать за вас смерть нам ничего не стоит. И мертвые чувствуют это.

– А как насчет живых? – поинтересовалась Лика, зябко ежась. – За нами уже наверняка идет погоня.

– С бабой Глашей и Сергеем Николаевичем так просто не справиться, – покачала головой Вика, ее мама. – Они сильнее нас.

– Тогда не будем терять время, – заключила Света.

Побег удался. Матвей не делился с ним планами, не доверял больше, и Степа не мог его в этом винить. Но чувствовал, что просто так он не сдастся. По крайней мере, если бы это Полину отправили на верную смерть в лес, Степа бился бы за нее до последнего. Будет биться и Матвей, Степа не сомневался. Затаился на время, выжидает. Ищет возможность. Потому что бросаться на амбразуру в его случае – поступок весьма героический, но абсолютно бесполезный.

И Матвей дождался. Они пошли танцевать, и Степа как чувствовал, что не просто так. Они тоже пошли. Пусть Матвей ни о чем его не просил, но Степа готовился помочь в нужную минуту. Видел, как медленно они приближались к краю освещенной площадки, знал, что выбирают момент. И такой момент он им предоставил. Закружил Полину в веселом танце, закрутил как заправский танцор, будто всю жизнь этому учился. Все смотрели на них, восхищались прекрасной парой, и Матвей с Ликой скользнули в темноту.

Они не успели уйти далеко, как музыка стихла. Но Степа тотчас же потребовал польку. Веселую, задорную, быструю. И снова закрутил Полину под грянувшую музыку, давая беглецам немного форы.

Побег обнаружили. Сергей Николаевич остановил музыку, включил все освещение, поднялся на место музыкантов, осматривая площадку.

– Где они? – рявкнул в микрофон.

Гости испуганно заозирались, подняли головы даже те, кто давно спал лицом в салате.

– Где они?! – повторил он, а затем шальным взглядом осмотрел толпу, остановился на Степе с Полиной. Спрыгнул на землю и размашистым шагом, почти бегом, подошел к ним.

– Где они?! – повторил он. – Отвечай!

Полина испуганно съежилась, шагнула за спину Степе, но не успела: Сергей Николаевич грубо схватил ее за руку и потянул на себя. Приблизил искаженное яростью лицо к ее милому перепуганному личику и прошипел: – Узнаю, что помогла сбежать, лично навьей сделаю!

И у Степы в голове что-то щелкнуло. Переключился какой-то важный тумблер, отвечающий за страх перед этим человеком, за уважение перед бабой Глашей, за гордость перед ответственной миссией. Выключил их. Осталось только желание защищать ту, что согласилась быть его женой.

Ни слова не говоря, Степа шагнул вперед, и сильные пальцы, не боящиеся самой трудной, самой черной работы, сомкнулись на шее Сергея Николаевича.

– Отпусти ее, – спокойно, даже как-то лениво сказал он.

Сергей Николаевич перевел на него ошалелый взгляд, в котором читалось крайнее изумление, будто его укусила бабочка. Он продолжал удерживать Полину за руку, оставляя синяки на нежной коже, и Степа сжал пальцы сильнее.

– Отпусти ее, – повторил он. – Иначе я сверну тебе шею.

– Степа! – На второй его руке повисла баба Глаша, но Степа легко отмахнулся от живого мертвеца.

Сергей Николаевич захрипел, задергался и наконец выпустил руку Полины. Полина отпрыгнула в сторону, потерла ладонью начавшее наливаться синевой запястье. Степа еще несколько долгих мгновений сжимал шею мужчины, а потом наконец тоже разжал пальцы.

– Ты еще пожалеешь об этом, – пригрозил Сергей Николаевич.

– Еще раз тронете мою жену – пожалеете вы, – не остался в долгу Степа, ловя на себе восхищенный взгляд Полины. – Отправитесь в погоню за Матвеем и Ликой – тоже. Я сильнее вас. И вы это знаете.