Пролог

С большим домом Анна подружилась сразу. Едва только муж распахнул широкие двери, а она молодой хозяйкой вошла в просторный холл, как поняла, что им здесь будет уютно. Дом встретил тихим скрипом половиц, подмигнул заглянувшим в окно зимним солнечным зайчиком, приветственно завыл февральским ветром в печной трубе.

Анна не ошиблась. Она любила дом, отказывалась от любой прислуги, не желая, чтобы за ним ухаживал кто-то другой, а дом отвечал ей тем же. Она шила занавески на окна, а он аккуратно прикрывал ставни по утрам, чтобы солнечный свет не разбудил ее слишком рано. Она чистила камин, а он гасил огонь в печи, если она забывала открыть задвижку. Анна не боялась оставаться одна, когда мужу приходилось ночевать в городе. Знала, что дом защитит, не даст в обиду.

На самом деле она была уверена, что приглядывает за ней домовой. Пару раз даже видела его краем глаза, когда проходила ночью из одной комнаты в другую. Сережа смеялся над ее рассказами, говорил, что в нынешнее прогрессивное время уже глупо верить в эти бабкины сказки, но Анна так не считала. Бабушка ее верила, мама, и ее так научили. Тихонько оставляла домовому угощение: блюдце молока да краюху свежего хлеба. Сережа не знал, ложился раньше нее, вставал позже. А ей так было спокойнее. Вот она и говорила «дом» вместо «домовой». К этому Сережа относился с пониманием, думал, что жене просто одиноко в глуши без подруг и родственников, поэтому и нашла для себя такой вариант «дружбы».

Домовой попался спокойный, хоть и, как вся его братия, любил иногда пошалить: то заколку спрячет, то украшения. Правда, когда Анна вежливо просила вернуть, всегда отдавал. А если не отдавал, значит, так было нужно, правильно. Значит, оберегал ее от чего-то. Как-то, собираясь на прием к одному из друзей мужа, Анна хотела надеть колье и сережки, подаренные им, да последние будто сквозь землю провалились. Анна и просила домового отдать, и угощения в угол ставила. Не отдал. Пришлось надеть другие серьги и изменить прическу, чтобы не бросалось в глаза, что украшения из разных комплектов. Муж уж очень хотел видеть это колье на ней. А на приеме пьяный хозяин споткнулся, упал на нее и порвал его. Жемчужинки покатились по полу, и собрать удалось не все. Так Анна поняла, что домовой предупреждал ее. И впредь слушалась.

Сережа часто оставался в городе, поскольку иногда важные встречи заканчивались за полночь, а Анне больше нравилось на природе. Особенно летом, когда так ярко пахнет свежей травой, жужжат пчелы, перелетая с цветка на цветок, солнце ласково гладит по плечам, весело плещется вода в пруду на заднем дворе. В город она приезжала редко, только по нужде. А уж когда забеременела долгожданным ребенком, и вовсе перестала там показываться.

Беременность проходила тяжело. Анну тошнило по утрам, днем хотелось все время лежать, зато по ночам она не могла уснуть. Что-то постоянно давило на грудь, не давало дышать. Доктор приезжал к ней два раза в неделю, Сережа старался как можно чаще бывать дома. Настаивал даже, чтобы она взяла компаньонку на время, но Анна пока не соглашалась. Ей одной нужно не так много, справится сама. А дом всегда поможет, если она что-то забудет. Пока не стало совсем худо, справится. Может быть, потом, когда родится малыш, но не сейчас.

Июнь выдался жарким. Солнце уже не гладило ласковой материнской рукой, а жгло ядом мачехи, на улицу можно было выйти либо рано утром, либо вечером, когда оно большим красным диском закатывалось за лес, разливая по деревне темные краски. Анна почти все время сидела дома, окна при этом оставались распахнутыми настежь даже ночью, иначе она не могла спать, ей не хватало воздуха. Впрочем, засыпала она теперь на рассвете. Анна и раньше любила шить, Сережа привез в подарок швейную машинку из самой Германии, а теперь, когда до появления малыша оставалось всего несколько месяцев, почти не вставала из-за нее. Сережа заказал у лучшего мастера колыбельку, и Анна шила постельное белье, одежду маленькому, готовила детскую. У их долгожданного сына должно быть все самое лучшее.

Эта ночь была особенно душной. Нагретая за день крыша дышала жаром, не спасали даже еловые ветки, которыми мужики из деревни по просьбе Сережи укрыли ее. Анна сидела у распахнутого окна спальни на втором этаже, внимательно глядя на выбегающие из-под рук ленты и кружева, и совсем не замечала время. Только когда внизу хлопнула створка окна, подняла голову, прислушалась. В соседней комнате тихо тикали часы, больше ничего не нарушало тишину спящего дома.

Должно быть, ветер, решила Анна, хотя ветки старой яблони, настырно лезущие в окно, даже не колыхнулись. Она снова принялась за работу, но уйти в нее полностью так и не получилось. Мысли то и дело возвращались к хлопнувшему окну. Это точно не ветер. Дом сам закрыл створки? Но зачем? Дом закрывал окна, если на улице было холодно, заботился, чтобы она не замерзла, не простудилась. Но со двора удушливыми волнами катилось тепло, в такой заботе не было нужды.

Анна отложила в сторону шитье, тяжело поднялась и подошла к двери спальни, прислушалась. По-прежнему ничего не нарушало сонной тишины. Она собиралась вернуться к машинке, как вдруг снова захлопнулось окно, на этот раз другое, на кухне. Захлопнулось с силой и даже на защелку закрылось. Анна решительно вышла в коридор. Ей показалось, что внизу кто-то есть. Спрятаться бы, да что толку? Она одна, Сережа в городе, никто не поможет. Надо быть смелее.

Осторожно прошла в соседнюю комнату, которая была Сережиным кабинетом, сняла со стены ружье. Стрелять она не умела, да и едва ли решится выстрелить в человека, если в дом забрался воришка, а вот припугнуть сможет.

Вдоль лестницы тускло горели лампы, и Анна, сжав ружье обеими руками, медленно спустилась вниз. Замерла на последней ступеньке, прислушалась. Тишина заполняла холл, но она все же вскинула ружье и громко спросила:

– Кто здесь? Немедленно убирайтесь! Я буду стрелять! У меня ружье.

Мир замер в ожидании ответа, но его не последовало.

Анна ступила вниз, также медленно, как и прежде, приблизилась к кухне, заглянула в нее. Узкий серп месяца светил в закрывшееся окно, освещая большое помещение. И там совершенно точно никого не было. Она развернулась, чтобы идти обратно, и в тот момент, когда взгляд ее в последний раз скользнул по окну, ей привиделось движение. Анна снова повернулась, надеясь, что действительно привиделось, но прямо за окном, почти прижавшись лицом к стеклу, стояла женщина. Очень странная, не похожая ни на одну жительницу деревни, Анна всех знала. У нее были длинные черные волосы, немытыми паклями свисающие вдоль землисто-серого лица, черные глаза-бусинки и тонкие губы, приоткрывающие в зверином оскале желтоватые зубы.

Анна от страха отступила назад и направила ружье на окно, но на женщину это не произвело никакого впечатления. Она растянула губы в плотоядной ухмылке еще шире, на мгновение припала к стеклу, а потом резко двинулась в сторону, исчезнув из вида. Анна не сразу сообразила, что она побежала к распахнутым окнам гостиной, а когда поняла, бросилась туда же. Одно из окон, ближайшее на пути следования, было уже закрыто домом, зато второе звало внутрь. Была бы Анна чуть легче, двигалась бы чуть быстрее, точно бы успела, но в ее положении она бежала слишком медленно, незнакомка успела первой. Отодвинула в сторону длинные портьеры, стремительно ворвалась в гостиную и остановилась, хищно скалясь. Анна поняла, что ей не нужны ни деньги, ни драгоценности. Она пришла за ней.

Анна прицелилась в голову незваной гостьи.

– Стой! – крикнула она, но женщина улыбнулась еще шире, будто знала, что Анна не умеет стрелять.

Секунда – и незнакомка бросилась к ней. Анна вскрикнула и побежала, уронив ружье по дороге. Выбежать бы на улицу, позвать на помощь, вдруг кто-то услышит, да дверь заперта на тяжелый засов. Пока его откроешь, догонит и более медленный преследователь, поэтому Анна поспешила к лестнице. Закроется в спальне, придвинет к двери тяжелый шифоньер, только бы сил хватило!

Ах, если бы не ее положение, она бы снова успела! Но уже на пятой ступеньке оступилась, упала на одно колено, потеряла драгоценное время, и женщина догнала ее. Ухватила за лодыжку, дернула вниз. Анна попыталась задержаться за перила, но незнакомка оказалась сильнее. Пальцы лишь скользнули по гладкой поверхности и разжались. Она успела только перевернуться, чтобы съезжать вниз по ступенькам на спине. Незнакомка тянула ее за ногу, продолжая скалиться и плотоядно облизываться. Анна отбивалась, как могла, звала на помощь, но их дом стоял на отшибе, окруженный огромным двором и садом, толстые стены не пропускали звуки, среди ночи никто не мог услышать ее и прийти на помощь.

Женщина стянула ее вниз и встала над ней на четвереньки. Анну обдало могильным холодом и отвратительной вонью из широко раскрытого рта незнакомки. Несколько капель слюны упали на лицо, но она не могла отвернуться. Что-то жуткое, страшное заставляло смотреть в черные, без белков и радужной оболочки глаза. Мертвые глаза. Такие глаза не могут принадлежать живому человеку. Такой запах не может исходить от живого человека. Даже от самого последнего бездомного, который не мылся уже несколько лет.

Глаза словно гипнотизировали, не давали больше отбиваться, кричать, пытаться спастись. Анна смотрела в них, а по телу волной проходила болезненная судорога. Одна, вторая, третья. Каждая сильнее предыдущей. Она наконец не выдержала, закричала. А незнакомке только это и надо было. Она мгновенно припала к раскрытому рту своей жертвы, и Анна задохнулась от резкой боли. Будто внутренности из нее вытягивают. Длилось это не дольше секунды, а дальше наступило блаженное беспамятство.