Последний день лета

Наутро спозаранку к нашему дому подъехал грузовик. Эмброуз и тетя Зельда еще не встали, я сидела с тетей Хильдой и ела овсянку с медом и орехами – надеюсь, без сушеных глаз головастика. Тетя Хильда утверждает, что они очень питательны. А мне не нравится, как они хрустят.

Тетя Хильда пила из медной кружки чай с травами и читала один из своих романов. На обложке был нарисован длинноволосый мужчина в просторной рубашке и дама, у которой явно было не все в порядке с корсетом и с позвоночником. Дамам из романов вечно приходится страдать, когда мужчины сгибают их в своих объятиях чуть ли не пополам.

– Хорошая книга?

Тетя Хильда просияла:

– Ох, Сабрина, просто не оторвешься! Называется «В плену у Шторма». Шторм – это имя героя.

– А, игра слов.

Но я не сказала, что игра хорошая.

– В клубах Лондона его считают приверженцем Сатаны, – продолжала тетя Хильда. – Но они имели в виду только его любовь к разврату и к азартным играм; на самом деле он совсем не поклонялся дьяволу. Я немного разочаровалась, когда узнала это, но все равно, сюжет такой запутанный! Он, видишь ли, герцог, а она торговка рыбой, и вот однажды она случайно ударила его рыбиной по лицу. Чем и привлекла его внимание!

– Надо думать.

В волосах тети Хильды резвились пауки, спускались на паутинках на плечи и карабкались обратно, как восьминогие гимнасты на трапеции. Фамильяры тети Хильды, кажется, тоже любили романы.

– Он нашел в желудке у трески драгоценное кольцо и понял, что эта торговка – страдающая амнезией наемная убийца, которую подослал его злейший враг! К ней начала возвращаться память, и она строила козни против него, а Шторм – против нее. И в результате этих взаимных козней они стали из врагов любовниками, а потом опять врагами, а потом снова любовниками, и их фальшивая помолвка закончилась настоящей свадьбой! – Тетя Хильда перевела дух и просияла. – А еще, – добавила она, – Шторм был герцогом.

– Верно. Не уверена, что их семейная жизнь сложится счастливо.

– Ерунда, – отмахнулась тетя Хильда. – Настоящая любовь помогает простить все что угодно, даже попытку заказного убийства. Хочешь, дам почитать, когда сама закончу?

– Спасибо, ты так интересно пересказала, что книга только испортит впечатление, – ответила я и тут услышала знакомый шум подъехавшего грузовика.

Мы с Хильдой недоуменно переглянулись и вместе пошли к дверям.

Из грузовика, сияя экстатической улыбкой, выбрался Харви.

– Здравствуйте, мисс Спеллман! Привет, Сабрина! Сегодня ты еще прекраснее, чем вчера! Как тебе это удается? Я бы сказал, что это невозможно, но ты каждое утро опровергаешь это! Томми едет в шахты на субботнюю смену и вызвался подбросить нас до ярмарки. Со мной рядом – два моих любимых человека! Самое лучшее начало дня, какое только можно представить!

Харви обхватил меня за талию, осыпал легкими поцелуями лицо и волосы. Я засмеялась восторженно, но немного смущенно и вывернулась.

– Ах, наша Сабрина всегда восхитительна, как крошечный червячок в яблочке! – Тетя Хильда с улыбкой помахала грузовичку. – Здравствуй, дорогуша.

Она называет так всех моих друзей. Томми мне, строго говоря, не друг, но, поскольку он брат Харви, тетя Хильда распространяет это и на него.

Томми оторвал ладонь от руля и помахал в ответ:

– Здравствуйте, мисс Спеллман.

Старший брат похож на Харви, но не такой утонченный и интересный. В нем нет ничего от страдающего художника. Лоб у него гладкий, голос спокойный, говорит он неторопливо, глаза голубые, со смешинкой, тогда как у Харви – темные, беспокойные. Не подумайте, не хочу сказать о Томми ничего плохого. Он мне нравится, хоть я его и не очень хорошо знаю. Томми всем нравится. Всеобщий любимец. Но куда важнее, что Харви его обожает, боготворит, как только может боготворить своего героя младший брат, еще ни разу в жизни не разочаровавшийся в своем кумире. И для меня этого достаточно.

Вместе с Харви я вскарабкалась в кузов, Томми встретил меня своей обычной дружеской улыбкой, и я улыбнулась в ответ.

– Давно хотел посмотреть на самую яркую звезду нашего города, – сказал он. – Вчера Харви только о тебе и говорил.

Моя улыбка померкла. А раньше что, разве не говорил?

– Думаю, ему не терпится скорей попасть на ярмарку, – продолжал Томми.

Я с трудом вернула улыбке лучезарность:

– Мне тоже.

Харви сплел пальцы с моими и робко улыбнулся – почти так же, как прежде, и совсем не похоже на вчерашние воссияния в тридцать два зуба. Я прижалась к его боку.

– У меня для тебя сюрприз, – сообщил Харви.

– Какой?

– Помнишь, как я в прошлом году вызвался помогать ребятишкам, которые хотели, чтобы им разрисовали лица?

Я помнила. Сьюзи и Роз тогда ушли по своим делам, а я осталась с Харви, делая вид, что у нас свидание, о каком я мечтала.

– Хозяйка киоска сказала, если я и в этом году стану гримировать детей, то я и моя очаровательная девушка, – он стиснул мне руку, – смогут пройти на ярмарку бесплатно. Будем кататься на всех аттракционах, играть во что захотим, даже отведаем сладкой ваты. Неплохо, правда?

На сей раз это и вправду будет свидание. И он назвал меня своей девушкой…

Харви, сияя, ждал ответа, и не составило труда сказать ему то, чего он ждал. Я прижалась к нему еще теснее и шепнула:

– Просто замечательно. Как и ты.

На крутом повороте красный грузовичок въехал в густой зеленый лес. В боковое зеркало я увидела легкую улыбку Томми Кинкла. Интересно, кем он нас считает – глупыми детишками? Мои тетушки и Эмброуз совершенно не принимали Харви всерьез. Я слышала, как тетя Зельда говорила – мол, у всех юных ведьмочек бывают мимолетные увлечения. Это совсем не то, что у Эдварда и Дианы, сказала она тете Хильде.

С чего она взяла?

У нас все как у Эдварда и Дианы. По крайней мере, я надеялась. Мне хотелось быть как они.

Я прокашлялась и сказала:

– Вчера я спросила своего двоюродного брата, куда бы он хотел поехать, если бы перед ним открылся весь мир.

Томми в кабине коротко хохотнул:

– Интересные у вас разговоры.

– Ага, – подтвердил Харви.

На том беседа и закончилась – грузовик, дернувшись, остановился возле ярмарки. Между двумя дубами колыхался белый транспарант со словами «Последний день лета», причем буквы были составлены из нарисованных зеленых листьев. А за ним выстроились длинные очереди. Люди были одеты еще по-летнему – в футболки или яркие короткие платья.

Я выбралась из грузовика, ожидая, что Харви выйдет следом. Но он остался сидеть, повесив голову. Вместо него с водительского кресла спрыгнул Томми. Мы встревоженно переглянулись.

– Томми, а куда бы отправился ты? – спросил Харви тихо-тихо, сцепив руки. – Если бы мог поехать куда угодно?

Томми подошел к кузову, по-медвежьи обнял брата, прижался лбом к его затылку. Меланхоличное выражение лица Харви сменилось блеклой улыбкой, и Томми зажмурил смеющиеся голубые глаза.

– Остался бы тут с тобой, ботаник ты эдакий, – прошептал в ответ Томми.

Вот он, ответ, которого я ждала от Эмброуза. Я поняла, что завидую, и смущенно отвела взгляд. Грудь теснило, словно вокруг сердца клубком обвился какой-то зверь и теперь, просыпаясь, потягивался.

Мне было не больно смотреть на братьев, но я ощутила опасность, как будто зверь, свернувшийся у моего сердца, мог вот-вот выпустить когти.

Может, это отчасти и есть взросление – осознать, что твое сердце ничем не защищено.

* * *

Ярмарка Последнего дня лета обычно проходит между Гриндейлом и соседним городком Ривердейлом, поближе к нашему городу, возле леса и недалеко от садов. На ровном зеленом лугу выстроились шатры в сине-белую полоску и чертово колесо, в котором каждая кабинка была выкована из чугуна, раскрашена витиеватыми белыми узорами и щеголяла алыми бархатными креслами, словно карета, в которой Золушка ехала на бал.

Дама, заправлявшая палаткой фейс-арта, усадила нас на табуретки перед стеклянной чашей, в которой лежали шарики жевательной резинки всех цветов радуги. Она была рада оставить хозяйство на Харви, а самой отдохнуть с семьей на ярмарке.

Я уселась на табуретку и стала любоваться, как Харви замечательно управляется с детишками. Он поднимал их, осторожно усаживал на табурет и легкими, нежными движениями накладывал грим на лицо. Иногда он молчал, сосредоточенно высунув кончик языка, и старался изобразить именно то, чего хотел малыш, а иногда заводил тихий разговор, и тогда голос его, мягкий и шутливый, звучал почти как у брата. Когда он беседовал с детьми, в нем не было ни следа робости или неловкости. Закончив, Харви подхватывал ребенка и осторожно спускал наземь. Малыши сияли восторгом и свежими красками.

Неудивительно, что в очередь к нему выстроились чуть ли не все дети на ярмарке.

Однако процесс занимал немало времени, и когда пришла пора вернуть одну малышку папе, я пошла ее проводить. Она явно нырнула в нашу палатку без разрешения, но папа, кажется, не очень сердился. Я поболтала с ними немного, пока не вернулась мама с сахарной ватой для всех. И грустно подумала: повезло же этой малышке с родителями.

Я побродила еще немного под тенью колеса обозрения, рассматривая красную повязку на руке, позволяющую бесплатно кататься на всех аттракционах. Харви гордо указал на нее и предложил мне сходить в зеркальный лабиринт одной.

Зеркальный лабиринт располагался в старом амбаре, выкрашенном в черный цвет. За открытой дверью серебрились тонкие нити фольги. Я показала повязку скучающему парню в шляпе, примерно моих лет, который тут же вновь уткнулся в телефон.

Тюки сена в амбаре были задрапированы черной тканью, извилистые коридоры сплошь увешаны зеркалами. Издалека доносились приглушенные голоса, смех, взвизгивание. Я побрела по лабиринту, насвистывая. Когда у тебя на стенах извиваются ветки деревьев, а в подвале лежат покойники, то ничто на свете уже не кажется удивительным.

Потом я попала в тупик. Дорогу перегораживало большое мутное зеркало. Его темная поверхность была подернута рябью, как озеро под ночным ветром. Отражался лишь один огонек, такой яркий, словно хотел прожечь себе дорогу. Я приблизилась.

Осознав, что бледный горящий свет – это мое лицо, я застыла. Лицо было неузнаваемое – мое и в то же время не мое.

В зеркальном лабиринте царила темнота, но, должно быть, в щели просачивался солнечный свет. Тонкие лучи пронизывали мои растрепанные волосы. Лицо в зеркале было почти неразличимым; я не могла разглядеть его, даже когда подошла совсем близко, видела только, как оно светится.

И вдруг мне с жестокой ясностью вспомнились слова духа из реки: «Когда ты нынче ночью вышла на поляну, луна мерцала у тебя над головой, как корона, а ночь струилась, будто плащ из призрачных теней. И я увидела, что ты рождена стать легендарной ведьмой».

«Надо бы еще сходить к колодцу желаний, поговорить с его душой», – решила я. Она хочет, чтобы я пришла. Да и я сама этого хочу. Желание вспыхнуло во мне с той же необоримой силой, с какой минуту назад вспомнились слова. Оно тянуло меня прочь от ярмарки, прочь от Харви, в чащу леса, сию же секунду.

Но это нелепо. Я не оставлю Харви и никуда не пойду. И кроме того, я вдруг поняла, что не знаю, как выбраться из зеркального лабиринта. Каким-то образом я ухитрилась заблудиться в нем, как простая смертная.

Но ведьмы не могут долго пребывать в растерянности.

Я достала из кармана маленькую катушку ниток (всегда ношу ее с собой по настоянию тети Хильды), бросила наземь и стала смотреть, как она сама собой катится по земляному полу.

– Consequitur quodcunque petit, – прошептала я. Это маленькое заклинание мне всегда нравилось. Оно означало «Она получит, что ищет».

Вот тебе, Эмброуз. Моя латынь идеальна. Просто в тот раз ты говорил слишком быстро, потому я тебя и не поняла.

Можно подумать, ты и не хотел, чтобы я расслышала заклинание.

Я отринула минутные сомнения и побрела за нитью сквозь зеркальный лабиринт.

Вышла сквозь мерцающе-серебристый дверной проем и увидела возле чертова колеса свою учительницу. Она была в своей обычной блузке и твидовой юбке, словно пришла на урок, а не отдыхала в законный выходной.

– Здравствуйте, мисс Уордвелл!

Она робко улыбнулась мне, заморгала под большими очками, словно не ожидала, что ее узнают.

– Здравствуй, Сабрина.

– Вы пришли с кем-то?

– Гм… нет, – протянула мисс Уордвелл. – Просто захотелось посмотреть ярмарку. Она проводится уже в сотый раз; знаменательная дата, правда? – Учительница пригладила каштановый пучок, и из-под заколок выбилось еще несколько прядей. – Кажется, об этом никто не знает. Я считаю себя кем-то вроде неофициального историка Гриндейла.

– Как интересно, – подбодрила ее я.

Странноватое ощущение – подбадривать свою учительницу, но мисс Уордвелл всегда словно шарахалась от мира, милая и пугливая, будто крошечная мышка-полевка.

– О, спасибо, Сабрина, – сказала мисс Уордвелл и после минутного колебания добавила: – Как приятно видеть, что люди приходят целыми семьями и так хорошо отдыхают.

Я оглянулась на палатку, где Харви по уши увяз в работе, и еле заметно улыбнулась ему. А когда обернулась к мисс Уордвелл, она уже смущенно откланивалась.

– Рада была видеть тебя, дорогая моя.

– Погодите…

Но она уже удалилась. Острые каблучки ее строгих туфель вязли в земле. Я осталась одна под чертовым колесом, немного жалея и мисс Уордвелл, и себя. Мне никогда и в голову не приходило, до чего же одинока наша учительница.

С приближением вечера на чертовом колесе зажглись огни. Я думала, что дело ограничится желтыми лампочками, мигающими вокруг кабинок, но не ожидала такой световой фантазии. В воздухе замерцали светящиеся проекции – скворцы и бабочки, звезды, сердечки и цветы, словно кто-то собрал иллюстрации из сотен любовных романов и подбросил их в воздух, будто конфетти.

Будь здесь другие ведьмы, кроме меня, я бы подумала, что это волшебство.

Через мгновение я поняла, в чем дело. Вспомнила, о чем говорила мисс Уордвелл. Люди на полную катушку отмечали сотую годовщину Последнего дня лета.

Начался фейерверк, подтвердив мою догадку.

Я восторженно запрокинула голову и заметила, что не одна. Рядом стоял Харви. Лицо у него было слегка затуманенное, он рассеянно поправлял фланелевую рубашку, но, заметив мою улыбку, улыбнулся тоже.

– Устал раскрашивать? – спросила я. – Мой герой-художник. Давай прокатимся на чертовом колесе!

– Да я с тобой хоть к черту на рога пойду! – отчеканил Харви.

– Не стоит, – заверила я. – Лучше на чертово колесо. Там здорово!

Харви церемонно взял меня за руку и помог сесть в кабинку, отвесив поклон, будто рыцарь из сказки.

– Миледи!

– Залезай скорее, дурень! – Я поспешно затащила его внутрь и усадила на красное бархатное сиденье.

Колесо повернулось, слегка дернувшись, кабинки закачались в воздухе. Я болтала ногами над ярмаркой, оставшейся далеко внизу. Вокруг на многие мили раскинулся зеленый лес, потемневший с наступлением ночи, и я подумала: вот было бы здорово полететь над ним.

Потом я заглянула в глаза Харви. Он смотрел не в небо, а на меня, смотрел внимательно и серьезно, как смотрит только на то, что считает красивым и хочет нарисовать. И мне захотелось, чтобы он всегда смотрел на меня вот так вот. Захотелось не меньше, чем летать.

– Сабрина, – шепнул Харви. – Я лю…

Я прервала его поцелуем, запустив пальцы ему в волосы. Мне отчаянно хотелось услышать это и столь же сильно не хотелось слышать. Вот если бы это было по-настоящему…

Столь же нелепо, как ведьма, заблудившаяся в амбаре. Жалкие мелкие чары не означают, что это не по-настоящему.

Когда я отстранилась, Харви лишь выдавил: «О!», тихо и счастливо, опустив глаза, и ему на щеки упали тени от длинных ресниц.

Я пригладила ему волосы, взъерошенные моей же рукой, привела в порядок прическу. Я не причинила ему никакого вреда. Я никогда не обижу Харви. Правда, я зачаровала его, ни слова не сказав и даже не спросив его согласия, но ведь тетя Хильда всегда повторяет: «Настоящая любовь – это когда вы прощаете друг другу все что угодно». Мне всегда придется хранить секреты от него. Одним больше, одним меньше – какая разница?

В небе до сих пор вспыхивали фейерверки. Ярмарка и лес уже тонули во мраке, а ночную тьму снова и снова озаряли огненные колеса и римские свечи. Яркие зеленые извилистые линии, похожие на змей, полосовали небо. Одни фейерверки были электрически-синие, словно зимородки. Другие походили на падающие звезды, их отблески плясали, как золотая пыль, на опущенных ресницах Харви.

Наша кабинка покачивалась высоко в небе, среди ночи и света. Харви склонился, очень-очень медленно, и поцеловал меня еще раз.

Легко было поверить, что в этой ночи нет никакой другой магии.