Когда Джоун проснулась, комната была окутана серым мраком. Из нижней хижины доносился шум, снаружи тяжело переступали копытами лошади, громко переговаривались бандиты.

Завтракала она одна, при свете фонарей. Потом взяла фонарь к себе, чтобы собраться, но так замешкалась, что Келлзу пришлось за ней зайти. Ей очень не хотелось расставаться со своей комнаткой. Здесь она чувствовала себя в безопасности, вдали от любопытных глаз, и боялась, что больше такого жилья у нее не будет. Да и вообще вдруг поняла, что привязалась к этому убежищу, где столько выстрадала, столько передумала, где стала взрослой.

Келлз погасил фонари. Джоун поспешно вышла из хижины. Занималась заря, серая темь отступала. Холодный горный воздух был свеж и чист. Бандиты, кроме Келлза, сидели на лошадях, вьючный караван уже готов был тронуться. Келлз притворил грубую дверь хижины, вскочил в седло, крикнул Джоун, чтобы она ехала за ним. Джоун пустила свою лошадку рысью по склону. Переехала ручей, миновала мокрый от росы ивняк и следом за Келлзом выехала на широкую тропу. Глянув вперед, она увидела, что третьим от нее был Джим Клив. И от этого вся поездка к Олдер-Крику представилась ей совсем в другом свете.

Когда они выехали из узкого ущелья в долину, над горами уже поднялось яркое, красное солнце. Далекие вершины были окутаны облаками, но кое-где переливались розово-голубым снежные шапки. Ведший кавалькаду Смит свернул по долине на запад. Пасшиеся на лугах лошади увязались было за ними, так что их пришлось отгонять. Кроме лошадей, по долине разгуливал скот — и тех и других Келлз оставил на свободе, как порядочный фермер, которому нечего бояться за свое добро. Из зарослей то и дело выглядывали олени. Насторожив уши, они внимательно следили за всадниками. С места на место перепархивали перепела, куропатки, проскакивали зайцы, а порой мелькала и пара трусливых койотов. Звери и птицы, цветы и волнующаяся под ветром луговая трава, ивы и небольшие ольшаники — все радовало Джоун, все умиротворяло Душу.

Вскоре Смит вывел кавалькаду из долины и повел вверх по ущелью через усеянный обломками скал хребет, потом снова вниз в лощину, которая почти сразу превратилась в каньон. Дорога была очень плоха. Большей частью идти приходилось по дну ручья, усеянному скользкими, окатанными камнями, на которых лошади то и дело спотыкались. Двигались медленно, время уходило впустую. Но Джоун этому только радовалась, и чем медленнее они шли, тем ей было приятнее: ведь в конце пути их ждал Гулден, и другие бандиты, и лагерь золотоискателей со всем, что из этого вытекало для Келлзова сброда.

В полдень остановились на отдых. Место было красивое, мужчины — галантны. За едой Келлз нашел случай заметить Кливу:

— А ты, малец, повеселел. Чуешь поживу?

— Да не в этом дело, — отозвался Клив, — я пить бросил. По правде сказать, мне уже змеи мерещиться стали.

— Рад, что бросил. Уж очень ты буйный, когда напьешься. Да я вообще не встречал таких, чтобы напившись не теряли разума. Я и сам такой. Только пью не много.

При этих словах все засмеялись — верно, подумали, что это шутка.

Засмеялся и Келлз и даже подмигнул Джоун.

После привала седлать лошадь Джоун выпало Кливу, и, когда Джоун проверяла подпругу, руки их встретились. Прикосновение Джима было как долгожданная весть, Джоун бросило в дрожь, она подняла на Джима взгляд, но тот смотрел в другую сторону — видно, не доверял своим глазам.

И вот кавалькада снова двинулась вверх по каньону. Ехали медленно, загроможденная камнями тропа извивалась, поворачивая то в одну сторону, то в другую, и, по прикидкам Джоун, они делали не более трех миль в час. На этом переходе то и дело приходилось помогать лошадям и почти не отрывать глаз от земли. Джоун не успела опомниться, как день подошел к концу, но Смит все вел отряд вперед и остановился на ночлег, только когда совсем стемнело.

Быстро разбили лагерь. Дела у всех, кроме Джоун, было по горло. Она, правда, тоже пыталась помочь, однако Вуд не позволил — сказал, чтобы она отдыхала, и Джоун с удовольствием повиновалась. Когда настало время ужина, она уже совсем засыпала. После долгого тяжелого пути было не до разговоров, ели молча. Однако позже, покуривая трубки, мужчины стали перебрасываться словами, и, если бы их услышал кто посторонний, ему бы и в голову не пришло, что это банда головорезов, направляющаяся за добычей на золотой прииск. У Джесса Смита болела нога, и над ним шутили, как над новичком после первого выезда. Он отшучивался в том же духе. Все были очень внимательны к Джоун, особенно Вуд, который всячески старался устроить ее поудобнее. Только Джим Клив держался в стороне, боясь даже подойти к ней поближе. И опять ей показалось, что Пирс осуждает главаря банды за то, что тот вынудил ее скитаться по трудным горным тропам, спать под открытым небом и подвергаться всяким опасностям от соседства с такими людьми, как он сам или Гулден. Себя самого Пирс считал намного выше других. Впрочем, то же самое думал о себе каждый из разбойников.

Джоун улеглась в нескольких ярдах от костра под раскидистым деревом и, укрывшись одеялами, следила за всем, что происходит. Раз Келлз, посмотрев, далеко ли она, и понизив голос, стал что-то рассказывать.

Когда он кончил, все рассмеялись. Потом что-то рассказал Пирс, но тоже так, чтобы Джоун не было слышно. Настроение у всех поднялось. Они уселись потеснее, и Смит — похоже, большой весельчак — заставил их прямо покатываться со смеху. Со всеми смеялся и Джим Клив.

— Скажи-ка, Джим, — спросил вдруг Келлз, — ты уже все пережил?

— Пережил что?

Келлз не нашелся что ответить к замолчал, очевидно, поняв, что под настроением минуты сказал лишнее. Однако Клив теперь держался просто, не замыкался в себе. Похоже, плохое настроение и вспышки беспричинной ярости ушли из его жизни вместе с запоями; он был весел и дружелюбен, и Келлз со смешком продолжал:

— Ну, ту историю, из-за которой ты подался на границу… и дал мне возможность с тобой познакомиться.

— A-а, ты говоришь о той девице?.. Справляюсь помаленьку — когда не пью.

— Расскажи нам, как все это было, — в голосе Келлза слышалось неподдельное любопытство.

— Не-е. Вы станете надо мной смеяться, — возразил Клив.

— Ну, что ты! Разве что это будет смешно.

— Бьюсь об заклад, ничего смешного и в помине не было, — вставил Пирс.

Все стали его уговаривать, впрочем, не слишком настойчиво — история Клива по-настоящему интересовала только Келлза. Остальные, разомлев от сытой еды, удобно устроившись в тепле ярко горящего костра, просто хотели приятно провести время.

— Ладно уж, расскажу, — согласился Клив, сделав вид, что, несмотря на всю готовность их развлечь, вспоминать старое ему было больно. — Я родился в Монтане. Зимой был ковбоем, летом — старателем. Скопил немного денег, хоть порой баловался картишками да виски… Да, и девушка у меня тоже была. Красотка. Из-за нее я попал в историю. Не так давно я оставил у нее все, что имел — деньги, золото, вещи, — и опять пошел искать золото. Мы хотели пожениться, как только я вернусь. В горах я провел полгода, мне здорово везло, только весь песок у меня украли.

Клив рассказывал обо всем просто, как о самых обыденных вещах, только понемногу вроде бы что-то не договаривал. Порой замолкал, набирал горсть песка и смотрел, как он сыплется сквозь пальцы. Бандиты слушали с интересом, а Келлз так и ловил каждое слово.

— Когда я вернулся, — продолжал Клив, — узнал, что моя девушка вышла за другого и отдала ему все, что я у нее оставил. Я ударился в запой, а они тем временем повесили на меня грязное дело. Она такого на меня наговорила, что я не мог людям в глаза смотреть, пришлось оттуда бежать… Вот я и подался на Запад, на границу.

— Ну, это не все, — возразил Келлз.

— Ты, Джим, еще не сказал, что сделал с этой подлой стервой и тем парнем. В каком виде их оставил, — добавил Пирс.

Но Клив уже опять помрачнел и ушел в себя.

— Баба всегда сумеет облапошить парня, а, Келлз? — спросил Смит, ухмыльнувшись во весь рот.

— Черт возьми! Я так и думал, что тебе кто-то здо-оровую свинью подложил, — с искренним негодованием воскликнул Бейт Вуд.

— Да-а уж, вероломная баба! — в сердцах воскликнул и Келлз. История Клива задела его за живое. Видимо, женщины не раз его обманывали, и старые раны снова заныли.

Он тут же отошел от костра и стал устраиваться на ночь неподалеку от Джоун. Он не смотрел на нее и не пытался заговорить — вероятно, думал, что она уже — спит. Потом разбрелись по своим местам Клив, Вуд и Смит. У костра остался один Пирс. Свет пламени падал на его худое, самоуверенное, красное, как у индейца, лицо. Идя к своим одеялам, он посмотрел на Джоун, на Келлза, и его злой взгляд, скользя по лежащему бандиту, явно не предвещал ничего хорошего — по крайней мере, так показалось Джоун.

Следующий день обещал быть особенно трудным. Предстояло перевалить через длинный, плосковерхий, скалистый хребет. Джоун, насколько могла, щадила лошадь. Тропы практически не было, только Смит по каким-то одному ему известным признакам угадывал ее направление. Путники вскарабкались вверх по ущелью, по длинному склону, сложенному выветрившимся сланцем, где лошади то и дело скользили — три шага вперед, шаг назад, прошли лабиринт громоздящихся обломков скал, поднялись на террасу, потом еще выше — до самого перевала.

Оттуда глазам Джоун открылась великолепная панорама: внизу мягкими волнами откатывались вдаль округлые вершины предгорий, а за изгибом хребта сверкала гладь Медвежьего озера. Однако останавливаться на отдых не пришлось. На такой высоте Джоун стала плохо себя чувствовать и с радостью тронулась вперед — путь теперь шел вниз, можно было снова сесть в седло. Однако и тут были свои трудности: на спуске у лошадей чаще подворачивались ноги. И все же за два часа они преодолели расстояние, на какое при подъеме ушло все утро. Смит вел их из одной долины в другую, лавировал среди предгорий и, наконец, уже совсем к вечеру остановился на привал на лесистом берегу ручья.

Все мышцы у Джоун болели, она смертельно устала и совсем не обращала внимания на то, что делается у костра. Джим целый день был неподалеку от нее, и это поддерживало в ней силы. Но теперь усталость взяла свое, и не успело еще стемнеть, как она легла спать.

— Спокойной ночи, Дэнди Дейл, — бодро, даже с некоторым пафосом, пожелал ей Келлз. — Завтра — Олдер-Крик!.. Тогда будет не до сна!

Иногда ей казалось, что Келлз раскаивается в том, что вовлек ее в эту затею. И всякий раз вместе с этой приходила и другая, забавная мысль, что мужской костюм и маска превращали ее в подружку бандита и что ей никак не удастся избежать полной превратностей лихой жизни золотоискателей. Однако на самом деле Келлз прекрасно видел, какая непреодолимая пропасть их разделяет, но горькая его любовь вынуждала его лгать самому себе и ненавидеть себя за эту ложь.

В середине следующего дня усталые путники выехали из каменных россыпей и кустарника на широкую пыльную дорогу, проложенную, похоже, совсем недавно — валявшиеся по краям ее деревца на месте сруба еще не успели посереть. Однако одного взгляда было довольно, чтобы понять, что прошли этой дорогой уже многие толпы.

Позади, на другой стороне долины виднелся крытый брезентом фургон, а впереди брели по дороге несколько мулов с тюками. Келлз подозвал Вуда, Смита, Пирса и Клива, и теперь они ехали плотной группой, гоня перед собой вьючных лошадей. Келлз снова разволновался; Пирс зорко, словно хищная птица, смотрел по сторонам; Смит казался гончей на следу; Клив живо интересовался окружающим; и только Бейт Вуд никак не прореагировал на то, что они, наконец, были почти у цели.

По обеим сторонам дороги валялись обломки телег, колеса, обрывки сбруи, ящики, дохлые мулы и ослики; на кустах болтались занесенные туда ветром клочья брезента. Можно было подумать, что тут прошла целая армия. Вскоре дорога пересекла широкую, мелкую речку с замутненной водой и свернула вдоль берега. Смит сказал, что это и есть Олдер- Крик, и спросил Келлза, знает ли он, отчего вода такая мутная. В ответ бандит только сверкнул глазами. Джоун тоже охватило волнение, она тоже поняла, что выше по течению старатели моют золото.

Мили через две дорога привела бандитов к широкому ущелью, поросшему елями, за которыми не просматривались ни его склоны, ни дно, и только проехав еще несколько миль, они оказались на огромном открытом пространстве, которое Джоун приняла было за след страшного лесного пожара. Однако опустошение это было делом рук человеческих. Насколько хватал глаз, повсюду валялись спиленные стволы — верный признак, что вот-вот появятся и постройки. Но жилья не было еще целую милю. Бандиты выехали из лесистой части ущелья, и глазам их открылся неровный голый склон, по которому там и сям были разбросаны островки ольшаника. Дальше ущелье сворачивало под прямым углом вправо, и огромный серый склон скрывал от глаз все, что лежало впереди. Но не успели они его объехать, как кавалькаду остановил громкий возглас Келлза. Джоун увидела, что они находятся высоко на склоне горы, а под ними раскинулся лагерь золотоискателей. Картина была живая, но неприглядная. Келлзу, возможно, она показалась даже красивой, а вот Джоун отметила про себя, что ничего безобразнее — кроме разве той вырубки в лесу — она еще не видывала. Повсюду, насколько хватал глаз, были разбросаны шалаши, землянки, палатки, грубые бревенчатые хижины; и чем дальше переводила взгляд Джоун, тем все более множились и увеличивались в размерах эти неуклюжие постройки, пока черно-белый беспорядочный массив поселка не перегородил все узкое ущелье.

— Ну, как, хозяин, как тебе нравится прииск? — спросил Джесс Смит.

Келлз с силой втянул в грудь воздух.

— Почище сорок девятого. Такого я еще не видал.

— Вот так было и в Сакраменто, — добавил Бейт Вуд.

Пирс и Клив тоже, не отрываясь, смотрели вниз. В обоих кипели чувства, но каждый думал о своем.

— Что дальше, Джесс? — обратился к Смиту Келлз, тут же снова возвращаясь к делу.

— Я приглядел место с той стороны поселка. Там нам будет удобнее, — ответил тот.

— Поедем по дороге?

— Ну да, а как же еще? — ухмыльнулся Смит.

Келлз в сомнении погладил бороду, верно, раздумывал, можно ли его такого узнать.

— Не бойся, никто тебя здесь не узнает, с бородой ты вроде как другой человек.

Это решило дело. Келлз надвинул сомбреро пониже, почти закрыв лицо. Потом, вспомнив о Джоун, сделал ей знак снять маску.

— Да полно, Келлз, тут хоть целая армия пройди, никто и не взглянет, — заметил Смит. — Здесь каждый занят своим делом. И баб тут всяких хватает. Иные и вуали напялили, а это что твоя маска.

Все же Келлз велел Джоун маску снять, сомбреро надвинуть пониже и ехать в середине отряда. И они снова пустились в путь, вскоре нагнав мелькавший впереди караван.

Все вокруг казалось Джоун необычным. Склон больше всего походил на огромный муравейник, кишащий ордами суетливых муравьев. Вблизи муравьи превращались в людей, лихорадочно роющих золото. Тех, что возились у самой дороги, можно было хорошо разглядеть — огрубевшие, оборванные бородачи и безусые мальчишки, еще не знающие бритвы. Дальше и выше по склону, по ручейкам и оврагам, копошилось столько рудокопов, что, казалось, их кирки и лопаты едва не задевают друг друга. Ложе ручья тоже кишело толпами: молча, сосредоточенно, в каком-то неистовстве люди наклонялись, набирали в лотки воду, промывали и перетряхивали землю, исступленно высматривая в ней крупицы золота. Разогнуться, посмотреть вокруг у них просто не было времени. Оборванные, грязные, с засученными рукавами, низко согнувшись, стояли они по колено в воде и все мыли, мыли золото. Отряд Келлза довольно долго трусил среди этих разработок, и повсюду — на скальных террасах, песчаных наносах, по серым склонам — зияли ямы, а в них мелькали кирки и лопаты. Ямы были глубокие и мелкие, длинные траншеи и совсем небольшие выемки. И если каждый, кто в них рылся, находил золото, значит, золото, и в самом деле было повсюду. Скоро Джоун и без объяснений Келлза поняла, что рудокопы действительно непрестанно его находят. Как они были напряжены, как молчаливы! Но в их напряженности не было ничего от размеренных движений машины, людей гнал и гнал их лихорадочно горящий дух. Раньше Джоун знала лишь старателей, которые рыли землю и время от времени находили крупицу-другую, но такого, когда рудокоп заранее знает, что каждый удар кирки, каждый взмах лопаты обязательно принесет ему малую толику, — такого она еще не видывала. И от этого все здесь казалось другим.

Пока кавалькада проехала по ущелью последние две мили, Джоун насчитала более тысячи рудокопов, но при этом ей не видно было ни золотоносных жил, пересекающих склон, ни того, что делалось по другую сторону лагеря.

А сам лагерь был вовсе не лагерем, а парусинным поселком, городом бревенчатых берлог, разнообразных длинных, беспорядочно разбросанных строений, которые кто-то в безумной спешке свалил в одну кучу. Широкая дорога проходила как раз посередине городка и казалась живой красочной рекой. Джоун ехала между двумя рядами лошадей, осликов, быков, мулов, вьюков, всякой поклажи, фургонов и ярких повозок, похожих на цыганский обоз. Улица напоминала пчелиный рой на вылете, а шумом могла сравниться разве что с бедламом. Вместо тротуаров по сторонам ее были проложены плохо отесанные деревянные мостки, глухо грохотавшие под тяжелыми сапогами мужчин. Одни палатки стояли прямо на земле, другие на деревянном полу, третьи на бревенчатых настилах. Дальше начинались ряды хижин — склады, лавки салуны, а за ними виднелось большое плоское квадратное сооружение, увенчанное сверкающей грубыми золотыми буквами вывеской «Последний самородок». Из него доносился визг скрипок, шарканье ног, хриплый смех. Тут же Джоун увидела каких-то непотребного вида женщин и содрогнулась. Потом им встретились и другие представительницы ее пола — они торопливо проходили по улице с узлами или ведрами, согнувшиеся, изможденные, и сердце Джоун сжалось от боли. Заметила Джоун и праздношатающихся индейцев, и кучки бездельничающих бородатых мужчин, очень схожих с бандитами Келлза, и завсегдатаев игорных домов, в длинных черных сюртуках, и охотников в бахромчатых куртках из шкур, и смуглых мексиканцев в высоких, остроконечных сомбреро. Однако больше всего в этом кипучем людском потоке было тощих и крепких рудокопов всех возрастов. На них были клетчатые рубахи, высокие сапоги, а за поясом обязательно торчал револьвер. Их загорелые сосредоточенные и хмурые лица то и дело мелькали в пестрой толпе. То были рабочие пчелы этого огромного улья. Все остальные — трутни, паразиты.

Проехав через весь городок, отряд по указанию Смита остановился за окраиной, неподалеку от елового леска, где предполагалось разбить лагерь.

Джоун все раздумывала, какое впечатление, произвел на нее Олдер-Крик, но не могла сказать себе ничего определенного — слишком много всего насмотрелась. И все же из увиденного и услышанного она выделила две контрастные картины: толпы трудяг-рудокопов, рабов своей страсти к золоту, движимых надеждами, амбициями или поставленными перед собой целями — честных, суровых, неутомимых тружеников, однако едва ли не свихнувшихся в бесконечной погоне за богатством; и толпы поменьше, которые, подобно пиявкам, высасывали золото из других, — не копая его мозолистыми окровавленными руками, не пролив ни капли пота.

Место для постоянного проживания Келлза на Олдер-Крике и осуществления его плана было выбрано как нельзя лучше: не видное из города, оно тем не менее отстояло от окраинных хижин не более чем на двести футов, и совсем близко от него находилась лесопилка; к площадке вел неглубокий овраг, сворачивающий дальше к ручью. За лагерем поднимался крутой неровный склон с узкой расщелиной, полузасыпанной обломками выветрившихся пород. По ней бандиты могли приходить и уходить, оставаясь незамеченными. Рядом протекал ручей и росли высокие ели. Почва была тверда — копать тут золото никому бы и в голову не пришло.

Пока Бейт Вуд занимался приготовлением ужина, Клив разводил огонь, а Смит возился с лошадьми, Келлз и Пирс присмотрели площадку для хижины. Они остановились на ровной террасе, позади которой высилась огромная, с дом величиной, скала, испещренная глубокими трещинами. Хижину решили поставить так, чтобы она как бы прилепилась к скале, а сзади, под прикрытием той же скалы, сделать незаметный потайной лаз — в логове бандитов должно быть два выхода.

Потом сели ужинать. Долину заливал закатный свет, почему-то переливавшийся всеми оттенками золота. Косые лучи низкого солнца пронизывали прозрачный воздух над изрытыми склонами, легкую туманную дымку на дне ущелья; они сияли, переливались, окрашивая все вокруг в золотистые тона, словно намекая на несметные сокровища, скрытые в недрах этих гор. Потом золотистый свет померк; его сменил красный. Долина окуталась зловещими тенями — становилось все темнее и темнее.

Джоун видела, как Клив задумчиво следил за игрой света и теней, только не знала, уловил ли он настроение, тонкий смысл этой игры. Потому что какие бы радужные надежды ни связывались с золотым блеском этого нового Эльдорадо, с нежданной славой Олдер-Крика, наводненного толпами отважных трудяг-рудокопов, случилось так, что едва Джек Келлз и Гулден прибыли в лагерь, золотое солнце ушло за горные хребты, словно залитое кровью. Джоун знала, что большие старательские поселки всегда живут счастливой, свободной, честной трудовой жизнью, радуются удаче и богатеют, пока на запах золота туда не слетятся стервятники в человеческом обличье, и поняла, что солнце короткого счастливого дня Олдер-Крика закатилось навсегда.

Когда на лагерь бандитов спустились сумерки, Келлз обратился к своим людям:

— Бейт и Джесс, вы останетесь сторожить лагерь; ты, Пирс, пойди поищи наших, только смотри, не выходите на свет… А Клив пойдет со мной.

Потом, подумав, обратился к Джоун:

— Хотите пойти с нами посмотреть городок или останетесь здесь?

— Я бы с удовольствием пошла, если бы не была в таком ужасном виде. Этот костюм… — ответила Джоун и замолчала.

Келлз засмеялся, улыбнулись и Смит с Пирсом.

— Ну, полно. Вас никто и не разглядит. Да и вид у вас вовсе не ужасный.

— А не найдется у вас куртки подлиннее?

Не говоря ни слова, Клив пошел к своему седлу, развязал тюк, достал серую куртку и протянул Джоун. У нее сжалось сердце — сколько раз она видела ее в Хоудли! Как давно это было!

— Спасибо, — только и произнесла она.

Келлз галантно подал ей куртку. Джоун надела и почти потонула в ней. Куртка была длинная, ниже бедер, и впервые за много дней Джоун почувствовала, что она опять стала Джоун Рэндел.

— Скромность вещь хорошая, только не всегда женщине к лицу, — заметил Келлз. — Поднимите ворот… Надвиньте пониже шляпу… еще немного… Так, хорошо. Если теперь вы не сойдете за мальчишку, я проглочу костюм Дэнди Дейла, а вам накуплю шелковых платьев. — И он снова засмеялся.

Келлз острил, однако Джоун видела его насквозь. Да, конечно, ему нравится, когда на ней этот нелепый, неприличный костюм, он тешит его тщеславие, жажду скандальной славы — наследие разбойных калифорнийских дней, однако она чувствовала, что при всем том он даже обрадовался, когда увидел ее в куртке. На сердце у нее потеплело. Иногда она чувствовала к этому бандиту даже что-то вроде симпатии. Ведь когда-то он наверняка был совсем другим!

Наконец они отправились. Джоун шла между Келлзом и Кливом. Странные чувства владели ею. Она совсем осмелела: в темноте нашла руку Джима и сжала ее. В ответ он едва не сломал ей пальцы. Она почувствовала, что Джим весь горит. Ему и в самом деле приходилось нелегко. Идти по неровной, усеянной камнями дороге было тяжело. Джоун то и дело спотыкалась, и тогда у нее позвякивали шпоры. Они прошли мимо неяркого костра, от которого поднимался дым и пар, несущий вкусные запахи, — там ужинали краснолицые старатели; миновали еще много погасших или едва тлеющих костров. В некоторых палатках тускло горел свет — по парусине проходили неясные тени, в других было темно. По дороге, в сторону городка, шло довольно много народу. Городок притягивал своей суетой, шумным весельем.

Потом показались неровные ряды огней, тусклых и ярких, перед которыми двигались темные фигуры. Келлз опять забеспокоился, как бы его не узнали, и тут же повыше обмотал шарфом подбородок, пониже натянул на лоб шляпу, так что лица его стало совсем не видно. Теперь, даже стоя рядом, Джоун не узнала бы его.

Они миновали шумные салуны, большое приземистое строение с вывеской «Последний самородок» и ярко освещенными окнами, дошли до конца городка, и тут Келлз повернул назад. Идя по улице, он внимательно всматривался в каждого встречного, отыскивая в толпе своих. Иногда он оставлял Джоун с Кливом, а сам заглядывал в салун. За эти короткие минуты Джоун во все глаза смотрела на Джима и никак не могла насмотреться. А Клив стоял, как в столбняке, и молчал. Когда они снова подошли к «Последнему самородку», Келлз сказал:

— Теперь, Джим, возьми ее покрепче и не отпускай даже под страхом смерти. Она дороже, чем все золото Олдер-Крика!

И они подошли к двери.

Ухватившись одной рукой за Джима, другую Джоун бессознательно, как испуганная девочка, сунула в руку Келлза. От неожиданности тот даже вздрогнул. Движение Джоун, такое непосредственное и доверчивое, видно, до боли тронуло Келлза: склонившись к самому ее уху — иначе за шумом ничего нельзя было бы расслышать, — он прошептал вдруг севшим голосом:

— Все в порядке, ничего не бойтесь.

Войдя в дверь, Джоун увидела большой, ярко освещенный шумный зал, битком набитый людьми. Келлз стал медленно пробираться вперед, у него были свои причины соблюдать осторожность. Джоун едва не стошнило от висевшей в зале вони: смеси табачного дыма, рома, сырых опилок и керосиновой копоти. Громкие голоса, бессмысленный пьяный смех, визг расстроенных скрипок, шарканье ног — все сливалось в оглушающий гам. Особенно шумно и весело было в соседней комнате — там танцевали, но самих танцоров за толпой видно не было. Тогда Джоун стала разглядывать то, что поближе. Вдоль высокой, почти в ее рост, стойки бара сидели взрослые мужчины и совсем молодые парни. Из помещения для азартных игр тоже неслись громкие крики. Неподалеку на опрокинутых бочонках, вокруг ящиков, служивших столами, сидели за картами какие-то люди с грязными мешочками золотого песка. Как ни странно, картежники, в отличие от всех прочих, играли молча; и в каждой кучке выделялся по крайней мере один игрок с жестким взглядом, по одежде явно не старатель. Были там и юнцы, еще не достигшие совершеннолетия, возбужденные, с бледными нездоровыми лицами. Выигрывая, они приходили в неистовство, проигрывая, совсем падали духом. Были и пожилые седые старатели; они с добродушными улыбками наблюдали за игрой, вспоминая лихие былые дни. Были и всякие подонки без гроша в кармане: толпясь вокруг игроков, они так и пожирали глазами золото.

Вдруг Джоун почувствовала, как Келлз вздрогнул, с губ его сорвалось еле слышное восклицание. Она огляделась и увидела несколько знакомых загорелых лиц — молодчиков из Келлзова Легиона — и широкую спину Гулдена. Выходит, плевать они хотели на приказ Келлза не собираться вместе, не обнаруживать, что знают друг друга. Кое-кто уже был пьян; Келлза они заметили, но не подали вида. Хорошо хоть Гулден сидел спиной к Джоун и ее не видел. Но все равно, то ли от самого его присутствия, то ли еще от чего, только она вдруг почувствовала, что и здесь она такая же пленница, как в Горном Стане, и что бежать отсюда будет еще труднее: в таком окружении Келлз еще усиленнее станет ее охранять.

Келлз с Джоун и Кливом переходил из одной части прокуренного вонючего зала в другую, приглядываясь к играм, к чуждой бурной жизни. В помещении становилось тесно. В гуще толпы появились Бликки и Малыш Джоунз, но, не моргнув и глазом, тут же скрылись. Вскоре, громко переговариваясь, как честные рудокопы, по залу, рука об руку, прошли Бэрд и Чик Уилльямз. Уилльямз бросил на Келлза быстрый взгляд и тотчас затерялся в толпе. Потом показался Ловкач Оливер; случайно толкнув Келлза, он тут же извинился. Взгляд Джоун то и дело выхватывал знакомые лица. В Олдер-Крике собралась вся банда Келлза. План его начал претворяться в жизнь. Джоун поразило, что, хотя в залах царило веселье, все было не так, как это обычно бывает. Здесь все были друг другу чужими: рудокопы, игроки, те, кто входил, и те, кто уходил. Все тонуло в атмосфере всеобщего недоверия. Дух товарищества царил только в некоторых компаниях, где все постоянно держались вместе. Как все это отличалось от того, что Джоун видела раньше! В тех старательских поселках золотоискатели и охотники жили одной большой дружной веселой семьей. Здесь же была богатая золотоносная жила, и разница сама бросалась в глаза: одно дело отношения золотоискателей в пору поисков золота, совсем другое — их же отношения, когда жила найдена и весь жизненный уклад коренным образом меняется. Джоун всегда казалось, что золото — удивительная, прекрасная вещь; так почему же тут все дышит такой ненавистью? Почему бы всем этим рудокопам — стару и младу — не оставаться у себя в лагерях, не стараться сберечь, сохранить свое золото? Но всем правит рок: когда человек золото ищет, его ведет мечта, блестящая приманка; когда найдена хоть крупица, у него появляется неодолимое желанье найти еще, потом еще, и в конце концов человек теряет разум. Джоун ясно видела, что в душах этих отважных, честных старателей уже начался процесс выделения того же отравляющего, одурманивающего вещества, которое движет всеми поступками и помыслами людей из Пограничного легиона Келлза. И вот получается, что золото — опасная, страшная вещь!

— Пойдемте туда, — почему-то волнуясь, попросила Джоун и показала на танцевальный зал.

Келлз засмеялся, словно удивленный ее смелостью, но исполнить просьбу не спешил.

— Пожалуйста, пойдемте, если вы не… — Джоун запнулась, не зная, как закончить фразу, — она было подумала, что, может быть, Келлз считает, что ей туда не следует заходить. И все же она прямо сгорала от любопытства. Ведь зал, где они теперь находились, не так уж разительно отличался от того, каким его рисовало ей воображенье. А вот танцевальный зал… тут ее фантазия была бессильна.

— Сначала я сам посмотрю, — сказал Келлз и оставил Джоун с Кливом.

Когда он отошел, Джоун, крепко держась за руку Джима, но не глядя на него, прошептала:

— Джим, ведь тут в любую минуту может произойти что-то страшное!

— Это ты точно сказала. Чтобы стать сущим адом, в Олдер-Крике не хватало только Келлзовой банды.

— Господи, как хорошо, что я успела помешать тебе!.. Ты бы тут тоже стал прожигать жизнь!

Джим мрачно кивнул. Вернулся Келлз; они прошли через зал и подошли к двери, возле которой толпа была поменьше. Джоун увидела, как перед полукругом зрителей в стремительном танце кружится несколько пар. Танцевальный зал представлял собой широкий, ничем не огороженный дощатый помост с натянутой на столбах парусиновой крышей. Со всех сторон ее освещали большие круглые — как в цирке — фонари. Кое-где стояли грубые скамьи и столы; возле одного из них нетвердо державшиеся на ногах мужчины окружали какую-то женщину. В стороне на опилках валялся молодой рудокоп в плисовых штанах и грязных сапогах — то ли вусмерть упившийся, то ли уже отдавший Богу душу. Внимание Джоун снова обратилось к танцующим. Музыки почти не было слышно, она тонула в общем шуме. Иным мужчинам танец, видимо, казался смелым, безудержным выраженьем их постоянного возбуждения, другим же просто безумной, стремительной пьяной пляской. Однако при виде женщин любопытства у Джоун заметно поубавилось и даже закружилась голова. Таких она еще не видывала: их танцы, движенья, весь вид — все казалось ей непостижимым, отвратительным, тошнотворным. И вдруг до нее дошло, что, как это ни невероятно, а только именно эти вот женщины и есть самая ядовитая, самая страшная накипь в бурном темном водовороте человеческих душ, влекомых золотом в бездну. И ей стало по-настоящему страшно.

— Идемте отсюда скорее, — чуть не крикнула она Келлзу, и тот тотчас увел ее от дверей. Они снова прошли зал, где все еще шла игра, вышли на оживленную улицу и отправились в свой лагерь.

— Вы много чего увидали, — заметил Келлз, — но все это ничто в сравнении с тем, что тут скоро начнется. Поселок новый и очень богатый. Золото здесь ничего не стоит, оно переходит из рук в руки. Десять долларов унция. Покупатели даже не смотрят на весы. Мошенничают только игроки. Но скоро все переменится.

Келлз не объяснил, как именно, но звук, который он при этом издал, был весьма красноречив. И все же ни этот звук, ни темный смысл его слов не прояснили Джоун, что причиной перемен будет Пограничный легион. Это как бы само собой разумелось. Крупные месторождения, естественно, обогащают мир, но они же несут беду и погибель.

Ночью Джоун долго лежала без сна, и временами сквозь тишь легкий ветер доносил до нее низкое, незнакомое гудение, бормотанье и шорохи ночной жизни старательского поселка.

Поздно утром Джоун разбудил грохот: сгружали привезенный с лесопилки лес. Каркас будущей хижины Келлза уже был возведен. Джим Клив трудился вместе с другими; работали споро, но не слишком аккуратно.

Джоун с удовольствием сама приготовила себе завтрак, а поев, стала искать, чем бы еще заняться. Однако делать пока было нечего, и она, найдя удобное укромное местечко в скалах, стала наблюдать за строительством. Как непривычно, но до чего же приятно в открытую смотреть на Джима за работой! Правда, работник он всегда был никакой. Ну да опыт жизни на границе пойдет ему на пользу, сделает из него настоящего мужчину. В этом Джоун почти не сомневалась.

Бандитский притон поднимался как на дрожжах. Келлз и сам работал, и довольно ловко. К полудню дом уже подвели под дощатую крышу и начали обшивку стен. Похоже, очага внутри не будет.

Потом подъехал фургон, набитый всякой всячиной, — Келлз уже успел сделать заказ. При разгрузке Келлз внимательно разглядывал пакеты, словно что-то отыскивая. Наконец, найдя то, что искал, он подошел к Джоун и разложил перед ней целую кучу свертков и сверточков.

— Ну вот, мисс Скромность, нашейте себе платьев. Тогда шкуру Дэнди Дейла можно будет надевать только в дорогу… А знаете, сколько с меня содрали? Теперь уж вы не скажете, что в Олдер-Крике Джек Келдз — грабитель из грабителей… Да, еще вот что: меня зовут Блайт. А вы — моя дочь. Это так, на всякий случай, если кто поинтересуется.

Джоун так обрадовалась покупкам и разрешению не носить больше костюм красавчика бандита, что в ответ просияла благодарной улыбкой. Келлз пристально посмотрел на нее и резко отвернулся. Такие незначительные, бессознательные проявления ее доброго к нему отношения, похоже, почему-то его больно задевали. Джоун припомнила, как он когда-то намеревался выставить ее в костюме Дэнди Дейла всем напоказ, как ему хотелось потешить свое извращенное бандитское тщеславие. И вот, оказывается, он уступил. Еще один слабый намек на то, что понемногу переполняющее его душу зло как бы выходит из него. Как далеко это зайдет? И Джоун задумалась о том, почему подчинились ей этот закоренелый бандит и безрассудный мальчишка Джим Клив.

Весь остаток дня, и вечером при свете костра, и весь следующий день Джоун, не поднимая глаз, шила и шила. Она отлично владела иголкой, и на другой день платье было готово. Джоун вправе была гордиться своей работой: умелые руки и хороший вкус сделали свое дело. Из всех бандитов ее успехи интересовали только Бейта Вуда — он так внимательно следил за ходом дела, что на сковородах и в кастрюлях у него то и дело что-то подгорало.

В тот же день закончили хижину. В ней была одна-единственная длинная комната, а сзади, отделенная перегородкой, находилась каморка, пристроенная к неглубокой пещере в большой скале. Это помещение предназначалось Джоун. Туда вела грубо сколоченная дверь с висячим замком, а внутри стояла широкая скамья с грудой одеял. Окном служило небольшое квадратное отверстие, просто вырубленное в стене. Особым убранством комната, конечно, не отличалась, однако, умело распорядившись безделушками, что были у нее с собой, вкупе с вещами, привезенными по распоряжению Келлза, Джоун сделала комнату удобной и даже уютной, особенно по сравнению с жильем, где она провела последние недели. И все же даже тут Келлз несомненно намеревался держать ее как пленницу. Впрочем, заметив окошко, Джоун сразу поняла, какие оно сулит возможности: ведь теперь Джим Клив сможет, улучив минутку, прийти поговорить.

Подозрения Джоун оправдались: Келлз объявил, что в отличие от Горного Стана здесь ей нельзя будет выходить из хижины по собственному желанью. В ответ Джоун тут же взяла назад слово, данное ею в Горном Стане, что она не будет делать попыток к бегству. Слово это очень ее тяготило, ей хотелось даже по отношению к Келлзу быть вполне честной. Тот хмуро посмотрел на нее.

— Не делайте этого, вам будет только хуже, а мне… мне лучше, — заметил он и, подумав, добавил: — Если вы попадете в руки Гулдена, он вряд ли станет носиться с вами, как с белым слоном… Не забывайте, что он такое, помните о его пещере и веревках!

Келлз, то ли случайно, то ли из вполне сознательной жестокости, выбрал самый действенный аргумент: в душе у Джоун снова поселился страх.

На новом месте видеть и слышать все, что делают и говорят бандиты, было не труднее, чем в хижине Келлза в Горном Стане. Только сам Келлз стал много осторожнее и скрытничал там, где раньше бывал откровенен. Джоун знала, что по ночам к нему в одиночку или по двое Приходят бандиты, и они, понизив голоса почти до шепота, что-то горячо обсуждают. Поглядывая из оконца, она следила, как из оврага позади хижины молча поднимаются темные тени, а немного погодя той же дорогой уходят. Никто из них ни разу не подошел к передней двери, которую, с неизменной трубкой в зубах, охранял Бейт Вуд. Иногда до слуха Джоун долетали обрывки разговоров; из одного она уяснила, что по каким-то неизвестным ей причинам Келлзу во что бы то ни стало нужно обрести известность, в Олдер-Крике должны узнать, что прибыла важная персона. Правда, самой Джоун казалось, что этого ни в коем случае не следует делать. Какая дерзость! Этот человек, снискавший печальную славу в Калифорнии, за поимку которого в Неваде предлагалось вознаграждение, знаменитый, хотя и неопознанный главарь пограничных разбойников в Айдахо, захотел вдруг стать видным, уважаемым, авторитетным человеком! И Джоун с удивлением обнаружила, что, несмотря на страх, который внушали ей задуманные этим бандитом темные, кровавые дела, ее очень интересует его дальнейшая судьба.

На другой день Джоун все ждала случая увидеть Джима Клива и сообщить, что с наступлением темноты он сможет в любое время подходить к ее окошку поговорить, но так и не дождалась. Она переоделась в сшитое платье, чем явно порадовала Бейта Вуда и Пирса — к ее судьбе они проявляли не меньший интерес, чем она к судьбе Келлза. Вуд одобрительно закивал, а Пирс заметил, что она снова стала леди. Еще Джоун удивляло, что Пирс, этот отпетый бандит, которому она ни за что бы не доверилась, уже в открытую намекал, что считает поведение Келлза по отношению к ней просто подлым. И говорил он вполне искренне.

Когда Джим Клив в первый раз увидел Джоун в платье, на лице его отразилась такая радость, такая благодарность, как будто у него гора с плеч спала. И Джоун, боясь, что он вот-вот выдаст себя с головой, поскорее отошла от него подальше.

Через некоторое время ее позвал Келлз. Он был хмур, казался погруженным в себя. Рядом, по стойке смирно, стояли Пирс и Джесс Смит, у стены — Вуд, а на пороге сидел Клив.

— В тех вещах, которые я для вас купил, найдется что-нибудь, что сошло бы за вуаль? — спросил Келлз.

— Найдется.

— Принесите. И шляпу.

Джоун ушла и тут же принесла то, что велел Келлз. Шляпа была старая, еще из Хоудли.

— Отлично. Наденьте-ка вуаль. Надвиньте пониже на лицо. Теперь покажите, что получилось.

Джоун повиновалась, недоумевая, что ему нужно.

— Мне надо сделать так, чтобы вас нельзя было узнать, но в то же время чтобы все видели, как вы хороши и молоды, — пояснил Келлз, поправляя вуаль. — Ну, вот… Теперь всякому захочется разглядеть вас получше… Надевайте шляпу!

Джоун надела.

— Вот так вы отправитесь в поселок. Не спеша дойдите до «Последнего самородка», перейдите дорогу и возвращайтесь назад. И засматривайте каждому встречному мужчине в лицо. Ничего не бойтесь. За вашей спиной будут Пирс и Смит, в случае чего они подоспеют… Все поняли?

— Да.

Пирс беспокойно дернулся и недовольно заметил:

— Джек, как бы она не наслушалась всякой грязи.

— Заткнись, — оборвал Келлз, не желая привлекать внимание Джоун. — Я уже подумал об этом. Она ничего не услышит… Вы вот что, — добавил он, обращаясь уже к Джоун, — возьмите клочок ваты, или что-нибудь вроде, и заткните уши. Желаю удачи!

Джоун ушла к себе, нарвала кусочков мягкой шерстяной ткани и, заткнув уши, вернулась. Келлз заговорил с ней, но она не разбирала слов, в ушах глухо отдавался только его голос, и она покачала головой. Тогда Келлз махнул рукой и отправил ее выполнять это странное поручение.

Выходя, Джоун задела подолом Клива. Что он обо всем этом думает? Но лица его не было видно.

Дойдя до первых рядов палаток, Джоун не удержалась и оглянулась назад. Шагах в двадцати от нее шел Пирс, а за ним на таком же расстоянии Смит. Джоун разбирало любопытство, больше она ни о чем не думала. Она догадывалась, что Келлзу зачем-то нужно привлечь к ней внимание, только не знала зачем. И что еще важно — он принял меры, чтобы, выполняя его таинственную миссию, она не подверглась ни опасности, ни оскорблениям.

Джоун отошла уже довольно далеко от дома и пока не заметила никаких признаков особого внимания. Правда, недалеко от «Последнего самородка» к ней, сверкая черными, как маслины, глазами, подошел какой-то мексиканец и с белозубой улыбкой что-то затараторил. Потом попробовал заговорить кто-то из глазевших на нее молодых рудокопов. Но, в общем, хотя народу по улице шло много и всякого, ее почти не замечали. Она же скрупулезно выполняла все наставления Келлза. Но только дойдя до ряда салунов, где какие-то подонки с наглыми глазами попробовали к ней приставать, она решила, что теперь можно нарушить приказ Келлза, и ускорила шаг. Однако легче ей не стало, задание Келлза превращалось в сущую пытку: чем дальше шла Джоун, тем нахальнее становились мужчины. Неужели это и было нужно Келлзу? Она не слышала их слов и не понимала, чего от нее хотят. И уж во всяком случае их взгляды не польстили бы ни одной девушке.

Ей захотелось убежать, но делать этого было нельзя, и она заставила себя идти спокойно. Какой-то особенно бесстыжий парень даже увязался за ней. Дурой Джоун не была, она отлично понимала, что все эти праздношатающиеся мужчины ищут, как бы с ней познакомиться, и решила, что дома скажет Келлзу все, что думает по поводу его затеи.

За «Последним самородком» она перешла улицу и повернула к дому. Перед этим игорным притоном группками и в одиночку слонялись и стояли, подпирая стены, какие-то личности. От одной кучки отделился высокий человек и пошел ей наперерез. На нем был длинный черный сюртук, черный галстук бабочкой и черное сомбреро. Маленькие, жесткие, проницательные глаза были тоже черные. На руках у него были перчатки, и в сравнении с остальными выглядел он вполне прилично. Похоже — игрок. Он тоже попытался заговорить с Джоун и пошел с ней рядом. Джоун не отвечала ни слова и шла, глядя прямо перед собой, однако очень испугалась и больше всего ей хотелось броситься наутек. А тот все шел рядом и, видимо, что-то говорил — до Джоун доносился лишь глухой звук его голоса. И вдруг он взял ее за руку — осторожно, но тем не менее весьма бесцеремонно. Джоун вырвалась и ускорила шаг.

— Эй, ты! Оставь девушку в покое!

По всей вероятности, слова эти кто-то выкрикнул очень громко, потому что Джоун их разобрала и узнала голос Пирса. Она быстро обернулась. Пирс уже нагнал игрока, со всех сторон к ним устремились люди. Джоун замерла на месте — что же теперь будет? Игрок, жестикулируя, пытался что-то объяснить, но Пирс был зол и непреклонен.

— Смотри, я все скажу ее отцу! — кричал он.

Дальше ждать Джоун не стала и пустилась домой чуть ли не бегом — ведь вот-вот начнется драка. Неужели это и было нужно Келлзу? Как бы то ни было, ее подвергли унизительному оскорблению. Она по-настоящему рассердилась и решила, что следует показать Келлзу, в какой она ярости. Нечего впутывать ее во всякие бессовестные махинации. Она пошла еще быстрее, но к ее великому удивлению, не успела показаться их хижина, как Пирс и Смит уже догнали ее. Джим все так же сидел на пороге, Келлз нервно ходил взад и вперед вдоль фасада. Очевидно, весь этот эпизод имел какое-то важное значение, только она не могла взять в толк, какое. С облегчением вздохнув, Джоун вынула из ушей затычки, сорвала вуаль и напустилась на Келлза.

— Нечего сказать, хорошо придумали! — начала она и, совсем обозлившись, почувствовала, как заливается краской. — Знай я, что к чему… вам бы меня отсюда не вытащить… Я-то, дура, вам доверяла! А вы послали меня туда… Это ваше грязное поручение… В вас ни на грош нет порядочности!..

Тут Джоун спохватилась, что все ее слова, особенно последние, просто смешны. Однако Келлза они очень задели. Он покраснел, попытался, заикаясь, что-то сказать и вдруг совсем замолчал, как будто не находя слов. Как малейшее упоминание о возможном уважении, доверии к нему выводило его из равновесия! Он сделал было шаг в ее сторону, как бы пытаясь оправдаться, но она презрительно отвернулась и прошла к себе. Уже оттуда она услышала, как Келлз в ярости с руганью набросился на Пирса, видимо, обвиняя своего лейтенанта в том, что тот позволил кому-то или чему-то так прогневать Джоун.

— Да ведь тебе и нужно было, чтоб ее оскорбили! — возмущенно протестовал Пирс.

— Болван! — рвал и метал Келлз. — Мне нужно было, чтобы какой-нибудь тип просто подошел к ней поближе… чтоб я мог поклясться, будто ее оскорбили… А ты дал ей там расхаживать, допустил, что ее оскорбили на самом деле… Ты… ты… Застрелить тебя мало!

— Валяй, стреляй! Я делал, что ты велел, по своему разумению. А еще вот что я тебе скажу: нравится тебе это или нет, а только все знают, коснись только дело этой девчонки, ты прямо с ума сходишь. В этом вся штука. Я уже говорил и сейчас опять повторю: ты через нее без банды останешься!

В щелку двери Джоун увидела, как между ссорящимися бандитами возник Клив; впрочем, его вмешательство не понадобилось, колкие слова Пирса привели Келлза в чувство. Мужчины еще что-то говорили, но тихо, и слов Джоун не слышала, а затем, прихватив Смита, куда-то пошли, вероятно, в поселок. Джоун выбралась из каморки и с порога хижины смотрела им вслед. Неподалеку, прислонясь к стене, с трубкой в зубах сидел Бейт Вуд.

— Ну и ну, — возмущенно произнес он, — я б такой подлой шутки не стерпел… Знаете… мисс, а поселок-то спокойный. Для женщин спокойный. Я эдаких еще не видывал. Кольтами не размахивают, золото не крадут.

— Для чего же Келлзу понадобилось, чтоб ко мне пристали?

— Ну, как вам объяснить… ему нужно, чтоб было из-за чего поскандалить.

— Поскандалить?

— Ну да.

— А для чего?

— Чтоб покрасивше выйти на сцену, — сказал Вуд уклончиво.

— Странно как-то.

— Да в нем теперь все странно. Красный верно сказал. Из-за вас он разругается с бандой.

— Как это?

— Ну как? Он пойдет себе в одну сторону, а банда в другую.

— Но почему?

— Знаете, мисс, причин на то много. Ну хоть то, что он уложил Холлоуэя да Бейли вовсе не за то, что они хотели попользоваться вами, как он сам, а так просто, чтоб остаться одному. Мы-то знаем, что это вы его подстрелили и что совсем вы ему не жена. И еще мы видим, что с той поры он все слабнет да слабнет. Не скажу худого, он и Легион организовал, и придумал, как залить этот поселок кровью. Только все одно, он за вас цепляется. Кого хошь убьет, кто на вас пялиться станет. Ну так вот, из-за этого из-за всего он уже не тот Джек Келлз, что был когда-то. Раньше или позже, а только он останется один.

— Скажите, Бейт, а кто-нибудь среди вас относится ко мне по-настоящему хорошо?

— Отчего ж, конечно.

— А вы, Бейт Вуд, мне друг?

Старый седой бандит вынул изо рта трубку и сверкнул на Джоун налитыми кровью глазами.

— Ну да. Только захотите — и я увезу вас отсюда. Скажите слово — и Келлза зарежу.

— Нет, нет, бежать отсюда я боюсь… и Келлзу не надо ничего плохого делать. В конце концов, он очень добр ко мне.

— Добр к вам?.. А сам держит вас в плену, что твой индеец? А мне велит вас сторожить… запирает вас на замок?

Возмущенье Вуда было вполне искренним, и все-таки Джоун понимала, что доверять ему можно не больше, чем Пирсу и всем остальным: они живо изменят к ней отношение, лишись она опеки Келлза и попади к ним в руки. Но в то же время ей пришло в голову, что доброе расположение Вуда можно использовать и в своих целях.

— Значит, меня так и будут держать взаперти?

— Да, так уж положено.

— И мне даже не с кем будет поболтать?

— Ну, зачем же так. А я-то здесь на что? Только захотите. Может, вам не то нужно, а уж историй я вам порасскажу, каких ни пожелаете. А когда Келлз куда отлучится — делайте что душе угодно, только меня не подводите.

— Спасибо, Бейт. Вы начинаете мне нравиться, — с чувством сказала Джоун и пошла в свою комнатку. Занявшись шитьем, она все думала и думала, и часы летели незаметно. Стало темнеть; она отложила работу и подошла к окошку полюбоваться закатом. Со стороны фасада до нее долетели приглушенные голоса бандитов. Наверно, вернулся Келлз с товарищами. Скоро зазвенел топор Бейта, и она поняла, что угадала.

Внезапно в сумеречном свете глаза ее различили нечто темнеющее на фоне скал: на противоположном склоне оврага сидел человек! Конечно, это Джим! Взгляд его был устремлен на ее окошко — на нее! Для того он там и сидит! Джоун осмотрела все вокруг и, убедившись, что поблизости никого нет, просунула в окно руку и помахала ему. Джим сделал еле заметное движение, показав, что понял ее знак, и тут же ушел. Джоун ликовала: оба они, не сговариваясь, нашли единственный возможный способ общаться. Они увидятся сегодня же вечером! А тайна встречи, опасность, которую она несла, придавали ей особую сладость, трепетность надежды и страха. Любовь Джоун не была пассивной, она окрыляла ее, пробуждала смелость и мужество, толкала на дерзкие поступки, столь необходимые в сложившихся обстоятельствах.

Вскоре Бейт Вуд позвал ее ужинать. Пирс, Смит и Клив уже усаживались за стол, а Келлз стоял в стороне — он казался совсем больным. Джоун посмотрела на него повнимательней. Лицо у него было бледно и все в поту; на щеках выступили какие-то пятна, словно под его бледную кожу подложили что-то темное. Таким она его еще не видала и в страхе отпрянула: вместо хорошо знакомого ей Келлза перед ней вдруг оказался неизвестный ей отвратительный тип — на поверхность вылезло второе «я» Келлза. Однако Пирс и Смит держались как обычно, с аппетитом ели и болтали о золоте. А вот Клив был какой-то не такой, как всегда, хотя Джоун и не сумела бы сказать, в чем именно. Она быстро поужинала и вернулась к себе.

Стало совсем темно. Джоун лежала на постели, прислушиваясь к доносившимся снаружи звукам, и ждала. Казалось, прошло много времени, прежде чем она услышала, как бандиты вышли из хижины и с громким топотом куда-то ушли. Потом Бейт Вуд загремел кастрюлями и сковородками. Бейт любил стряпать, но терпеть не мог мыть после еды посуду. Потом он пристроился у двери со своей вечерней трубкой, и все смолкло. Тогда Джоун встала и подошла к окошку. Над хижиной нависали темные скалы, позади круто вниз уходил обрыв, а в небе горели звезды. Все остальное покрывал сплошной мрак.

Ждать пришлось недолго. Послышались тихие, еле различимые шаги. Сердце Джоун забилось. Она высунулась из окошка, и тотчас из тьмы навстречу ей бросился какой-то сгусток мрака. Она не видела, кто это, но твердо знала, что Клив.

— Джоун, — раздался тихий шепот.

— Джим, — замирая от радости, отозвалась она.

Джим подошел вплотную к окошку. Рука Джоун ощупью нашла его, скользнула по плечу и обняла за шею. В темноте чуть белело его лицо. Их губы встретились; Джоун закрыла глаза, вся отдаваясь его поцелую. Сколько надежды было в этом поцелуе, сколько силы прибавил он им обоим!

— Ох, Джим! Как хорошо, что ты здесь, что я могу до тебя дотронуться!

— Ты все еще меня любишь? — Все еще? Больше! Еще больше!

— Тогда скажи это!

— Джим, я тебя люблю.

Их губы опять встретились и замерли в долгом поцелуе. И первым прервал его Джим.

— Родная моя, ну почему ты не позволила мне увезти тебя еще там, пока мы не попали в этот поселок?

— Я же говорила тебе. Я так боялась. Нас бы обязательно поймали. А Гулден…

— Отсюда бежать еще труднее. Келлз велел сроим глаз с тебя не спускать. Я сам слышал. Он стал совсем другой. Хитрый, безжалостный. А эти здешние рудокопы! Я им совсем не верю, еще меньше, чем Вуду или Пирсу. Они все рехнулись. Помешались на золоте! Тут зови не зови на помощь — никто не услышит. А если все же услышат, — не поверят. Этот поселок возник за одну ночь, он ни капли не похож на другие. Какой-то нечеловеческий, до того странный… до того… Ладно, я даже слов не нахожу. Только хочу сказать тут, на большом месторождении, люди ведут себя что койоты над падалью. Да ты сама видела. Никаких человеческих отношений!

— Мне, Джим, тоже страшно. Я так жалею, что мы не убежали из Горного Стана. Только не надо падать духом! Ни на секунду! Мы еще сумеем убежать. Надо думать и выжидать. Хорошенько разузнать, где мы, сколько отсюда до Хоудли, на что можно надеяться, узнать, можно ли поговорить с кем-нибудь в поселке.

— Поговорить! Ну, после сегодняшнего вряд ли, — мрачно сказал Джим.

— Почему? Что случилось? — живо спросила Джоун.

— Джоун, ты еще не догадалась, зачем Келлз послал тебя одну в поселок?

— Нет…

— Так слушай… Я тогда пошел с ним, Пирсом и Смитом к «Последнему самородку». Перед самым этим заведеньем собралась целая толпа. Пирс подошел прямо к одному — по одежде он, похоже, игрок, — и громко сказал: «Вот этот!» Игрок испугался, побледнел и схватился было за револьвер, только не успел, — Келлз тут же уложил его! Упал как подкошенный, слова сказать не успел. Все зашумели, закричали, а потом сразу утихли. А Келлз стоял с револьвером, от ствола шел дым. И не дрогнул. Спокойный, уверенный — я таких еще никогда не видал. А потом обратился к толпе: «Этот картежник оскорбил мою дочь. Мои люди своими глазами видели. Моя фамилия Блайт. Я приехал скупить кое-какие участки. И вот что я вам скажу: в вашем Олдер-Крике есть золото, но нет порядка. Надо, чтобы кое-кто из ваших граждан почище навел тут порядок, чтобы девушки не боялись выходить на улицу». Потрясающе! И ведь проглотили. Когда он уходил, ему только что не ура кричали. Как он хотел, так и вышло, его теперь считают большой шишкой. Все, как один, им восхищались, а того, игрока, — своими глазами видел — пинали сапогами.

— Джим! Неужели он убил его… только ради этого?

— Вот именно. Ради этого самого. Кровожадная скотина!

— Но зачем же? Вот так, хладнокровно взять и убить…

— Да нет, все было по-честному, как надо, Келлз вынудил того схватиться за револьвер. В этом ему не откажешь.

— Это ничего не меняет. Я совсем забыла, что он просто чудовище.

— Знаешь, Джоун, с этим все ясно. Поселок совсем новый, тут еще не лилась кровь. Весть об убийстве быстро разнесется, все станут говорить об этом скупщике участков, Блайте. Его никто не осудит, он поступил как порядочный человек, защитил честь дочери. Все на его стороне. К тому же, по всему видно, что человек он богатый. Скоро на него станут смотреть как на важную птицу. Он будет играть на квит. А тем временем начнет грабить рудокопов, и никому не придет в голову его заподозрить. Замыслу его можно только дивиться… как и ему самому.

— Джим, а может, нам следует его выдать? — дрожащим шепотом спросила вдруг Джоун.

— Я уже думал об этом. Ведь и на мне вина лежит. Только кому, к черту, тут скажешь? Здесь нам рта раскрывать нельзя. Сама посуди, ты — пленница, я — бандит из Пограничного легиона. Мне покоя не дают мысли, как нам отсюда бежать, как спастись.

— Мне что-то говорит, что все будет хорошо, нам надо только ничего не упустить, обмозговать каждую мелочь. А пока мне придется сидеть в этом загоне и ждать. А ты, смотри, приходи каждый день, как только совсем стемнеет. Будешь?

Вместо ответа Джим снова ее поцеловал.

— А ты что будешь пока делать? — забеспокоилась Джоун.

— Я хочу начать разрабатывать участок. Буду копать золото. Я уже говорил с Келлзом, ему понравилось. Сказал, боится, что остальным эта часть плана уж очень поперек горла. Копать-то золото работенка не из легких, красть куда проще. А я буду рыть — всю гору разрою… Вот будет потеха, если до богатой жилы дороюсь!

— Смотри, Джим, как бы у тебя не началась лихорадка.

— Джоун, а если я в самом деле наткнусь на богатую залежь — сама знаешь, их тут навалом — тогда ты за меня выйдешь?

Нежность, робость, тоска, прозвучавшие в голосе Джима, лучше слов сказали Джоун, как он надеется и боится. Она погладила его по щеке. Сердце у нее надрывалось при мысли о том зле, что она ему причинила, и теперь, в темноте ночи, она почувствовала, как она смела, как сильна, какой трепетной, всепобеждающей любовью любит его.

— Мой Джим, я и так выйду за тебя, не надо мне никакого золота.

И снова сладостный, безумный миг. Потом вдруг Клив оторвался от нее, а она, оперевшись о подоконник, следила, как растворяется в темноте его тень. В глазах у нее стояли слезы, грудь сладко щемило.