Зейн Грей
ПОГРАНИЧНЫЙ ЛЕГИОН
Глава I
На гребне поросшего кедрами горного кряжа Джоун Рэндсл придержала лошадь и внимательно осмотрела вздымающиеся перед ней дикие утесы. Сердце тревожно сжалось: что же она наделала!
— Значит, Джим не морочил мне голову, — сказала она вслух, — значит, он это в самом деле задумал и теперь едет прямиком к границе. Зря я над ним смеялась.
Место — отроги Скалистых Гор на юге Айдахо — и верно было дикое. А в том самом году ему предстояло пережить еще и самые страшные за всю историю Запада потрясения. Несколькими годами раньше целые орды разношерстного сброда из всех слоев общества в погоне за золотом наводнили Калифорнию. Однако вскоре богатые месторождения были открыты и в Айдахо. И тут вновь вспыхнувшие надежды, вкупе с активными действиями карательных отрядов, погнали этот бурлящий человеческий поток из Калифорнии в Айдахо, а вся муть, вся грязная пена, собравшаяся на его поверхности, осела в горах на границе штата. Из одного старательского поселка в другой передавались фантастические истории о золотых самородках и кровавых стычках. В горах рудокопы и охотники то и дело натыкались на чужаков.
Накануне Джоун поссорилась с Джимом Кливом и теперь горько сожалела об этом. Джоун была высокая, крепкая темноволосая девушка двадцати лет от роду. Она родилась в штате Миссури, где ее отец, богатый джентльмен, занимал видное положение, пока, подобно многим своим современникам, не оказался на пути пули. После его смерти заботы о Джоун взял на себя ее дядя, который тоже не преминул откликнуться на зов золота, и остальные годы жизни Джоун прошли в дикой глуши среди гор.
Уже много миль ехала Джоун к горной цепи по следу Джима. Поднявшись на кедровый кряж, она остановилась и спешилась — решила удостовериться, что зрение ее не обманывает и следы все еще свежи.
Еще дома кто-то из старателей сказал ей, что Джим выехал из поселка очень рано, до восхода солнца. Теперь был полдень, значит, Джим где-то замешкался. Джоун задумалась. Она давно привыкла к его пустым угрозам и терпеть не могла его вечную нерешительность. А все дело было в том, что Джим, такой милый и добрый, за все время их знакомства ни разу не показал характера.
Джоун стояла возле лошади и всматривалась в темнеющие вдали горы.
Сама она была находчива, смела, отлично управлялась с лошадьми, читала следы и вообще умела позаботиться о себе. Она понимала, что на этот раз зашла слишком далеко, но надеялась, что все-таки сумеет с Джимом поладить.
Обычно Джим всегда первым искал примирения, но вчера все было иначе.
Она вспомнила, как он побледнел, как на его вдруг осунувшемся лице проступили веснушки — раньше она никогда их не видела, — а в добрых кротких глазах сверкнула сталь! Это было лицо человека ожесточившегося, готового на безрассудный поступок. Что же такое она ему сказала? И Джоун принялась вспоминать…
Вчера вечером, когда стало темнеть, она ждала его на обычном месте.
Она никогда не скрывала, что предпочитает его другим местным парням, а он — с обидой подумала Джоун — нисколько этого не ценил. Ну что в нем хорошего? Разве что се любит. Да и это достоинство сомнительное, уж очень он носится со своей любовью.
Раздумывая о любви Джима, Джоун до мельчайших подробностей вспомнила все, что случилось накануне. Она сидела под елками около хижины. Тени сгустились, йотом побледнели — взошла луна. Слышалось низкое гудение насекомых, далекий женский смех, журчанье ручья. Джим запаздывал. Верно — намекнул дядя — застрял в салуне, который совсем недавно вторгся в их тихую жизнь. Поселок разрастался, в нем появилось слишком много чужих — грубых, громкоголосых, вечно пьяных мужчин. Все это очень не нравилось Джоун. Еще недавно она с таким удовольствием бывала в поселковой лавке, теперь же ходить туда стало прямо пыткой. И перемены эти плохо влияли на Джима. Да и вообще он был слишком податлив.
Джоун ждала; обида и досада все возрастали. Наконец она встала. Дальше ждать она не намерена, а вот при встрече кое-что ему скажет.
Но тут позади послышался шорох. Не успела Джоун обернуться, как оказалась в чьих-то крепких, медвежьих объятьях. Голова ее запрокинулась назад, Джоун не могла ни вырваться, ни закричать. Над ней склонилось смуглое лицо. Ниже, еще ниже. Чьи-то губы быстрыми поцелуями закрыли ей глаза, обожгли щеки, прижались к ее губам. Она почувствовала, что не может сопротивляться их непонятной силе. И тотчас руки разомкнулись.
Испуганная, оскорбленная Джоун отшатнулась назад. Она была потрясена и не сразу поняла, кто это. Человек засмеялся. Джим!
— Ты всегда считала, что мне недостает дерзости, — услышала она, — а теперь что скажешь?
В груди Джоун поднялась слепая ярость. Она готова была убить его на месте; ведь она никогда не давала ему никакого права, никогда ничего не обещала, не показывала, что он ей нравится. А он, он осмелился!.. Жаркий румянец вспыхнул у нее на щеках. Она разозлилась на Джима, но еще больше на себя. Его дерзкие поцелуи почему-то пробудили в ней чувство жгучего стыда, потрясли все ее существо. Ей казалось, что она ненавидит Джима.
— Ты… ты… как ты смел! — вырвалось у нее. — Ну, Джим Клив, теперь между нами все кончено!
— Я-то думал, у нас еще ничего и не начиналось, — с горечью ответил он. — Надо было здорово… Да нет, я ни о чем не жалею… Господи, подумать только… я тебя… поцеловал!
Джим тяжело дышал. Лунный свет падал на его бледное лицо. И Джоун вдруг увидела совсем незнакомого Джима, упрямого, дерзкого.
— Ты еще пожалеешь, — зло сказала она. — Видеть тебя больше не хочу.
— Ну и прекрасно. А я все равно ни о чем не жалею и никогда не пожалею.
Джоун подумала, уж не в виски ли тут дело? Хотя нет, Джим никогда не был любителем выпить — это, пожалуй, была его единственная добродетель.
Воспоминанье о поцелуях подтвердило — нет, он не пил. Просто он вдруг стал другим, и она никак не могла понять, что с ним произошло. Догадался он, как на нее подействовали его поцелуи? Если он еще раз осмелится… Джоун вздрогнула, но не только от злости. Надо его хорошенько отчитать.
— Джоун, я тебя поцеловал, потому что не могу больше ходить, как побитая собака, — начал Джим, — я люблю тебя, без тебя я сам не свой. Быть того не может, чтобы я тебе совсем не нравился. Давай поженимся… я стану…
— Никогда! — жестко отрезала она. — Ты же ни на что не годен!
— Еще как годен, — бурно запротестовал он. — Я много чего умею. Только, как тебя встретил, у меня все из рук валится. Я с ума по тебе схожу. Ты вот позволяешь другим за тобой бегать. А они не стоят… Господи, до чего тошно! То тоска, то ревность. Ну дай мне хоть каплю надежды, Джоун.
— Зачем? — холодно бросила она. — С чего это? Ты же бездельник, работать не желаешь. Не успеешь найти золото, как тут же все спустишь. У тебя ведь кроме ружья и нет ничего. Только и умеешь, что палить по чем попало.
— Что ж, и это, может, когда-нибудь сгодится, — беспечно отозвался Джим.
— Джим Клив, да ты и глупостей-то наделать не умеешь, — язвительно продолжала Джоун.
От этих слов он дернулся, как от удара, и, наклонившись к ней, процедил:
— Джоун Рэндел, ты что, шутишь?
— Ни капли, — тотчас ответила она.
Наконец-то он разозлился. Как интересно! От этого собственная ее злость поутихла.
— Значит, ты считаешь, что я просто ничтожный, бесполезный, бесхарактерный слизняк? Что я даже глупостей наделать не способен?
— Как это ты догадался?
— Вот, значит, за кого ты меня держишь! И это после того, как я жизнь свою загубил из-за любви к тебе?
Джоун язвительно рассмеялась.
До чего же приятно его мучить! Какое странное жгучее удовольствие!
— Клянусь Богом, ты еще увидишь! — хрипло выкрикнул Джим.
— Что же я такое увижу, а? — передразнила она.
— Все вы в лагере еще рты разинете. Сегодня же уберусь отсюда на границу. Прямо в банду Келлза и Гулдена. Ты обо мне еще услышишь, Джоун Рэндел.
Келлз и Гулден! Наводящие ужас имена беспощадных главарей неведомой банды, которая орудовала на границе и непрестанно пополнялась все новыми и новыми головорезами. Где-то там, у границы, скапливался преступный сброд — воры, грабители, убийцы. Слухи о них все чаще доходили до некогда мирного поселка. У Джоун захолонуло сердце. Нет, нет, этого не может быть, это пустая угроза, всего лишь распрекрасная выдумка Джима. Не может он сделать ничего подобного. А если бы и мог, она этого никогда бы не допустила. Но с присущей женщинам непоследовательностью она ничего ему не сказала.
— Куда тебе! — отрезала она и снова презрительно засмеялась.
Осунувшийся, вконец разозленный Джим пристально посмотрел на нее и, не сказав ни слова, быстро зашагал прочь. Джоуи очень удивилась, ей стало не по себе, но и тогда она не позвала его назад.
Однако в полдень следующего дня она ехала по его следу в сторону горного массива, оставив за собой уже не одну милю. След шел по широкой тропе, но ней обычно разъезжали охотники и золотоискатели, так что заблудиться Джоун не боялась. Опасна здесь была только встреча с кем-нибудь из пограничных головорезов — в последнее время они зачастили в поселок.
Намного погодя она снова села на лошадь и стала спускаться с гребня — решила проехать вперед еще одну-две мили. Ей казалось, что Джим уже совсем близко — то ли за тем вон кедром, то ли за той скалой. Он ведь только пугал се. Но с другой стороны, она наговорила ему такого, чего не стерпит ни один мужчина, и уж если у Джима есть хоть немного характера, он наверняка теперь его покажет. Сожаление к страх все больше овладевали ею. В сущности Джим еще совсем мальчишка, всего на два года се старше. С досады он может Бог весть чего натворить. Неужели она в нем ошиблась? А если нет, значит сама была по меньшей мере жестока. Но он-то посмел ее поцеловать! Каждый раз, когда Джоун об этом вспоминала, се охватывало смятение, жгучий стыд. Она вдруг с изумлением поняла, что несмотря на свою оскорбленную гордость, на их ссору, несмотря на то, что он бежал от нее и теперь она в страхе и раскаянии пытается его нагнать, в ней пробуждалось непонятное ей самой уважение к Джиму Кливу.
Джоун поднялась на следующий гребень и снова остановилась. Далеко внизу ехал всадник. Сердце у нее забилось. Это, конечно, Джим. Он возвращается! Вот и выходит, что он только пугал ее. С плеч свалилась тяжесть, Джоун повеселела. Но к радости примешивалось и смутное сожаленье: значит, все-таки она судила о нем правильно.
Однако она тут же увидела, что лошадь не Джима, и, продолжая следить за ней, поспешно укрылась в кустах. Вскоре ей стало ясно, что это вовсе не Джим, а приятель ее дяди, Харви Робертс, из их же поселка. Она выехала из укрытия и окликнула его. При звуке голоса Робертс дернулся и схватился за ружье — характерная примета тех суровых лет, — но тут же, узнав Джоун, повернул в ее сторону и воскликнул:
— Привет, Джоун! Здорово ты меня напугала. Надеюсь, ты здесь не одна?
— Одна. Я ехала за Джимом и увидела вас, — ответила она, — сначала я приняла вас за Джима.
— Ехала за Джимом? Что случилось?
— Мы поссорились, и он пригрозил, что уедет отсюда ко всем чертям. Туда, на границу. А я разозлилась и сказала, что он может убираться, куда хочет… Мне очень жаль, что так получилось, и теперь я хочу его догнать.
— Вот оно что! Значит, след-то был Джимовой лошади. А я никак в толк взять не мог. Слушай, Джоун, там, через несколько миль, след сворачивает на тропу к границе. Это точно. Я там бывал.
Джоун быстро на него взглянула. Изрезанное шрамами, покрытое седой щетиной лицо было серьезно, и он старался не смотреть ей в глаза.
— Неужели вы думаете, что Джим… что он на самом деле уедет на границу? — торопливо спросила она.
— Похоже на то, Джоун, — помолчав, ответил он. — У него хватит ума. За последние месяцы он совсем распустился. Времена-то нынче такие, что парню трудно оставаться порядочным. Тут как-то вечером он такую драку устроил. Чуть не убил молодого Брэдли. Да ты, верно, и сама знаешь.
— Я ничего не слышала, — ответила она. — Расскажите. Почему они дрались? — Говорят, будто Брэдли плохо о тебе отозвался.
По телу Джоун пробежала горячая волна крови — новое, непонятное, но сладкое чувство защемило ей сердце. Она терпеть не могла Брэдли, его почти непристойную навязчивость.
— А почему Джим мне ничего не сказал? — спросила она, обращаясь как бы к себе самой.
— Похоже, он не очень хотел вспоминать, как отделал Брэдли, — со смехом ответил Робертс — Поехали обратно, Джоун.
Джоун молчала. Взгляд ее скользнул по волнам зеленых взгорий, уходящих вдаль, к высоким серочерным хребтам. Странное чувство шевельнулось в глубине ее души. В молодости отец ее был искателем приключений, и теперь в ней вдруг заговорил голос крови. Тревожное волнение поднялось в ее груди. Как несправедливо обошлась она с человеком, который ее любит!
— Я поеду за ним, — выдохнула она наконец.
Робертс не удивился. Он взглянул на солнце.
— Пожалуй, мы еще успеем его нагнать и дотемна вернуться домой, — только и сказал он, поворачивая лошадь. — Сейчас свернем и поедем ему наперерез — выиграем несколько миль. А потом снова выйдем на след. Никуда он не денется.
Робертс пустил коня резвой рысью, Джоун тронулась за ним. Она была так поглощена своими мыслями, что даже забыла поблагодарить Робертса.
Вскоре они выехали в долину, узкую щель, отделявшую предгорья от хребта, и прибавили шагу. Долина тянулась на много миль. Где-то посередине ее Робертс окликнул Джоун и, нагнувшись, она увидела след Джима. Робертс перешел на галоп, и так они ехали до конца долины. Потом стали подниматься по склону, это и была дорога в горы. Время летело быстро.
Джоун то и дело всматривалась в даль, ожидая, что вот-вот увидит Джима. Но он не появлялся. Робертс все чаще поглядывал на солнце. Уже давно перевалило за полдень. Теперь Джоун забеспокоилась о доме. Утром в полной уверенности, что нагонит Джима очень скоро и успеет вовремя вернуться, она никому ничего не сказала. Наверно, ее уже хватились.
Местность становилась все суровее. Вокруг громоздились поросшие кедром и соснами скалы. Из чащи то и дело выскакивали олени, куропатки взлетали прямо из-под копыт. Полуденный зной сменился прохладой.
— Пожалуй, лучше оставить это дело, — обернулся к ней Робертс.
— Нет-нет. Проедем еще немного, — попросила Джоун.
И они вновь пришпорили лошадей. Вот, наконец, и вершина. Подъем закончился. Под ними лежала неглубокая округлая долина — казалось, она открывает путь прямо в глубь гор. На дне, в неглубокой промоине, поблескивала красными бликами вода. И нигде ни души. Джоун с опаской осмотрелась. Похоже, за один день им Джима не догнать. Теперь след пошел влево и стал еле виден. В довершение всего лошадь Робертса оступилась на каменистом дне промоины и захромала. Идти дальше она не желала, да и не могла.
Робертс спешился и ощупал ногу.
— Ладно еще, что не сломала, — сказал он, давая этим понять, что дело плохо— Слушай, Джоун, нам, похоже, туго придется на обратном пути: твоя двоих не увезет, а идти пешком я не могу.
Джоун соскочила на землю, набрала воды и помогла обмыть вывихнутый и уже распухший сустав. За сиюминутными заботами она забыла о своей беде.
— Придется тут остановиться, — сказал Робертс и огляделся. — Хороню, у меня есть с собой тюк, тебе тут будет удобно. Только с костром придется поостеречься — никакого огня, когда стемнеет.
— Что ж, ничего не поделаешь. Поедем завтра. Джим теперь уже недалеко, — отозвалась Джоун, радуясь, что сегодня нельзя возвращаться домой.
Робертс снял тюк и расседлал лошадей. Вдруг он резко выпрямился.
— Слушай, что это такое?
Джоун услышала глухой перестук копыт по траве и тут же резкий громкий топот неподкованных копыт по камню. Круто обернувшись, она увидела трех всадников. Они были уже на середине промоины и направлялись прямо в их сторону. Один показывал на нее рукой. Их темные фигуры зловещими тенями вырисовывались на красном предзакатном небе. Джоун тревожно взглянула на Робертса. Тот смотрел на всадников и, поняв, кто они такие, негромко выругался. Джоун показалось, что лицо у него посерело.
Всадники остановились у края впадины. Один вел на поводу мула с вьюком и тушей оленя. На своем веку Джоун довольно перевидала подобных типов, но никто и никогда не производил на нее такого сильного впечатления, как эти.
— Здрасьте, — поздоровался первый.
И тут Джоун ясно увидела, как лицо у Робертса словно подернулось пеплом.
Глава II
— Это ты, Келлз?
Вопрос Робертса прозвучал скорее как подтверждение его догадки, и раздавшийся в ответ смех не оставил места сомнению.
Всадники миновали промоину и снова остановились, словно времени им было не занимать. Все они были молоды, не старше тридцати. Те двое, что еще не открывали рта, ни простой грубой одеждой, ни тяжелыми чертами лица почти не отличались от мужчин, которых Джоун привыкла видеть каждый день. А вот Келлз казался человеком совсем иного сорта.
Пока он не посмотрел на нее, ей казалось, что он напоминает кого-то из знакомых еще по дому в Миссури; однако когда он бросил на нее беглый взгляд, она, почему-то очень смутившись, поняла, что никогда прежде не встречала никого, подобного этому человеку. Бледное с серыми глазами лицо, приятное и умное, наводило на мысль, что некогда он принадлежал к хорошему обществу. Однако при всем том в нем было что-то неуловимо чуждое, пугающее. Отчего ей стало так страшно? От его присутствия. или его имени? Келлз! Для Джоун это было просто слово, и все же оно ассоциировалось с чем-то неизвестным и грозным. В последние годы по лагерям и поселкам Айдахо ходило множество мрачных слухов, часто слишком невероятных, чтобы в них поверить, — и с каждой историей все росла слава Келлз а, а вместе с ней и малоприятная уверенность, что легион головорезов на границе быстро набирает силу. По никто из обитателей поселка ни разу не упоминал, что встречал Келлза. Может быть, их заставлял молчать страх? Во всяком случае, Джоун с удивлением заметила, что Робертс, похоже, знаком с этим человеком.
Келлз спешился и протянул руку. Робертс неохотно ее пожал.
— Где мы последний раз встречались? — спросил Келле.
— Вроде иод Фриско, — ответил Робертс, и было видно, что ему хочется поглубже упрятать это воспоминание.
Прикоснувшись к шляпе, Келлз бросил на Джоун быстрый взгляд.
— Сбились с пути? — обратился он к Робертсу.
— Да вроде того, — ответил Робертс; напряжение его заметно спало, голос звучал ровно, без запинок. — Искали любимого конягу мисс Рэндел, ушел куда-то, вот мы и заехали в такую даль. А тут еще мой охромел. Похоже, домой нам сегодня не попасть.
— А вы откуда?
— Из Хоудли. Из поселка Билла Хоуда и, отсюда миль тридцать.
— Слушай, Робертс, не возражаешь, если мы тоже тут заночуем? — продолжал Келлз. — У нас есть свежее мясо.
Он что-то сказал своим спутникам, те отошли к большому кедру, стоявшему неподалеку, и принялись разгружать и расседлывать лошадей.
Робертс нагнулся возле Джоун, делая вид, будто тоже возится со своим тюком, и хрипло зашептал:
— Это Джек Келлз, калифорнийский бандит. Бьет без промаха, что гремучая змея. Дорога у него одна — в ад. Когда я последний раз его видел, на шее у него болталась веревка — его вели на виселицу. Только, говорят, дружки его отбили. Слушай, Джоун, взбреди ему сейчас в голову, он меня тут же прикончит. Прямо не знаю, что и делать. Ради Бога, придумай что-нибудь… Раскинь своим женским умом! Дело-то совсем дрянь, хуже не придумаешь.
Джоун едва держалась на ногах и с радостью села. Ее знобило, к горлу подступила тошнота, в глазах темнело. Она понимала, что ей грозит страшная опасность — Робертс не стал бы зря такое говорить. Джоун была человеком смелым, да и к опасностям ей было не привыкать, но тут крылось что-то другое; похоже, по сравнению с этой, все пережитые опасности были пустяком. Смысл слов Робертса до нее не дошел. С чего это его станут убивать? У него нет с собой ни золота, ни других ценностей. И на лошадей их вряд ли кто польстится. Наверно, опасность для них с Робертсом заключается в том, что ее, девушку, застигли в глуши, где она легко может стать жертвой звериных инстинктов этих бандитов. Ей не раз приходилось слышать о подобных вещах, только она никак не могла поверить, что такое может случиться и с ней. Конечно, Робертс ее защитит. Ну, и этот приятный, воспитанный Келлз — он же не головорез какой-нибудь, говорит, как человек вполне образованный, — он, надо полагать, не причинит ей зла. Джоун лихорадочно думала о том, что ей грозит, о своих догадках, о том, что же делать, и никак не могла сосредоточиться. Она еще — не знала, как поступить, даже если сумеет предугадать опасность.
Пока Джоун сидела под кедром, мужчины занялись устройством лагеря. На нее никто не обращал внимания. За работой они разговаривали, шутили и смеялись, как обычные люди. Келлз развел костер, принес воды, наломал про запас кедровых веток. Парень, которого они называли Билл, стреножил лошадей, второй развернул тюк, расстелил парусину и вынул из засаленного мешка продовольствие. Робертс замесил тесто.
Солнце зашло. Небо горело закатными красками, все залил красноватый сумеречный свет. Вскоре он померк, лагерь окутала тьма. Робертс принес Джоун хлеба, кофе и кусок оленины.
— Вот тебе ужин, Джоун, — громко и весело окликнул он девушку, а шепотом добавил, — может, все обойдется. Они вроде бы ничего. Да я все одно боюсь. Плохо, что ты такая красотка, плохо, что он тебя видел.
— Давай попробуем ночью сбежать?
— Попробовать-то можно. Только, если они задумали что худое, у нас ничего не получится. Я все никак в толк не возьму, что у них на уме. Ты давай-ка прикинься тихоней. И не робей.
Робертс вернулся к костру. Джоун очень проголодалась. Она быстро съела и выпила все, что принес Робертс, и теперь, набравшись сил, могла спокойно обдумать положение. Несмотря на страх, в ней пробудилось и любопытство. Ей пришло в голову, что в нависшей над ней опасности есть и что-то притягательное. Джоун была человеком эмоциональным, с сильной волей и отличной выдержкой. Ее всегда тянуло к неизвестному, к свободе, влекло все, что, как ей казалось, обещало захватывающие приключения. Только такого никогда не случалось. Еще ребенком, часто к большому неудовольствию матери, она жадно поглощала книги, повествующие о вольной жизни на дикой природе, о приключениях на море, кровавых схватках. Родители даже говаривали, что ей следовало родиться мальчиком.
Вокруг царила непроглядная ночь. Через небо протянулось бледное узкое звездное облако — Млечный путь. В кедрах стонал ветер, ревел, раздувая негаснущий костер. В темноту ночи летели искры. Порывы ветра гнали к Джоун дым и сладковатый острый запах горящего кедра. Неподалеку, в зарослях кустарника, возились койоты, с далекого гребня горы доносился унылый вой волка.
Ночевка под открытым небом была для Джоун делом обычным. Ей довелось когда-то пересечь степи с караваном фур и не раз слышать воинственные крики индейцев. Приходилось целыми неделями искать с дядей золото, охотиться в горах. Но до этой ночи ни разу в жизни красота дикой природы не затрагивала ее так глубоко.
Робертс, стоя на коленях, чистил сырым песком свою печурку. Было видно, как большая косматая голова его мерно покачивается в свете огня.
Он не спеша водил рукой взад и вперед и, казалось, напряженно думал.
Билл и его товарищ сидели, привалившись к обломку скалы, и тихо переговаривались. Келлз стоял в свете пламени, медленно посасывая трубку и пуская вверх облачка дыма. Издали его фигура вовсе не казалась внушительной, лицо тоже не поражало воображенья. Однако и с одного взгляда было видно, что это человек необыкновенный. От него исходила странная сила и властность. Время от времени он, казалось, бросал взгляд в сторону Джоун, но полной уверенности у нее не было — глаз его было не разглядеть. Куртка его валялась на земле, он стоял в расстегнутом жилете, мягкой клетчатой рубахе и небрежно повязанном черном галстуке.
Бедра обтягивал широкий пояс, на котором в кобуре болтался тяжелый револьвер. Как странно он носит револьвер, подумала Джоун, ведь это очень неудобно — при ходьбе он обязательно будет бить по ноге. Да и на лошадь так не сядешь — его все равно придется куда-то убрать.
— Слушай, у тебя есть одеяло для девушки? — вынув изо рта трубку, обратился он к Робертсу.
— У меня только потники, — ответил Робертс, — мы не думали, что придется заночевать в горах.
— Я дам свое, — сказал Келлз и пошел от костра, — ночью будет холодно.
Он тут же вернулся и бросил Робертсу одеяло.
— Премного благодарен, — пробормотал тот.
— Сам я устроюсь вот тут, — продолжал Келлз. Он сел у костра и, казалось, погрузился в свои мысли.
Робертс отнес одеяло и потники под дерево, бросил их на землю и расчистил место от камней и сучьев.
— Сколько тут камня, — заметил он, — ну, даст Бог, ты хоть немного поспишь.
Он стал расстилать потники и одеяло и устраивать из них подобие постели. Вдруг Джоуи почувствовала, что кто-то дернул ее за юбку верхового костюма, и нагнулась.
— Я просижу ночь тут, около тебя, — шепнул Робертс, прикрывая рот огромной ручищей, — спать я не стану.
Затем он вернулся к костру. Джоун прилегла и укрылась одеялом — но не оттого, что устала или хотела спать, а просто чтобы все выглядело как можно естественнее. Разговоры смолкли. Раз Джоун послышалось, будто где-то звякнули стремена, зашелестел кустарник. Спустя некоторое время появился Робертс с седлом в руках и устроился неподалеку. Джоун чуть приподнялась и увидела, что Келлз сидит у костра один, погруженный в глубокую задумчивость. Она снова осторожно улеглась и стала смотреть на яркие, холодные звезды. Что с ней будет? Наверно, что-то ужасное! Об этом говорило все — ночные тени, тишина, присутствие этих чужих мужчин.
Ее снова стала бить нервная дрожь. Только бы не заснуть, ни в косм случае не заснуть, говорила она себе. И вдруг се осенило: надо воспользоваться кромешной тьмой, потихоньку выбраться из лагеря, найти свою лошадь и сломя голову бежать от грозящей опасности. Она долго на все лады прикидывала, как это лучше сделать, и, если бы была на Западе новичком, обязательно попытала бы счастья. Но теперь, по здравом размышлении, она поняла, что от этого плана лучше отказаться. Как незамеченной выбраться из лагеря? Где искать лошадь? Как уйти от погони? Как, наконец, найти дорогу домой? Уж лучше остаться тут с Робертсом.
Приняв решение, Джоун успокоилась и притихла под теплым одеялом. Сонная истома охватила ее. Она твердо решила не засыпать, однако сопротивляться сну становилось все труднее. Похоже, прошли часы. Огонь в костре гас, потом снова вспыхивал, теки сгущались, потом снова светлело — кто-то подбрасывал в костер кедровые ветки. В темноте раздавался глухой стук копыт стреноженных лошадей. Затих ветер, умолкли койоты. Глаза у Джоун больше не открывались, их словно склеило клеем. И постепенно из сознания ушло ощущение ночи, глуши, сонной теплоты постели.
Когда Джоун проснулась, было светло, воздух пощипывал лицо. Она широко раскрыла глаза. Сна больше не было и в помине. Макушки кедров уже алели в лучах восходящего солнца. Потрескивал костер, в небо уходили голубые клубы дыма. В одно мгновение Джоун вспомнила, что случилось накануне, и села. Робертс и Келлз возились у костра. Тот, кого называли Билл, нес воду; второй парень уже пригнал лошадей и теперь их расстреноживал. На Джоун никто как будто не обращал внимания. Она встала и первым делом пригладила растрепавшиеся волосы, которые, отправляясь куда-нибудь верхом, всегда заплетала в косу. Значит, она все-таки спала, даже не разувшись! Такого с ней еще не бывало. Она спустилась к воде умыться.
Мужчины по-прежнему ее вроде бы не замечали. У нее мелькнула мысль, что, может быть, Робертс все же преувеличил опасность. Ее лошади, довольно пугливой, не понравились чужие руки, она рванулась в сторону и ускакала. Джоун отправилась на поиски и вскоре потеряла лагерь из виду. Поймав, в конце концов, лошадь, она вернулась и привязала ее покрепче. Теперь она совсем осмелела и подошла к костру поздороваться с мужчинами.
— Доброе утро, — сказала она весело.
Келлз сидел к ней спиной. Он не шевельнулся, не произнес ни слова, вообще ничем не обнаружил, что слышал ее. Человек по имени Билл уставился на нее, но тоже ничего не» сказал. Один лишь Робертс отозвался на ее приветствие. Звук его голоса поразил Джоун до глубины души; она быстро взглянула и, хотя Робертс тотчас отвернулся, успела разглядеть, что лицо у него совсем осунулось, в глазах было отчаянье.
Радостное, полное надежды настроение Джоун мгновенно улетучилось. Между мужчинами что-то произошло, только она не знала что. Ей снова стало страшно. Руки и ноги вдруг налились неимоверной тяжестью. Чуть не падая, она побрела в сторону и с облегчением опустилась на камень. Робертс принес ей завтрак, но не сказал ни слова, даже не взглянул на нее. Руки у него дрожали. Джоун совсем перепугалась. Что же будет? Робертс вернулся к костру. Джоун с трудом заставила себя проглотить завтрак — она твердо знала: сегодня ей понадобится вся сила духа, вся ее стойкость.
Потом она увидела, что Келлз и Робертс о чем-то спорят, но так тихо, что слов было не разобрать. Казалось, Робертс отчаянно чему-то противится. Голос Келл за звучал холодно и властно. Наконец они замолкли, как будто предмет спора был исчерпан.
Робертс суетливо, неловко увязав тюк, пошел за своей лошадью. Она еще прихрамывала, но, похоже, уже была в форме. Робертс заседлал ее, привязал тюк. Потом заседлал лошадь Джоун. Когда все было готово, он решительно повернулся к Джоун, как человек, который наконец готов грудью встретить давно грозящую ему смертельную опасность.
— Поехали, Джоун. Пора, — крикнул он громким, но неестественным голосом.
Джоун встала и направилась к лошадям, но тут же между нею и Робертсом оказался Келлз. И опять этот жуткий человек держался так, словно ее тут вовсе не было. Он прошел половину лагеря и остановился футах в пятнадцати перед Робертсом.
— Робертс, садись на лошадь и убирайся, — сказал он.
Робертс отпустил поводья и выпрямился. Это был самый смелый жест из всех, что он до сих пор себе позволял. Теперь можно было снять маску — его неопределенные опасения стали явью, притворство и хитрости не помогли, — теперь он мог вести себя как мужчина. Выраженье лица его изменилось. Он побледнел, посуровел.
— Без девушки я отсюда не уеду.
— Ты ее не получишь.
Джоун затрепетала от страха. Вот, значит, в чем дело. На миг сердце у нее перестало биться. Дрожа всем телом, затаив дыхание, она уставилась на мужчин, ставших вдруг средоточием мира.
— Выходит, мне придется ехать с вами, — ответил Робертс.
— Твое присутствие нам ни к чему.
— Я все равно поеду.
Это все так, словесная перепалка, подумала Джоун. Она понимала, что Робертс хладнокровно и неуклонно идет навстречу тому, чего ожидал с самого начала. А о чем говорил голос Келлза? Человек этот, казалось, по-прежнему был спокоен, доброжелателен, любезен.
— Ты что, совсем спятил? — спросил он.
Робертс ничего не ответил.
— Отправляйся домой. Можешь сказать там все, что тебе заблагорассудится, — продолжал Келлз. — Тот раз в Калифорнии ты меня выручил. Я таких вещей не забываю. А теперь подумай и бери след.
— Только вместе с ней. Так просто я ее не отдам, — заявил Робертс. Руки у него дернулись.
От Джоун не ускользнуло напряженное внимание бледно-серых глаз, следивших за Робертсом — его лицом, взглядом, руками.
— Какой тебе толк сопротивляться? — с ледяным смехом спросил Келлз. — Ей это все равно не поможет. Ты прекрасно знаешь, что получишь.
— Слушай, Келлз… Я скорее подохну на месте, чем оставлю ее у вас в лапах, — в ярости заорал Робертс. — Хватит тут время терять на споры. Отпусти ее, а то…
— Ты вроде не дурак, — прервал его вкрадчивы#, спокойный, но властный и холодный голос Келлза. А какая в нем слышалась сила, какая самоуверенность! — С дураками я не спорю. Воспользуйся возможностью, которую я тебе даю. А с нами шансов у тебя никаких. И что тебе с того, будет у вас одной девушкой больше или меньше?
— Келлз, я, может, и дурак, да только я мужчина, — гордо ответил Робертс. — А вот в тебе, видать, уж совсем ничего человеческого не осталось. Это я давно понял, еще там, на приисках. Но все же ума не приложу, как ты можешь стоять тут и говорить, вроде как джентльмен, когда ты знать не знаешь, что такое настоящий мужчина… Отпусти ее, не то я… я буду стрелять!
— Робертс, у тебя же есть жена, дети?
— Есть, — сипло крикнул Робертс, — только жена от меня отвернется, если я отдам тебе Джоун Рэндел. У меня у самого взрослая дочка. Может, и ей когда понадобится, чтоб настоящий мужчина защитил ее от такого… такого, как ты, Джек Келлз!
Однако пыл и страсть Робертса не возымели никакого действия, разве что по контрасту еще ярче выступила непонятная жестокость натуры Джека Келлза.
— Ты уберешься отсюда или нет?
— Нет! — прохрипел в ответ голос Робертса.
Все это время Джоун стояла, словно завороженная стремительной перепалкой между своим защитником и губителем. Но тут ее охватил панический страх. Ей приходилось раньше видеть драки, но до убийства дело никогда не доходило. Обезумев от ярости, Робертс, как загнанный волк, изготовился к прыжку. Он весь затрясся и, пригнувшись, выбросил вперед руку.
Джоун в ужасе закрыла глаза, заткнула уши и, стремительно повернувшись, бросилась бежать. И тотчас в ушах у нее глухо прогремел выстрел.
Глава III
Джоун бежала, спотыкаясь о камни и сучья. Глаза застилала темная пелена, душу леденил ужас. Она уходила все дальше в глубь кедрача, как вдруг кто-то схватил ее сзади. Чьи-то руки змеиными кольцами обвились вокруг тела. Ей стало дурно, но падать в обморок было нельзя. Отчаянным усилием она высвободилась и обернулась. Перед ней стоял человек по имени Билл. Он сказал что-то нечленораздельное. Джоун отшатнулась и прильнула к корявому стволу сухого кедра, пытаясь побороть нахлынувшую слабость, почти осязаемый холодный беспросветный ужас.
Когда туман в глазах рассеялся, она увидела Келлза, он подходил, ведя в поводу лошадей — свою и ее. Джоун обдало жаром, но тут же смятенный мозг напомнил ей о Робертсе.
— Ро… Робертс? — запинаясь, еле выговорила она.
Келлз пристально посмотрел на нее.
— Мисс Рэндел, мне пришлось утихомирить вашего друга, — ответил он.
— Вы… Вы его… Он умер?
— Я только попортил ему правую руку. Не сделай я этого, он бы кого-нибудь ранил. Он вернется в Хоудли и передаст вашим родным, что вы живы и находитесь в полной безопасности.
— В безопасности! — шепотом повторила Джоун.
— Вот именно, в безопасности, мисс Рэндел. Если вы собрались ехать на границу, то должны знать, что быть там в безопасности можно только со мной.
— Но я хочу домой! Отпустите меня.
— Об этом не может быть и речи.
— Тогда… что вы… собираетесь со мной сделать?
Он снова бросил на нее острый взгляд серых глаз — ясных, прозрачных, как хрусталь; в них не было ни холодности, ни темноты — они не выражали ничего.
— За вас я получу бочонок золота.
— Как так? — изумилась Джоун.
— Возьму выкуп. Рано или поздно ваши золотоискатели обязательно найдут жилу. Богатую жилу! А мне тоже надо на что-то жить.
Говоря это, Келлз подтягивал подпругу у ее седла. Его голос, манеры, приветливая улыбка на умном лице, казалось, говорили о его искренности, и, если бы не глаза, Джоун вполне бы ему поверила. Пока же сомнения ее не покидали. Она помнила, как охарактеризовал этого человека Робертс. И все же понемногу стала успокаиваться. В панику ее ввергли мысли о Робертсе, о том, что его убили. Теперь же, узнав, что Робертс только легко ранен, что жизнь его вне опасности и он может спокойно вернуться домой, она перестала тревожиться, и настроение у нее поднялось настолько, что она не дрогнув приняла все случившееся.
— Билл, — окликнул Келлз человека, стоявшего поодаль с ухмылкой на грубом красном лице, — ступай, помоги Холлоуэю упаковаться, потом следуйте за мной.
Билл кивнул и пошел к лагерю, а Келлз вдогонку крикнул;
— Вот еще что, Билл, Робертсу ты ничего не говори, а то он снова рассердится.
Билл захохотал.
Грубый гогот парня резанул Джоун слух, хотя она уже давно привыкла к тупицам, которых смешили самые плоские шутки.
— Вставайте, мисс Рэндел, — сказал Келлз и вскочил в седло, — впереди долгий путь. Вам понадобятся все ваши силы. Поэтому советую вам спокойно ехать за мной и не пытаться бежать. У вас все равно ничего не выйдет.
Джоун села на лошадь и поехала за ним. Раз она оглянулась, в надежде увидеть Робертса и помахать ему на прощанье. Но возле лагеря была только оседланная лошадь Робертса, да Билл, сгибавшийся под тяжестью тюка.
Вскоре лес стал гуще, и лагерь пропал из виду. Тогда Джоун посмотрела вперед, ей хотелось выяснить, что представляет собой лошадь Келлза — сама она всю жизнь провела среди лошадей и знала в них толк. Келлз ехал на крупном мускулистом жеребце, наверняка очень резвом и выносливом. Ее лошадке от такого не уйти. И все же норов самой Джоун позволил бы ей при первом же удобном случае сделать попытку к бегству.
Наступило ясное розовое прохладное утро. В воздухе разлился сухой сладковатый аромат. При их приближении с полян испуганно уносились белохвостые олени. Подошвы ближних холмов скрывались в тени обрывистых черных склонов серогорбых сверкающих хребтов.
В голове Джоун, быстро сменяя друг друга, мелькали странные мысли, боролись противоречивые чувства. Как же так: вот она послушно едет за каким-то никчемным бродягой, разбойником с большой дороги, который хочет получить за нее выкуп. Но это же совершенно невероятно! Ее не покидал страх перед безвестными опасностями. Тщетно пыталась она забыть слова Робертса: «Не будь ты такой красоткой…» — они все не выходили из головы. Джоун знала, что хороша собой, только до сих пор никаких неприятностей от этого не было. А уж представить себе, что ее красота — как вообразил Робертс — способна затронуть Келлза, было бы и вовсе абсурдно: Келлз и не глядел-то на нее. Такие, как он, жаждут только золота. И Джоун стала прикидывать, какой он может заломить выкуп, как дяде собрать такую сумму и насколько вероятно, что им в самом деле удастся напасть на богатую жилу. Потом ей вспомнилась мать, умершая, когда Джоун была еще совсем маленькой. Незнакомая сладкая грусть защемила ей сердце и тут же прошла. Джоун представила себе дядю — высокого, крепкого, здорового старика, его раскатистый смех, его доброту, привязанность к племяннице, его непоколебимую веру, что скоро — совсем скоро — он нападет на богатую жилу. Какую бучу он устроит в поселке, узнав, что ее похитили! Как поднимет на ноги всех и вся! И все же, подумала она, найдутся в поселке и такие, что даже обрадуются, потому что те несколько молодых женщин, которые жили в лагере, ее искренне ненавидели; да и парни без нее будут поспокойнее.
Тут она вдруг вспомнила о Джиме Кливе, виновнике всех ее бед, о котором совсем забыла. Теперь она думала о нем лучше. Как приятно вспоминать, что он подрался из-за нее и даже ничего ей не сказал. Пожалуй, она его недооценивала. И ненавидела только потому, что он ей нравился. А может, и больше, чем нравился. Эта мысль се поразила, но, вспомнив его поцелуи, она снова вспыхнула от возмущенья. Если бы она и не питала к нему неприязни, то теперь-то уже обязательно должна была.
Что он такое? Никчемный парень, посмешище всего поселка, бегал за ней, как собачонка, а держался так, что другие ее поклонники и друзья считали, будто он ей нравится и она просто вываживает его на длинном поводке. Теперь же все выглядело иначе. Да, он переступил границы приличия. Запугал ее, грозя сделать что-то ужасное. Из-за этого она поехала за ним, из-за этого попала в такую страшную передрягу. Где же он теперь? И тут ее поразила мысль о том, что может произойти. Джим отправился на границу с безумной затеей разыскать Келлза, Гулдена и прочих головорезов, разбойничающих в этих глухих бездорожных местах. Он, конечно, сделает все, что наобещал. И тут вдруг появится она, причина всей сумятицы, пленницей пресловутого Келлза! Ее везут в дикий приграничный мир, в котором Келлз и Джим Клив неминуемо встретятся, и Джим увидит ее в руках Келлза. Вот тогда-то и начнется ад! Мысль о таком обороте дел как громом поразила ее, снова ввергнув в отчаянье. Однако, как ни странно, в мысли этой было и нечто притягательное. По телу прошла волна дрожи, но не от страха. В душе Джоун нарождалось что-то новое, о чем она раньше и не подозревала. Она вдруг поняла, что, несмотря на страх, она рвется навстречу опасности, риску, и со стыдом, недоуменно, вглядывалась в эту только что открывшуюся ей незнакомую сторону своего характера.
А тем временем, пока у нес в голове мысли стремительно сменяли друг друга, пролетело утро, остались позади многие мили подъемов и спусков. Перед нею открылся зеленый проход в каньон с отвесными желтыми склонами, который вел в глубь гор.
Келлз остановился на покрытом густой травой берегу неглубокого ручья.
— Слезайте. Здесь мы сделаем привал, дадим отдых лошадям. Должен сказать, вы — молодец. За утро мы отмахали миль двадцать пять.
Вход в каньон закрывали буйно разросшиеся цветущие кустарники. Место было изумительно красиво. Берега ручья поросли ивами, ольхой и осиной.
На другой стороне тянулся пышный луг. По склону через ельник карабкалось что-то бурое — верно, они спугнули оленя или медведя.
Только оказавшись на земле, Джоун ощутила, как ломит у нее ноги, и с наслаждением их распрямила. Взглянув на оставшуюся позади долину, она увидела у подножья ближайшего холма тех двоих, что оставались в лагере с вьюками. Жизнь научила Джоун наблюдательности: она сразу заметила, что у них была теперь вроде бы лишняя лошадь, но не придала этому значенья, решив, что просто о ней забыла. Вниманье ее перешло на Келлза — она стала смотреть, как он расседлывает лошадей. Жилистый, сильный, он двигался легко и проворно. Спереди у него раскачивался большой голубоватый ствол револьвера, и Джоун почему-то никак не могла оторвать от него глаз. За черным изгибом рукояти ей виделась крепко сжимающая его рука. Не стреноживая лошадей, Келлз похлопал своего гнедого по крупу и повел к ручью на водопой; ее лошадка последовала за ними. Лошади напились, вскарабкались по камням на противоположный берег и принялись кататься по траве. Подошли те двое с поклажей. Джоун обрадовалась: раньше ей как-то не приходило в голову, что негоже ей оставаться с Келлзом одной. Она посмотрела на подошедших мужчин; никакой лишней лошади с ними не было. Странно, подумала она и решила, что у нее не все в порядке с головой.
— Снимай тюки, Билл, — распорядился Келлз.
Мужчины снова развели костер и стали готовить еду. Билл и Холлоуэй теперь без умолку болтали, а когда Келлз не видел, исподтишка посматривали на Джоун. Холлоуэй сидел, насвистывая мелодию дикси. Келлз спустился к ручью. Билл воспользовался его отсутствием и стал бесстыдно разглядывать Джоун. Та, сделав вид, будто ничего не замечает, отвернулась и засмотрелась на горы. Мужчины хихикали.
— Ишь, какая гордячка! Только меня не обдуришь. У меня кучи баб были, — сказал Холлоуэй, загоготал и о чем-то зашептался с Биллом.
Вернулся Келлз с ведром воды.
— Что это с вами, ребята? — спросил он.
Те оглянулись с нарочито невинным видом.
— Да то же, что с тобой, та же хворь, — ответил Билл.
По ответу можно было судить, как мало нужно этой дикой вольнице, чтобы вспыхнуть и все смешать.
— Хозяин, — примирительно усмехнувшись, добавил Холлоуэй, — больно компания-то непривычная. Вот Билл и растаял. Что ж теперь поделаешь? Парень-то что кремень был, а тут — на тебе. Здорово, а?
Келлз не удостоил его ответом и продолжал делать свое дело. Джоун увидела его глаза, и они опять ее поразили. Ей стало казаться, что это вовсе не глаза, а два серых кружка, две пустые дырки; в них ничего не видно, и все же там таится нечто ужасное.
Шли последние приготовления к обеду. Билл и Холлоуэй еле двигались.
Наконец все было готово. Мужчины ели жадно — свежий воздух и долгий путь сделали свое дело. Джоун сидела в сторонке на берегу ручья. Насытившись, она растянулась в тени ольхи. Над ней скользнула какая-то тень — высоко над обрывом каньона парил орел. Понемногу ее охватила дремотная истома, она прикрыла глаза: позволить себе заснуть она боялась. Время еле ползло. Уж лучше бы ехать дальше. Только этим людям торопиться некуда. Вот и Келлз еле двигается. Всем им нечего делать со временем, кроме как тратить его впустую. Джоун постаралась побороть в себе желанье куда-то спешить, что-то делать. От лишней суеты проку не будет. Но смириться со своей участью она тоже не могла. Надежда на благополучную развязку стала слабеть. Надвигалась беда, казалось, все висит на волоске.
Топот и фырканье лошадей вернули ее к реальности. Она села. Мужчины уже упаковывались и седлали лошадей. За весь день Келлз говорил с ней всего два раза, и Джоун была признательна ему за молчание, хотя и не понимала, чем оно вызвано. Вид у Келлза был озабоченный и никак не соответствовал любезному выражению лица. Келлз казался мягким, добродушным, и говорил сдержанно, от него веяло дружелюбием. Однако Джоун уже понимала, что он совсем не то, чем кажется. Его явно что-то беспокоило, но не совесть, а скорее всего новые планы, захватывающие замыслы, требующие размышления. Наверно, он думает о выкупе, о золоте, решила Джоун.
Когда все было готово, Джоун встала. В эту минуту у Келлза заартачилась лошадь. Билл подвел Джоун ее лошадку и, передавая поводья, случайно чуть коснулся ее пальцев. Этого оказалось достаточно, чтобы он тут же схватил ее за руку. Еще ничего не понимая, она вырвала руку. И увидела, как его загорелое лицо заливает волна краски. Билл снова потянулся к ней и провел рукой по груди. Жест был инстинктивный, как у животного. Парень ни о чем не помышлял. Джоун прекрасно понимала, что он просто не мог удержаться: она достаточно долго жила среди неотесанных старателей. И все же с отвращением отпрянув, она вскрикнула.
Тут же сбоку послышались быстрые шаги и странный свистящий звук — кто-то с шумом втянул воздух.
— Ты чего это, Джек? — раздался крик Билла.
С ловкостью и проворством дикого зверя Келлз прыгнул вперед и оказался между ними. Выхватив револьвер, он рукоятью изо всех сил ударил Билла в лицо. Тот упал как подкошенный, обмякший, с зияющей кровавой раной во лбу. Келлз постоял над ним и медленно опустил револьвер. Джоун испугалась, что он выстрелит.
— Не надо! Не надо! Он ничего мне не сделал!
Келлз оттолкнул ее. От его прикосновения по телу се словно прошел электрический разряд. Келлз нисколько не изменился в лице, но глаза его были страшны. В самой глубине серых кружков вспыхивали странные красные блики.
— Возьмите свою лошадь, — приказал он. — Нет, не садитесь, переведите ее через ручей. Там будет тропа. Идите по ней в глубь каньона. Я вас догоню. И не вздумайте бежать или прятаться, — вам будет только хуже. Ну, быстрей!
Джоун повиновалась. Пробежав мимо Холлоуэя, который замер с раскрытым ртом, она спустилась к ручью и по камням перешла на другую сторону. Там сразу нашла тропу и, не обернувшись назад, пустилась в путь. Ей ни разу не пришло в голову спрятаться или попытаться бежать. Она слепо повиновалась, не в силах сопротивляться чужой воле. Раз до нее донеслись громкие голоса и пронзительное ржанье лошади. Тропа отклонилась от левого склона и пошла вдоль берега шумного ручья. Вдруг ей показалось, будто прозвучали выстрелы, она испугалась, но полной уверенности у нее не было, и она остановилась, прислушиваясь. Однако в ушах раздавалось лишь журчанье быстрого ручья, да шелест ветра в ельнике. Она пошла вперед. До нее вроде бы стал доходить смысл поступков Келлза.
Только был ли он движущей силой? Сомнительно. Все, что касалось этого человека, вызывало сомнение. Кроме одного: исходящей от него энергии, неистовой, беспощадной силы, чудовищной мощи.
Громкий окрик заставил ее остановиться и оглянуться назад. По тропе трусили две вьючные лошади, сзади ехал Келлз, ведя на поводу ее собственную. Тех двух парней с ним не было. Келлз быстро нагнал ее, и ей пришлось сойти с тропы, чтобы пропустить вьючных животных.
— Садитесь, — сказал Келлз и бросил ей уздечку.
Она опять беспрекословно повиновалась и тут же, собравшись с духом, прямо спросила:
— А где остальные?
— Мы расстались, — коротко бросил он.
— Почему? — настойчиво продолжала Джоун.
— Что ж, если вам так хочется знать, мы расстались, потому что вы стали слишком быстро завоевывать их… скажем, расположение… а меня это не устраивает.
— Завоевывать их расположение? — растерянно воскликнула Джоун.
На миг пронзительные серые глаза испытующе посмотрели на нее и тотчас скользнули в сторону. Этот взгляд сразу подсказал ей, что крылось за его словами: он заподозрил, что она флиртовала с его головорезами… вероятно, ради того, чтобы с их помощью избавиться от него! Конечно, это было всего лишь подозрение, и лицо ее сказало ему, что подозрение совершенно беспочвенное. Джоун тут же пришло в голову, что, если она притворится, будто не понимает его намерений, если станет разыгрывать невинность и невежество, ей удастся выстоять в неравной схватке с этим непонятным человеком. И она решила попытаться, призвав на помощь всю свою женскую интуицию, ум и хитрость. Ведь Келлз человек образованный, хотя и ставший преступником, отщепенцем. Может быть, где-то глубинах его души сохранилась память об иной жизни. Может быть, ее удастся расшевелить. И Джоун решила, что надо постараться лучше его понять, выяснить его истинные намерения — тогда ей будет легче ему противостоять.
— Билл и его приятель слишком интересовались… выкупом, который я хочу за вас взять, — продолжал Келлз, коротко засмеявшись. — А теперь поехали. Не отставайте от меня.
Джоун выехала на тропу. Смех Келлза все еще раздавался у нее в ушах. В нем, похоже, звучала насмешка… Или это только плод ее воображения? Можно ли верить хотя бы единому его слову? Джоун почувствовала, что бессильна понять его, бессильна предугадать свою судьбу.
Они ехали по типичному для этого хребта каньону. Тропа, вьющаяся меж желтых стен, была почти ненаезженная. Джоун не могла разглядеть на ней ничего, кроме следов пум и оленей. В зарослях колючих кустарников то и дело раздавался шум и треск — там бродили дикие животные. С тропы, не спеша, разбегались испуганные кролики и куропатки. Наконец Келлз и Джоун проехали старую полуразвалившуюся бревенчатую хижину — когда-то в ней, наверное, ютились старатели или охотники. Тропа оборвалась. Однако Келлз поехал дальше в глубь каньона. Джоун заметила, что желтые стены поднимались все выше, деревья росли все гуще, ущелье расширялось.
На каком-то повороте одна из вьючных лошадей, похоже, непривычная к ноше, в первый раз оказалась целиком в поле зрения Джоун, и та вдруг увидела, что она напоминает ей какую-то другую, хорошо знакомую лошадь. Конечно, не лошадь Келлза, не лошадь Билла — их Джоун почти и не видела. Ей сразу бросилось в глаза, что это явно не вьючное животное: груз ей мешал, она не знала, как с ним надо идти. Джоун стала присматриваться, и вдруг ее словно громом поразило — лошадь-то больше всего похожа на жеребца Робертса! У нее перехватило дыханье, снова поднялся холодный липкий страх. Она закрыла глаза и попыталась представить себе ту лошадь: белая левая передняя нога, старое треугольное клеймо, лохматая челка; и особая примета — светлая полоска поперек морды. Не успела Джоун припомнить что-либо еще, как поняла, что сейчас, сию минуту, все это найдет у идущего впереди жеребца. Она боялась открыть глаза. Потом заставила себя. Ей показалось, что три приметы совпадают, и она все еще надеялась, что ошибается. Но тут лошадь, осторожно выбирая дорогу, обратилась к ней мордой. На темной шерсти явственно проступала светлая поперечная полоска! Джоун сразу ее признала. Значит, Робертс вовсе не едет сейчас домой.
Келлз лгал. Келлз его убил. Такое простое и страшное свидетельство! Оправдались самые мрачные предчувствия Робертса. У Джоун закружилась голова, к горлу поднялась тошнота. Она покачнулась, но все же последним усилием воли заставила себя удержаться в седле. Она сражалась со своим страхом, как с диким зверем. Вцепившись обеими руками в луку седла, закрыв глаза, она предоставила своей лошадке выбирать дорогу, а сама изо всех сил старалась не поддаться панике от ужасного открытия, не позволить ей окончательно раздавить себя. Пока Джоун боролась с тошнотворной слабостью, ум ее успел вникнуть в ситуацию, как та ей теперь виделась. Она поняла Келлза, догадалась о собственной плачевной участи. Как это получилось, она не знала, только никаких сомнений у нее больше не было. Была реальность, ясная, беспощадная, неотвратимая.
Зачем ему понадобилось обманывать ее, как ребенка? Все разговоры о выкупе были сплошным враньем. Как и утверждение, будто бы он расстался с Биллом и Холлоуэйем из-за того, что не хотел делить с ними выкуп. Сама мысль об этом пресловутом золоте казалась теперь просто смехотворной. С самой первой минуты Келлз хотел только ее; пытался заставить Робертса ее бросить, а когда это не удалось — убил его; потом избавился и от своих двух сообщников — теперь-то Джоун понимала, что тогда действительно слышала выстрелы. Замысел Келлза, выношенный в глубине его темной души, стал, наконец, вырисовываться. Джоун ясно видела свою судьбу, жалкую, горше судьбы рабыни, горше смертных мук — самую страшную судьбу, что может выпасть на долю женщины.
Ее снова потрясла реальность всего случившегося: ведь все это происходит на самом деле, как бывало в тех историях, которым она не верила! И ей самой, и ее родным и друзьям казалось, что в далеком горном поселке они жили в полной безопасности, вполне счастливо, трудились, верили в добро и не придавали значения слухам о таких вот вещах. А теперь это произошло с ней самой.
Случавшиеся иногда нападения на почтовые кареты, убийства и ограбления одиноких старателей, драки в салунах и стычки на дорогах, безуспешные погони на границе за бандитами, неуловимыми, как арабы, скорыми, как апачи, — были достаточно ужасны, о худшем никто не хотел и думать. Реальность похищения и того, что за ним должно последовать, подействовало на ум и волю Джоун, как грубый удар острых шпор. Раз она жива, — а в свете того, что она узнала о Келлзе и ему подобных, это казалось ей почти невероятным, — ей надо собраться и встретить его во всеоружии женских кошачьих хитростей, коварства и дьявольской ловкости! Она обязана победить его, одолеть любым способом, убить — или погибнуть.
Она не из тех, кого какой-то головорез может затащить в горное логово и сделать своей игрушкой. Страх и ужас добрались до глубины ее души и отомкнули там силы, о которых она и не подозревала: ее рутинный жизненный уклад оставлял их невостребованными. Она больше ничего не боялась. Она не слабее этого человека. Теперь она женщина, а не беспечная юная девица, которая смутно грезила то о делах давно минувших дней, когда ее самой еще не было на свете, то о немыслимых приключениях, ожидавших ее в будущем. Она познала ярость и ненависть, оскорбленная женская гордость воспламенила ее дух.
Глава IV
До самого конца каньона Джоун старательно не давала Келлзу случая поймать ее взгляд — пока у нее не появилась полная уверенность, что глаза больше не выдадут ее, что Келлз не догадается о происшедшей в ней перемене.
Время шло. Путь становился все труднее. Крутые подъемы и спуски поглощали все ее внимание — приходилось думать только о лошади да собственной безопасности. Келлз повел ее через заваленный глыбами камня горный хребет. Одна другую сменяли бесконечные скалистые террасы. Джоун то и дело приходилось спешиваться и вести лошадь на поводу. Из зарослей, окружавших редкие прогалины, за людьми украдкой следили звери — то ли волки, то ли лисицы. Вокруг вздымались темные горные вершины. Уже давно перевалило за полдень. Наконец Келлз снова стал спускаться. Он ехал зигзагами по выветрившимся склонам, через заросшие кустарником террасы, все ниже и ниже, к новым каньонам. Вдруг он остановился. Перед ними, сверкая в лучах заходящего солнца, высилась одинокая гора. Тут и закончился самый долгий в жизни Джоун дневной переход. Миля за милей карабкались они то вверх, то вниз, углубляясь все дальше в горы. В голове у Джоун все перемешалось: направление троп, спусков и подъемов. Она потеряла всякое представление о том, откуда и куда они ехали. Место, где Келлз остановился, поразило ее невероятной дикой красотой — такого она в жизни еще не видывала. Это было начало каньона — узкая ложбина с низкими стенами, сплошь заросшая высокой густой травой, ивами, елями и пихтами. Из-за деревьев, навострив длинные уши, на людей с доверчивым любопытством смотрели олени. Трава то и дело приходила в движенье — там в глубине разбегались в разные стороны какие-то мелкие зверьки.
Под огромной пихтой, вершиной доходящей до края стены, Джоун увидела небольшую бревенчатую хижину без двери. Некоторые бревна желтели срезами, значит, построили ее совсем недавно. Хижина не походила на лачугу охотников и старателей, которые Джоун встречала, разъезжая по горам с дядей.
Все это она отметила, бросив лишь один быстрый взгляд. Келлз спешился и подошел к ней. Она открыто, хотя и не очень прямо, посмотрела на него.
— Я устала. Нет сил даже с лошади слезть, — сказала она.
— Пятьдесят миль вверх-вниз по горам! И ни разу не заныть! — воскликнул он с восхищением. — Вы просто молодец!
— Где мы?
— Это «Затерянный Каньон». О нем знает всего несколько человек. Из моих людей. Здесь я и буду вас держать.
— Сколько времени? — спросила она и заметила, как он пристально взглянул на нее.
— Ну… пока… — ответил он с расстановкой, — пока не получу выкуп.
— А сколько вы думаете запросить?
— Сейчас вы стоите сто тысяч золотом… Потом я, возможно, цену сбавлю.
Джоун без труда поняла скрытый, едва замаскированный смысл его слов; он стоял и откровенно ее рассматривал.
— Бедный дядя! Столько ему никогда не набрать!
— Ничего, наберет, — резко ответил Келлз.
Он помог Джоун сойти с лошади. Затекшие руки и ноги ее почти не слушались, и она позволила Келлзу снять ее с седла. Келлз сделал это очень осторожно, как полагается джентльмену, и первая тяжкая минута мучительного испытания благополучно миновала. Джоун поняла, что интуиция ее не обманула, что она на верном пути. Похоже, что, хотя Келлз был, да, конечно, и оставался негодяем из негодяев, присутствие девушки, какие бы оно не будило в нем инстинкты, не могло не вернуть его в то прошлое, когда, живя иной жизнью, он был и совершенно иным человеком. И то, как он сейчас обошелся с Джоун, произошло также непроизвольно, как и грубый жест Билла. Эта мелочь, это хрупкое звено, все еще связывавшее Келлза с прошлым, с тем временем, когда он принадлежал к другому обществу, воодушевило Джоун, показало, как вести ей свою трудную игру.
— А вы очень галантный разбойник, — заметила она.
Келлз не то не расслышал ее слов, не то пропустил мимо ушей; стоя перед ней, он оглядывал ее с ног до головы. Потом придвинулся ближе, будто хотел помериться с ней ростом.
— Вы, оказывается, очень высокая. Вы мне выше плеча.
— Да, я очень долговязая.
— Почему «долговязая»? Вы прекрасно сложены — высокая, гибкая, сильная. Вы похожи на одну индианку, которую я когда-то знал… Вы знаете, что вы очень красивы?
— Более или менее. Мои друзья не решаются говорить мне такие комплименты. А от вас, похоже, мне их придется выслушивать. Вот уж не ожидала ничего подобного от Джека Келлза из пограничного легиона!
— Из «пограничного легиона»? Откуда вы взяли это название?
— Ниоткуда. Сама сейчас придумала.
— Очень удачно придумали. Я запомню. А как вас зовут? Робертс вас называл…
Услышав это имя, Джоун похолодела, внутри у нее все сжалось, но она этого никак не обнаружила и, глазом не моргнув, ответила:
— Меня зовут Джоун.
— Джоун!
Его тяжелые властные руки легли ей на плечи. Келлз повернул ее лицом к себе.
Она снова поймала его пристальный взгляд, странный, похожий на холодный отблеск солнца на льду. Нельзя отводить глаза, сказала она себе. Начиналось самое ответственное испытание. Она готовилась к нему все долгие часы пути, собирая в кулак волю, изгоняя из души все, что там было мягкого, чувствительного; теперь, мысленно помолившись, она быстро заглянула ему в глаза — два окна в серую бездну ада. Она смотрела в пустую пропасть, в его черную, ничем не прикрытую душу, и глаза ее выражали только робкий испуг ничего не подозревающей невинной девушки.
— Джоун! Вы знаете, зачем я вас сюда привез? — спросил он хрипло.
— Да, конечно. Вы же сами сказали, — спокойно ответила она. — Хотите взять за меня выкуп. Золото. Только боюсь, вам придется отвезти меня домой без всякого выкупа.
— Разве вы не понимаете, что я хочу с вами сделать? — так же хрипло продолжал Келлз.
— Сделать со мной? — повторила она, не дрогнув ни одним мускулом. — Вы… Вы ничего об этом не говорили… я не думала… Вы ведь не сделаете мне ничего плохого? Я же не виновата, что у дяди не хватит золота на выкуп!
Келлз сильно тряхнул ее. Лицо у него помрачнело.
— Вы отлично понимаете, что я имею в виду.
— Не понимаю.
Сделав вид, что хочет показать характер, Джоун попыталась вырваться, но он еще крепче сжал ее.
— Сколько вам лет?
Джоун часто принимали за совсем юную девицу, даже за вытянувшуюся девочку. Подлинный ее возраст выдавала только развитая фигура.
— Семнадцать, — ответила она. Это было неправдой. Но губы ее, всегда ненавидевшие ложь, даже не дрогнули.
— Семнадцать? — удивился Келлз. — Правда?
Она презрительно вздернула подбородок и ничего не ответила.
— А я считал, что вы женщина. Что вам лет двадцать пять, — во всяком случае не меньше двадцати двух. Семнадцать лет и такие формы! А вы всего девочка, ребенок. Вы еще ничего не знаете!
И он разжал руки, почти оттолкнул ее, словно рассердившись то ли на нее, то ли на себя, и пошел к лошадям. Джоун направилась к хижине. Напряженная стычка отняла у нее почти все силы, однако, укрывшись от его глаз, поняв, что добилась своего, она быстро восстановила равновесие. Конечно, впереди ее ждут куда более тяжкие испытания, но вряд ли когда-нибудь она будет так близка к тому, чтобы не справиться со своим ужасом, не выдать себя с головой.
Место заточения странным образом ее завораживало. Тут — и она вздрогнула при этой мысли, — в этом тихом уединенном ущелье с ней что-то случится. Под пихтой она увидела сложенную из плоских камней грубую скамью. Возле нее бежал быстрый, в ярд шириной, горный ручей с прозрачной чистой водой. На стволе пихты что-то белело. Подойдя ближе, Джоун увидела карту — червового туза, пришпиленного к коре гроздью пулевых отверстий; пули легли точно по контуру красного сердца, а одна пробила его насквозь. Под ним карандашом были выведены какие-то каракули. Вглядевшись, Джоун прочла: «Гулден». Подумать только, всего два дня назад, когда Джим Клив пугал ее этими именами — Келлза и Гулдена, — ей и в голову не могло прийти, что они и в самом деле реальные люди, с которыми ей предстоит встретиться и столько всего пережить. А теперь она во власти одного из них! Надо будет спросить Келлза, кто такой Гулден.
Бревенчатая хижина по сути была просто сараем, без окон, без очага; пол устилали пихтовые ветки, давным-давно высохшие и осыпавшиеся. От хижины вниз, в глубь каньона шла еле различимая тропка. Насколько Джоун могла судить, по ней уже многие месяцы не ступало копыто лошади. Значит, Келлз завел ее в такую глушь, в такое тайное убежище, куда по слухам, ходившим среди золотоискателей, не мог пробраться никто, кроме самого пограничного хищника. Джоун сразу поняла, что пройти петляющими скалистыми тропами, которыми вел ее сюда Келлз, мог бы только индеец. Близким ни за что ее тут не отыскать.
Долгий путь измотал Джоун. Ей было жарко, волосы растрепались, колючие кустарники поцарапали руки, порвали одежду; все было пропитано пылью. Она подошла к седлу, которое Келлз снял с ее лошади, и, открыв седельную сумку, обозрела свое имущество. Оно было невелико, однако теперь, когда Джоун нежданно-негаданно оказалась вынужденной жить Бог знает сколько времени в глуши, — обрело невероятную ценность. В сумке было полотенце, мыло, зубная щетка, зеркало, гребенка, красный шарф и перчатки. Роясь в сумке, она подумала, что ведь обычно редко брала ее с собой, и, оглядываясь назад, сперва решила, что ей помог просто случай; однако тут же честно и весело призналась себе, что была в этом и малая толика тщеславия. С сумкой в руке она пошла к плоскому камню у ручья, засучила рукава и принялась приводить себя в порядок. Проворно и ловко расплела косу и уложила волосы так, как носила в шестнадцать лет. Потом встала и решительно подошла к Келлзу, который распаковывал вьюки.
— Давайте я помогу вам с ужином.
Келлз, стоя на коленях посреди вороха вынутого в спешке походного снаряжения, снова оглядел ее — полные загорелые руки, порозовевшее от холодной воды лицо.
— А вы прехорошенькая девочка, — открыто любуясь ею, без всякой задней мысли сказал он.
Даже будь он самим дьяволом во плоти, комплимент все равно был бы данью искреннего восхищения молодости и красоте.
— Мне это очень приятно, только, пожалуйста, не говорите больше таких вещей, — просто ответила Джоун.
Проворно и умело стала она разбирать тюк, в котором из-за неопытности вьючной лошади все было перемешано. Покончив с этим, пока Келлз разводил костер, она замесила тесто. Келлз уступил, однако скорее под влиянием ее ловкости, чем из желания принять ее помощь. Говорил он мало, лишь часто на нее поглядывал. Временами он задумывался. Ситуация явно была ему внове. Джоун то легко читала его мысли, то вовсе его не понимала, однако без труда угадывала, что он думал о том, как она хороша, когда с перепачканными мукой руками стоит на коленях над сковородой; о том, что присутствие девушки неузнаваемо изменяет любую обстановку, о том, как странно, что Джоун не лежит, рыдая, под деревом неопрятной грудой тряпья и не умоляет отпустить ее домой; о том, что, напротив, она мужественно переносит свою беду и даже сумела, благодаря отличной выучке и выдержке, изменить дело к лучшему.
Вскоре они уселись друг против друга на парусину и стали ужинать. Это был самый необыкновенный ужин в ее жизни; все происходило, как в страшном сне, когда спишь, но знаешь, что это только сон, что скоро проснешься и все страхи исчезнут. Время шло, и в Келлзе что-то неуловимо, менялось, лицо из любезного стало жестким. Он совсем замолчал и обращался к ней, лишь передавая ей хлеб, мясо или кофе. После ужина он не дал ей вымыть сковороды и миски — все сделал сам.
Джоун пересела на каменную скамью под деревом, вблизи костра. На каньон опустились багровые сумерки. Высоко над лагерем на одинокой вершине гасли последние отсветы заката. Ни дуновения ветра, ни звука, ни малейшего движения. Джоун вдруг вспомнила Джима. Где-то он теперь? Как часто они, бывало, вместе сумерничали в такие вот вечера. В душе у нее закипела глубокая обида: она отлично понимала, что виновата во всем сама, однако винила одного Джима. Потом мысли ее обратились к дяде, к дому; вспомнилась старенькая добрая тетя, которая всегда так о ней беспокоилась. А беспокоиться было о чем. Джоун больше жалела их, чем себя саму. И на миг она совсем было пала духом. Ее захлестнула тоска одиночества, страх, ощущение полной беспомощности. Уронив голову на колени, она закрыла лицо руками, совсем забыв о Келлзе и той роли, которую должна играть. Однако не надолго: ее тут же коснулась его грубая рука.
— Эй! Вы что, плачете? — жестко спросил он.
— А вы думали, заливаюсь смехом, — тотчас ответила Джоун, поднимая полные слез глаза.
— Перестаньте.
— Я… ничего не могу… с собой поделать… Мне надо немного поплакать. Я думала о доме… о тех, кто стали мне отцом и матерью… еще когда я была совсем маленькой… Я не о себе плачу… Мне их жалко… Они меня очень любили…
— Слезами делу не поможешь.
Джоун встала. От искренне горюющей девушки не осталось и следа. Она снова была женщиной, ведущей хорошо продуманную хитрую игру.
— А вы кого-нибудь любили? У вас была сестра?.. Такая вот, вроде меня? — спросила вдруг она, подавшись вперед.
Келлз неслышно скрылся в темноте.
Джоун осталась одна. Она не знала, как истолковать поведение Келлза — его задумчивость, раздражение, этот последний поступок, однако еще надеялась, что он все-таки не окончательно закоренелый преступник. Лишь бы скрыть, какой он внушает ужас, отвращение, скрыть, что она его раскусила, что прекрасно понимает его намерения. Она подкинула ветвей, чтобы костер горел ярче, благо топлива вокруг было в достатке. Ее пугала темнота, пугала надвигающаяся ночь. К тому же заметно похолодало. Перенеся к костру седло и одеяло, она соорудила себе удобное сиденье и стала ждать Келлза и дальнейшего развития событий. И вдруг ее поразила мысль, что она понемногу, неизвестно почему, перестает его бояться, хотя с каждой минутой бояться его надо все больше. Тут в траве послышались шаги, и из темноты вынырнул Келлз с вязанкой хвороста на плече.
— Ну как, успокоились? — спросил он, взглянув на Джоун.
— Да, — ответила та.
Келлз нагнулся к костру за горячим угольком, раскурил трубку и сел немного поодаль от костра. Пламя ярко освещало его лицо, и теперь в нем не было ничего устрашающего. Он спросил Джоун, где она родилась, а потом принялся расспрашивать обо всем на свете, и Джоун догадалась, что его интересуют не столько ее ответы, сколько само ее присутствие, звук ее голоса, ее личность. Из рассказов дяди она знала, как одиночество мучает людей, обреченных жить в глуши — золотоискателей, преступников или просто заблудившихся в горах, — какая тоска одолевает их по ночам у безмолвного костра, как они слышат голоса близких, видят в тлеющих углях милые лица. И Келлз, верно, не исключение, он ведь тоже человек. И она охотно рассказывала ему о себе, рассказывала, как никогда в жизни — живо, остроумно, с воодушевлением, — о своем полном событий отрочестве и юности, о горестях и радостях, о своих мечтах, пока не дошла до жизни в поселке Хоудли.
— В Хоудли у вас, верно, остались ухажеры? — спросил он, помолчав.
— Да.
— И много?
— Весь поселок, — со смехом ответила она. — Только лучше говорить «поклонники».
— Значит, не кто-то один?
— Да нет, пожалуй.
— А как бы вам понравилось, если бы пришлось остаться здесь навсегда?
— Очень бы не понравилось, — ответила Джоун. — Но все было бы ничего, — и глушь, и такие вот стоянки, — если бы мои домашние знали, что я жива, здорова и мне ничто не угрожает. Я люблю уединенные сказочные места. Всегда мечтала побывать вот в таком уголке, как этот. Далеком-далеком, отгороженном от всего света стенами и темнотой. Таком тихом, красивом. Я люблю звезды. Они со мной говорят. А ветер в елях! Слушать, как он шумит — тихо-тихо… так печально… Он шепчет, что завтра мне здесь понравится еще больше… если только меня ничто не будет тревожить. Я ведь еще как ребенок. Мне нравится самой все обследовать, лазить по деревьям, охотиться за крольчатами и птенцами, когда они совсем маленькие, только-только появились на свет, такие пушистые, нежные; им бывает так страшно, они пищат, зовут мать. Только я никогда никого не трогаю. Я просто не могу сделать кому-нибудь больно. Я даже лошадь не могу ударить или сильно пришпорить. Я так ненавижу боль!
— Вы странная девушка. Вам не место тут, на границе.
— Я такая же, как все. Просто вы не знаете девушек.
— Одну-то я знал. И очень хорошо. Она накинула мне ка шею веревку, — отозвался он глухо.
— Как так — веревку?
— Настоящую веревку, веревку калача. С петлей. Только я обманул ее надежды.
— А что это была за девушка? Хорошая?
— Дрянь. Испорченная до мозга костей. Как раз мне под стать! — воскликнул Келлз с глухой злостью.
Джоун вздрогнула. Он снова стал чернее тучи. На него было страшно смотреть, однако Джоун понимала, что молчать нельзя, надо говорить, говорить, не переставая.
— Под стать вам? А почему вы считаете себя испорченным? По-моему, вы просто вспыльчивы, может быть, слишком раздражительны. Расскажите мне о себе.
Ее слова задели что-то упрятанное далеко в глубине его души. Он перестал курить, трубка выпала из руки. Казалось, в неярком свете костра он видит лица и образы из своего прошлого.
— Рассказать о себе? Почему бы и нет? — переспросил он странно изменившимся голосом. — Почему бы не сделать то, чего нельзя было делать многие годы — открыть собственный рот? Какое это имеет значение — рассказать все девушке, которая никогда не сможет ничего выболтать… Забыл ли я прошлое?.. Господи!.. Нет! Я ничего не забыл! Ладно, слушайте. Чтобы вы знали, насколько я испорчен… Зовут меня вовсе не Келлз. Я родился и жил на Востоке. Учился. А потом сбежал. Я был молод, необуздан, тщеславен. Мне пришлось воровать. Потом я бежал на Запад. В пятьдесят первом попал в Калифорнию, начал искать золото. Был старателем, рудокопом… Потом стал играть, грабить… и превратился в разбойника с большой дороги. Во мне, как и во всех людях, таились пороки, и тут, за эти буйные годы, они выплыли на поверхность. Это было неизбежно: пороки, золото, кровь — это все одно и то же, Я совершил столько преступлений, что больше нигде не мог найти пристанища, даже в самых гнусных вертепах. Меня преследовали, за мной охотились, в меня стреляли, чуть не повесили. Я умирал с голоду! И вот я — Келлз! Главарь того сброда, который вы назвали «пограничным легионом». Нет такого тяжкого преступления, которого бы я не совершил… Кроме одного — самого тяжкого — и сегодня мысль о нем не дает мне покоя… Мои руки жаждут…
— Что вы, что вы!.. Какие ужасные вещи вы говорите! — воскликнула Джоун. — Что же вам сказать? Мне вас жалко. И я вам не верю. А что это за тяжкое преступление, которое не дает вам покоя? Что такое можно сделать сегодня — здесь, в далеком каньоне, где нет никого, кроме меня?
Келлз встал. Вид его был ужасен.
— Слушайте, вы, — хрипло проговорил он, — сегодня вечером… сегодня вечером… я… Что вы со мной сделали! Еще день, и я рехнусь до того, что стану нянчиться с вами, а не домогаться вас! Вы это понимаете?
Освещенная пламенем костра, Джоун протянула руки и вся подалась вперед. Губы у нее дрожали. Ее одинаково потрясло и сбивчивое признание того, что у него в душе еще жили остатки совести и чести, и мрачный намек на его страсть.
— Нет-нет!.. Я ничего не понимаю… Я не верю! — воскликнула она. — Вы… Вы так меня напугали! Ведь мы тут одни! Вы же обещали, что я буду… в безопасности! Не надо… не надо…
Голос ей изменил, и она в изнеможении опустилась обратно на свое место. Вероятно, Келлз расслышал лишь ее первые слова — он принялся шагать взад-вперед в светлом круге костра. У ноги его болталась кобура с револьвером. Воображение Джоун превратило ее в какое-то страшное чудовище. Удивительная острота интуиции, порожденная этим часом, предупредила ее, что Келлз почти готов поддаться своему животному началу, даже тогда, когда остатки его мужского достоинства продолжали яростно с ним сражаться.
Ни ее девичья невинность, ни нежность ни к чему не привели, только раздразнили его призраками давно забытого прошлого. Нет, так его не победить, не одолеть. Вот бы заполучить его револьвер!.. Убить его… или… Другим выходом была только ее собственная смерть. И Джоун откинулась на своем месте, понемногу собирая воедино все непокорные, неистощимые силы женской души, поджидая, когда придет время сделать отчаянное, немыслимое последнее усилие!
Назад: Зейн Грей Пограничный легион (сборник)
Дальше: Глава V
