Несколько лет назад довелось мне побывать в Греции. И вот в небольшом, но славном городке я оказался в церковной лавке. О, какая это тонкая пытка — бродить среди стеллажей с рядами прекрасно изданных фолиантов, брать их трепетно в руки, чувствовать волшебный запах типографской краски, пролистывать с приятным шуршаньем страницы и… ставить книги на место, потому что ты не понимаешь в них ни строчки! Вот таким утонченным самоистязанием я занимался, когда звякнул колокольчик на входе и в лавку заглянул по-свойски с улицы грек — знакомый хозяина лавки. Мой добрый гид, монах Серафим, поспешил представить меня как «паломника из России», и грек действительно был тронут, вполне искренне и доброжелательно улыбался, тряс руку, что-то говорил на своем «тарабарском»… Греки вообще, я заметил, зачастую как будто не хотят признавать, что ты не знаешь их языка, и уверенно продолжают беседу, требуя еще и ответов на свои непонятные вопросы. Но этот грек не был чересчур экспансивным, так — порадовался с нами за компанию обо всем и сразу, перекинулся парой фраз с хозяином и, попрощавшись, отправился по своим делам.

— Знаешь, кто это был? — загадочно начал отец Серафим, хотя заранее знал ответ.

— Нет. А кто это?

— Это человек, которого отец Паисий обратил одним взглядом.

Тут мне настало время удивиться.

— Одним взглядом? Это как же?..

— Ну как… Жил себе человек бестолково, православным был только так — по крещению, гулял, пил, куролесил напропалую и все ему ни по чем было. Жена и плакала, и ругалась, и уговаривала его, и о детях просила подумать — ничего не помогало. Пропадал человек и все.

После очередного загула стала она его умолять отправиться с паломниками на Святую Гору. А от нашего городка Святая Гора совсем не далеко — километрах в восьмидесяти, не больше. И человек этот уж кое-как, скрепя сердце, скорее чтобы жена отделалась, чем от полноты раскаяния, отправился в эту поездку. «И вот, — это он уже потом мне рассказывал, — хожу я по Афону как неприкаянный с тяжелым сердцем, сердитый непонятно на кого и за что, и все мне здесь скучно, невмоготу, тоскливо — нет сил, только и думаю, чтобы поскорее эта “тягомотина” закончилась. Ни храмы, ни службы церковные не трогают. И вот уже перед самым возвращением на пристань, взбрело вдруг нашим паломникам в голову посетить “какого-то еще” отца Паисия. Ну я чуть не взвыл от досады, но делать нечего — поплелся вместе со всеми козьими тропами в какую-то дальнюю келью, проклиная тот день, когда я согласился на эту паломническую повинность. Пришли к хибарке убогой, вышел к паломникам старчик — монах: седенький такой, смиренный, одет простенько, чтобы не сказать худо, — они его окружили радостно, галдят, что-то выспрашивают, а я думаю: “Вот и хорошо, вот и общайтесь себе на здоровье, а я тут в сторонке пока постою, покурю”. И действительно, достал сигарету, закурил с удовольствием, да и жду себе, когда это “мероприятие” благочестивое закончится и можно будет отправиться спокойно домой.

Но в какой-то момент отец Паисий точно забыл обо всех, поднял взгляд и посмотрел мне прямо в глаза… И с такой болью, с такой беспредельной, глубочайшей любовью он посмотрел, что я вдруг, понимаешь, так ясно-ясно, до озарения осознал, какая же я все-таки сволочь! Вот как будто увидел живого Христа и понял, что Он обо мне всегда помнил… и ждал… И так мне стало горько за все, что я натворил в своей жизни беспутной — словами не объяснить!.. Точно прорвалось что-то в сердце…

А через три часа мы уже плыли на пароме в сторону Уранополиса, и я все вспоминал, думал… не мог не думать о том, что произошло.

Об одном только жалею и буду жалеть всегда, что так и не решился тогда подойти к старчику, не взял у него благословения… а больше я его уже и не видел никогда. Вот только жить по-прежнему я уже не смог после этого взгляда… Понимаешь — вернулись мы домой, и друзья все те же, и места злачные, и подружки… а вот противно мне стало и все. Стал больше внимание семье уделять, детям… в храм ходить, поисповедовался по-настоящему, честно впервые за несколько лет…

Вот так всю мою жизнь перевернул одним взглядом отец Паисий. Царство ему Небесное! Всегда дома перед фотографией его как перед иконой молюсь, и верю, что он действительно ходатайствует за нас, бестолковых, пред Богом».