Ася Гусева

Мне кажется, Битов был всегда. Он дружил и работал с моей мамой, Галиной Гусевой. Оба не самые легкие люди. Зато с юмором. Приходил к нам домой, сидел на кухне, курил самокрутки, пил кофе, и – говорил… Так, с перерывами, продолжалось годы и годы. Я и не заметила, что Битов стал болеть. Как-то пришла сделать расшифровку его письменных записей, а Битов накануне упал, разбил лицо. Смеялся: «Передай матери, что я теперь полностью соответствую своей фамилии!..» Передала. Она: «Ты ему скажи, что я тоже еще жива». Дружба была без сантиментов.

Он, конечно, входил для меня в понятие «родители», где папа и мама, их друзья, учителя… Мой личный пантеон.

Когда умерла его мама, сказал, что чувствует, как его очередь к смерти приблизилась. Год не брил бороды… Через много лет мы сидели у него, правили окончательный текст последней его книжки о Пушкине, а мне принялись звонить по очереди все мои многочисленные дети, Битов ждал, слушал, потом махнул рукой, мол, не извиняйся, и спросил, посмеиваясь: «Они уже поняли, как это важно, что мама жива?..»

Рассказал, как испытал в детстве панический страх. Они ехали в эвакуацию, мать выскочила из поезда, чтобы набрать горячей воды – на остановках многие сооружали быстрые костры и стаивали снег в котелках. Поезд тронулся, а ее все еще не было. Всего минуту. Или две. Но за это короткое время мир почернел, так ему стало страшно, что он может никогда ее не увидеть.

Вокруг Битова роились люди – студенты, друзья, женщины… Чего-то ждали, требовали от него. Многие его не понимали, побаивались, не любили, я знаю. Но все равно именно – роились. Ему было не важно – плохие, хорошие, любят, не любят. Они были – люди.

Меня восхищало – Битов все про людей знал. Не сомневался, что могут опоздать, обмануть, использовать, даже предать… Иногда он сердился, мог и послать… Но он людей – принимал. Принимал целиком. Не всякий может так – видеть в каждом человеке себя, как отец видит себя в ребенке. Безо всякого лицемерия и сюсюканья, а так, по-крупному, весело и с пониманием всего. С какой-то отцовской широтой.

Может быть, именно поэтому Битов очень многим помогал, писал предисловия к чужим книгам, ручался своим именем, соглашался в чем-то там участвовать, совершенно ему ненужном… При всем своем внешне жестком и неудобном характере.

Сколько раз он помог мне, я даже и не вспомню. Остались какие-то реперные точки – как я уходила от мужа и это было непросто, а он вдруг позвонил и заставил меня – работать. Как помог одному из моих сыновей после серьезной травмы вернуться в спорт. А однажды пришла, он хрипит: «Я тебе написал предисловие для книжки». – «Я ее еще не дописала!» – «Так допиши».

Когда я училась в Литинституте и ходила на битовский семинар, он ничему не учил. Не рассказывал технологию, как надо писать. Я вынесла из его семинаров только одно – надо писать правду. Самую глубинную, предельную правду о самом себе. Тогда это имеет хоть какой-то смысл.

Сам он так и делал. Поэтому все, кто его читает и любит, считают его своим близким другом, личным собеседником.

Битов был, конечно, магнетической личностью. Не раз видела, как люди в его присутствии начинали вдруг говорить, как он, – как бы впроброс, в себя, словно проговаривая только что придуманный текст. Жаль, точность мысли не была такой же, как у Битова. Он притягивал, заражал, заряжал.

Мы с мамой делали литературный журнал «Другие берега», и Битов придумал тему – собрать в одном номере тех, кто родился в год Красного Быка. Потому что он вдруг обнаружил, что в 36-м году в СССР ввели запрет на аборты.

В результате в 37-м родились сам Битов, Белла Ахмадулина, Мариэтта Чудакова, Владимир Маканин, Валентин Распутин, Виктор Мережко, Сергей Аверинцев, Александр Вампилов, Эдуард Успенский… Так как восточный календарь не совпадает с астрономическим, сюда же попал и Высоцкий. Год Красного Быка, знаменательный год для русской литературы… Битов увлекся этой идеей. И мы сделали такой сборник, он вышел в 97-м году.

Битов так много всего придумал, так многое, однажды захотев, осуществил! И все-таки не все успел. Он задумал две новые книги – «В ожидании осени» про Пушкина и окончательный, полный «Пушкинский том». Битов попросил, чтобы я ему помогла. Он диктовал – я записывала, он правил расшифровку – я собирала все в единое целое, и он снова правил… Почти все было готово…

И вот Битова – нет. Но книги – будут. Его бумажные тетради тоже ждут расшифровки, об этом думает его дочь Аня – предстоит огромная работа. А на книгу «В ожидании осени» подписан договор с «Эксмо». Надеюсь, одновременно выйдет и фильм «В ожидании осени. Пушкин – Битов – Габриадзе». По жанру это будет анимадок – документальный фильм с большим количеством рисунков и анимации.

Кому-то покажется странным, но Битов никогда не был в Болдине. Как мне кажется, он не ездил «туристом по пушкинским местам», потому что хотел к самому, к Пушкину, и не зря тревожить, а по делу… После открытия придуманного Битовым «Памятника Зайцу» в Михайловском, после их общей с Резо Габриадзе Пушкинианы, после Пушкинского джаза и множества эссе – Битов почувствовал право встретиться с Пушкиным в Болдине. Я позвонила ему, когда была в Питере, договорились, что приду и мы прикинем, когда можно ехать. Но – я заболела. «Ну что ж ты меня кинула? – прохрипел он в телефон. – Ладно, теперь в Москве. Если не умру».

Мы созванивались еще несколько раз. Но добраться до Болдина так и не смогли.

Зато он видел фотографии тех, пушкинских мест, в том числе эту, осеннюю, закатную. Смотрел долго, внимательно. Сложил. Прихлопнул ладонью: «Ну вот, можно сказать, побывал».

Наверное, Болдино для Битова – это некое фантастическое, райское место, в котором его уже поджидает Пушкин, да и много кто еще.

Резо Габриадзе, когда этим летом мы снимали его для фильма, сказал: «Битов – вечный странник, наверняка отправился именно туда».

Над последней книгой Битова «В ожидании осени» мы работали так: он надиктовывал, я записывала, потом расшифровывала, правила, выстраивала в единый текст по смыслу, давала ему на вычитку, правила снова. И так пока Битов не считал, что текст готов. Самые последние правки он вносил в распечатку. А отчасти записывал в большие общие тетради. Они же служили и дневником. Сейчас я расшифровываю эти его тетради.

Среди текстов о Пушкине попадаются и записи снов – их очень много, и рассказы о детях, внуках и правнуках, и какие-то даже технические записки.

И вдруг натыкаюсь на рассказ об очередном сне.

Запись от 29 августа 2017 года, 2.30 утра. Она довольно подробная и длинная. Перескажу коротко. Приснился сон, словно на границе двух снов и двух времен. 63-й год и наши дни. Как будто Битов из 63-го года сам себе сегодняшнему приносит некий роман и вместе – нынешний Битов и тот, из 63-го года, – решают, куда идти автору. Соглашаются – в рай. И сразу уже они бегут по солнечному футбольному полю, и счет в их пользу, и вдруг становится совершенно ясно, что все зеркально и все повторяется, что двухлетняя дочь – это копия двухлетней правнучки (а не наоборот), что надо бы съездить на Камчатку к другу детства Кулакову, которого уже давно нет в живых, и сразу же он просыпается из нынешнего сна в тот, 63-го года. И следует такая запись:

Получается, что 29 августа 2017 года Битов, записывая в тетрадь свой только что приснившийся сон, назвал дату своей смерти. Он скончался через два с половиной года – 3 декабря 2018-го…