Евгений Попов

Писать про Битова, о Битове, для Битова – невозможно. Не получилось ни у кого, кроме, пожалуй, Валерия Попова. У меня тоже скорей всего не получится… Ну да попытаюсь… Хочется и надо.

Дело в том, что большое, как известно, видится на расстоянии, а я – так уж получилось – последние сорок лет был близок с ним, хотя, бывало, не виделись мы неделями, месяцами, а то и годами.

Близок не в том смысле, что он – мой старший друг, товарищ и брат, каковым мне был, например, Василий Павлович Аксенов. Битов, по моим наблюдениям, к себе никого никогда не подпускал, и глуп был тот человек, который самонадеянно полагал, будто он Битова познал, изучил или сдуру решил, что Битов его вдруг ни с того ни с сего одарил «людскою ласкою», взял в «свой круг». Свой круг у Битова был неизменен: Юз Алешковский, Белла Ахмадулина, архитектор Александр Великанов, Резо Габриадзе, этолог Виктор Дольник, Михаил Жванецкий, певица Виктория Иванова, Отар Иоселиани, Грант Матевосян, Пушкин Александр Сергеевич, фотограф Юрий Рост, Володя Тарасов – мирового класса барабанщик.

То, что некоторые из этих личностей уже переместились в иной мир, значения не имеет. Ведь жизнь, как известно, вечна.

Я в сей круг не вхожу и не лезу. Во-первых, другое поколение, он – мэтр, он мне рекомендацию давал в Союз писателей СССР, откуда меня вскорости после принятия выперли. А во-вторых… ну, не вхожу, и всё. Отношения у нас всегда были сложные. Начиная с посвящения мне рассказа «Неистовый Орландо» и заканчивая дракой неизвестно по какому поводу на ночной морозной улочке Переделкина в 1979, что ли, году. Битов, как бывший боксер, бил хорошо, но я был младше его на девять лет. Как, впрочем, и сейчас.

Близок лишь потому, что близки мне практически все его строки. Начиная, естественно, с «Пенелопы», «Бездельника», которые были про меня. Были источником радости для меня и моих товарищей. Что, дескать, смотрите-ка, кругом сплошной Советский Союз, а в нем вдруг оказался такой замечательный Андрей Битов, по образованию, кстати, тоже геолог. И заканчивая даже не «Последним из оглашенных», а усложненной лексической невнятицей совсем новых его текстов – высказываний, которые невозможно было читать просто так, в которых нужно было мучительно искать сверхценный смысл. По ходу чтения то обретая его, то вновь теряя.

Ведь Битов – умнейший человек, и это исключение среди крупных русских писателей второй половины ХХ века. То есть я вовсе не хочу сказать, что Василий Аксенов, Виктор Астафьев, Фазиль Искандер, Василий Шукшин были глуповаты. Я о том, что создание прозы поверялось у них данным им от Господа даром прозы. А у творца многих прозаических шедевров Битова – даром ума и сопутствующей этому уму рефлексии.

В этом есть что-то мистическое, как при расставании души с телом. То есть душа, отлетая, находится пока еще тут же, рядом, а телу уже каюк.

Как упомянутому ХХ веку, бывшей советской Империи или докомпьютерному человеку, только сейчас построившему «мы наш, мы новый мир», в котором сошли с ума уже ВСЕ, и это демонстрируется городу и миру ежедневно – от Москвы до самых до окраин типа Харькова, Вашингтона, Лондона и Донецка.

Битов за свою жизнь написал столько мучительно завлекательного, яркого, сочного, сложного и простого, что все рассуждения о нем, все попытки растолковать суть его существования в пространстве и времени заранее обречены на неуспех. Он многое, если не все в этой жизни предугадал и никогда не скрывал своих предсказаний.

Выражаюсь я, скорее от смущения, как-то неясно. Поэтому, чтобы пояснить эти свои смятенные фразы вспомню эпизод, произошедший при мне в доме Беллы Ахмадулиной.

80-е прошлого века. Выпивали тесной компанией. Андрей был задумчив и молчалив. Какой-то посторонний, богатый кавказский врач в восторге сказал своему кумиру Битову, с которым Белла только что познакомила его:

– Вы, оказывается, так молодо выглядите, я думал, вы гораздо старше, когда читал мудрые ваши «Уроки Армении» и «Грузинский альбом».

Битов промычал что-то неопределенное. Пропустил мимо ушей, как нечто неважное.

А тут Гриша Горин обронил следующий простенький анекдот:

«Офицеры приходят к генералу. Отдают честь.

– Товарищ генерал, ваше задание выполнено.

– А я ведь вам ничего не приказывал.

– Так мы ничего и не делали!»

И вдруг Битов возопил в отчаянии, то ли искреннем, то ли очень хорошо сыгранном:

– Ну почему?! Почему не я это сочинил?..

И я, кажется, только сейчас начинаю понимать смысл и битовского равнодушия к похвале, и этого отчаяния. Битов испытывал ревность не к успеху у читателей, а – к мысли. Он писал и всегда знал, что именно он пишет, требовал от себя абсолютной полноты мысли – в собственном тексте…

Тогда как в прозе упомянутых выше других классиков элемент незнания того, что они делают, превалирует над выверенностью замысла, сюжета, фабулы, словосочетания, сути содеянного и его места на карте литературы – отечественной и мировой.

Я, впрочем, на этом своем утверждении не настаиваю, потому что кто я такой, чтобы Битову определения давать? Без меня таких определяльщиков в его биографии было предостаточно. Начиная с того «совецкого», который пустил в обиход на заре его писательской юности малокачественную фразу «За Битова двух небитовых дают» и заканчивая тем окололитературным говнюком, который пару лет назад среди прочего оскорбительного вранья публично сообщил, что Битов деградировал, что его уже много лет никто не видел трезвым.

Битов – великий человек, который к своим годам сделал все, что положено мужчине. Дерево, дом, сын… И огромная книга, как одна мысль. «Империя в четырех измерениях», ни больше ни меньше.

В нее вошло столько книжек, что тот, кто прочитает их от корки до корки, имеет весомый шанс поумнеть, избыв юдоль печали и воспарив над взбаламученным, мусорным морем мира сего.

Битов в шестнадцать лет получил значок «Альпинист СССР».

Битов свободно говорил по-английски, он читал на английском лекции в лучших университетах мира.

Битов стоял у истоков Русского ПЕН-центра и первым забил тревогу, когда правозащитная писательская организация стала, вопреки постулатам Джона Голсуорси, превращаться в митинговое политическое сообщество.

Битов являлся вице-президентом Международного ПЕН-клуба и почетным президентом Русского ПЕН-центра. Битов – кавалер всяческих орденов и лауреат множества премий, отечественных и международных…

Но если меня спросят, имея в виду Андрея Георгиевича Битова: «Что у тебя общего с ним?», то я не стану поминать альманах «МетрОполь», годы испытаний и потерь, встречи и разговоры в Москве, Питере, Берлине, Лондоне, Софии, общие дела – как мы, например, с помощью школьной линейки делили с неизвестным мужиком на троих во время сухого «горбачевского» закона бутылку 0,75 водки в магазине «Рыба», что существовал до новых времен на улице Красносельской, около трех вокзалов, где он, коренной ленинградец, жил уже так много лет, что у него на подоконнике выросло дерево.

А отвечу, как скромный персонаж замечательной пьесы Людмилы Петрушевской «Чинзано», повествующей о выпивающих людях Империи:

– Общего у меня то, что я люблю его.

А уж любил ли он меня – не суть важно.

P. S. Для придания убедительности моим словам присоединяю к тексту свидетельство БЕЛЛЫ АХМАДУЛИНОЙ: