Предполагалось основать Сансуси на возвышении близ реки, упоминаемой в начале нашего рассказа. Место это было не вполне первобытное. В былые времена здесь находилась деревня туземцев, а на плоскогорье и теперь еще возвышались деревья, тенью и плодами которых когда-то пользовались негры. Теперь эти деревья одичали, но при тщательном уходе можно было добиться улучшения плодов. Поля заросли травой, и о правильной обработке их до окончания сухого времени года нечего было и думать. Даже паровой луг оказался бы бессильным перед этой тропической растительностью; вспахать же это заброшенное поле было совсем невозможно. Приходилось выждать, пока вырастет и вновь завянет трава, чтобы потом с помощью огня сделать эту почву удобной к обработке. Пока же предполагалось развести в Сансуси огороды, и Белая Борода надеялся, что овощей с этих огородов и убиваемой дичи будет достаточно для питания новой колонии.

Уже к вечеру 1-го мая переселенцы под знаменем с крестом прибыли на место назначения.

На холме устроили привал. Картина привала на зеленом дерне под тропическими деревьями была очень живописна; вскоре над местом привала поднялись от разведенных костров веселые облачка дыма.

Сегодня предполагалось отдохнуть после пути, а завтра приступать к постройке серибы.

У подножия холма была суматоха; там гнали на водопой пригнанный скот. Работу эту производили женщины; Белая Борода спустился к берегу, чтобы ободрить добрым словом и эту часть своего каравана, а, может быть, и для того, чтобы восстановить порядок, так как внизу было очень шумно.

На берегу реки, уже разлившейся после первых дождей и вообще довольно глубокой, несколько мужчин издали наблюдали за водопоем рогатого скота и внезапно заметили двух крокодилов. Они тотчас бросились на них со своими копьями, так как динки едят мясо этих животных; но исполинские ящеры почувствовали опасность и скрылись в воде.

Белая Борода подошел к берегу как раз в то время, когда крокодилы исчезли в волнах, спустившись по покатому берегу, возвышавшемуся над уровнем футов на пятьдесят. Вдруг с того же места в воду упало что-то тяжелое… В то же мгновение сверху раздался душераздирающий крик.

Белая Борода взглянул наверх. Там стояла, ломая руки, негритянка и жалобно повторяла: «Мое дитя, мое дитя!»

Белая Борода узнал в ней старшую надзирательницу над невольницами и догадался, что в воду упал ее трехлетний сын.

Происшествие было замечено не одним Белой Бородой. Мужчины, охотившиеся на крокодилов, также видели случившееся, но ни один из них не двинулся, чтобы спасти ребенка, никто не решался броситься в реку, изобиловавшую крокодилами: на суше можно безопасно охотиться на этих животных, но в воде человек беззащитен против их нападения.

— Спасите, спасите мое дитя! — опять раздался крик матери. В нескольких шагах от того места, где дитя упало в воду, вдруг вынырнула головка негра. В то же мгновение Белая Борода бросился в воду и сильными движениями поплыл к бившемуся в воде малютке. Раздались крики удивления. Мать беспокойно следила за движениями Белой Бороды, измеряла глазами расстояние, отделявшее его от ребенка, которое становилось все меньше и меньше. Все это было делом нескольких секунд. Но секунды могут казаться часами, если приходится переживать их в смертельном напряжении.

Вдруг дитя вместе с Белой Бородой скрылись под водой.

Зрители стояли в немом молчании.

Что это значило? Утонуло ли дитя или его потащил на дно крокодил? И как следовало понимать исчезновение Белой Бороды? Можно ли было надеяться, что он уйдет от крокодилов, если наткнется в глубине на этих чудовищ.

Все сознавали опасность, которой подверг себя хозяин серибы и не могли понять такого самопожертвования. Неужели негритенок стоил такой жертвы?

Мать мучилась и за дитя, и за его великодушного спасителя, но твердо надеялась на благополучный исход дела и, действительно, не обманулась.

Волны раздвинулись и из серебристой пены показалась сначала седая голова Белой Бороды, а потом его левая рука, на которой покоился мальчик-негр; сильными движениями правой руки спаситель рассекал волны и уверенно продвигался к берегу, приветствуемый криками ликующей толпы.

С быстротой газели сбежала молодая негритянка к берегу, вырвала дитя из рук Белой Бороды и крепко прижала его к своей груди. Дитя вскрикнуло от боли, потому что объятия матери не отличались нежностью.

До своего похищения негритянка была женой одного вождя и продолжала носить костюм знатной дамы. Но она была одета не в шелк и золото: нижняя одежда была из кожи, а украшения были железные. Руки были перехвачены железными браслетами; такие же шины и браслеты украшали ноги; серьги были из того же металла. Удивителен вкус этих детей природы, удивительны их здоровье и сила! В этом железном панцире, весящем по крайней мере пятьдесят фунтов, рабыня только что прошла далекий путь — и в ней не было заметно и следа утомления!

Кос, ни своих, ни фальшивых, у нее не было. Голова ее была гладко острижена, и тем не менее она слыла красавицей в стране, так что Араби, похитивший ее, дал ей поэтическое имя Зюлейка.

Белая Борода и Зюлейка были давно друзьями. Дружба их была заключена при следующих обстоятельствах.

Однажды Зюлейка по обыкновению молола зерно в серибе Гассана; цепочки и кольца на ее руках при этом тихо бряцали. Белая Борода смотрел на проворную работницу и заметил, что по ее щекам катятся слезы. Он спросил ее о причине страданий и узнал грустную историю. Производился дележ невольников, и ее мальчика отдали одному из предводителей; ее же саму хотели отправить в Хартум. Но она оплакивала не свою судьбу, которая вообще нелегка для африканских женщин и переносится ими с немой покорностью, — она плакала о ребенке, которого хотели разлучить с ней.

Белая Борода-Нежное Сердце пошел к Гассану и стал настойчиво просить за Зюлейку. Хозяин серибы улыбнулся и сказал:

— Мать и дитя принадлежат вам; возьмите их обоих в Сансуси и назначьте Зюлейку старшей над невольницами.

Белая Борода видел в Зюлейке образованную негритянку. Она знала музыку и недурно играла на флейте; особенно по вечерам в стане часто можно было слышать ее музыку. Зюлейка умела отвечать ему на многие вопросы, которыми обыкновенно динки мало интересовались. Она рассказывала ему о духах, населяющий мир, об «адьоках», добрых духах, пребывающих у Бога, и о злых «дьоках», живущих на земле.

К ней за советами приходили больные; поговаривали, что Зюлейка — тист, волшебница, который покорны даже ветер и дождь.

Теперь Зюлейка была вернейшей рабой Белой Бороды; с тех пор, как он спас ее утопавшего ребенка, ее уважение и благодарность к белому человеку еще возросли. Она, наверно, сочла бы его за адьока, если бы не была так уверена в том, что адьоки всегда остаются на небе, у Бога, и никогда не спускаются на землю.

Приходилось считать его просто хорошим человеком, которому она была бесконечно обязана. Какая достойная награда для Белой Бороды! Счастлив на земле тот, кто по справедливости заслуживает себе такое мнение у своих собратьев! Для такого человека бываешь готов сделать все. Что касается Зюлейки, то за Белую Бороду она готова была пожертвовать жизнью.

Водопой скота был окончен, и негры собрались в стане ужинать, употребляя при этом, подобно героям Гомера, вилки о пяти зубьях. Они были довольны трапезой, состоявшей из зайцев, убитых дорогой; последние считаются у динков очень лакомым блюдом.

Когда Белая Борода передал первого убитого зайца одному из динков, последний щелкнул языком и сказал:

— Знаешь, что делает динка, если убивает в степи зайца? Он разводит огонь, жарит зайца, съедает его один, потом идет домой и никому не говорит о находке!

Когда стемнело, в неграх проснулась страсть к развлечениям. Танцевать им не хотелось; тогда они разделились на две партии, расположившиеся друг против друга, и началась игра: обе партии дразнили и бранили друг друга, и та, которая громче кричала, считалась победительницей. Игра, видимо, очень интересовала их и продолжалась до тех пор, пока звезды на небе не показали полуночи.

Так прошла ночь 1-го мая на месте будущей серибы Сансуси.

Белая Борода спокойно уснул; он не подозревал, какое роковое значение имело 1-е мая для всего предприятия Гассана.

В ту же ночь Гассан узнал все подробности сражения около болота.

Динки напали на Сади и его сообщников не из-за слоновой кости; последнюю, собственно, не стоило и открывать, так как она была испорчена крысами: большинство клыков было изгрызено, и перевоз этой обесцененной кости в серибу, а тем более в Хартум, не представлял никаких выгод. Лиса проводил Сади не к тому складу, где действительно хранилась хорошая слоновая кость.

Нападение динков являлось местью за бесчисленные угнетения, которые приходилось терпеть туземцам от базин-героев. В войске Гассана было убито пять человек, и оно должно было отступить. Сади, виновник всего несчастия, получил тяжелую рану в голову и лежал в серибе без чувств. Лиса же, вождь динков, был освобожден своими единоплеменниками.

Гассан предвидел такой исход битвы. Если бы он не предпринял ничего в своей серибе, то негры потеряли бы уважение к нему. Динки стали бы хвалиться тем, что им в первый раз удалось безнаказанно прогнать базингеров. Теперь же, когда Гассан сжег их деревню, побежденными являлись динки.

Сгорели не только дома динков, но и хлебные склады, так что несчастным нечем было жить, потому что, по странному обычаю этого народа, скот режут здесь только при крайней необходимости. Динка содержит большие стада, но он чуть не поклоняется своему скоту; он никогда не режет его, как это ни кажется невероятным с первого раза. Съедают только тех животных, которые умирают естественной смертью или вследствие какого-нибудь несчастья, причем самому владельцу собственно ничего не достается: поедают животное друзья и знакомые хозяина; сам же он надевает траур — повязывает себе на шею веревку.

Уже на следующий день Гассан решил воспользоваться безвыходным положением динков. Его амбары ломились от хлеба, полученного в виде оброка, и этим запасом он мог поддержать динков некоторое время, быть может, даже до новой жатвы.

Он послал в лес к вождю динков послов и велел сказать Лисе, что будет давать ему и его людям хлеб в обмен на скот и слоновую кость, что он спасет их таким образом от голодной смерти, если только они обещают покориться и построят свою деревню на прежнем месте, пониже серибы. В противном случае он грозил динкам новым нападением и грабежом их мурахов, рассеянных в степи.

Побежденные в силу необходимости повиновались и приступили к постройке деревни в тот же самый день, в который Белой Бородой было заложено и Сансуси.

И здесь, и там работа продвигалась быстро. Африканские дома не строятся для целых поколений; даже если они не делаются жертвой огня, человеку в продолжение своей жизни приходится неоднократно строить их вновь и менять над ними крыши. Дома здесь портятся бесчисленными насекомыми, которые до того истачивают дерево, что через какие-нибудь три года постройка уже не годится и должна заменяться новой. Гассан тоже собирался летом перестроить свою серибу.

Но настроение строящих в Сансуси и в серибе Гассана было весьма различно: здесь работы шли весело — там велись с затаенной злобой.

Сади умер в тот же день от полученной раны; проклятия динков провожали его до могилы; несчастные поклялись отомстить остальным арабам, а также и базингерам.