Солнце стояло уже очень высоко на небе; время близилось к полудню, когда Симба и Сузи появились на берегу залива.

Трудно себе представить удивление негров, когда они узнали, что весь груз судна они должны внести наверх, в тэмбе Мудимы.

— Неужели мы навсегда должны будем остаться здесь? — бормотали они. — Вот и судно пришло. Мы могли бы плыть дальше, продолжать свое путешествие, а господин наш задумал устроиться окончательно в этом проклятом закоулке! Так мы не уславливались!

— Я останусь здесь и построю свой собственный тэмбе здесь в долине, — заявил Симба своим людям, — а вы, ребята, кто хочет, может остаться со мной, а кто предпочитает вернуться на родину, тот может отплыть на этой самой ладье в Удшидши, но не ранее как завтра или послезавтра, когда все тюки и товары до последнего ящика будут снесены наверх, в крепость Мудимы, и сложены в его кладовых.

Негры начали охать и ахать, выражать свое неудовольствие, но в то же время принялись, хотя и очень медленно, разгружать судно. Только один Фераджи, который накануне первый выявлял недовольство, теперь молчал. Когда первое волнение в толпе его товарищей улеглось, он приблизился к Симбе и сказал:

— Когда мы пришли на берег по вашему приказанию, здесь пристала другая ладья одного арабского купца, по имени Солиман; ему необходимо было плыть дальше, потому что он скупает слоновую кость, а здесь ее не было. Он поручил мне сказать тебе, что низко кланяется славному и могучему Симбе!

— Солиман? — переспросил Сузи.

— Да, так его зовут! — удивленно ответил Фераджи.

— И он ничего более не приказал передать мне, кроме поклона?

— Ничего! — коротко ответил Фераджи.

— Ну и прекрасно! Иди и принимайся за свою работу! — сказал Симба.

Фераджи отошел и хотел было взвалить себе на плечи тюк, лежавший неподалеку от него, как вдруг услышал, что Сузи говорил своему господину.

— Солиман? Ну, да, именно так его и звали! Я чуть было не забыл этого имени. Когда я собирался уже отплыть из Удшидши и пробирался между одиноко разбросанными по берегу домишками к пристани, то заметил, что непривычного вида негр как будто догоняет меня. Я приостановился, и когда он нагнал меня, совершенно запыхавшись, то прежде чем выговорить хоть одно слово, он оглянулся с таким видом, как будто боялся, чтобы кто-нибудь не подслушал нас. Только убедившись, что кругом не было ни души, он шепотом спросил меня:

— Ты, Сузи, — тот Сузи, который теперь служит у белого Симбы?

— Да, это я! — сказал я.

— Ну, так скажи ему, — прошептал он, — что ты здесь видел Лео из страны Динка, что он три дня тому назад прибыл в Удшидши с работорговцем Солиманом. Скажи, что он — раб Солимана!

Он хотел сказать мне еще что-то, но в этот момент из-за угла одного из строений показался его господин, и он со всех ног бросился ему навстречу.

При этом он кинул на меня такой умоляющий взгляд, что я сейчас же понял, что он не желает, чтобы Солиман знал о нашем разговоре. Я так и сделал, и нарочно наклонился над каким-то цветком, как будто разглядывал его в то время, когда Солиман и его раб проходили мимо меня. Я ведь и сам был когда-то невольником и знаю, как не сладка такая участь. Мне от души было жаль этого бедного парня. Когда они прошли, и я пошел своей дорогой. Судно мое было уже готово к отплытию, мы подняли паруса и пустились в путь.

Сузи сообщил обо всем этом весьма равнодушно, все время следя за работой негров, и, едва докончив доклад, крикнул сердито:

— Что ж ты, Фераджи? Как это ты до сих пор все не можешь справиться с этим тюком! Ты уже второй раз роняешь его на землю, экий ты неуклюжий!

За все это время Сузи ни разу не взглянул на своего господина, иначе весь рассказ его был бы, вероятно, иным. Тогда он понял бы, что то, о чем он говорит, не пустая случайность, а важное событие, имеющее, по-видимому, громадное значение для Симбы.

Едва успел он произнести имя Лео, как Симба невольно сделал шаг назад; на лице его выразилось сперва недоумение, затем удивление и, наконец, чувство глубокого сожаления, почти скорби. Мало того, тяжелая слеза выкатилась из его глаз и медленно скатилась по щеке. Он молча опустил голову и прошептал чуть слышно: «Значит, Сансуси пала, Сансуси, моя гордость и моя надежда… бедный Лео, бедная Зюлейка!»

Когда же Сузи, наконец, взглянул на своего господина, то в лице его не оставалось и следа этой минутной скорби и печали. В глазах его светился гнев, он судорожно сжимал в руке ствол своего ружья и крикнул: — Фераджи! — таким громовым голосом, что негр невольно содрогнулся и в третий раз уронил свой тюк.

— Видел ли ты людей в ладье Солимана?

— Да, господин, — отвечал Фераджи.

— Что это были за люди?

— Солиман и с ним еще один молодой человек, которого он называл Османом, и десять человек вадшидши, — проворно отвечал негр.

— Ты верно знаешь, что все это были вадшидши? И что между ними не было никакого другого негра?

— Точно знаю, — отвечал спрошенный, — я готов поручиться своей головой, что все это были вашидши!

— Фераджи, быть может, прав, господин, — вмешался Сузи, — потому что я слышал, когда Солиман проходил мимо меня там, в саду, что он сказал: «Сегодня я с Османом уезжаю, а ты останешься здесь и будешь отвечать мне головой за то, чтобы я, вернувшись, нашел все в должном порядке!»

Симба, по-видимому, обдумывал что-то и затем продолжал допрашивать Фераджи:

— В каком направлении отплыл Солиман?

— В южном! — ответил Фераджи, не упускавший ни одного слова из того, что говорил Сузи.

— Не говорил ли он, когда думает вернуться?

С минуту Фераджи молчал; ему очень хорошо было известно, что еще в эту ночь он увидится здесь с Солиманом. С минуту он колебался, не зная, что сказать, но затем отвечал поспешно:

— Он говорил, что поедет далеко к югу, но что через три дня вернется и тогда надеется приветствовать Симбу, могучего и славного.

— Через три дня? Не раньше? — воскликнул Симба. — Скажи, Фераджи, как было оснащено его судно? Лучше, чем наша ладья?

Фераджи сразу понял, чего хотел Симба; ему хотелось нагнать Солимана. Но если только он направится к югу на своей ладье, то, наверно, должен будет встретить араба, который намеревался только изучить повнимательнее окрестности тэмбе Лугери, отстоявшее всего в нескольких часах пути отсюда, и, вероятно, расположился теперь где-нибудь на берегу до тех пор, пока он с наступлением ночи не появится опять в Лувулунгской бухте. Этого-то никак не хотел допустить Фераджи, а потому он воскликнул не без хвастовства:

— Господин, Солиман плывет на «Змее»! А разве вы не знаете этого судна? Быстрее голубя по небу несется оно по волнам; это лучшее судно на всей Танганайке. Гариб никому не хотел отдать в наймы это судно, но, вероятно, Солиман его друг, потому что он был сегодня здесь на нем.

— Да, «Змею» нам не нагнать, господин, — снова вмешался Сузи, — тем более, что она опередила нас на несколько часов. К тому же не забудьте, что Мудима будет ужасно огорчен, если вас сегодня не будет в его доме!

Симба не отвечал, Фераджи же навострил уши. Что значило это напоминание о Мудима? Что должно было произойти сегодня и почему это присутствие Симба было так необходимо? Все это ему надо было знать, и потому он обратился к Сузи и презрительным тоном сказал ему:

— Как можешь ты, Сузи, равнять нашего господина с Мудимой? Если господин наш хочет отлучиться, то ему нечего спрашиваться у Мудимы. Что он такое, в сущности, этот Мудима?

— Он — вождь и предводитель племени Вавенди! — резко ответил за Сузи Симба. — И в эту ночь станет моим побратимом!

С этими словами он отвернулся и стал подыматься в гору, между тем как Фераджи раскрыл рот от удивления, но затем молча улыбнулся и принялся за свое дело.

На первой же возвышенности, откуда открывался обширный кругозор, Симба остановился и, вооружившись зрительной трубой, стал смотреть на открывшуюся перед ним обширную поверхность озера. Там, вдали, он увидел парус. «Да, нагнать «Змею» не было никакой возможности, Фераджи и Сузи были правы! — прошептал он. — О, бедный Лео, тебе придется подождать еще несколько дней, но это кажется мне так бесконечно долго! Как долги и мучительны должны были тебе казаться годы твоего рабства! Я выкуплю тебя, чего бы это ни стоило!»

Тем временем в доме и во дворе Мудимы шли приготовления к предстоящему торжеству. В громадных кувшинах было заготовлено пальмовое вино и банановое пиво, женщины и теперь еще продолжали варить бананы, из которых изготовлялось пиво, рассчитывая, что сегодня придется напоить много жаждущих глоток.

Затем стали съезжаться свадебные гости, которых радушно встречали хозяева и, смотря по тому, какое они занимали положение в местной общественной иерархии, приветствовали их с большей или меньшей церемонией.

В числе гостей явился и более молодой вождь, чем старик хозяин. Войдя, он низко склонился перед ним и, преклонив колена, уперся ладонями обеих рук в землю, между тем как Мудима, стоя над ним, раз шесть или семь ударил в ладоши. После чего молодой вождь встал, а Мудима склонился перед ним и затем так же опустился на колени, а юный вождь проворно ударил себя сперва под левую, а затем под правую подмышку. Этим и окончилась церемония приветствия чернокожих вождей.

Затем приблизились к Мудиме спутники его гостя, обычные люди, которые на всякие лады отвешивали перед хозяином поклоны, тот милостиво отпускал каждого, похлопав над ним в ладоши.

После того гости могли приветствовать друг друга. При этом глазам Симбы предстало интересное зрелище: мужчины кидались друг к другу, ударяли один другого по животу, затем старательно шлепали друг друга по спине и, в конце концов, принимались трясти друг другу руку.

Так как новые гости все прибывали одни за другими и никто не хотел обойтись без взаимного приветствия, то хлопанье и шлепанье не умолкало ни на минуту, напоминая усердные аплодисменты восторженной зрительной залы где-нибудь в Европе, так что Симба невольно воскликнул: «Браво! Брависсимо!»

Таково было взаимное приветствие негров. При этом надо заметить, что все эти мужчины и женщины были очень разряжены по местным понятиям. Особенно щеголяли женщины своими прическами. У одной из этих дам все волосы были собраны громадным шиньоном на голове и связаны затейливым венком из раковин. У многих волосы были расплетены на четыре косы и замысловато уложены на голове; у некоторых были заплетены в бесчисленное множество тоненьких косичек, связанных на макушке и разубранных продетыми в них стальными ножами, стрелами и тому подобными украшениями. Кроме того, у всех косы были смазаны маслом и красной глиной.

Уже одни прически женщин придавали этому собранию какой-то странный, своеобразный характер. Но и наряды гостей были не менее оригинальны. Пестрые юбочки женщин как-то бледнели и терялись перед яркими леопардовыми шкурами мужских плащей. Браслеты из хвостов зебры, железные кольца на щиколотках и ожерелья из зубов разных зверей — все это еще более увеличивало впечатление чего-то дикого и странного для непривычного глаза европейца.

Не было недостатка и в музыкантах при этом пестром маскараде. Они явились во всеоружии своего искусства, с дудками и другого рода духовыми инструментами и, очевидно, были настоящими африканскими виртуозами.

В стороне от всего этого шума и пестрой веселой толпы гостей стояла молодая девушка и задумчиво смотрела на видневшееся вдали озеро, как будто хотела отыскать там что-то.

— Эх, Намотэра, ты уже опять замечталась! — окликнула ее Коко.

— Нет, — отвечала та, — я только смотрю на Музуму-Эйланд, о котором мне столько рассказывал Инкази. Неужели тебе не хочется когда-нибудь побывать там, Коко? О, как бы я хотела там увидеть самого Муциму!

Коко снисходительно посмотрела на молодую девушку, а Симба внимательно прислушался к ее словам. Что-то особенное слышалось в звуке голоса и в словах этой девушки; он хотел было вступить с ней в разговор, когда к ней подошел Инкази и они вместе сели на самом краю плато, служившего террасой. Инкази стал что-то с жаром рассказывать ей, а она слушала его как будто в забытьи.

Симба, улыбаясь, смотрел на них, затем отошел, чтобы не мешать своему юному другу Инкази.