16

Смерть

Малыш Олли, следующий после Гилки, внезапно заболел. Он появился на свет всего четыре недели назад, когда нас не было в Гомбе, и мы очень обрадовались, услышав после возвращения о его рождении. Прежде всего нам хотелось узнать, как будет вести себя Гилка по отношению к младшему брату. Станет ли она так же трогательно заботиться о нем, как Фифи о Флинте, и какова будет реакция матери?

В тот день Олли пришла в лагерь позже обычного. Она бережно прижимала малыша к себе и передвигалась очень медленно и осторожно, как бы боясь потревожить его. И действительно, при каждом резком движении он пронзительно вскрикивал, словно от сильной боли. Он не мог как следует уцепиться за шерсть Олли, то одна, то другая ручка или ножка беспомощно повисали в воздухе, и матери приходилось постоянно поддерживать его рукой. Наконец Олли с малышом уселась на землю и начала есть бананы; Гилка занялась выискиванием в шерсти у матери. Вот она как бы невзначай добралась до крошечных ручек малыша и принялась заботливо перебирать на них волоски, напомнив нам своим поведением Фифи. На этот раз Олли позволила дочери обыскать не только ручки, но и головку и спинку младенца, хотя раньше мы видели, как она отталкивала Гилку, если та пыталась почистить шерстку братца.

Наутро мы поняли, что малыш серьезно болен: ручки и ножки его бессильно болтались, и он громко кричал при каждом шаге матери. Олли села и бережно положила своего сына на колени, Гилка устроилась рядышком и пристально уставилась на братца. Но на этот раз она не сделала никаких попыток прикоснуться к нему.

Подкрепившись двумя бананами, Олли поднялась с земли, подхватила младенца и медленно пошла по тропе в сторону долины. Гилка и я двинулись вслед за ней. Обеспокоенная непрекращающимися криками малыша, Олли останавливалась каждые несколько метров и бережно прижимала к себе беспомощное тельце сына. Как только младенец затихал, Олли вставала и шла дальше, но крики тут же возобновлялись, и матери приходилось снова садиться и ждать. Так прошло около получаса. За это время мы продвинулись не больше чем на сотню метров. Олли взобралась на дерево. Усевшись на ветке, она бережно положила младенца на колени, расправив его беспомощные ручки и ножки. Он успокоился, и Олли с Гилкой занялись туалетом: они обыскивали друг друга, почти не обращая внимания на малыша.

Минут через 15 полил дождь. Это был настоящий тропический ливень, который стеной обрушился на нас. Я сидела, скорчившись в три погибели под большим деревом, и не видела ничего, кроме потоков воды. Ливень продолжался минут 30, и за это время детеныш, по-видимому, умер или потерял сознание. Когда Олли после дождя соскользнула с дерева, головка малыша беспомощно повисла, он больше не кричал и вообще не подавал никаких признаков жизни.

Я поразилась тому, как резко изменилось поведение Олли. Куда девались ее заботливость и тревога! Спустившись на землю, она небрежно схватила детеныша за руку и перекинула через плечо. Неужели она понимала, что ее отпрыск умер? По крайней мере материнский инстинкт, по-видимому, подсказывал ей, что младенец, который не плачет и не шевелится, не нуждается больше в ее уходе. Несколько раньше я наблюдала за другой матерью, молодой и неопытной, которая потеряла своего первенца, но в течение двух дней после его смерти продолжала бережно носить безжизненное тельце, заботливо прижимая его к груди.

Когда на следующий день Олли в сопровождении Гилки пришла в лагерь, мертвый детеныш все еще болтался у нее за спиной. Самка села, и труп с глухим стуком шлепнулся о землю. Вновь поднявшись, Олли опять поволокла его за собой. Несколько молодых самок шимпанзе и два-три павиана, привлеченные этим зрелищем, столпились вокруг Олли. Но она не обратила на них ни малейшего внимания.

Когда Олли и Гилка покинули лагерь, я вновь последовала за ними. Олли брела как во сне: она шла через лес, не глядя по сторонам, и безжизненное тельце детеныша подпрыгивало на плече в такт ее шагам. Примерно на середине горного склона Олли остановилась и села, небрежно сбросив ношу с плеча. Прошло около получаса… Олли впала в оцепенение: она сидела, тупо глядя в одну точку и почти не шевелясь, лишь изредка отгоняла рукой неизвестно откуда взявшихся мух.

Гилка, заметив полное безразличие матери, решилась наконец поиграть с маленьким братцем. Это было страшное зрелище. Труп, уже начавший разлагаться, испускал зловоние, на лице и животе явственно проступали зеленые пятна, а широко открытые глаза застыли и остекленели. Искоса поглядывая на мать, Гилка осторожно подтащила к себе безжизненное тельце брата, взяла его на руки и начала тщательно перебирать шерстку. То, что было дальше, я не могу вспомнить без содрогания. Гилка взяла руку мертвого детеныша и стала щекотать ею у себя под подбородком, а на лице ее заиграла слабая улыбка. Бедная Гилка! Мы так радовались, когда у нее появился маленький братик, будущий товарищ по играм. Но, видно, ей на роду было написано быть одинокой. Еще раз быстро взглянув на мать, Гилка бережно подхватила мертвое тельце и прижала его к груди. Только тогда Олли заметила наконец, что происходит. Она быстро выхватила трупик из рук дочери и бросила его на землю.

Потом старая самка встала и вернулась той же дорогой, что и пришла, обратно в лагерь. Здесь она съела пару бананов и снова побрела в лес. Я сопровождала Олли и Гилку еще около трех часов. Каждые 10 минут Олли садилась или ложилась на землю, а Гилка тотчас хватала мертвого братца и начинала с ним играть.

В конце концов Олли стало беспокоить мое присутствие, она прибавила шагу, то и дело оглядываясь через плечо, и, будто нарочно, зашла в такую густую чащу, что я еле поспевала за ней. Тогда я решила вернуться в лагерь. В глубине души я была рада, что могу наконец выбраться из этих зарослей – тяжелый трупный запах надолго задерживался в жарком влажном воздухе, а поскольку я шла вслед за Олли, дышать было совершенно нечем. К тому же меня донимали мухи – целые полчища их, привлеченные все тем же запахом, садились на кусты, через которые мы продирались.

Когда Олли и Гилка на следующий день появились в лагере, мертвого младенца с ними уже не было. По-видимому, они все же бросили его во время странствий по лесу.

Если бы я знала, что младенец Олли был первой жертвой начинающегося грозного заболевания, я бы ни за что не стала в течение двух дней бродить вслед за семейством по лесу, так как в это время сама ждала ребенка. Однако новые жертвы той же болезни появились лишь через две недели после смерти брата Гилки. Только тогда выяснилось, что среди африканского населения вспыхнула эпидемия полиомиелита. Так как шимпанзе подвержены почти всем инфекционным болезням человека, в том числе и полиомиелиту, не оставалось никаких сомнений, что страшное заболевание проникло и к нам в заповедник. Километрах в 15 южнее лагеря, как раз на границе с заповедником, была расположена африканская деревня, в которой два человека уже умерли от полиомиелита. Обезьяны часто заходили в эту долину и кормились на деревьях неподалеку от деревни. Возможно, первые случаи заражения произошли именно здесь, а потом болезнь быстро распространилась и добралась до нашей группы шимпанзе.

Трудно представить себе то состояние, которое охватило нас, когда мы узнали о вспыхнувшей эпидемии. Мы были в ужасе: мало того, что ни Хьюго, ни я, ни наша помощница Элис Форд не прошли полного курса вакцинации против полиомиелита; угроза нависла и над шимпанзе, ради благополучия которых мы трудились все эти долгие годы. Мы немедленно связались с профессором Лики, и он организовал отправку в Кигому специального самолета, который доставил нам столь необходимую сейчас вакцину. Мы не знали, какие размеры может принять вспыхнувшая эпидемия, и поэтому решили провести профилактическую вакцинацию среди всех обитателей заповедника. Естественно, что воспользоваться нашими услугами могли лишь те животные, которые регулярно посещали лагерь.

Из лаборатории Пфицера (в Найроби) было доставлено большое количество вакцины в виде таблеток, которыми мы собрались начинять бананы. Каждое животное должно было получить по три таблетки в месяц за один прием, и так в течение трех месяцев. Как правило, большинство шимпанзе без колебания поедали банан вместе с лекарством, но некоторые обезьяны, почувствовав лекарство, тут же выплевывали его, хотя нам таблетки казались абсолютно безвкусными. Для этих особенно разборчивых животных мы заготавливали три банана с таблеткой в каждом вместо обычного одного, начиненного сразу тремя таблетками. Нам приходилось заботиться и о том, чтобы самцы высокого ранга, уже получившие месячную дозу, не отнимали бананы с лекарством у подчиненных особей.

Эти несколько месяцев, пока в заповеднике свирепствовал полиомиелит, были самыми мрачными в моей жизни. Всякий раз, когда кто-нибудь из наших питомцев неожиданно переставал посещать станцию подкормки, мы с ужасом начинали думать, что больше никогда его не увидим, а если и увидим, то изуродованным калекой. Это было, пожалуй, самое страшное. Болезнь поразила в нашей группе 15 обезьян: шесть из них умерли, другим повезло, и они выжили, отделавшись сравнительно небольшими повреждениями опорно-двигательного аппарата. У Гилки была поражена одна рука, у Мелиссы – шея и плечевой пояс. Когда два великолепных молодых самца, Пепе и Фабен – краса и гордость нашей группы, вновь появились в лагере после кратковременного отсутствия, мы с горечью увидели, что у обоих плетью повисла одна рука.

Еще один молодой самец так долго не приходил в лагерь, что мы уже уверились в его гибели. Однако он все же вернулся. Но что это было за зрелище! У него парализовало обе руки, и он едва доплелся до лагеря. Он тотчас же бросился подбирать губами валявшиеся на земле шкурки бананов и другие съедобные отбросы, так как был настолько истощен, что напоминал скелет, а дотянуться до пищи и взять ее руками не мог. В конце концов нам пришлось прекратить его мучения и пристрелить несчастное животное.

Болезнь унесла многих наших любимцев. Джей-Би, шумный могучий Джей-Би, к которому все мы так привыкли, навсегда перестал появляться в лагере. Были и другие жертвы, но самой страшной на фоне развернувшейся трагедии оказалась болезнь и смерть Макгрегора. Воспоминание об этом кошмаре все еще продолжает мучить нас, хотя с тех пор прошло уже несколько лет.

…В тот вечер Хьюго заметил, как Фло, Фифи и Флинт, выйдя из лагеря, остановились возле низкого кустарника и стали что-то сосредоточенно рассматривать в высокой траве, время от времени выпрямляясь для этого во весь рост и встревоженно вскрикивая. Мы поспешили спуститься к ним, чтобы посмотреть, в чем дело. Первое, что мы увидели, были мухи. Они густым слоем покрывали листья и ветки, так что весь куст отливал сине-зеленым металлическим блеском. Потревоженные нашим приходом, рои мух поднимались в воздух и недовольно гудели. Мы решили, что в кустах лежит труп умершей обезьяны, но, подойдя поближе, увидели живого Мистера Макгрегора. Он сидел на земле, обрывая руками маленькие красные ягоды, которые росли над его головой, и засовывал их в рот. Лишь когда он попытался дотянуться до удаленной от него ветки, мы поняли, что произошло, и содрогнулись от ужаса. Ноги старого самца были полностью парализованы. Ухватившись обеими руками за нижнюю ветвь, он подтянул свое беспомощное тело с безжизненно волочащимися ногами поближе к желанной цели. Теперь он уже мог достать ягоды. Тогда он оперся обеими руками о землю и, с трудом отклонившись назад, снова принял сидячее положение.

Фло с семейством давно ушла, а мы с Хьюго все стояли и смотрели на несчастного Грегора. Уже смеркалось, и тут старый самец тем же способом подтащил себя к дереву, нижние ветки которого росли совсем близко от земли, и не без успеха попытался взобраться на него. Оставалось лишь поражаться силе его мускулов. Он вскарабкался на дерево, причем довольно высоко, при помощи только одних рук и даже соорудил там жалкое подобие гнезда. Рои мух неотступно следовали за ним, но лишь теперь мы поняли почему. Макгрегор не мог больше контролировать действие сфинктера мочевого пузыря и каждый раз, когда он пытался дотянуться до вышерасположенной ветки, мышцы сокращались от напряжения и моча тоненькой струей текла по парализованным ногам. Кожа на его теле была во многих местах содрана, ноги и ягодицы сильно кровоточили. Очевидно, бедному животному пришлось проделать долгий путь, прежде чем он добрался до лагеря. На другой день мы проследили этот путь: примятая и окровавленная трава привела нас вниз к ручью, а потом и на противоположный склон. Метров через 150 следы исчезли на крутом, размытом водой склоне.

Следующие 10 дней мы целиком посвятили нашему бедному другу. Это были страшные дни – каждой из них стоил прожитого года. Мы не переставали надеяться, что болезнь отступит и жизнь вернется к его парализованным ногам, но время шло, а Грегор по-прежнему не мог шевельнуть хотя бы одним пальцем. Все эти дни он провел в окрестностях лагеря. Часов до 11 утра и даже позже он оставался в гнезде, потом очень медленно спускался на землю и садился, чтобы перевести дух. Иногда он сидел так около получаса, глядя по сторонам или приводя в порядок шерсть. Потом подтаскивал свое огромное тело к кустарнику или дереву с низко растущими плодами и приступал к завтраку.

В один из дней мы увидели, что Грегор передвигается каким-то новым способом: пригибая голову к земле, он неуклюже кувыркался, перекатываясь с места на место. Мы с Хьюго были вне себя от радости – должно быть, решили мы, активность парализованных конечностей постепенно восстанавливается. Приглядевшись внимательнее, мы поняли, что и это сальто через голову осуществлялось лишь благодаря исключительной силе рук Макгрегора – они одни способны были оторвать от земли все его грузное и наполовину мертвое тело. Но передвигаться таким образом старый самец мог лишь в тех местах, где росли пучки жесткой травы или выступали корни деревьев, которые он использовал в качестве опоры.

Примерно в половине четвертого дня Мистер Макгрегор уже забирался обратно в гнездо. Всего за время болезни он соорудил три гнезда, причем два из них находились на одном дереве. В самом начале болезни он предпринимал попытки вскарабкаться на три других дерева – с огромными усилиями взобравшись на нижние ветки, начинал с неменьшим трудом спускаться обратно на землю.

Мы старались, как могли, помочь несчастному животному. Вначале он не позволял нам подходить слишком близко – издавал глухие кашляющие звуки и размахивал руками. Но через два дня он, казалось, почувствовал, что мы хотим помочь ему, и тогда поведение его резко изменилось: он ложился на спину и позволял мне выжимать губку, пропитанную водой, прямо в его открытый рот. Мы сооружали из листьев нечто вроде корзиночки, накладывали в нее бананы, пальмовые орехи и любой другой корм, который могли собрать в окрестностях лагеря, а потом подсовывали все это в гнездо Грегора с помощью длинной палки. По утрам, когда самец отправлялся завтракать, мы залезали на дерево и вычищали его гнездо, так как теперь он совершал все отправления там же, где спал.

Чтобы мухи меньше докучали старому самцу, мы каждый раз опрыскивали пространство вокруг гнезда специальным аэрозолем. Вначале Грегор с опаской относился к этой процедуре, но потом как будто понял, что избавляется таким образом от назойливых жужжащих созданий, и с тех пор, заметив пульверизатор с инсектицидом, радостно приветствовал нас.

Но самым ужасным во всей этой кошмарной истории было то, как отнеслись остальные шимпанзе к ставшему калекой сородичу. Прежде всего, и это вполне естественно, их испугало его непривычное и странное состояние. Мы замечали ту же самую реакцию и по отношению к другим жертвам полиомиелита, когда они впервые после болезни появлялись в лагере. Так, например, когда шимпанзе увидели, как Пепе беспомощно съезжает по склону, волоча за собой одну руку, они с выражением ужаса кинулись трогать и обнимать друг друга, чтобы успокоиться и обрести уверенность в физическом контакте. Несчастный Пепе, не подозревающий об истинных причинах паники в группе, испугался больше остальных: он с недоумением оглядывался назад, пытаясь понять, что именно вызвало такой ужас среди его сородичей. В конце концов все успокоились, и Пепе снова заковылял вниз. Со временем Пепе, как, впрочем, и Фабен, научился передвигаться только на задних конечностях – мышцы его ног постепенно окрепли, и он уже свободно обходился без помощи висевшей плетью больной руки. Что касается остальных шимпанзе, то они быстро привыкли к несколько странному виду молодого самца и перестали обращать на него внимание.

С Макгрегором все было по-иному. Он отличался от других не только совершенно ненормальным, с точки зрения обезьян, способом передвижения, но и видом кровоточащих ран, запахом мочи, роями мух, наконец, которые повсюду сопровождали больного самца. Когда Макгрегор впервые появился в лагере и уселся в высокой траве неподалеку от места подкормки, все взрослые самцы приблизились к калеке и уставились на него, распушив шерсть, а потом начали демонстрировать угрозы. Они не только угрожали старому больному самцу, но кое-кто пытался и в самом деле атаковать его. Он же, не способный ни убежать, ни обороняться, с искаженным от ужаса лицом и оскаленными зубами лишь втягивал голову в плечи и, съежившись, ждал нападения. Сперва Голиаф несколько раз ударил его по спине, потом другой взрослый самец, вздыбив шерсть и размахивая здоровенной веткой, налетел на несчастного Макгрегора. Мы с Хьюго не выдержали и попытались защитить калеку от расшумевшихся самцов. Стоило нам преградить им путь, как они тотчас повернулись и ушли.

Дня через два или три все члены группы привыкли к странному виду и нелепым движениям Макгрегора, но старались избегать его. Мне вспоминается один день, на мой взгляд, самый тягостный из всех 10. Восемь шимпанзе расположились на дереве и тщательно выискивали в шерсти друг у друга. Мистер Макгрегор из своего гнезда отлично видел, чем они занимаются, и внимательно следил за их действиями, время от времени хрипло похрюкивая. Взаимное обыскивание – одно из любимейших занятий шимпанзе, животные уделяют ему значительную часть времени, а старый самец в течение всей болезни был лишен возможности принять участие в этой важной процедуре, был лишен такого контакта с сородичами.

Наконец он не выдержал и начал медленно выбираться из гнезда. С трудом спустившись на землю, он с помощью освоенных им методов передвижения преодолел те 50 метров, которые отделяли его от дерева с сидящими на нем шимпанзе. Совершенно измученный после этого долгого путешествия, Макгрегор сел передохнуть в тени дерева, затем подтянулся и, сделав последнее усилие, взобрался на нижнюю ветку. Наконец-то он был у цели – и, громко и удовлетворенно кряхтя, протянул руку к двум самцам, которые сидели ближе всех к нему. Но еще до того, как несчастный калека успел коснуться их, оба шимпанзе молниеносно перескочили на противоположный конец дерева и преспокойно уселись там, возобновив прерванное занятие и даже ни разу не оглянувшись в сторону Макгрегора. Минуты две старый самец не шевелясь пристально глядел на своих сородичей, а потом медленно, с величайшим трудом начал спускаться обратно на землю. О, как я ненавидела его обидчиков в эту минуту! Слезы невольно текли у меня из глаз, и я отошла прочь, не в силах больше смотреть на несчастного калеку, который в одиночестве уселся под деревом.

Мы с Хьюго и раньше подозревали, что взрослый самец Хамфри, отличавшийся необычайно агрессивным поведением, был младшим братом Мистера Макгрегора. Оба часто бродяжничали вместе, и старый Грегор нередко спешил на выручку более молодому самцу, если тому угрожала опасность. В эти последние дни перед кончиной Макгрегора мы действительно убедились, что оба самца были братьями, – только наличием родственных уз можно было объяснить поведение Хамфри.

Во время болезни старого самца Хамфри старался держаться неподалеку от своего больного товарища. Правда, иногда он переходил на противоположный склон ущелья в поисках пищи, но не более чем через час возвращался, усаживался поблизости от гнезда Макгрегора и начинал приводить в порядок свою шерсть, хотя даже он ни разу не пытался заняться обыскиванием Грегора. В первый же день своего возвращения в лагерь Макгрегор взобрался довольно высоко на дерево и соорудил там гнездо. На это же дерево залез Голиаф и начал демонстрировать свою силу возле гнезда старого самца. Он принялся раскачивать ветки с такой силой, что листья дождем посыпались вниз, на несчастного калеку, который в это время находился в гнезде. Вопли Грегора становились все громче, он изо всех сил цеплялся за ствол дерева, чтобы не вывалиться из гнезда, которое ходуном ходило под ним, а ветки с размаху хлестали его по лицу и спине. Но потом, видимо отчаявшись, решил покориться судьбе и, как куль, полетел вниз, стукаясь по пути о каждую ветку, пока наконец не распластался на земле. Придя в себя, он начал медленно отползать в сторону. Внезапно появившийся Хамфри, который всегда испытывал страх перед Голиафом, тотчас вскочил на дерево, с устрашающими криками кинулся к самцу, ранг которого был намного выше его собственного, и даже атаковал Голиафа. Поведение Хамфри было настолько необычным, что если бы я сама не видела всю эту сцену от начала до конца, то, наверное, никогда бы не поверила, что это могло быть на самом деле.

В другой раз Мистер Макгрегор сумел каким-то образом дотащиться прямо до места подкормки, преодолев для этого 30 метров довольно крутого подъема. Здесь уже кормилась большая группа обезьян, но мы смогли предоставить нашему подопечному нетронутый ящик. Он начал есть и на какое-то время, должно быть, снова почувствовал себя полноправным членом группы, так как, когда все собрались уходить, Грегор решил последовать за ними. Но, несмотря на отчаянные усилия, он, конечно, безнадежно отстал, и группа скрылась из виду.

Однако минут через пять мы увидели на тропе Хамфри – он возвращался обратно. Некоторое время он стоял и смотрел на своего ползущего, цепляющегося и кувыркающегося друга, а потом пустился догонять остальных. Но вскоре он снова вернулся и опять долго смотрел на старания несчастного калеки. На этот раз он даже начал размахивать руками – подобным образом самцы заставляют сопротивляющихся самок сопровождать их. В конце концов Хамфри распрощался с надеждами догнать группу и остался с Грегором, построив гнездо неподалеку от лагеря.

На десятый день мы, как всегда, принесли ужин нашему больному. Однако его нигде не было видно: ни в гнезде, ни около дерева. После непродолжительных поисков мы нашли его сидящим в густой траве – оказалось, что у него серьезно повреждена одна рука и он уже не может владеть ею. И тогда мы поняли, что наутро нам придется пристрелить старого друга. На протяжении всех этих мучительных дней мы старательно гнали от себя эту мысль и ждали, надеясь на чудо. Но чуда не произошло.

Смеркалось… Грегор все чаще и чаще поглядывал вверх, на уже недоступные для него деревья, и я поняла, что он хочет построить на ночь гнездо. Наломав целую охапку зеленых веток, я положила их возле него. Он с трудом улегся на них и начал ловко орудовать одной рукой, помогая подбородком перегибать ветки, пока наконец не соорудил себе довольно удобную постель.

Я ушла в лагерь, но ночью вернулась к нему снова. Ослепленный ярким светом фонаря, старый самец встревоженно зашевелился, но, услышав мой голос, преспокойно закрыл глаза и снова заснул, хотя я стояла всего в метре от него. Как же он доверял нам, наш бедный истерзанный друг, и как жестоко мы обманули его доверие! Наутро, когда он, ничего не подозревая и урча от удовольствия, поедал свою излюбленную пищу – два яйца, принесенные ему на завтрак, – мы выстрелом из пистолета прекратили его мучения.

Никто из обезьян не видел трупа Макгрегора, и Хамфри в течение долгого времени не мог понять, куда девался его старый друг. Месяцев шесть он постоянно приходил на то место, где Макгрегор провел последние дни своей жизни. Хамфри подолгу сидел на дереве, озираясь вокруг и прислушиваясь к малейшему шороху. Когда шимпанзе отправлялись в длительное путешествие в соседнюю долину, он проходил с ними некоторое расстояние, но через несколько часов возвращался обратно и снова усаживался, в надежде услышать громкий резкий голос старого Грегора, не подозревая, что голос этот, так похожий на его собственный, умолк навсегда.