– Почему вы передавали нам истории именно этих людей?

– Потому что я люблю этих, – сказал приезжий. – Кто-нибудь подумает о других… Эпоха Возрождения в Европе началась со «Слова о полку Игореве». Вот я с него и начал.

– Ну хорошо, – сказал ученый. – Допустим, мы поверили, что искусство – способ жить, что эволюция мозга – это эволюция общественных связей, и в бессознательное влияние друг на друга поверили… Но остается главный вопрос: как вызвать вдохновение, как сделать, чтобы оно не было редким гостем, как разомкнуть сознание, чтобы оно фокусировало идеи, носящиеся в воздухе?

– Ладно… есть одна отмычка, – сказал приезжий. – Поверили в остальное – поверите и в это…

Горький когда-то говорил: «Товарищ, знай и верь, что ты – самый необходимый человек на земле» и еще: «Какая еще есть радость, кроме любования талантом человека?»… А почему их меньше, талантов, чем хотелось бы? Каждому человеку есть что сказать, но большинство вроде бы как заикается. Неталантливость – это душевное заикание, его надо лечить… А лучший способ – это излечение радостью. Кто радуется, тот не боится… Каждый может припомнить о себе, когда он не был заикой, а когда был…

Удивительно умел этот человек говорить невпопад. Вот и теперь.

– Да… – угрюмо и не сразу сказал ученый. – Припоминаю… Все обнажилось… Можете представить себе такое… Шел по улице тихий молодой человек, служащий… Я тогда был совсем тихий. В школе я был отличником и хотел таким остаться в науке… Мир я перестраивать не собирался, и меня вполне устраивала роль шестеренки отличного качества, которую не так-то просто заменить… Одним словом, я вам честную работу, а вы меня оставляете в покое и хорошо смазываете… Ну вот… А был тогда в городе международный фестиваль молодежи, и я этого не учел.

– Не надо больше пить, – сказала Валентина Николаевна.

– Пустяки, – сказал ученый. – Я же не о себе рассказываю, а о том молодом человеке. Теперь я совсем другой.

Он выпил рюмку, поперхнулся и закашлялся, даже слезы выступили. И повеселел.

– Иду по улице, и вдруг музыка, вдруг яркость, вдруг гитары бьют шальной, неслыханный ритм… Вдруг женщина, смуглая и прекрасная, выбрала меня из толпы, и отказаться нельзя, все смеются, хлопают – начинает танцевать и улыбается мне в глаза… то совсем близко, то отходит на длину вытянутой руки… Гитары рокочут… И вдруг стоп, танец кончился. Она стоит совсем близко. Дышит.

Ах, танец, танец, что ты с людьми делаешь. Ах, танец, немой разговор.

– Подождите, – сказала Валентина Николаевна.

– Не перебивайте, – сказал ученый. – А то не решусь досказать. Вот и подумал молодой человек – может быть такое, чтобы сразу, без оглядки, на всю жизнь? И чтобы жизнь была такая, как встреча на улице.

– Может, – сказал приезжий.

– Нет, – сказал ученый. – Завтра она будет другая, эта женщина. Неоткуда взяться такой, чтобы понимала с первого вздоха и жила, как в танце. Разойдутся утром люди, и останутся на асфальте бумажный мусор, а на проводах фестивальные плакаты. Вот как думал тот молодой человек. Потому что, видимо, танец – это всегда вызов. А я этот вызов не принял и струсил.

– Я тоже, – сказала Валентина Николаевна.

– Я вас сразу узнал, – сказал ученый. – Только волосы у вас теперь светлые. Крашеные?

– Нет. Тогда были крашеные. Это была моя первая роль. Не хотела парика, выкрасилась в темный цвет. Я играла гречанку в фильме этого клоуна. Он сочинил фантастическую повесть про гречанку. Называлась «Голубая жилка Афродиты»… Я была тогда археологом… Я была тогда влюблена в этого дурака…

– Потом из этой истории сделали фильм, – сказал приезжий. – И на роль гречанки взяли Валю. У нее на физиономии было написано, что она может сыграть эту роль. Впрочем, это была ошибка.

– Да, – сказала Валя. – Впрочем, это была ошибка. Я сыграла эту роль. Был большой успех… Почему я с вами веду такие разговоры? Переменим пластинку.

– Сейчас, – сказал ученый и тронул какую-то ручку с края стола. – Ультразвуковая музыка, – извиняясь, сказал он. – Для настроения. За порогом слышимости.

– Я бы вас поубивала обоих, – сказала актриса. – Вы с нами как с кроликами, честное слово. Что-то мне весело становится – это опять пластинка?

Ученый кивнул. Актриса закрыла лицо руками. Приезжий наклонился и рывком отломал ручку у края стола. Блеснула искра. Столик зажужжал и затих.

– Ну вот, – сказал приезжий. – Поговорим в натуральном виде.

– После этого я играла только всякое «кушать подано», – сказала актриса. – Потому что умела только подражать кому-нибудь, и все мое искусство зависело от прототипов… а, как на грех, никто из женщин не поразил больше моего воображения… Потом за роль Офелии мне дали звание. Но это звание дали Шекспиру, а не мне – это-то уж я понимала… Актрисы из меня не вышло… Во мне не оказалось ничего своего… Любовь была книжная, роли или натурные слепки, или автор классик… ничего своего…

– Врешь! – сказал приезжий и стукнул кулаком. – Врешь!

– Правду говорю, – сказала актриса с тоской. – Скрываться бесполезно… Ты сам этого хотел… Мне все равно…

– А танец! – сказал приезжий. – Танец на площади, от которого захватывало дыхание!

– Плясать… – сказала актриса. – Кому это нужно?..

– Высшее искусство – это танец, – сказал приезжий. – Признаем это со смирением. Потому что это раскованный человек. Танец – это единственная реальность в искусстве, показывающая, как выглядит счастливая жизнь. Человека, который видит танец прекрасной женщины, охватывает экстаз, только потом ему почему-то плакать хочется.

– Боже мой… – сказала актриса. – Если бы я в это могла поверить… Наверное, это опять какой-нибудь проклятый стол работает, и подкрадывается, и поет неслышно… Мне кажется, я догадалась, какой толчок вызывает вдохновение… Если бы я в это могла поверить, я бы сказала «здравствуй, жизнь, нерастраченная, спящая во мне жизнь»…

– Ну что ж, – сказал приезжий медленно. – Теперь, пожалуй, можно и рассказать… что я считаю этим толчком…

Он расстегнул ворот. Теперь было видно, как он устал.

– Бытие определяет сознание, так? – сказал он. – Так. Социальные изменения привели к раскрепощению сознания, так? Так. Тогда обнаружились резервы, о которых не подозревали… множество талантов. А почему не все?.. Ведь творчество – наиболее естественное поведение человека. Я предлагаю свою версию. Если она не универсальна, если она годится только для состоявшегося коммунизма, значит надо помочь ему состояться… Я считаю, что толчком к вдохновению служит нежность… Что?.. – испуганно спросил он. – Я кого-нибудь обидел?

Никто ему не ответил.

– Это мне пришло в голову, когда запустили в космос собаку Лайку и она погибла. Слушайте, – сказал приезжий, – прошли войны, после которых трупы сгребали бульдозерами, а люди вдруг стали болеть о собачонке, которую в жизни не замечали… Что это было? Они поняли, что Лайка неповторима, будут другие, но этой не будет. И взвыли от тоски… Что это? Сентиментальность? Нет. Это была нежность. Новое чувство, нарождающееся в своем массовом варианте… И тогда я решил: если мне удастся с помощью рассказов об этих великанах вызвать нежность к одной спасенной от коллекций ящерице, значит ничего не потеряно, и человек может. А если может один, значит может и другой, а если другие могут, то они могут многое, практически, наверное, всё… Почему? Я давно уже знал, что талантливыми могут быть все, кроме больных, медицинских кретинов… Что такое неталантливый человек? Это человек, талант которого лежит не в той области, в которой он трудится. В плохом физике спит гениальный повар, и так далее… Почему он не в той области? Раньше его загоняли туда социальные условия, смертельная необходимость. Выбивались только силачи и догадавшиеся. Почему же талантливы не все, когда внешних помех так мало?.. Потому что человек чаще всего не знает, где зарыт его талант. Почему он этого не знает? Потому что он не свободен внутри себя, а творчество – это высшая степень бессознательной свободы. Почему же он угнетен, даже не подозревая об этом? Потому что он не сталкивается с нежностью… А почему? А потому, что мы все влияем друг на друга не только сознательно, но и бессознательно. И если мы кому-то говорим не чувствуя, то партнер это чувствует не говоря… И его охватывает страх ненужности, и он не может свободно догадаться, кто он есть. Потому что найти себя – это найти свою нужность не себе… Только у силача хватает уверенности, что он кому-то пригодится, и хватает сил дождаться. Даже после смерти своей. Но ведь физически сильнее, чем он есть, может стать каждый. То же самое и с талантом… Слова тут не помогут. О нежности, то есть о нужности другому, о радости для него догадываются по глазам.

Все молчали.

– Не может быть, чтобы так просто, – сказал ученый.

– Может! Я чувствую – может! – сказала актриса.

– Я поверю только эксперименту… – сказал ученый.

– Пожалуйста, – сказал приезжий. – Давайте позовем Семину!

– Семину?..

– Эх вы… – сказал приезжий. – Люди будущего… Вспомните, сколько она делала для вас всю жизнь… Она старалась быть красивой, пока это ей удавалось, она терпела ваше невнимание, пока не устала… Неужели вы не видели, какой красавицей она могла быть… Вот, специалист по одежде.

– Да-да-да… – сказал специалист по одежде. – Она мне открыла глаза… В следующем весенне-летнем сезоне все девушки будут носить фартуки с искусственными пятнами, да-да…

– Ну!.. – сказал приезжий и возбужденно оглядел всех. – Чувствуете вы к ней что-нибудь, кроме любопытства?..

– Зовите ее… – хрипло сказал ученый. – Быстрей… Что же вы сидите?..

– Нет. Я не гожусь, – сказал приезжий. – Во мне она уверена, а вам не поверит. Нужен незнакомый ей человек.

Специалист по одежде выскочил наружу.

Все ждали. Вдалеке мерно тикали часы.

Вернулся специалист по одежде.

Он вел ее за руку и смотрел на нее глазами, как у Лайки.

Она, не понимая, оглядывала всех, и все видели, как в ней нарастает какой-то трепет.

– Муза, чего бы вам хотелось сейчас больше всего? – спросил приезжий. – Ничего не бойтесь… Вы же мне верите.

Все ждали.

– Я бы хотела танцевать…

– Музыку… – сказал приезжий.

И кто-то включил старую радиолу.

– Девочка, – сказал приезжий, – давайте докажем, что мы люди.

А Муза закрыла глаза.

Она стояла неподвижно посреди кафе. Радиола заиграла танец, легкий и старомодный.

– Никакой подсознательной музыки, – сказал приезжий. – Никаких ультразвуков… Нормальный танец… Никаких микроскопов и бормашин…

– Нет… – сказала официантка Семина.

– Муза! Танцуй! – крикнул приезжий. – Не предавай! Танцуй, Мусенька!

– Сейчас? – спросила девушка.

– Да, сейчас!

– Я сейчас… – сказала девушка. – Я сейчас…

Она опустила руки вниз, согнулась, потом одним движением скинула вверх свое платье. Она осталась в каноническом костюме для художественной гимнастики. Она развела руки в стороны и подняла голову к луне.

Она начала танец.

пела пластинка. —

пела пластинка.

– Когда люди смотрят на танцовщицу, они понимают, как выглядит счастье… – сказал ученый. – Да… вы правы…

пела пластинка. —

пела пластинка.

…Ах, танец, танец, что ты с людьми делаешь?.. Ах, танец, танец, немой разговор…

Танец закончился… Девушка стояла молча…

Знаменитый ученый был неподвижен. Потом он вытер лицо. Встал. И сделал несколько странных шагов. И не сразу можно было понять, что он танцует. Неловко. Под музыку, которую слышал он один. И тогда к нему подошла актриса и начала танцевать с ним – почти так же хорошо, как Семина Муза, – и ученый старался изо всех сил. И затанцевали все. Все придорожное кафе. И танец перекинулся в переулки…

И в общем танце и сутолоке никто не расслышал негромкого звука. Крак! – раздался звук, но его никто не расслышал. Кроме приезжего.

Он побелел. Потом нагнулся и поднял раздавленный спичечный коробок, в котором лежала маленькая убитая ящерица.

Приезжий взялся рукой за сердце и тихо пошел прочь от танцующего кафе.

Но этого тоже никто не заметил.