Анна Ахматова. Сериал сероглазого королевства

В слишком знаменитом двустишии из поэмы «Реквием» —

 

И если когда-нибудь в этой стране

Воздвигнуть задумают памятник мне, —

 

может быть, впервые в столь декларативной форме появляется фразеологизм «эта страна», через много лет ставший визитной карточкой отечественных западников и прогрессистов, своего рода видовым признаком. Любопытно также, что об «этой стране» (впрочем, имея в виду США) говорит в «Крестном отце» Дон Корлеоне на историческом собрании глав мафиозных семейств.

В этой внезапной перекличке между отечественными либералами и родоначальником сицилийского клана – один из символических ключиков к феномену Анны Андреевны Ахматовой – замечательной поэтессы, черной мамбы русской литературы и главной ее страдалицы. Нечаянной рифмой – следующий эпизод: советский поэт Ахматова впервые попадает за границу в 1964-м именно в сицилийскую Таормину, для получения премии «ЭтнаТаормина», которая теперь называется Ахматовской. До этого она покидала пределы Российской империи в 1912 году; расстояние – более полувека, а с учетом исторических контекстов – марианская впадина времени.

Кстати, в Таормине сегодня есть памятник Ахматовой: бюст, шаль, тонкая рука, на заднем плане – цветущий сад.

Что же до «этой страны» (в границах СССР), памятников и мемориальных объектов задумано и воздвигнуто немало – и там, где она настоятельно рекомендовала (в Санкт-Петербурге, через Неву от следственного изолятора «Кресты»), и – вопреки ее рекомендациям:

 

Ни около моря, где я родилась:

Последняя с морем разорвана связь,

Ни в царском саду у заветного пня,

Где тень безутешная ищет меня…

 

В Одессе барельеф и мраморная скамейка; в Пушкине (б. Царское Село) – скульптурный монумент у входа в Царскосельскую гимназию искусств ее имени.

Однако в наше время торжества всплывающих окон, друг друга отражающих тэгов и со всех сторон движущихся картинок одних памятников для посмертной жизни художника кажется маловато. Национальный миф о Герое сегодня цементируется Сериалом. А если Герой/Героиня – великий русский писатель, сериальный формат как нельзя лучше соответствует представлениям современного населения о литературе и ее творцах. Щедро мифологизированная судьба (мужья, романы, расстрелы, войны, романы, гулаги, сталины-ждановы, романы, величие, скитания-страдания, ежедневно проживаемые мемуары онлайн, величие, трудные отношения с сыном, поэма без героя, но с Героиней и королевой сероглазого королевства, etc). И – собственно творчество – размытым и, в общем, необязательным фоном.

Как говорила сама Анна Андреевна, а повторял затем Иосиф Бродский, – сплетни и метафизика. О соотношениях того и другого поэты ничего не сказали, но характерно, что «сплетни» неизменно идут первым планом, даже вопреки алфавиту.

Говоря совсем грубо, Ахматова была замечательным и выдающимся, но не великим поэтом. При всех ее открытиях и достижениях в поэзии, она значительно проигрывала гениальным коллегам-современникам – талантом, уровнем осмысления, масштабом. Ну да, «нас четверо» – себя она уверенно плюсовала к Мандельштаму, Пастернаку, Цветаевой. Между тем, «нас четверо» – парафраз Бориса Леонидовича, и весьма знаковый. Пастернак писал в двадцатые годы: «Нас мало. Нас, может быть, трое» – и числил он в тройке себя, Маяковского и Цветаеву. Ахматова добавила себя и Мандельштама, а Маяковского вымарала – жест во многих отношениях сомнительный. А, извините, Есенин?

«Ее знаменитые любовные стихи, от которых все без ума, очень хороши, но и очень ограниченны. Только к концу жизни она стала великим поэтом, но этого почти никто не понимает», – Иосиф Бродский; он же в своем стихотворении-некрологе к столетию Ахматовой чеканит дефиницию «Великая душа». Куда более точную, чем снобистское «почти никто не понимает» – Бродский знал и воспринимал Анну Андреевну в статусе поэтического гуру, живого памятника, любое слово которого, слетев с уст, скоро застынет в камне. Однако учитель – это прежде всего популяризатор, странно требовать от преподавателя химии, чтобы он был Менделеевым или Лавуазье. Поэтому когда Ахматова объясняет молодому Бродскому, что для каждой большой вещи в поэзии необходимо придумать особый уникальный размер, она вовсе не собирается следовать собственным декларациям. Вот по-своему любопытный пример, для которого я взял стихи знаменитые и, что называется, продирающие (представляю, как мне может прилететь):

 

Это было, когда улыбался

Только мертвый, спокойствию рад.

И ненужным довеском болтался

Возле тюрем своих Ленинград.

И когда, обезумев от муки,

Шли уже осужденных полки,

И короткую песню разлуки

Паровозные пели гудки,

Звезды смерти стояли над нами,

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами черных марусь.

 

 

«Реквием» (1935–1940)

 

А вот стихотворный набросок «Победителям», 1944 г., Ташкент:

 

Сзади Нарвские были ворота,

Впереди была только смерть…

Так советская шла пехота

Прямо в желтые жерла «Берт».

Вот о вас и напишут книжки:

«Жизнь свою за други своя»,

Незатейливые парнишки – Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки,—

Внуки, братики, сыновья!

 

Разительное сходство – интонационное и эмоциональное (корни в народных плачах и кликушестве), хотя посвящены стихотворения – как бы тут покорректнее выразиться? – разным историко-идеологическим дискурсам. В «Победителях» становится особенно заметно выгорание и амортизация метода, а где-то на третьем плане (как и в «Реквиеме») – холодноватое самолюбование. Чуткий Александр Фадеев, вообще-то, в те годы – заступник и лоббист Ахматовой, ходатай по ее делам, не только литературным, выдвинувший Анну Андреевну на Сталинскую премию в 1940-м, отрецензировал эти строки: «так барыня кличет своих дворовых». В чем-то предвосхищая несправедливые, политически гиперболизированные, но эстетически проницательные суждения тов. Жданова. Впрочем, Андрей Александрович, говоря о «блуде, смешанном с молитвой», просто хорошо помнил ранние стихи Ахматовой и сопровождавшую их критику – что само по себе любопытная черточка к портрету несгибаемого большевика…

«Волков: Она оскорбилась, когда узнала, что Маяковский ее „Сероглазого короля“ пел на мотив „Ехал на ярмарку ухарь-купец“.

Бродский: Обижаться на это не следовало бы, я думаю». (Соломон Волков «Диалоги с Иосифом Бродским»).

Вместе с тем Анна Ахматова была, безусловно, личностью интереснейшей и огромной – даже на фоне выпавшего ей невероятного века. И если сериальная команда хотя бы по минимуму сумела воспроизвести этот драматически-великолепный сюжет – скитаний хозяйки прекрасного и небольшого сероглазого королевства по пространствам и временам двух могущественных, жестоких и обреченных империй… Получилось бы не просто сильное кино, но прочная социокультурная и ролевая модель – впрочем, и сейчас повсеместно работающая.

«Я научила женщин говорить» – эта гордая констатация на сегодняшние деньги может быть прочитана и как ироническое прозрение. Модель и психология отношений, презентация дамского интимного дневника на самую широкую публику, уязвимость и победительность этой стратегии – все эти открытия Ахматовой спустя почти столетие гротескно отразились и проапгрейдились и в глянцевой медиаиндустрии (всеобщий Cosmopolitan), и женском лесби-роке а-ля Земфира и «Ночные снайперы». Да что там – и шоу-бизнес с его сонмом однообразно отюнингованных певичек ртом, никогда не слышавших об Анне Андреевне, эксплуатирует и воспроизводит, по сути, ее модель и технологию.

Впрочем, бывали и вовсе удивительные сюжеты. Давным-давно случилось мне как журналисту разоблачать одну руководящую даму. Депутата и гендиректора инфраструктурного предприятия, алчностью и некомпетентностью начальницы доведенного до впечатляющего развала, грозившего областному центру натуральной катастрофой (впоследствии и случившейся – треть почти миллионного города на неделю осталась без воды). Мои расследования были жесткими, но достаточно аргументированными, а вишенкой на этом коррупционном торте стало видео с корпоратива, где моя героиня шумно демонстрировала, насколько жизнь удалась: «Мало, что ли, мы здесь воруем?! Не наворуем еще на одно место депутатское?»

Дама-руководитель пыталась засудить вашего покорного слугу «по клевете»; на одно из заседаний ее адвокатесса – тоже дама, известная во многих отношениях, с богатым либерально-гайдаровским бэкграундом, принесла толстый том А. А. Ахматовой, с закладкой на стихотворении «Клевета» 1922 г.

Стихи в суде были зачитаны (замечательная, кстати, сериальная сцена), а мне пришлось объяснять, что «Клевета» – это поэтическая рефлексия на тройственный любовный союз Ахматовой, композитора и комиссара Артура Лурье и балерины Олечки Глебовой-Судейкиной (почему-то вдруг вспомнились Ксения Собчак с Анастасией Волочковой). Практика, надо сказать, для богемы Серебряного века и первых революционных лет довольно распространенная, но народ вокруг всё равно болтал разное. Ахматова же защищалась в стихах, через четверть века драматически отозвавшихся в ждановском докладе…

Словом, режиссеру будущего сериала в плане фактуры можно только позавидовать. Ахматовская биография легко может быть разбита на четыре сезона, и это минимум. А сколько открытий чудных готовит потенциальный кастинг, взять хоть мужские роли – от Гумилева до Бродского…

Самое, однако, интересное, что биографический сериал об Анне Андреевне был снят в 2007 году и назывался «Луна в зените». Имя украинского режиссера Дмитрия Томашпольского широкой публике мало что сообщает, несмотря на обильную фильмографию. Но вот актерский состав вполне звездный: Петр Вельяминов (Борис Анреп), Юрий Цурило (Владимир Гаршин), Светлана Крючкова в роли самой Анны Андреевны (есть в фильме и молодая Ахматова – Светлана Свирко). Сериал не выстрелил и не прозвучал, даже впечатлительные ахматоведы не возбудились… Может, дело в актрисах, из которых, при всем уважении, убедительной Анны Андреевны не получилось. Поэт Всеволод Емелин предлагал, было дело, свой вариант, обыграв созвучие фамилий:

 

Как раньше Анна Ахматова

Страдала неудержимо,

Так сегодня Чулпан Хаматова

Стала жертвой режима…

 

Я прекрасно понимаю, что мои рассуждения и сам тон неоригинальны – во многом сконструированный самой Анной Андреевной при жизни и весьма дурновкусный ее посмертный культ давно сделался мишенью для скептиков и остроумцев. Вспоминается выдающийся по своим ревизионистским кондициям труд Тамары Катаевой «АнтиАхматова», дьявольски изобретательно аргументированный аутентичными и, главным образом, лояльными Анне Андреевне авторами и цитатами. Претензия к работе Катаевой – не в воспаленной тенденции, а в объеме: ну не может памфлет быть столь огромным и разветвленным… «АнтиАхматову» поддержал предисловием и общим продвижением Виктор Леонидович Топоров, в свое время написавший блистательный литературный фельетон «„Жена, ты девушкой слыла…“ Институт литературного вдовства». Ахматова там – главная, но не единственная героиня. Топоров пишет, что означенная институция создана в оттепельные времена усилиями двух талантливых литературных дам – Надежды Яковлевны Мандельштам и Елены Сергеевны Булгаковой. «Рассуждая об институте литературного вдовства, я не касался его учредительницы. <…> Я, понятно, имею в виду Анну Ахматову. Нет, не гумилевской вдовой она была в своем – невыговариваемом – статусе великой вдовы, и уж подавно не шилейкинской. <…> Сказать, что Анна Андреевна ощущала и подавала себя вдовой Пушкина, значит, выговорить половину правды. И Пушкина тоже. Конечно, и Пушкина. Но и вдовой Блока – вопреки его явному безразличию. <…> Открытие Ахматовой заключалось в том, чтобы осознать и объявить себя вдовой всей русской литературы сразу!»

Мысль остроумная и точная, и лучшей характеристики выдающихся талантов Анны Андреевны в области имиджмейкинга и пиара подобрать трудно. Тем не менее мне интереснее другое утверждение Топорова, которое он формулирует со ссылкой на Александра Жолковского: «Диктату сталинизма и лично Сталина может более или менее успешно противостоять (а значит, на свой лад адаптироваться к режиму со всеми его ужасами и мерзостями) только человек сходного со Сталиным личностного типа, то есть не чуждающийся ни в жизни, ни в профессиональной деятельности сталинских методов, включая репрессивные, хотя, разумеется, на собственном – чаще всего символическом – уровне».

Оставим эту глубокую и богатую мысль в качестве тезиса. Замечу лишь, вслед за Топоровым, что никакого развенчания Ахматовой в подобных рассуждениях нет и даже на поверхностном уровне эта ее социальная роль – морального противостояния диктатуре – заслуживает серьезнейшего внимания и уважения.

В финале еще две цитаты – о том, как через десятилетия в контексте противостояния и преодоления сближаются художники, которых вместе можно представить разве что где-нибудь в сюрреалистическом опусе (но даже Сорокин в «Голубом сале» не решился):

«В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то „опознал“ меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):

– А это вы можете описать?

И я сказала:

– Могу.

Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом. (Анна Ахматова «Реквием»).

«Как-то Сочан стоял в одной клетке со мной. Его должны были везти на приговор. Но, проведя через медосмотр и шмон, объявили, что подымут наверх, суд не состоится. Сочан вдруг сказал мне серьезно: „Ты напиши за нас, Лимон. Чтоб люди знали, как мы тут. Напиши. Мы-то не можем. Ты – умеешь“. Прокурор уже запросил к тому времени энгельсовской группе два пыжа. Один пыж – Хитрому, и один – Сочану. „Ты напиши за нас“, – звучит в моих ушах. Много их, сильных, веселых и злых, убивавших людей, прошли мимо меня, чтобы быть замученными государством. <…> Ты видишь, Андрей Сочан, я написал о тебе. Я обещал». (Эдуард Лимонов «По тюрьмам»).