Легко ли баттл молодым?

Помнится, после 26 марта, протестных «выходных с Навальным», пошли посыпания интеллигентных голов пеплом. Адресно – в сторону несовершеннолетних новобранцев протеста.

В известном, лукаво-самобичующем духе – ах, мы не знаем поколения, которое идет на смену (не трудовую, понятно); они лучше, красивей и вдохновенней нас; в чьи руки попадет наш недострой с обманутыми дольщиками…

Так всегда бывает на пике смутных ожиданий скорых перемен в российском обществе. Страстно желающие подобных перемен рупоры либеральной интеллигенции обращают взыскующий взор к «младому, незнакомому». Народная примета.

Тон, фальшиво-сюсюкающий, был найден, методология тоже (знаменитая рекомендация Навального «винтиться и нарываться при каждом удобном случае»), однако необходимых слов и субкультуры, умеющей их производить, тогда не нашли. «Будем искать».

Однако тут, не прошло и полугода, случился знаменитый рэп-баттл Oxxxymiron VS Слава КПСС (Гнойный), и все перламутровые пуговицы встали на место. Множество медийных фигур стали вдруг продвинуты и прошарены и принялись увлеченно, а то и ожесточенно, со знанием дела и привлечением дополнительных смыслов, комментировать и просвещать. Тут забавно не то, что предводители дискурса, как им и положено, прежде чем объединиться вокруг нового для себя явления, привычно размежевались. Не без сарказма поговорив о «рэп-неофитах», что проморгали, вообще ни сном ни духом, ни о чем, а вот мы, как оказалось, давно в теме, только случая обозначиться раньше не представлялось. И любопытно даже не то, что смыслы и впрямь обнаружились, вместе с общими, надо же, культурными кодами и котиками – и бесцензурье, и политически-актуальный формат поединка, и «новая искренность», и постмодернизм, о котором вновь заклекотали на уровне 1992–1993 гг. И, разумеется, мат, точнее – всяческое взрывание табу. Очень нужное и своевременное дело, очень уж наш прогрессивный народ уважает того, кто умеет красиво говорить матом – в широком, не только вербальном, диапазоне.

Всё это есть, конечно, но о самом баттле говорить уже нет смысла, тем более что реакция куда любопытнее. Знаковая такая, где смешались эврика с подобострастием. Нечто подобное коряво когда-то обозначил Евгений Евтушенко: «Заискиваем перед вышибалою, / как будто вышибала выше Байрона».

Фишка, конечно, не в «вышибалах» – ни Мирон, ни Гнойный на таковых не тянут и не претендуют, но в самом феномене заискивания, способном для нужд политического момента серийно производить байронов.

Интеллигенция снова задалась вопросом «легко ли быть молодым?», и оно не к добру. Перестройка началась именно с этого вопроса, с приветствия «здравствуй, мальчик Бананан». С внезапной нежности к неформалам-взломщикам, их назойливой каталогизации (каждый, даже не самый живописный панк, уверенно обживался под софитами), рокеров на «музыкальном ринге» (тут вполне устойчивая параллель). Вставания на цыпочки перед очередным потерянным поколением, которого мы преступно и совершенно не знаем.

Здесь много традиционного самообольщения, но в основном посыле это заискивание, конечно, эмоция притворная и стратегическая: тут и рекрутинг пушечного мяса, и пошив общего знамени – ну, скажем, со слоганом «Долой стыд!», точнее запрет. Пресловутая борьба с коррупцией канает всё меньше, не зря тот же Навальный меняет ролевую модель с раннего Ельцина на зрелого Путина, авторитарного мачо, кстати, тоже в последнее время предпочитающего молодежные форматы.

И еще пара веселых сближений: тогда, на рубеже восьмидесятых – девяностых, чуть ли не в каждом областном городе функционировал бард под творческим псевдонимом «Слава КПСС», а в столицах – так и штук по несколько. А в очень похожей эстетике работал не кто иной, как известный фрик-шоумен Никита Джигурда. Были у него тогда альбомы «Перестройка», «Гласность», «Ускорение», матерок наличествовал, хамство и свинство, но и в рифму чувак хилял порой занятную и ассонансную, и социальной проблематики вовсе не чурался.

Словом, как у В. С. Черномырдина: никогда такого не было, и вот опять.

Тогдашние перестроечные рокеры, надо сказать, на разводку заискивания повелись, и весьма активно, так, что и не заметили, как оказались через несколько лет вяло и безразлично слиты. Впрочем, в комфортное клубное музицирование, в провинциальный чес, обеспечивший вполне сносное существование вне всяких баррикад. Но с легким запашком стыда.

А вот сегодня рэп-общественность встретила медийный хайп, всё это «после баттла», хмуро и ревниво.

Представьте реакцию викингов Лейфа Эрикссона на Христофора Колумба, доведись им пересечься в одном интернете. Открыл, бля, Америку, ага, теперь иди закрой, пионер Фенимора Купера.

Есть в подобном настрое викингов русского рэпа и нота мрачного удовлетворения от того, что основную фишку не просекли, магистральный смысл не считали. Для стадионного, «продавшегося» Oxxxymiron`а, равно как и для андеграундного Гнойного – и Навальный, и Путин, и Болотная, и Англия, и Лаврентий Берия, и Николай Гумилев – не более чем слова, живые и мертвые, заводские кирпичики для панчлайнов.

Так что не обольщайтесь.

«Летние» заметки

В сетевых дискуссиях о фильме «Лето» принципиальную роль играет не музыкальная и киношная прошаренность участников, но – как это сегодня у нас принято – политическая ангажированность. Заставляющая вспомнить две знаменитые фразы – парадокс Сергея Довлатова «советский, антисоветский – какая разница?» (ничуть не утративший актуальности и после завершения советской эпохи) и ушедшую в фольклор «Пастернака не читал, но скажу…».

Примета воспаленного времени – люди оттачивают остроту собственных взглядов на произведениях искусства. Забывая, что художественное высказывание и публицистика с политикой – явления разные, а подчас и противоположные, что мерки «свой/чужой» сами по себе субъективны, к тому же то и дело меняются, иногда стремительно. Что подлинный патриотизм – не в умении громче всех стучать себя пяткой в грудь и ловко приклеить ярлык на зазевавшегося оппонента.

Словом, какая-то часть зрительской массы заявила, что «Лето» – фильм антисоветский. В пользу подобного нехитрого вывода свидетельствуют два обстоятельства. Во-первых, сегодняшний процессуальный статус режиссера Серебренникова в деле «Седьмой студии». И, соответственно, его статус общественный – своеобразного знамени либерально- протестной интеллигенции. Рассуждать и обличать на эдаком фоне – одно удовольствие: не надо погружаться в эстетические воззрения режиссера (о которых как патриоты, так и либералы имеют довольно смутные представления) да и разбирать фильм «Лето» по знакам и смыслам. Групповая оценка вынесена до просмотра и обжалованию не подлежит.

Второе обстоятельство шире и фильма «Лето», и самой творческой эволюции Серебренникова, тут, бери выше – национальная мифология. В коллективном сознании любой рокер тех времен – антисоветчик по определению. Небогатая эта мысль разрослась в итоге до параноидально-конспирологической телеги о том, что Виктор Цой, дескать, был агентом ЦРУ, в недрах которого сочинялись его песни, а заданием имел – разрушить Советский Союз. И народ обсуждает этот бред почти всерьез, даже здравые люди плюются, возмущаются, но обсуждают.

Правда, как всегда, где-то даже не посредине, а глубоко параллельно.

Действительно, рок-н-ролл тогда еще считался музыкой социального протеста, а советская власть рокеров не особенно жаловала, особенно в последние свои, отчасти маразматические годы. С другой стороны, перед протестными толпами рок-музыканты предстали тогда, когда протест сделался государственной политикой, а вся страна, что национального греха таить, начиная с Генерального секретаря ЦК КПСС – антисоветчицей. Но даже тогда в рок-гимнах и тем паче лирике продолжал преобладать индивидуализм несколько щенячьего свойства, а не какие-то политические призывы и тем более – программы. Просто рокеры оказались под рукой у подлинных бенефициаров разрушения, их и выпихнули на авансцену для отвода глаз, а главное – эмоций. А потом столь же стремительно убрали, многие из вчерашних героев и не заметили эдакого своего социального трипа. «Советский/антисоветский Вудсток» закончился, по сути толком не начавшись.

Так был ли мальчик? Существовало ли вообще масштабное явление с мощной субкультурой, собственным языком и набором символов, связавшее в узел несколько поколений, долгим эхом которого звучит сейчас фильм Серебренникова, задуманный режиссером как камерная драма, но обернувшийся эпосом в зрительском восприятии?.. Однако чтобы ответить на этот вопрос, необходимо в очередной раз разобраться с терминами.

Не слишком ли типологически разные, а подчас и полярные явления мы пытаемся объединить этим расползающимся по швам понятием – «русский рок»? Обнаружилось, что многие, оперирующие этим сочетанием, как-то спотыкаются об его открывшуюся неточность, размытость и разновекторность.

Так и есть. «Русский рок» – явление драматически разнородное. Грубо говоря и обозначив два полюса, – в нем всегда присутствовало противостояние. Раскол «русского рока» на два практически противоположных друг другу направления драматически и убедительно иллюстрирует более масштабный процесс – размежевание в среде русской интеллигенции.

С одной стороны, русский рок скалькирован с известных образцов музыкантами, преимущественно столичного – московского и отчасти питерского происхождения, которые органически восприняли определенный, скажем так, хиппово-мажорский набор ценностей (гедонизм, пацифизм, космополитизм и пр.) и банально имели бытовые возможности для свободного музицирования и – не в последнюю очередь – полюбившегося образа жизни.

Примеры – «Машина времени», «Браво», «Моральный кодекс», «Секрет» и т. д.

Иной полюс – бескомпромиссный русский андеграунд с его мрачной индустриальной эстетикой, «русским полем экспериментов» – то есть не столько обращением к корням, сколько ощущением их неизбывности. Тут вести речь надо, главным образом, об Александре Башлачеве и «сибирском панке» с обширной географией между Омском, Тюменью и Новосибирском и целой генерацией поэтов и революционеров во главе с Егором Летовым (Янка Дягилева, Роман Неумоев, Черный Лукич и др.).

Есть, безусловно, и пограничные явления – Александр Ф. Скляр; Майк Науменко, тщательно пестовавший образ рок-звезды западного типа, со всеми сопутствующими материальными бонусами, но так и оставшийся в андеграунде.

Ошибкой будет, как это сделал Артемий Троицкий, назвать первый вариант «прозападным», а второй – «исконно-посконным». Русский дух дышит, где хочет; андеграунд как раз восходил изначально к западному образу и опыту, преимущественно из punk-рока, но быстро его перерос. Андеграунд был восприимчив – он широко забирал с разных сторон: из фольклора, советского песенного и плакатного искусства, авторской и дворовой песни, шансона, рэпа.

Любопытно взглянуть на сегодняшние результаты: русский андеграунд серьезнейше повлиял на несколько поколений, оставил мощное наследие и ушел в каноническом варианте вместе с Егором Летовым, иконой нынешних леваков и неоимперцев. В то время, как «советские хиппи» окончательно превратились в клубно-концертную агитбригаду либеральной оппозиции. Убедительный пример – Андрей Макаревич или свежезаявленный украинский тур едва оправившегося от хворей БГ – Харьков, Днепр, Киев, Одесса, Львов…

Вернемся к фильму Серебренникова. Будет натяжкой сказать, будто «Лето» отразило вышеописанные раскол и полярности да и весь путь «русского рока». В этом кино вообще тенденции минимум. Однако Серебренников явно предпочитает андеграунд – масскульту и коммерции, квартирники – стадионному чесу. Содержание эпохи видит не в конфликте художника и власти, а в умении сыграть увлекательную игру в перемену погоды и настроения – сцена в электричке, момент приема Цоя в рок-клуб, джем на записи первого альбома «Кино» – «45»… Свобода, согласно Серебренникову в «летней» версии, – не результат общественных движений, но процесс, состоящий из взаимодействия творчества, общения, ландшафта и желания праздника.

В этом смысле «Лето» получился фильмом историческим, первым, пожалуй, в кинокарьере Серебренникова попаданием в эпоху. Потому что история стран, народов и движений тоже формируется не публицистическим нажимом, но по законам художественного произведения, не только утверждающим особую реальность, но и предвосхищающим будущее. Поэтому свидетели и соучастники эпохи (Борис Гребенщиков, Джоанна Стингрей и пр.), утверждающие по поводу «Лета» – всё, дескать, было совсем не так (а Серебренников в фильме предвосхитил однообразие подобных претензий), очень точно попадают в известный афоризм товарища Сталина. Вождь говорил по схожему поводу: «Врут, как очевидцы».