Рассказы Александра Снегирева для меня сродни живописи высокого класса, к ним как к картинам, полным смысла, можно возвращаться снова и снова, не спеша размышлять, смаковать послевкусие, наслаждаться мастерским словом, считывая тонкий и при этом рожденный добром и любовью юмор. Если хочется увидеть жизнь глазами умного, проницательного, остро чувствующего и оригинально мыслящего человека, то Сашина проза – лучший проводник в этот мир

Катерина Шпица, российская актриса театра и кино, телеведущая

Яйца

Моей задачей было развлекать участников перед началом съемок. Там я с ней и познакомился.

Продюсер считал меня специалистом по слабому полу. Был ли я и правда специалистом, или только продюсеру так казалось, установить теперь трудно. Одно помню отчетливо – девчонки строили мне глазки и хихикали, а когда подходила их очередь идти в павильон – они весело туда скакали. А продюсеру только это и было нужно.

Обычно после такой работы моя записная книжка переполнялась телефонными номерами. С некоторыми у меня происходили встречи в нерабочее время. В тот день мне приглянулась одна брюнеточка. Все у нее было на месте: и круглая попка, и упругие сиськи, и шелковистая кожа, и густые волосы, и моим шуткам она заливисто смеялась.

Так как никакой другой задачи, кроме как развлекать девчонок, передо мной не стояло, то я мог себе позволить на законных основаниях вовсю флиртовать с подопечными. Приглянувшаяся мне брюнеточка держалась неприступно, зато ее подружка в очках интереса не скрывала. Очень скоро она начала прижиматься ко мне то передом, то задом, не имея для этого никакого повода. Довольно необычное поведение для первой четверти часа знакомства.

Очкастая не обладала выдающейся внешностью; серо-желтые волосы были туго затянуты в хвост, острый носик поддерживал очки. Фигурки, как у нее, знатоки называют миниатюрными. Незаметная такая фигурка, невыразительная, однако не воспользоваться столь сильным желанием дамы было глупо.

Пару недель я невнятно мямлил, отвечая по телефону на ее призывы пойти куда-нибудь вместе. Идти с ней мне, разумеется, никуда, кроме постели, не хотелось. К счастью, у ее мамаши близился отпуск, и она должна была отвалить на дачу.

Теплым летним вечером я прогуливался с Витькой и Юккой. Мне хотелось выпить с ними какого-нибудь вина, сидя на лавочке. Хорошим летним вечером всегда хочется выпить вина на лавочке. С другой стороны, хотелось включить в расписание и очкастую.

Витька сразу нашел выход. «Покупаем вино и едем к ней. Скажи, чтобы позвала подруг». Потыкав пальцем в телефон, я связался с очкастой. Она поначалу бурчала недовольно, но быстро смягчилась. Сказала, что в гостях у нее та самая брюнеточка со съемок и что они ждут нас с нетерпением. Денег имелось в обрез, а еще надо было прикупить выпивки, так что ни о каком такси и речи быть не могло. Мы двинулись в сторону метро. Летом все в кайф, даже метро.

Доехав до конечной станции, мы выбрались на поверхность. Вокруг в буквальном смысле царили последствия какой-то катастрофы: мы увидели рельсы, но не увидели трамваев, на асфальте валялись грязные картонные коробки; газеты и обертки от хот-догов летали, словно осенние листья; хаотичными зигзагами бегали крысы, собаки выли, люди отсутствовали.

Я задумался о бедности. Я и раньше догадывался, что очкастая бедна, но, только оказавшись в ее районе, понял, насколько. Мои друзья тоже думали о бедности. Юкка высказался, что бедные люди всегда очень неудобно селятся. До них сначала на метро надо ехать, потом трамвая ждать, который не ходит, потом маршруткой и еще пешком по темным подворотням, где бомжи из каждого угла хрипят.

У заколоченной витрины стояла украшенная лентами дешевая корейская машинка. Бедные люди едва поженились или только собираются.

Приметив среди опустошения и разрухи продуктовый, мы зашли выбрать бутылочку. Провозились долго. Шутили, дурачились и почти забыли, зачем пришли и чего нам надо. Собравшись с мыслями, выбрали два крымских хереса и сыру на закуску.

В очереди перед нами стоял несвежий мужчина со слабыми приметами модности. Что-то в прическе, что-то в одежде. Как будто остатки старой краски на сером заборе. Рядом пристроилась немолодая девушка с синяком под глазом. Кассирша, охранник и двое покупателей посмотрели на нас с подозрением. Мы ощутили себя американцами на окраине Багдада или еще на какой освобождаемой от предрассудков территории. Не пересчитав сдачу, мы поскорее вышли из магазина.

Куда идти мы не знали, и потому принялись-таки искать такси. Мы могли бы встать хоть на середину улицы – машин не было вовсе, и только минут через десять показалось первое средство передвижения – битая колымага, сошедшая когда-то с отечественного конвейера, за жизнь натерпевшаяся, ведомая ныне темным горцем с расфуфыренной бабой по правую руку.

Мы набились сзади.

Рулевой был такого угрожающего вида и погнал колымагу по выбоинам с такой скоростью, что нас охватил ужас. Мы решили, что это людоед с подругой, что он сейчас отвезет нас в свое логово, съест и трахнет.

Хотя как можно трахнуть то, что уже съел? Он поступит с нами наоборот. От этого легче не становилось. Зато лично мне расфуфыренная баба понравилась. Расфуфыренные бабы редко бывают злыми.

По радио заиграла песня про стюардессу по имени Жанна. Юкка со страху вцепился в ручку двери, а мы с Витькой, не сговариваясь, дружно загорланили в унисон с хрипящими колонками: «Ангел мой неземной, ты повсюду со мной».

В зеркальце заднего вида тусклым золотом поблескивала улыбка горца.

Покружив по району, колымага подкатила к месту назначения – панельной башне. Юкка так обрадовался, что сделал расфуфыренной бабе какой-то неуклюжий комплимент, отчего нам с Витькой, самой бабе, да и горцу стало неловко, и мы поспешили прочь.

* * *

Жилище очкастой оказалось таким же бедным, как и весь район. Мне ужасно стыдно, когда я попадаю в бедные квартирки. В подъездах бедных домов обычно пахнет протухшей водой и каким-то варевом, стенки лифтов исцарапаны скучными и нелепыми обращениями и восклицаниями, коридоры перед бедными квартирами завалены пыльным барахлом, балконы бедных квартир тоже завалены, чем забиты шкафы и антресоли, и думать не хочется. Мы с Витькой и Юккой вовсе не богачи, но бедность бывает разной; в квартирке, в которой мы оказались, не пахло ни аристократическими предками, ни пороком, ни хорошим вкусом, ни борьбой с властью. То есть мы встретились с абсолютной бедностью. Бедностью без причины. Бедностью, передающейся по крови.

Неловкость в такие моменты испытываешь не от обстановки, а от собственной фальшивости, от того, что начинаешь делать комплименты какому-нибудь дрянному сувениру, пластмассовой Эйфелевой башенке, купленной в случившейся лишь однажды туристической поездке и стоящей с тех пор на самом почетном месте в коридоре. Смущаешься от того, что нахваливаешь невкусную еду, проявляешь интерес к презираемым тобой сухим букетам-икебанам. Не бедность вызывает неловкость, а попытки юлить перед самим собой.

Мы сняли кеды и, широко улыбаясь и звеня бутылками, прошли на кухню. Тусклый свет, газовая плита, чистая потертая клеенка на столе. Юкка разлил херес в пять разных стаканов, одинаковых не нашлось. Витька порезал сыр толстенными ломтями, и всем стало весело. Очкастая сложила в огромную кастрюлю целую гору яиц и поставила варить. Я моментально сожрал последнюю конфету из вазочки.

Хруст фантика заставил очкастую обернуться. Когда она поняла, что конфета погибла, ее лицо на мгновение заволокла печаль.

Вскоре мы погрузились в очистку скорлупы. Ни до, ни после того вечера я не видел такого количества вареных яиц. Скорлупа слезала легко. Редко что приносит такое удовлетворение, как хорошо отстающая яичная скорлупа. Очкастая заговорила о новом китайском халате, который ей непременно хотелось продемонстрировать. Она поднялась с табуретки и, призывно виляя задом, пошлепала из кухни. Откусив было яйцо, я промычал что-то про помощь в надевании китайского халата и вразвалку двинулся следом.

* * *

Она игриво брыкалась и отворачивалась. Ее вертлявое тельце то и дело выскальзывало из моих рук. Но вдруг она изменила тактику и стянула майку через голову. Я смял ее небольшие грудки, после чего они совсем куда-то пропали. Она пискнула, я повалил ее на диван.

Резинку она надела ртом. Я ртом ничего делать не стал. Она сжала мои руки за головой и уселась сверху. Такие штучки не в моем вкусе, очкастая застала меня врасплох, и я не успел опомниться, как представление завершилось.

Для меня, не для нее.

Она пошла в туалет доделывать то, чего не удалось мне, а я натянул джинсы и, ощущая пьянящее безразличие, вернулся на кухню.

Мы продолжили пить и смеяться. Я целовал пальцы брюнетки и одновременно поглаживал Юккино колено.

Зачем мне понадобилось колено приятеля, не ясно. Наверное, что-то подсознательное. Брюнетка руки не отнимала, Юкка сидел насторожившись, очкастая хмурилась, Витька похохатывал.

* * *

Когда чернота за окнами стала рассасываться, и проступил утренний пейзаж, из второй комнаты, которая все это время стояла закрытой, вышел маленький мальчик в промокших трусиках. Очкастая встрепенулась, засуетилась, но мальчик успел назвать ее «мамой», схватил за полу халата и сообщил, что описался.

После манипуляций с простыней и душем очкастая, вняв нашим настойчивым просьбам, усадила сына за стол. Он потирал сонное личико, улыбался и прятался в ее китайские складки. Тут и открылось, что конфета, которую я съел, предназначалась ему.

Этому беловолосому маленькому человеку.

Обнаружив пропажу конфеты, он не заревел, не начал капризничать, он продолжал улыбаться. Если бы в тот момент я мог выменять конфету на джинсы, я бы отдал джинсы. Отдал бы кеды, спортивные носки, майку и крестик отдал бы.

На прощание мальчик потянул меня за штанину, а когда я склонился к нему, неожиданно поцеловал меня в висок.

* * *

Утреннее солнце превратило район в привлекательный и даже ласковый. Не знаю, можно ли назвать район ласковым, но именно ласка исходила от серых стен, ставших розовыми, от вытоптанных газонов, от трещин в асфальте.

Разбудив спящую продавщицу в том самом магазине, мы наскребли на буханку черного и банку кабачковой икры.

Икру продавщица открыла консервным ножом.

Продребезжал первый трамвай.

Продавщица включила радио.

Диктор сообщил, что полчаса назад на Кавказе началась война.

Александр Снегирев