Просто рядом

Он мой друг. Когда иду утром в офис, захожу в кофейню и беру ему кофе с собой. Каждый день. Он с утра, пока кофе не выпьет, смешной и ничего не соображает. У него даже волосы на макушке дыбором стоят.

А он меня пирожным кормит. В буфете покупает и на пластиковой тарелке приносит прямо за компьютер.

Я ненавижу пирожные, но он об этом не узнает – давлюсь, съедаю до последней крошки.

Курить начала, чтобы от курилки ключ получить. Он вообще-то в другом кабинете работает, но двери стеклянные, и я за ним следить могу. Курилка у нас на крыше, сейчас весна, запахи такие… и мы вдвоем на двадцать восьмом этаже. Вся Москва перед глазами.

Он мой друг. Пока друг. Просто у него жена. Он мне много про нее рассказывает. Я молча киваю и слушаю, так всегда поступают друзья.

Она им недовольна.

Слишком легкомысленный, слишком много курит, слишком не думает о будущем, слишком мало времени они проводят вместе. Очень много «слишком» для него одного. Он запутался и не понимает женщин, и еще он несчастный, он так не говорит, но я вижу.

А я просто слушаю. Иногда, очень редко, вставляю что-то мягко-едкое: «А я бы поехала с тобой в „Шиномонтаж“…» – и думаю: «Я бы за тобой в Сибирь поехала…»

Зачем он женился на ней? Она ужасная, вульгарная, грубая, ей никогда не понять его. А мы с ним можем говорить часами.

Один раз мы выходим из офиса, он дверь держит, он всегда дверь держит. Всем, не только мне.

На улице солнце, я бы ему сказала все сегодня. Сегодня очень подходящий день.

Но говорит он: «Привет». И целует ее на ходу. А она…

Она ангел: голубые глаза с умными морщинками, белокурые волосы развеваются на ветру, и на солнце кажется, что вокруг ее головы – нимб. Она смеется и целует меня в щеку: так много обо мне слышала, наконец-то познакомились.

И мы сидим в баре, она рассказывает про приют для собак, про скрипичный концерт в Доме ветеранов, читает стихи, которые она написала для него. А может быть, что-то другое, я не слушаю, но это и не важно. Она – идеальна. Воздушная и легкая, как будто с рекламы «Кензо».

А я угловатая, неуклюжая, пока забиралась на стул, опрокинула кружку. Со мной так всегда. Но она поймала кружку, рассмеялась, обняла меня и сказала, что я чудо. А от ее волос пахнет липой.

Я в другой лиге. Чего скрывать, я вообще не в лиге. Я даже не в зрительном зале.

Они красивая пара. Но я не сдамся!

Она все понимает и ждет, что я уйду.

Плевать. Я просто буду рядом. Ведь у любой идеальной жены есть муж, который ее больше не хочет.

Богатая Анька тоже плачет

С одноклассницами встречались. Одна медсестра в реанимации – Наташка. Четкая, жесткая, немногословная, буха́ть может всю ночь, а в шесть утра на смену огурцом.

Аня – кура. И была, и есть, ее в классе не любили, она жеманная всегда, в котенка играет, но переигрывает.

Олигархичка она теперь, но недавно. Поэтому томная такая, сумка «Гермес» сюда, платок Баленсиага туда. Все заметили ярлык? А если сумку на стол поставить, лучше видно?

И я, понятное дело, элита общества, драматург. «Ну что там у вас на телике, выкладывай? Кто там пед? Да ты что, серьезно, у него же жена… Во дает!»

Мы с Наташкой обо всем болтаем, мне все интересно про нее – людей спасает! Это не маникюром по клавиатуре.

А Аня не знает, как влезть в беседу, ей многое надо нам поведать, и про средиземноморский круиз, про мужа нового, про часы и «ламборгини». Она медленно слова растягивает, тихо говорит, ей кажется, что так «вэри сэкси».

Ну ладно, хрен с тобой, давай про детей. Вроде бы у всех есть, тема общая. И Аня прям быстро-быстро, пока слово дали:

– Ну что вам рассказать? Мой Жорик во Франции в закрытом пансионе. Три языка, поло, фехтование. Его теперь французы Жоржем зовут. Жорж Зябликофф, звучит, да?

И на нас наконец победоносно. Наши отруби в сельской школе чалятся. А Наташка смеется, она же простая, думает, что это шутка.

– Ха-ха! Фехтование! Ты его в гвардейцы кардинала готовишь?

Аня в краску.

– Фехтование – это, между прочим, умение владеть своим телом.

– Нет, она что, серьезно сейчас?

И на меня беспомощно. Правда? Я киваю. Аня снова на коне.

– Дошло наконец? Реально под Парижем. Там у них конюшня на территории школы, оранжерея, я тебе сейчас фоточки покажу… Это тебе не семечки грызть у Марьи на задней парте. После окончания Сорбонну прочат.

А Наташка теперь вообще ничего не понимает.

– Какая же мать нормальная своего ребенка собственноручно зашлет в другую страну? Он же там у тебя один! Ему двенадцать, ему семья нужна, а не поло.

– Что ты несешь, он не один. Там наставники, учителя! Да он счастлив.

– Ясно. Хорошо тогда, если счастлив. А сама что делаешь? Ты ж не работаешь. Чем занята-то целый день?

– Да у меня весь день расписан, мы с мужем много путешествуем, я спортом занимаюсь, благотворительностью. У нас фонд с подругой, приюты для собак.

– Приюты для собак? Да господи, скажи же ты ей. У ней ребенок там один, как в детском доме, а она собак спасает.

А я киваю. Знаю, ситуация щепетильная, но уже что поделать.

А Аня-кура в слезы. Говорит, я, когда вышла за богатого, как только статус получила, все вокруг мне завидуют. Вот и вы сейчас сидите и завидуете, конечно, я понимаю, ваши дети не имеют моих возможностей… И так со мной всегда! Я же помню, мне и в школе всегда завидовали. Я не понимаю, почему все вокруг такие злые.

А Наташка смотрит на нее внимательно.

– Правда не понимаешь?

– Правда не понимаю. Зависть и злоба. Вы ими пропитаны. Просто я успешная, красивая, богатая. Вот за это вы меня ненавидите.

– Нет. За то, что ты человек говно, с детства. Фальшивая. И не завидуют тебе, а просто не любят.

В общем, как-то неприятно расстались. В такси молча ехали, сперва Наташку завезли.

Потом едем вдвоем. Она мне как зарыдает:

– Зачем она так про меня? У меня жизнь – врагу не пожелаешь. Жорку я во Францию отправила, потому что мой новый муж его терпеть не может. Услал подальше, чтобы не мешался. Я разрываюсь теперь между своим сыночком и этой старой сукой. По ночам не сплю…

И как-то сразу человеком стала. Не знаю почему.