3. Допрос продолжается
— При каких обстоятельствах освободили вас из тюрьмы и что вы делали при немцах, расскажете позднее, — начал Иван Васильевич, когда арестованный поел. — Сейчас меня интересует задача, с которой вы приехали в Ленинград.
— В Ленинград меня послали потому, что я здесь жил до войны, — сказал Казанков, глядя прямо в глаза следователю.
— У вас есть родные?
— Здесь живет жена. Хотя я, конечно, не уверен. Может, она уехала или с голоду умерла. –
— Что знали немцы о вашей жене и знакомых?
— Они меня спрашивали подробно обо всех
— Вы им назвали фамилии и адреса?
— Да. Некоторых назвал.
— Кого именно?
Арестованный сообщил несколько адресов и фамилий.
— У вас есть дети? — продолжал Иван Васильевич.
— Нет.
— Люди, о которых вы говорили там, ваши друзья или просто знакомые, сослуживцы?
— Друзьями я не могу считать их. Гуляли вместе. когда деньги были, а когда под суд попал — отшатнулись.
— Больше вы никого не называли там?
— Нет.
— Говорите дальше. Зачем вас послали сюда?
— Послали меня с письмом. Я должен был разыскать одного специалиста, Завьялова Сергея Дмитриевича, проверить, где он живет и где работает, а потом передать письмо. Будто мой родственник привез его из Москвы.
— Дальше?
— Потом надо было сходить в аптеку на Невский, спросить там провизора, по фамилии Шарковский, и сказать ему так: «Григорий Петрович заболел и просил шесть порошков аспирина» На порошках он напишет или отзовет в сторону и скажет, когда и где с ним можно встретиться. Потом я должен ему сказать, что Григорий Петрович зайдет двадцатого ноября, если выздоровеет, и рассказать про письмо… которое привез.
— Что именно рассказать про письмо?
— Ну, как у меня все получилось… Нашел ли я Завьялова, передал ли письмо, живет ли он по старому адресу.
— Все это можно рассказывать своими словами?
— Да.
— Дальше?
— Потом я могу делать что хочу. Искать жену, знакомых… Велели найти всех, кого могу, и восстановить старую дружбу. Денег дали, чтобы угощать.
— Как вы должны были объяснить свое появление в Ленинграде вашим знакомым и жене?
— Объяснить так, что, дескать, выпустили раньше срока из тюрьмы ввиду войны.
— Значит, предполагалось, что вы приехали с Большой земли?
— Почему с Большой земли? — не понял Казанков.
— Ленинградцы так называют всю страну, — пояснил Иван Васильевич.
— Да, да. Мне говорили, — вспомнил арестованный. — Правильно. Нужно было сказать, что я вернулся из Сибири. Будто бы туда меня эвакуировали при наступлении немцев.
— Почему вы выбросили бумажник?
— Мне велели уничтожить письмо, если что-нибудь случится. А письмо я не успел вынуть. Моряк меня захватил врасплох.
Казанков отвечал охотно и даже несколько торопливо, видимо боясь, что его могут заподозрить в неискренности. Иван Васильевич не спускал с него глаз, и малейшее изменение в выражении лица не ускользнуло бы от его внимания. Без сомнения, он говорил правду.
— Что вам сообщили про Завьялова?
— Ничего особенного. Просто приказали передать ему письмо… Разрешите еще закурить?
— Курите.
Пока арестованный закуривал, Иван Васильевич делал пометки на листе бумаги. Бураков сидел плотно сжав губы, стараясь не пропустить ни одного слова. Стенографистка, записывавшая показания, подняла голову и с любопытством разглядывала арестованного.
— Я попрошу вас повторить слово в слово ту фразу, которую вы должны были сказать при явке в аптеку, — продолжал Иван Васильевич.
Арестованный повторил.
— Ее нельзя перефразировать или переставить слова по-другому?
— Нет. Заставили выучить наизусть и несколько раз спрашивали. Это как пароль.
— Так. А все остальное можно говорить своими словами?
— Да. Он уже будет знать, что «свой».
— Дальше. Что вы должны делать после того, как разыщете знакомых?
— После двадцатого числа нужно было прийти опять в аптеку и спросить, какие сведения есть от Григория Петровича? Не заходил ли он к нему?
— К кому?
— К этому… к Шарковскому. Тогда он скажет, где искать или ждать Григория Петровича.
— Дальше?
— Все. Остальное будет приказывать Григорий Петрович. Я должен быть в его подчинении.
Иван Васильевич снова сделал несколько пометок.
— Теперь скажите, кто такой Григорий Петрович. Вы его знаете?
— Видал два раза. Очень серьезный человек.
— Как его фамилия?
— Мальцев.
— А еще как?
— Больше мне ничего про него не говорили. Правда, один раз, когда он проходил по коридору, так мне шепнули: «Тарантул».
— Кто шепнул?
— Один из наших полицаев.
Иван Васильевич переглянулся с помощником, и тот понял начальника.
— Разрешите сейчас сходить? — спросил он вполголоса, наклоняясь к нему.
— Да. Там есть отдельный пакет… — Принести фотографию?
Иван Васильевич кивнул головой, и Бураков ушел в архив разыскивать нужный документ.
— Какой он из себя, этот Мальцев?
— Невысокого роста, широкоплечий… лицо бритое, немолодой. Одет…
— Каких-нибудь особых примет не заметили? — перебил его Иван Васильевич.
— Нет. Ничего такого…
— Кроме Шарковского, вам не давали других адресов? — Нет.
— Ну, а если, предположим, Шарковский арестован или убит снарядом?
— Тогда приказано двадцатого с утра дежурить где-нибудь поблизости, ловить Григория Петровича и предупредить его.
— А если он не приедет?
— Три дня приказано ждать по утрам.
— На чем должен приехать Мальцев? Тоже через залив?
— Нет. Точно я не знаю, но полагаю, что его сбросят на самолете.
— В каком месте?
— Не могу знать, но, наверно, не под Ленинградом. В Ленинград он должен приехать законно.
— Почему вы так думаете?
— Да видите ли… Как-то в прошлом году был у меня разговор с одним полицаем. Раньше, до суда, мы с ним вместе сидели в камере и познакомились. Говорили мы про партизан. Боялись, конечно… Нам от партизан доставалось крепко. Вот он мне и рассказал, что партизаны через линию фронта на самолетах получают боеприпасы… И людей им скидывают на парашютах. Потом и про фашистов рассказал. Немцы, говорит, тоже в советский тыл своих забрасывают. Пятую колонну. Говорил, что есть где-то такое место, куда по ночам самолеты с людьми летают, а назад пустыми возвращаются.
— А где это место?
— Этого он не знал. Ему, видите ли, пришлось некоторое время на аэродроме работать, так он приметил.
— Кто, кроме вас, должен быть еще заброшен в Ленинград?
— Должны приехать, но только после двадцатого, когда Григорий Петрович сигнал даст.
— Расскажите об этом точнее.
— Точнее не могу. Я только догадываюсь, потому что опрашивали многих, кто раньше в Ленинграде бывал. Ну они и проболтались в разговоре между собой. А вообще это все под секретом держат. У них просто. Чуть заподозрили, пуля в затылок — и весь разговор. Они с нашим братом не очень миндальничают.
— О чем вы говорили с Мальцевым?
— Знакомились. Он меня спрашивал про жизнь, про семью, про суд… Человек он серьезный и обстоятельный. Глаза острые… Кажется, всего насквозь видит.
— Он русский?
— Вот не могу сказать. Говорит чисто, не отличишь. Наверно, русский.
— Все, что вы говорите, — правда?
— Все правда. Какой мне смысл сейчас врать?
— Курите, не стесняйтесь, — предложил Иван Васильевич и прошелся по комнате. — Я верю вам, но, конечно, все, что вы сказали, придется проверить.
— Пожалуйста, проверяйте.
— Сколько денег вы получили?
— Тридцать тысяч.
— Они фальшивые?
— Кто их знает… Полагаю, что фальшивые. Уж очень все новые.
Вернулся Бураков и передал начальнику две фотографии. На одной из них Жора Брюнет был снят с отцом, на другой только отец, но в молодых годах, в студенческой форме. Ровно год пролежали фотографии в архиве советской разведки и вот пригодились.
Иван Васильевич передал фотографию арестованному.
— Этого человека вы не встречали там? Нахмурив брови, Казанков уставился на карточку. Поднес ее к свету. Брови его удивленно поднялись.
— Так это же он… Григорий Петрович. Только помоложе. А мальчика не знаю,
— Вы уверены, что на фотографии снят Тарантул?
— Насчет Тарантула не уверен, потому что слышал случайно, а насчет Мальцева Григория Петровича уверен. Это он и есть.
Иван Васильевич взял фото и положил в папку.
— Что вам говорил Мальцев про Завьялова? Вспомните хорошенько.
Казанков подумал, потер рукой лоб.
— Ничего такого:.. Только чтобы письмо передать.
— Не говорил он вам, что это человек «свой», надежный… или что-нибудь в этом роде?
— Наоборот. Он сказал, чтобы я с Завьяловым вообще ни о чем не распространялся. Если дома его не застану, то это даже лучше. Если домработница есть или дети дома, то письмо отдать им, а самому лучше не показываться старику. Главное, нужно узнать, живет ли он на своей квартире или где в другом месте, и туда передать письмо.
Иван Васильевич посмотрел на часы и встал.
— Так. Я должен уйти. Завтра вызову еще раз. А сейчас допрос будет продолжать мой помощник. Начинайте сначала.
Он собрал записки, кивнул головой стенографистке и ушел в свой кабинет. Здесь он первым делом позвонил по телефону и доложил:
— Арестованный сознался и дал ценные показания. Мы опять встречаемся с Тарантулом… Да. Дело с аммиаком. Казанков узнал его на фотографии. Завтра утром собираюсь к Завьялову, а уж потом разрешите доложить подробно план… Нет. Думаю, что Завьялов ни при чем… Выводов еще никаких.
