Страх и желание

Переживания дочери о том, что она может оставить своего ребенка сиротой, нередко дополняются не менее мощным желанием подарить сыну или дочери детство – с матерью, – которого у нее не было. Страх и желание – безмолвные партнеры в танце матери. Неудивительно, что 65 женщин без матерей в возрасте от 18 до 45 лет, которых я опросила для этой книги и у которых нет детей, часто говорили: «Я хочу завести ребенка, но боюсь». Они боятся заболеть болезнью своих матерей, боятся, что ничего не знают о родах и воспитании, боятся не стать хорошей матерью или стать плохой – той, которая умерла.

Половина опрошенных женщин признались, что боятся или когда-то боялись завести детей. Среди них – 27-летняя афроамериканка Пола. Ей было 15 лет, когда ее мать умерла от редкого заболевания крови. Когда Пола познакомилась со своим будущим мужем, белокожим мужчиной, они долго придумывала имена будущим детям. Но после свадьбы решили, что не хотят воспитывать ребенка смешанной расовой принадлежности в текущей социальной обстановке.

Это решение принесло Поле облегчение. По ее словам, настоящая причина, по которой она избегала беременности, связана с эмоциональной стороной.

У меня всегда были два страха. Первый – что я упаду с лестницы и сломаю шею. По непонятной причине, я всегда боялась этого. Второй – что я умру во время родов или сразу после них, и моему мужу придется воспитывать ребенка одному. Иногда я думаю об этом. Мне не хочется оставлять его, у него нет американского гражданства. Как я могу так поступить? Я все время думаю о том, что у меня рождается ребенок, и я умираю, или что я умираю раньше мужа и оставляю ребенка без матери. Эти мысли не исчезают. В глубине души я понимаю, что это иррациональный страх. Но откуда мне знать, что произойдет?

Тревога Полы из-за смерти в раннем возрасте связана с ее уязвимостью как дочери без матери и чрезмерным отождествлением с матерью. Она боялась, что такое случайное событие, как болезнь, может разлучить ее с ребенком, и этот страх затуманил отношение к материнству. Пола отложила беременность, хотя признает, что давно мечтает об отношениях между матерью и ребенком, которых лишилась.

43-летняя Дарлин перенесла три неудачные операции из-за эндометриоза, отчаянно пытаясь забеременеть. Мысли о том, что у нее никогда не будет детей, разбивали ей сердце. «Я ощущала такую безнадежность и опустошенность, – вспоминает Дарлин, которой было 10 лет, когда ее мать умерла. – Я рано потеряла мать, и мне казалось, что я не смогу стать ею сама. Мне так хотелось поделиться чем-то с другим человеком». Когда она и ее муж усыновили ребенка, чувство опустошенности исчезло в тот же день. «Я не думала, что у меня когда-нибудь будет ребенок, но благодаря усыновлению все мои мечты сбылись», – сообщает Дарлин.

Конец одной жизни может вызвать непреодолимое желание заботиться о другой – особенно когда роды или усыновление создают связь, похожую на утраченную. Психотерапевт Сельма Фрайберг отмечала: «Огромное количество мужчин и женщин, познавших страдания, восстановили и исцелили детскую боль, родив ребенка.

Проще говоря, родитель говорит: “Я хочу, чтобы жизнь моего ребенка была лучше моей” Мы часто слышали подобные слова от своих родителей. И они действительно делают все, чтобы улучшить жизнь ребенка». Для дочери без матери это означает дать ребенку надежный любящий дом с матерью, которая доживет до его полного взросления.

Женщины, лишившиеся матерей, часто говорят, что снова обрели чувство целостности, родив ребенка. Что ощущение близости, которое исчезло, когда их связь с матерью оборвалась, вернулось, когда они снова вступили в эти отношения – с другой стороны. Кроме того, по их словам, материнство позволило им заново наладить связь со своими матерями и обрести небольшую частичку первоначальных отношений.

Материнство принесло 57-летней Митси чувство удовлетворения. Она привнесла в свои отношения с дочерьми некоторые элементы ее отношений с матерью, которую она потеряла в 12 лет.

Я не знаю, какими были отношения между моими родителями и как моя мама относилась к разным вещам. Поэтому я всегда призывала своих дочерей свободно задавать мне вопросы. Если они хотят понять, почему мы с их отцом развелись или как я отношусь к чему-то, мне кажется, они должны иметь источник информации. И я хочу стать этим источником, потому что меня очень расстраивало его отсутствие в детстве. Жаль, что я не знаю, как моя мать относилась ко мне, потому что я знаю, как отношусь к своим дочерям. Они – люди, у них есть недостатки и слабые стороны, но я очень горжусь ими. Мне хотелось бы знать, гордилась ли мной мама. На мой взгляд, эта информация помогла бы мне разобраться в себе и узнать, что сделало меня такой, какая я есть.

Материнство позволило Митси снова вступить в отношения матери и дочери, будучи зрелой и опытной участницей, которая умеет воспитывать дочерей. Ее девочки знают о своей матери больше, чем она знала о своей. Митси считает, что ее идентичность пострадала из-за отсутствия матери, поэтому она осознанно помогает становлению своих дочерей.

В идеале мать без матери остается в роли родителя и, как и Митси, позволяет своему ребенку быть ребенком. Но если она страдала из-за нехватки родительской любви в детстве или в подростковые годы и, повзрослев, очень нуждается в любви, она будет ожидать ее от своего ребенка, особенно если у нее эмоционально холодный муж или партнер.

Если женщина решает родить ребенка, чтобы заполнить пустоту внутри, у «заполняющего ребенка» не будет шанса развить свою идентичность. Мать воспринимает любые попытки ребенка отделиться как предательство, а любой акт сопротивления – как угрозу безопасной базе, которую она создавала для себя девять месяцев. Боясь, что ребенок бросит ее, как когда-то сделала мать, женщина попытается контролировать его, чтобы подавить зарождающуюся самостоятельность. Тогда ребенок вырастет с ощущением тревоги и чувства вины, фобией или, в лучшем случае, с обидой на мать.

«Если женщина теряет свою мать в раннем возрасте и не оплакивает ее смерть, она неосознанно пытается восстановить близость с матерью через ребенка, – поясняет Филлис Клаус. – Когда в ее поведении появляется этот неосознанный аспект, она попытается получить от ребенка всю любовь и заботу, которую никогда не ощущала».

Главные слова здесь – «не оплакивает ее смерть». Женщина, рано потерявшая близкого человека и не разобравшаяся со своими чувствами одиночества или брошенности, может сформировать проблемные привязанности со своими детьми. Когда Мэри Эйнсворт и ее коллеги из Университета Вирджинии изучили привязанности между матерями и младенцами у 30 женщин, потерявших родителя в детстве или подростковом возрасте, они обнаружили, что 100 % матерей, не закончивших процесс переживания горя, воспитывали тревожных и неорганизованных детей. Вместо того чтобы относиться к матери как к источнику утешения, эти дети считали их источником стресса. Всего у 10 % матерей, которые разобрались со своим горем, и у 20 % матерей из контрольной группы, не терявших родителей, были дети с подобными проблемами привязанности. Исследователи пришли к выводу, что «нерешенная» ранняя утрата (а не ранняя утрата сама по себе) ведет к проблемам привязанности матери и ее ребенка.

Андреа Кэмпбелл, которой было 10 лет, когда ее мать умерла, и 12 лет, когда отец покончил с собой, никогда не чувствовала, что может оплакать горе в подростковом возрасте. Она очень рано вышла замуж и родила ребенка. «Я воспитываю дочь, которая мне очень дорога, – поясняет она. – Каким-то образом я вернула свою мать, сама став матерью и начав делиться любовью с дочерью. Но я пыталась исцелить себя. Неосознанно пытаясь исцелиться через другого человека, мы навязываем ему свои раны. Хотя я была любящей и заботливой матерью, потому что получила заботу и любовь в первые 10 лет жизни, моя утрата все равно ранила мою дочь». Оплакав свою мать во взрослом возрасте, доктор Кэмпбелл поняла, что видела в дочери умершую мать. После этого они вдвоем начали работать над восстановлением отношений.