Вернемся на правый берег Аппруага, поросший вековыми деревьями, в тени которых беглые каторжники предавались отвратительному обжорству на своем людоедском пиру.

— Но, — воскликнул с ужасом и отвращением Шоколад, — то, что вы мне предлагаете, ведь человеческое мясо!

— Ну так что же из того, если бы и так? — возразил Луш. — Нотариус приказал долго жить, а мы здесь подыхали от голода… Пусть же мертвые послужат на пользу живым!

— Луш прав, — поддержали остальные негодяи с набитыми ртами. Но, заметив, что араб и мартиниканец с отвращением и ужасом отбросили от себя куски, которые они ели, Красный цинично добавил:

— Э, да Арби и Немытая рожа что-то жеманятся… Ну, тем лучше: нам больше останется!

— Так скажите мне, — сказал с видимым усилием Шоколад, — скажите мне по крайней мере, что вы его не убили!

— Да говорят же тебе, что его угорь прикончил. Немало было с ним хлопот, чтобы вытащить его из воды… Если бы не голод, так мы и возиться-то с ним не стали бы!

— Глупости! — возразил Луш, сознавая за собой поддержку Геркулеса и испытывая какое-то злобное наслаждение задирать Шоколада. — Ну а что если бы угорь был тут ни при чем? Что бы ты сделал, скажи на милость?

— Я предпочел бы вернуться туда, откуда мы бежали, и снова влачить за собой цепь и ядро и до конца дней моих есть одни квашеные огурцы, чем оставаться еще хоть одну лишнюю минуту с вами! — отвечал с негодованием Шоколад.

Луш засмеялся скрипучим, старческим смехом.

— Э, да ты, брат, проповедуешь не хуже заправского попа! Тебе бы и следовало идти в попы, чем жениться и доводить себя до прихлопывания твоей чертовки! ..

При этих словах несчастный резко вскрикнул и, побледнев, как мертвец, одним прыжком, словно тигр, бросился на старого негодяя, согнул его, как тростинку, пригнул к земле и ударом ноги приготовился было раздавить ему череп.

— Помогите! — захрипел старый разбойник. — Помогите! Прирежьте его, как свинью! ..

Геркулес кинулся было на защиту своего сообщника, но тут же упал, как подкошенный, сраженный ударом кулака гиганта. При виде этого Красный и Кривой не решались тронуться с места. Судьба Луша, казалось, была уже решена; но вдруг в душе Шоколада произошел какой-то переворот, и он выпустил из рук негодяя и отрывисто проговорил:

— Довольно одного убийства! .. Довольно!

Между тем Луш, не чувствуя более на себе железной руки Шоколада, жадно втягивал в себя воздух. Геркулес, оправившийся лишь наполовину от полученного тумака, с трудом подымался на ноги, ощупывая руки и ноги.

— У тебя, брат, тяжелая рука, с тобой плохие шутки… — обратился Луш к Шоколаду. — Давай помиримся… Не стоит портить себе кровь из-за всяких пустяков… Будем друзьями… ладно? Нам еще немало остается сделать, чтобы стать свободными людьми, да нас и не так уж много! ..

При этом он шепотом добавил, наклонясь к самому уху Геркулеса:

— Вот птица, от которой нам при первой возможности следует избавиться!

Геркулес отвечал на это выразительным и одобрительным подмигиванием в то время, как Шоколад, молча отойдя в сторону, сел на траву и, опустив голову на руки, глубоко задумался.

Спустя полчаса компания беглых каторжников тронулась в путь, завернув в окровавленную одежду несчастного Нотариуса остатки его тела, предназначавшиеся на следующий ужин или обед.

Шоколад с арабом и мартиниканцем замыкали шествие на расстоянии каких-нибудь двадцати метров.

Эти бедняги, искренне возмущенные поступком товарищей, ничего так не желали, как расстаться со своими ужасными спутниками, и вполголоса совещались с Шоколадом, которому они всецело доверяли.

— Нам надо уйти от них, — говорил араб своим красивым гортанным голосом. — Геркулес как-нибудь убьет тебя… Луш ему так сказал… я слышал!

— Ай, ай, ай! — подхватил чернокожий. — Мы уйдем от них на берег Кайены, а то они убьют нас… и съедят, как того несчастного! ..

— Полно, ребята, — прервал их Шоколад, — несмотря на мучительный голод, к нему вернулась вся его энергия, — раз вы присоединяетесь ко мне, то обещаю вам, что спасу вас. Последуем за ними до Ойапокка: втроем мы ничего не можем сделать, а там посмотрим, как нам без шума отделаться от них! Ну, а что касается их намерения прирезать меня, как цыпленка, то это еще мы посмотрим. Прежде всего, мы никогда не будем спать все трое одновременно; один из нас все время будет сторожить двух других во время их сна. У нас два палаша точно так же, как и у них… Значит, мы равны им по оружию, кроме того, я запасусь хорошей дубиной, такой, с которой я никого на свете не побоюсь, и с четырьмя справлюсь один. Так, значит, решено?

— Да, да… ты иди, куда хочешь, я всюду пойду за тобой! — решительно сказал араб.

— А я куда пойду? Ты возьмешь меня с собой? Я буду смелее тигра и вернее пса! — проговорил мартиниканец.

— Ну, и прекрасно, друзья, превосходно. Если не падать духом, то мы доберемся до Бразилии и там найдем средства честно зарабатывать себе на хлеб!

От Аппруага до Ойапокка считается по прямой линии около 50 километров. По одной из наших хороших европейских дорог самый обыкновенный пешеход не спеша может пройти это расстояние в одни сутки. Но совершенно другое — переходы при той нестерпимой жаре, какая царит здесь, когда почва загромождена одичавшей растительностью, перерезана во многих местах реками и речками, оврагами и трещинами. И все-таки нечто вроде дороги соединяет общину Аппруага с общиной Ойапокка. На всем громадном пространстве этой общины, составляющем приблизительно около 164 000 гектаров, встречаются лишь одинокие жилища, разбросанные там и сям или образовавшие небольшие группы, главным образом у Серебряной Горы. Здесь один из зажиточных фермеров продолжает производство превосходного кофе, весьма известного среди знатоков этого продукта.

Эта тропа, называемая дорогой, след которой местами едва виден, помогает путникам уже тем, что указывает им нужное направление.

Приходится переправляться в нескольких местах через речки, ручьи и через бухты Ратимана и Арима, достигающие десяти метров ширины и значительной глубины. Далее встречаются тринадцать довольно крутых подъемов. Переправившись через заливчик Угря, вы очутитесь у бухты Тумуши, проследовав столь же долгим и трудным путем, идущим все время то в гору, то под гору. Восемь километров отделяют бухту Тумуши от весьма значительной реки Уанари, впадающей в широкое устье Ойапокка.

Эта последняя часть пути была сопряжена с невероятными трудностями для беглецов; некоторые из них начинали испытывать первые приступы местной лихорадки. Геркулес, Кривой и Красный ощущали сильную дрожь; зубы у них стучали; почти то же испытывал и араб. Только мартиниканец, Луш и Шоколад еще крепились. Между тем, совсем скоро им должны были понадобиться все силы, так как они были уже недалеко от устья реки, в том месте, где ее ширина не менее двенадцати километров. Уже двое суток, как они оставили за собой Аппруаг, и даже людоеды, принужденные бросить начавшие разлагаться от жары остатки трупа их товарища, подохли бы с голода, если бы Маленький Черныш, по счастливой случайности, не разыскал под симарубами множество черепах. Охотникам издавна известно, что черепахи, чрезвычайно лакомые до плодов симарубы, почти не отходят от этих деревьев в ту пору, когда плоды их, созрев, градом сыплются на землю. Черепахи с жадностью уничтожают их тут же.

Несмотря на свою слабость, беглецы утащили множество черепах, чтобы тотчас же испечь их в собственном панцире, на горячих углях, и утолить этим вкусным горячим мясом томящий их голод.

Наконец, с невероятными трудностями, переправившись через Уанари, они увидели гору Лукас, которая как бы всажена между устьями Уанари и Ойапокка, выдвигаясь в самое море, над которым она оканчивается отвесной стеной.

По другую сторону мутных вод реки виднелась темная полоса лесов спорной территории. Это и была «Обетованная земля», один вид которой вызвал дикий крик радости у беглецов. На мгновение они забыли и пережитые муки, и страдания, и голод, и лихорадку, и все страхи и невзгоды, перенесенные со времени их бегства из острога. На радостях, они забыли даже то чувство глухой ненависти, которое питали к трем из своих товарищей.

Одна и та же мысль завладела всеми: надо переправиться во что бы то ни стало и переправиться как можно скорее. Хотя кругом — пустыня, все же они будут чувствовать себя в полной безопасности только тогда, когда оставят за собой эту последнюю и грозную преграду.

Надо соорудить плот! Скорее — новый плот! Подходящего дерева здесь так много, что Серебряная гора, говорят, получила свое название от беловатых стволов деревьев цекропий, которыми поросли все ее скалы, а листья с оборотной стороны имеют серебристо-белый цвет.

Наиболее сильные из беглецов, вооружившись своими абордажными палашами, стали рубить деревья, а остальные переносили их к воде, где связывали лианами. После двенадцатичасового упорного труда плот был готов. Усевшись на него, беглецы поспешили переправиться на другой берег.

Промокшие до костей, с окровавленными ногами, с распухшими и израненными икрами, исцарапанными колючими растениями и острыми камнями, они, как безумные, кидаются вперед на рыхлую почву отмели и вязнут в ней по колена.

Но что из того? Теперь они свободные, вольные люди! Вольные, как дикие звери в лесу, на которых они весьма походят и по своим зверским инстинктам, и по своему чудовищному аппетиту.

Собрав последние силы, каторжники выбираются из ила и тины отмели на твердую землю и останавливаются, совершенно выбившись из сил, едва переводя дух.

Четверо бандитов затягивают глупую, бессмысленную и бесстыдную песню каторжан, а остальные трое молча пожимают друг другу руки.

— Ну, друзья! — восклицает Луш, сделавшийся теперь снова столь же речистым, как в былое время на базарах и ярмарках, когда зазывал в свой балаган зрителей. — Довольно пустословить! Теперь, когда мы, так сказать, дома, нам следует прежде всего выработать план действий!

— О, что касается меня, — заявил Геркулес, — я просто хочу отправиться в Бразилию; там, говорят, есть города, настоящие, хорошие города, и там я, наверное, найду себе занятие по своей специальности!

— Да, парень, я прекрасно соображаю, к чему ты клонишь! Но видишь ли, голубчик, прежде, чем приняться за твое прежнее ремесло — грабителя, в сообщничестве с Лушем, который так ловко и хорошо умеет управляться со всякими замками, надо нам еще заглянуть в ресторан, а потом уже подумать о проездных билетах в те города, о которых ты говоришь!

— О, еда всегда приходит на ум, когда не чувствуешь за собой погони жандармов, — ухмыльнулся Геркулес. — Ну, а скажи на милость, далеко эта Бразилия?

— Да как тебе сказать, сын мой, так напрямик, как птичий полет, лье около ста.

— Сто лье! ..

— Э, да неужели-же опять придется так плестись, как мы плелись до сих пор от самой Кайены?! . Ну нет, мое почтение… если так, то это вовсе не весело!

— Да подожди, дай оглядеться! Как-нибудь все устроится! Вместо того, чтобы избегать жилищ и людей, мы, напротив, будем искать их и, когда набредем на жилье, так позаимствуем провиант у тех добрых людей, что проживают там! ..

— А если нас накроют?

— Как ты глуп! Ведь я же тебе говорю, что здесь нет ни полиции, ни жандармов, ни судей, ни солдат… Понимаешь?

— Прекрасная страна, нечего сказать!

— А жители здесь такие же добрые люди, как и мы с тобой; они удрали либо из французской Гвианы, либо из Бразилии.

— Так, значит, они теперь работают для того, чтобы прокормиться?!

— Надо так полагать!

— Вот прекрасно-то! Быть на свободе и портить себе кровь, гнуть спину от работы! Чем это лучше, чем в остроге!

Продолжая этот поучительный разговор, беглецы принялись отыскивать речных устриц и креветок. Утолив немного свой голод, двинулись дальше, на этот раз уклоняясь несколько к югу, чтобы избежать громаднейших болот, тянущихся вдоль всего берега.

На этот раз счастливый случай, на который они столько раз рассчитывали, действительно подвернулся им. Они вдруг неожиданно вышли на большую прогалину. Вырубленное и расчищенное от леса место расположилось над заливом, вероятно, образуемым Уассой, довольно широкой и быстрой рекой, впадающей в устье Ойапокка, конечно, с правой стороны и несколько выше Уанари.

Их взорам предстали небольшие участки полей с совершенно уже зрелым маниоком, маисом. Группы хижин укрылись в тени бананов, плодовых и хлебных деревьев, защищавших также своею тенью молодые кофейные посадки.

С присущей каторжникам смелостью наши беглецы пошли вперед и, подгоняемые мучительным голодом, смело вошли в одну из хижин. Скромное жилище было пусто, как, впрочем, и все остальные хижины, но по всему было видно, что хозяева где-то недалеко. Кроме того, вот еще подробность, имевшая громадное значение для людей в положении наших беглецов: все эти хижины были битком набиты съестными припасами. Тут были лепешки, корзины, полные грубой маниоковой муки, спинные корзины, нагруженные доверху колосьями маиса, целые горы копченой рыбы, гирлянды вяленого мяса, громадные чашки с кофейными зернами и даже кристаллизованный сок сахарного тростника. Словом, здесь ни в чем не было недостатка, подбор продуктов свидетельствовал об основательном знакомстве с требованиями местной жизни.

Без дальнейших церемоний каторжане расположились здесь, как в своей собственной кладовой, с жадностью набросились на пищу и принялись уничтожать ее с невероятным обжорством. Трудно, да и бесполезно было бы перечислять количество уничтоженных ими продуктов,

— да и не все ли равно?!

Наконец, пресытившись, беглецы стали желать уже и излишнего, по крайней мере четверо негодяев, с которыми Шоколад, араб и чернокожий продолжали еще оставаться до первого удобного случая.

— Что касается меня, то я с удовольствием выкурил бы трубочку! — проговорил Красный.

— Ну, а я, — сказал Луш, — охотно и выкурил бы трубочку и выпил бы еще чашечку кофе!

— Да вот! — воскликнул Красный. — Здесь и трубки, и табак!

— Э, да здесь есть все, это — настоящий рай.

— Право, хорошо быть свободными, и есть, сколько душе угодно!

— Да, если бы и дальше так было!

— Хм! У меня явилась мысль! — воскликнул Луш. — Первобытные люди, обитающие в этих прекрасных местах, должно быть, какие-нибудь добродушные негры, с которыми можно будет сговориться!

— Каким образом? — спросил Геркулес, большой охотник до расспросов.

— Да так же просто, как курить этот табак, который не наш! Ведь негры для того и созданы, чтобы работать, не правда ли? И работать на других, на белых, как мы! Ну, так и заставим их работать на нас. Если они будут недовольны, то здесь по соседству растет достаточно дубин, чтобы вразумить их. Тогда они в силу убеждения сделаются нашими рабами, невольниками или, вернее, нашими слугами. Это слово звучит приличнее. Наступят еще хорошие дни и для нас, воров!

— Я, например, охотно стал бы хозяином поместья! — заявил в заключение Луш.

— Прекрасная идея! .. Превосходная! — воскликнули бандиты. — Да здравствует господин Луш, хитрец из хитрецов!

Но Шоколад, не проронивший пока ни единого слова, одним своим возражением разрушил эту заманчивую картину.

— Ну, а если этим неизвестным придет фантазия — обратить вас в рабство? Что, если они более многочисленны, чем мы, и заставят вас работать, как каторжных, как вы и есть, и станут за это расплачиваться с вами батогами? Что вы на это скажете?

— Ты, Шоколад, не часто говоришь, но каждый раз, когда ты раскрываешь рот, мне кажется, что я слышу адвоката, — заметил Луш. — Но ты прав, и я предлагаю убираться отсюда подобру-поздорову… Кстати, я только что заметил там, на отмели, две хорошенькие пироги. Надо, не теряя попусту времени, сейчас же нагрузить одну из них припасами, схватить каждому по нагайке, затем усилить наше вооружение, захватив здесь сабли, которых у нас недостает на всех, и затем гайда!

— Одобряем! — крикнули в один голос Геркулес, Красный и Кривой.

Менее чем за четверть часа, туземная маленькая пирога была нагружена до краев и готова к отплытию.

Шоколад, который поневоле принужден был участвовать в грабеже, также сел в пирогу вместе с арабом и Чернышом.

И вся шайка благополучно удалилась после того, как предусмотрительный Луш проткнул дно другой пироги веслом, чтобы помешать погоне.

В продолжение дня они поднялись вверх по заливу и к ночи пристали к лесочку, доходившему до самого берега, чрезвычайно болотистого. Геркулес проклинал себя и других за то, что забыл захватить с собой гамаки. Пришлось возместить эти столь полезные в южных лесах висячие койки толстой подстилкой из листьев кумбу. Каторжники заснули на ней сном праведников.

Неприятный сюрприз ожидал их при пробуждении.

Злобные крики и свирепые возгласы на непонятном наречии огласили воздух, и восемь человек, из которых двое были вооружены ружьями, а остальные — саблями, обрушились на лагерь беглецов.

По блестящим черным глазам под густыми бровями, по матово-желтому цвету лица, по гладким черным волосам в нападающих можно было узнать португальцев, хорошо знакомых бывшим каторжникам, так как их нередко можно встретить во французской Гвиане. Моментально вскочив на ноги, беглецы тотчас же сообразили, что перед ними ограбленные ими люди, и приготовились к защите.

Восемь человек против семерых — шансы равные, но дула двух ружей были угрожающе направлены на каторжников.

— Вот видишь, — говорил Шоколад Лушу. — Разве я не был прав, предполагая, что ваши мнимые рабы могли со своей стороны иметь намерение обратить вас в рабов?!

— Ну, это еще надо посмотреть! — отвечал разбойник.

— О, смотреть тут нечего, а лучше вступить в переговоры!

— Каким образом?

— У тебя есть деньги, уплати ему убыток, — и дело с концом, а не то берегись!

— Хм! А ведь это было бы забавно и совершенно противно моим привычкам! — отозвался Луш.

Однако страх на этот раз взял верх над жадностью, и он попытался пойти на мировую.

Сделав знак предводителю, он медленно достал из пояса, снятого с убитого им араба, золотую монету, взял ее двумя пальцами, поднес к глазам обворованного человека и, лукаво подмигнув, сказал:

— Не сердитесь, приятель, мы вам заплатим! Светленькой двадцатифранковой монеты с вас, наверное, хватит за продукты и пирогу! Не правда ли?

Но португалец сделал энергичный отрицательный жест и, посоветовавшись со своими товарищами, повелительно потребовал, чтобы ему отдали весь пояс со всем, что в нем было.

Геркулес, услыхав это требование, принялся осыпать врагов сочными ругательствами, угрожающе размахивая своим тяжелым веслом.

— Что еще? Церемонии?! Берите червончик, да и с Богом, — вертай назад, а не то я вас угощу по-свойски… вот так! — и с этими словами гигант, размахнувшись веслом, с такой силой ударил им по близстоящему стволу кайенской пальмы, что начисто срезал его, как топором.

Португальцы, ошеломленные этим ударом, в первый момент приняли его за сигнал общего нападения, и их предводитель скомандовал своим стрелкам стрелять.

Курки щелкнули, но, точно сговорившись, дали осечку, что вызвало шумный хохот со стороны каторжников.

Геркулес повторил свой прием. Беглецы, обступив его, подражают с большей или меньшей ловкостью и силой, смотря по способностям. Тогда португальцы, видя себя вооруженными одними саблями, против столь решительных и смелых людей, начинают отступать. Каторжники, со своей стороны, довольные тем, что так легко отделалась, возвращаются к пироге, в одну минуту вскакивают в нее и бегут, преследуемые злобными криками португальцев.

— Ну вот! — как бы в заключение, сказал Луш. — Я так и знал, что это прекрасно уладится! Хитрецы всегда торжествуют, и, право, как-то особенно приятно запасаться провиантом, не тратясь для этого из своего кошелька!

— Хвались, хвались! — пробормотал ворчливо Шоколад. — Если бы ты понимал, как я, что они говорили, то не задирал бы прежде времени нос!

— Пфа! Я слышал, что они кричали там какие-то глупости на своем обезьяньем языке… Но мне на них наплевать!

— Говори, говори!

— Да ты понимаешь, что ли, по-португальски?

— Я прожил два года на верфях в Спархуине с португальцами!

— Ну, так что же эти черти португальцы сейчас говорили, давай выкладывай!

— Что они пошли за подкреплением, что они все станут преследовать нас и сумеют разделаться с нами!

— Ну, и что же?

— Что они свяжут нас по рукам и ногам, как телят перед забоем, — и доставят в Кайену, чтобы получить за нас премию.