При каких странных и ужасных обстоятельствах молодая и прелестная подруга Шарля Робена со всеми своими детьми очутилась в руках негодяев-разбойников, бежавших из острогов Кайены? Какое беспримерное несчастье обрушилось вдруг на богатое и роскошное поместье серунгуеро? Какая буря развеяла в прах все его богатства, так честно и благородно нажитые и приобретенные?

Читатели, вероятно, не забыли еще, как молодой искатель каучука Шарль, избавившись чудом, благодаря вмешательству индейца Табиры, от преследовавших и истязавших его негодяев, наконец очутился перед обгорелыми развалинами своего дома и всех великолепных строений усадьбы.

Надломленный страшными предчувствиями, измученный и исстрадавшийся, молодой человек, изнуренный в борьбе, которую он выносил в течение сорока восьми часов, почувствовал, что силы изменили ему при виде обрушившегося на его голову нового несчастья. Он бы легко примирился со своим материальным разорением. Что, в сущности, значила для этого смелого, отважного и неутомимого колониста даже полная потеря всего состояния по сравнению с той трагедией, какая постигла его, супруга и отца?

Что сталось с дорогими его сердцу существами, более драгоценными, чем сама его жизнь?! Где теперь его жена, это милое, кроткое, хрупкое и прекрасное существо, вся жизнь которой могла быть резюмирована в двух словах: «любовь» и «самоотречение». А его детки? Эти милые, добрые, искренние создания, которых любили все в усадьбе, и старые, и малые?! Какие негодяи могли оставаться безучастны к их просьбам и мольбам, какие изверги могли покуситься на их счастье и спокойствие? Какие чудовища могли обидеть такие кроткие и невинные существа, едва вступившие в жизнь? В каких преступных руках находились они теперь?

Шарль ужасно боялся дать себе ответ на эти вопросы. Ему казалось, что он видит отвратительных мура, под командой беглых каторжников устремляющихся на штурм серингаля. Захваченных врасплох рабочих безжалостно избивают, режут, как овец; его жену и детей негодяи хватают своими грубыми, окровавленными руками, издеваются над ними, быть может, оскорбляют, бьют и увлекают за собой в дикую пустыню или в леса.

Сраженный этими мыслями, он тяжело падает на землю, как будто силы, поддерживавшие его, вдруг моментально исчезли.

Мало-помалу он пришел опять в себя: он лежал на берегу ручья под большим манговым деревом, куда верный индеец, встревоженный бессознательным состоянием своего господина, отнес его, чтобы не было у него перед глазами обгорелых остатков прежнего жилища. Сделав это, Табира, не привычный к оказанию помощи при обмороке, недуге, совершенно неизвестном и непонятном для человека его расы, так как маловпечатлительные от природы индейцы совсем не знают обмороков, все же машинально принялся растирать своего господина, подобно тому, как это делается при солнечном ударе, и это отчасти подействовало на больного.

Но, едва придя в себя, Шарль почувствовал страшную боль в сердце, и вместе с этим к нему вернулось и воспоминание о случившемся.

Табира, обрадованный тем, что его господин ожил, выражал свою радость громкими возгласами и энергичными жестами. Вдруг, как бы в ответ на его ликование, откуда-то раздался протяжный, жалобный вой. Вслед за тем громадная собака с окровавленной мордой и изрезанной местами кожей, выскочила из кустов, росших по берегу ручья и залива, кинулась прямо к Шарлю, принявшись лизать ему лицо и руки и прерывая свои ласки веселым, коротким лаем.

— Боб! Это ты, мой славный пес? — пробормотал Шарль упавшим голосом, машинально лаская косматую голову животного.

Боб, заслышав свою кличку, весело запрыгал вокруг своего господина, не переставая радостно лаять, как будто он был особенно обрадован тем, что его господин узнал его и назвал его по имени. Затем он вдруг чинно и смирно сел подле Шарля и как будто призадумался на мгновение, потом вдруг сорвался с места и с воем кинулся в кусты, откуда только что выбежал.

Шарль, хорошо знавший ум этой собаки, тотчас же сообразил, что там в кустах есть что-нибудь необычайное, что надо пойти и посмотреть. Несмотря на свою слабость, молодой серингуеро готовился уже встать и обыскать кусты, как собака опять выскочила вперед, а за ней появился человек, бледный, едва держащийся на ногах.

Одежда на нем висела клочьями; он шел с трудом, опираясь левой рукой на закоптевшее от пороха ружье, а в правой держал топор, топорище и лезвие которого были в крови. Длинная ссадина рассекала его щеку почти во всю длину, струйка крови засохла на обнаженной груди.

Индеец мигом навел на него свой ужасный сарбакан, но человек, заметив это, выпустил из рук и ружье, и топор, а затем, увидав Шарля, сидящего на траве, под деревом, протянул к нему руки и воскликнул на чистом французском языке срывающимся от волнения голосом.

— Ах, сударь, вы живы! Благодарение Богу, вы еще живы! Значит, они не убили вас! ..

И две крупных слезы сбежали по его загорелому, испачканному кровью лицу.

— Какое несчастье! Господи, какое ужасное несчастье! — продолжал он, заливаясь слезами. — Но не ваша в том вина, видит Бог… Мы дрались не на шутку… Бедная барыня! .. Бедные деточки! ..

Шарль смотрит на этого человека и узнает в нем Винкельмана, прозванного Шоколадом.

Взволнованный и растроганный, он вскакивает на ноги при виде этого человека, так искренне оплакивающего его несчастье, как будто от него пострадал не другой, а он сам. В этот момент Шарль видит в нем только друга, который в тяжелую минуту делит с ним его горе, как брат с братом, и в порыве благодарности протягивает ему руку.

Бывший каторжник вспыхивает от болезненного чувства стыда и волнения, которого он не может преодолеть, затем сразу бледнеет и не смеет принять протянутую ему руку.

— Дайте мне вашу руку, Винкельман, — говорит Шарль, тоном убежденным и вместе с тем ласковым, — я хочу пожать руку честного и хорошего человека! Забудьте прошлое. Вы его давно искупили и отныне смотрите на меня, как на вашего друга!

Ободренный этими словами, сказанными от всей души, и в значении которых нельзя было ошибиться, несчастный гордо выпрямился и, преобразившись, крепко пожал протянутую ему руку, не находя слов для ответа.

— Ну, скажите, что случилось здесь? — продолжает Шарль, съедаемый тревогой. — Скажите все, что вы знаете… Говорите прямо, не бойтесь меня испугать или расстроить. Я теперь силен и могу все слышать! Впрочем, вы ранены, едва держитесь на ногах… Дайте мне осмотреть ваши раны и перевязать их!

— Нет, нет, мы к этому привычны… не извольте беспокоиться, мы и хуже того видали, да живы оставались… Кроме того, кровотечение уже прекратилось. Кровь запеклась и задерживает дальнейшую потерю крови, я только ослаб; ведь они уже очень много выпустили этой самой крови из меня, но это ничего… Если бы только это, и ничего худшего не случилось, то об этом горевать бы не стоило… Но если вы позволите, я сяду, силы мои еще слабы. Я расскажу вам в нескольких словах все, что видел.

«Когда мы пристали и вас не оказалось с нами, все ваши домашние были очень опечалены, но затем стали ожидать вас со стороны сухого пути. Когда вы все не возвращались, ваша супруга стала сильно тревожиться и, наконец, отправила двоих индейцев разыскивать вас. Один из них — тот, который и сейчас еще при вас, а другого я больше не видел. Так как в доме опасались возможного нападения, то негр бони, распоряжавшийся всем в вашем отсутствии, тотчас же принял все меры предосторожности и приказал всем готовиться к обороне на случай нападения.

Он раздал всем оружие, приказал очистить все карбеты и хижины и все население их собрал вокруг большого дома. Кроме того, он приказал выбранным им самим людям охранять склады и магазины.

Все шло хорошо, и мы не отчаивались. Но, к сожалению, вы все не возвращались. Все мы были глубоко огорчены, могу вас уверить, видя, как страдала и беспокоилась ваша жена и плакали ваши детки. Между тем отправиться на розыски нельзя было: наступила ночь, да и никто не знал, в какой стороне вас искать.

Время было близко к полуночи, все огни были давно погашены; но никто не спал; все караулили дом, склады и амбары, чтобы забить тревогу при первом появлении опасности.

Вдруг собаки, привязанные под верандой, точно ошалели, стали рваться с цепи.

Мы сразу сообразили, что это не могли быть вы с вашими индейцами. Тогда негр бони крикнул: «Кто идет? » Ответа не было. Но спустя пять минут все хижины и карбеты, расположенные вокруг дома, запылали ярким пламенем. Счастье еще, что все они были пусты, и никого из людей в них не осталось. Кругом было светло, как среди белого дня. Но нельзя было различить, с какими врагами мы имели дело — так старательно прятались эти негодяи.

Вскоре среди треска горящих строений мы услышали чей-то голос, кричавший нам, чтобы мы сдались и немедленно оставили большой дом.

Этот голос я когда-то слишком часто слышал и узнал бы его из тысячи голосов. Если я когда-либо в жизни еще встречу этого человека, то клянусь, он умрет от моей руки.

Тогда бони, видя, к чему клонится дело, приказал открыть огонь наугад, и мы разом дали один общий залп.

Раздавшиеся в ответ там и сям вопли и проклятия дали нам знать, что наши заряды не пропали даром.

Потом снова воцарилась полная тишина. Наши противники, видя, что застигнуть нас врасплох не удалось, стали, по-видимому, совещаться.

В продолжение часа нас не трогали. Но это напряженное спокойствие не предвещало нам ничего хорошего; мы, старые, лесные бродяги, хорошо знали, что еще до рассвета нам придется вынести нешуточный натиск со стороны этих негодяев.

Мы не ошиблись. Действительно, нас ждало нечто ужасное.

Карбеты и хижины сгорели, как снопы соломы, и все погрузилось в непроницаемый мрак.

Но вот вдруг появляются красные горящие точки во мраке, затем быстрые огненные молнии проносятся над нашими головами со всех сторон. Слышится свист, и целый град стрел сыплется на крышу, на столбы, на веранду дома и вонзается в здание: негодяи придумали навязать на концы своих стрел пучки сухих листьев, смазанных каучуком, и, дав им загореться, пускали стрелы на нас.

И вот запылал пожар, страшный, ужасающий пожар. Крыша дома и веранды были объяты пламенем; спустя немного горящие балки начали падать на нас; оставаться долее в доме не было никакой возможности; надо было бежать.

Оружие у нас было наготове: мы выстраиваемся плотным каре, женщин и детей помещаем всредину и направляемся к пристани, чтобы попытаться спастись на судах. К несчастью, бони не подумал распорядиться, чтобы наши люди охраняли это столь важное место — все предвидеть так трудно.

Между тем стрелы начинают сыпаться на наши головы; мы отвечаем но

— увы! — не можем видеть врага, тогда как он видит нас, как на ладони, и бьет на выбор.

Наши падают один за другим, пронзенные стрелами, падают, как подкошенная трава. Мало-помалу они начинают расступаться; некоторые даже бегут и укрываются, где могут.

Но вот мы уже у пристани и думаем, что спасены… И что же?! Мы попадаем в самую гущу этих негодяев, которые поджидали нас там. Они оцепляют нас со всех сторон, нападают с саблями и тесаками наголо, бьют, рубят, колют и режут, как стадо овец.

В наших рядах водворяется паника. Несчастные негры, которые могли бы еще защищаться, если бы не паника, пускаются бежать врассыпную, их избивают поодиночке одного за другим.

В этой сутолоке, в этом аду, я теряю из виду своих двух товарищей, араба и мартиниканца, неизвестно куда исчезнувших в этой свалке. Знаю только, что и они, наравне с остальными, дрались не хуже других и честно исполнили свой долг.

Но все это было ни к чему; в тот момент, когда я, обессилев, упал, я видел, что мадам и деток схватили негодяи и увлекли куда-то; затем точно сквозь сон я видел, что ее увезли на одном из ваших паровых катеров, кажется… однако, могу сказать, что, пока я был при памяти, им не сделали никакого вреда; я думаю, что они увезли их в качестве заложников».

— Ну, а дальше что? — спросил Шарль, весь бледный, со стиснутыми зубами, со сверкающими злобой глазами, жадно слушавший этот рассказ.

— А дальше я ничего больше не видал… Силы изменили мне; я потерял так много крови, что не мог больше держаться на ногах, упал и, вероятно, лишился сознания. Мне смутно помнится, будто бони, распоряжавшийся всем, а также и его брат были также схвачены негодяями. Остальные или бежали или полегли на месте… Я пришел в себя только несколько часов спустя, когда солнце было уже высоко. Одна из ваших собак страшно выла у пристани, кидалась в воду, ныряла, затем выплывала на берег и опять принималась выть. Я позвал собаку; она позволила себя погладить и затем осталась подле меня. Тогда только я увидел, что все суда исчезли, точно также и все тела, которые эти негодяи, вероятно, покидали в воду. Я, по счастливой случайности, упал в кустах, и потому меня, вероятно, не нашли, и я избавился от удовольствия попасть на закуску кайманам. Не зная, куда идти, я решил дождаться здесь. Кроме того, я был слишком слаб, чтобы уйти куда-нибудь отсюда. И вот я устроился, как мог, с собакой в этих кустах. Мы вот уже двое суток кое-как перебиваемся здесь остатками сушеной рыбы да куаком, уцелевшим во время пожара, под развалинами одной хижины. Вот все, что я имею возможность рассказать, сударь, и я только сожалею о том, что не мог сделать больше! Но вы вернулись; значит, не все еще погибло. Правда, нас всего три человека и одна собака, но все же мы еще можем немало сделать!

— Благодарю вас, друг мой, я с благодарностью принимаю ваше великодушное предложение, принимаю так, как вы мне предлагаете: я не могу даже говорить о вознаграждении, так как слишком многим обязан вам; ваши заслуги передо мной из тех, которые ничем не оплачиваются. Человек, рисковавший своей жизнью ради моей семьи, принадлежит к этой семье!

— Ах, сударь, что вы говорите! .. Возможно ли это? Я, право, не знаю, что мне вам сказать, вам, который сделал так много для меня, для человека, упавшего так низко! .. Клянусь небом, я дам разрубить себя на куски за вас при первом случае, когда это может понадобиться!

В продолжение этого печального рассказа индеец Табира, с трудом понимавший лишь некоторые слова по-французски, несколько отошел в сторону, чтобы на свободе внимательно изучить местность, со свойственной его соплеменникам способностью улавливать самые незаметные для другого человека приметы.

Несмотря на его невозмутимое хладнокровие и спокойствие, бедняга краснокожий также глубоко страдал: общее несчастье поразило его в самое сердце; ведь и его жена и дети исчезли неизвестно куда во время этой страшной катастрофы, но у него не было даже и того слабого утешения, какое было у его господина, именно, что они еще живы.

Обойдя все место, на котором стоял господский дом, в надежде отыскать какой-нибудь след, обшарив все кругом, обыскав все кусты, индеец вернулся к пристани угрюмый, с отчаянием в сердце.

Здесь он присел на корточки на берегу и уставился глазами в воду, без мысли, без внимания, тупо и равнодушно, как человек убитый горем.

Раненный Винкельман как раз заканчивал свой рассказ, и Шарль горько сожалел, что не уцелело ни одно судно, как вдруг увидел, что Табира, сидевший уже давно совершенно неподвижно, нырнул головой вниз в Арагуари.

Встревоженный плантатор поднялся с места, опасаясь, уж не помешался ли его верный друг. Но спустя минуту индеец вынырнул, держа в руке конец порванного причала, затем, проворно взобравшись на деревянный помост, служащий пристанью, он со всей силы потянул на себя причал. Шарль и Шоколад бросились к нему на помощь, видя, что ему одному не справиться, и немного погодя увидели над водой острый нос затопленной пироги.

Вытащить ее на берег, вычерпать воду, перевернуть и осмотреть со всех сторон для них было делом нескольких минут. Пирога оказалась в полной исправности. Борта ничуть не пострадали, и, к счастью, в маленьком ларе на корме уцелели принадлежности рыбной ловли: лесы, удочки, крючки, несколько острых железных наконечников для остроги, две чашки, деревянное блюдо, сравнительно глубокое, тесак и довольно большой холщовый просмоленный мешок с мукой куак.

Это, конечно, немного, но в том положении, в каком они находились, и эти запасы были для них целым богатством.

Табира, не теряя времени, тотчас же срезает на берегу подходящие сучья и прутья для изготовления древка для острог или гарпунов, в одну минуту приделывает их, как должно, и затем принимается разыскивать дерево, пригодное для весел.

Тем временем Шарль развязывает мешок с куаком и с радостью убеждается, что содержимое его ничуть не пострадало от пребывания в воде.

В этом нет ничего удивительного, просмоленный холст, предназначенный для предохранения муки от чудовищной сырости этих мест, приспособлен так, что в продолжение очень долгого времени не поддается влиянию сырости, почему такие мешки и используются всеми золотоискателями для доставки провианта на прииски, часто издалека. Их вместимость обычно равняется двадцати пяти килограммам, что составляет средний вес ноши человека.

Шарль развел водой небольшую долю найденной в ларе муки, так что из нее образовалась густая кашица, и, разложив по блюдечкам, знаком пригласил своих товарищей поесть, причем не забыл и Боба, которого не пришлось уговаривать.

Подкрепив свои силы этой немудреной пищей, все трое принялись за работу и стали делать весла. Эта, в сущности, не трудная для привычного человека работа подходила к концу, когда Шарль первый прервал продолжительное молчание, которое не решались нарушить ни Шоколад, ни индеец.

— Мне кажется, что я разгадал план этих негодяев, — сказал молодой плантатор, обращаясь к Шоколаду, который также все время думал о последствиях трагедии. — Потеряв надежду захватить меня живым в плен, они вздумали заставить меня сдаться на все их условия, захватив вместо меня всех членов моей семьи!

— Это несомненно так, но я не вижу их цели: что им, собственно, нужно?

— Денег! Весьма возможно, даже вероятно, что именно денег! Но в таком случае зачем им было уничтожать до основания мой серингаль, жечь магазины и склады, переполненные товарами, разорять всю плантацию и таким образом лишить меня возможности уплатить им выкуп?

— Может быть, они рассчитывали на кредит, которым вы можете пользоваться в Паре и в Кайене?!

— Да, вы, пожалуй, правы! Вероятно, это так! Когда они найдут надежное и безопасное место, чтобы скрыть моих детей и жену, то, наверное, пришлют мне своего посланца, с поручением предъявить мне их требования… Теперь мне становится ясно, зачем они увели или затопили все мои суда: это для того, чтобы я не мог уйти отсюда и чтобы они могли найти меня здесь!

— Я тоже полагаю, что это так! — подтвердил Шоколад.

— Они не ожидали, что Табира сумеет увидеть и вытащить умышленно затопленную ими пирогу!

— Теперь остается только определить, в каком направлении они ушли отсюда. По моему мнению, они едва ли могли укрыться на правом берегу Арагуари: они побоялись бы соседства с бразильцами, а потому, несомненно, остались где-нибудь на левом берегу.

— Ага! Мне кажется, я догадываюсь: с ними были бразильские мулаты. Они хорошо знают область озер, эту непроходимую местность, лежащую между Мапою и тем местом, где Тартаругал теряется в озере Двух Устьев

— это место самое подходящее для них! Эта часть спорной территории расположена таким образом, что совершенно недоступна для каждого, кто не знаком с ее характером и особенностями почвы. Несколько решительных и смелых парней могут там отстоять себя против целой армии. Апурема, тот левый приток Арагуари, который я исследовал самым тщательным образом для своих промышленных целей, образует собою естественный канал, соединяющий Арагуари с Тартаругалом, а затем и с озерами… Туда они и бежали; это не подлежит сомнению! Как ты думаешь, Табира? — добавил Шарль, повторив слово в слово все сказанное на туземном наречии.

— Я с тобой согласен, господин! — отозвался индеец.

— Значит, мы туда и направимся!

— Одни? .. Все трое? — глухим гортанным голосом осведомился индеец.

— Нет, ты останешься здесь, если хочешь, мой славный Табира… Ведь и тебе надо разыскать твою жену и детей!

— Нет, господин, куда ты пойдешь, туда и я! Папула — смелая и отважная дочь мундуруку; или она умерла, и тогда я отомщу за нее, или же она жива и сумеет вернуться к нашим братьям, к людям нашего племени. Папула вынослива, сильна и ловка, как воин… Лес не имеет тайн для нее; рука ее умеет владеть и веслом, и луком; ее стрела бьет метко и сильно… Дети Табиры пойдут за своей матерью и не отстанут от нее. А я останусь с тобой!

— Пусть так, мой верный друг! — сказал Шарль, зная, что индеец никогда не изменит раз принятого решения. — Идем!

— Я, конечно, не смею давать вам советы, сударь, или возражать против ваших распоряжений, — вмешался Шоколад, — но попросил бы вас разрешить мне высказать одну мысль, которая сейчас мелькнула у меня в голове!

— Говорите, друг мой, я охотно выслушаю вас!

— Видите ли, сударь, я слышал с тех пор как живу здесь, что тут, на самой реке, есть военный пост; может быть, эти бразильские солдаты могли бы оказать вам содействие в этом деле?!

Шарль печально улыбнулся.

— Вы говорите о военном поселении Педро II, этом небольшом посте, состоящем из двадцати пяти человек несчастных индейцев тапуйев, под командой одного бразильского офицера и одного полицейского комиссара? О них нечего и думать! Во-первых, этот пост уже с полгода оставлен по случаю страшной эпидемии натуральной оспы, унесшей почти весь маленький гарнизон, во-вторых, эти бразильцы, видя в нас, французах, мирных завоевателей этих земель, на которые они сами зарятся, ни перед чем не остановятся, чтобы повредить нам, и вместо помощи скорее будут радоваться постигшему меня несчастью! .. Нет, друг, мы можем рассчитывать только на самих себя! В сущности, оно, пожалуй, и лучше, что нас так мало, и мы почти безоружны. Это является защитой для тех несчастных, что находятся теперь во власти похитителей, самые интересы которых могут служить гарантией нашей безопасности! Итак, идем!