Ужаснейшая сцена, служащая прологом к нашему рассказу, разыгралась в возникшей лишь недавно деревне, посреди громадной саванны на спорной территории Гвианы.

Географическое местоположение этой деревни не могло быть определено в точности, по той причине, что она еще не существовала в ту пору, когда смелый французский путешественник Анри Кудро, исследовавший эту территорию, совершал свое путешествие по этому берегу. Что же касается редких торговцев и купцов, посещавших деревню, то у них были совершенно иные интересы и задачи, чем определение географической точки.

Построенная людьми, вовсе не стремящимися к контактам с представителями Бразильской власти, редко заглядывающими сюда, деревенька эта лежит настолько в стороне от обычных торных путей, что нет ничего удивительного, что о ее существовании и по сие время почти никому не известно.

С другой стороны, эта маленькая колония, которая, быть может, завтра уже погибнет насильственной смертью, и осколки которой будут рассеяны вихрем восстаний по всей саванне, где будет свергнута власть, никем не утвержденная, никем не признанная, ни на что не опирающаяся.

Таким образом эти отверженные в сущности являются людьми, не имеющими родины, так как земля, на которой они живут, представляет никому не принадлежащую территорию.

Это, однако, еще не значит, что никто не заявляет на нее претензий и даже весьма настойчивых.

Но сначала — о саванне, где расположилась эта безымянная деревня.

В данном случае слово «саванна» не следует понимать как громадную поросшую травами равнину, нечто вроде русских степей или североамериканской прерии.

Напротив, саванна представлена здесь местностями самого разнообразного характера, в зависимости от большего или меньшего возвышения почвы. Поэтому есть «заливная саванна», или «низменные пастбища», травы которых растут на твердой почве, но почти постоянно бывают покрыты водой. Есть «средняя саванна», совершенно сухая, чаще лежащая на горизонтальной плоскости; растительностью ее в течение круглого года питается скот. Есть еще так называемая припри, или пинотьера, получившая свое название от неизвестного рода пальм, растущих здесь по берегам рек и на островках, которыми изобилуют эти реки. Припри одновременно может быть причислена и к «заливной саванне», и к средней, так как, вследствие слабого понижения ее уровня, бывает попеременно то сухой, то залитой водой, смотря по времени года.

Саванны перерезаны течением довольно значительных рек — Тартаругал-Синхо, Рио-Итоба и других более мелких рек, потоков и даже просто ручьев, образовавшихся из озер и болот.

Реки, речки и ручьи текут здесь совершенно по ровному дну, без всяких порогов или теснин. Они сплетаются между собой, скрещиваются, пересекают друг друга, словом, напоминают собою систему кровообращения в человеческом организме. Присутствие воды в любой данной местности видоизменяет ее природу и характер. Берега рек, обрамленные высокими деревьями, образующими целые зеленые изгороди, покрывают равнину капризными извилистыми линиями, разделяя пастбища на низменные, средние и на пинотьеры.

А потому слово саванна совсем не должно вызывать представление о громадной безлесной равнине. Мало того, самый характер саванны таков, что путешествие по ней часто является затруднительным и даже не всегда безопасным.

Ясно, что отверженные всякого рода, у которых еще не сведены счеты с обеими соседними нациями, не могли избрать себе лучшего места, где можно укрыться от всякого рода преследований и невзгод.

Беглые невольники, солдаты-дезертиры, беглые каторжники и все вообще стоящие вне закона, подозрительные торговцы, бегущие от несправедливых нападок или справедливых строгостей, все стекаются сюда, в эту страну, не имеющую ни хозяев, ни властей, в эту обетованную землю. Их объединяет необходимость сплотиться (чтобы давать отпор индейцам, которые очень недолюбливают их) и борьба за выживание.

Нетрудно представить, как невысок должен быть уровень нравственности этих людей и какие гарантии спокойствия может представлять подобное соседство для колонистов, желающих осваивать неисчислимые естественные богатства этой страны.

Как мы уже говорили в первой части этого романа, колонисты, поселившиеся здесь, должны быть постоянно настороже, жить, так сказать, на военном положении. Им самим приходится заботиться о своей безопасности и ограждать свои семьи и свое имущество от покушений и набегов соседей. Впрочем, и бразильское и французское правительства, претендующие на спорную территорию, захоти они даже вмешаться в такие дела, были бы весьма дурно встречены.

Не переставая уверять Францию в своем искреннем расположении, Бразилия, доказывавшая это не раз на деле, оставалась всегда безусловно несговорчивой, когда речь заходила о спорной территории.

Тем, кто решился бы обвинить автора этой книги в известном пристрастии, он ответил бы следующими строками, заключающими в себе дипломатическую формулу, которою, по-видимому, руководствуются около века наши упорные соперники. Слова эти исходили от португальского морского министра, стоявшего во главе этого министерства в 1798 году.

Привожу эти слова дословно: «Опыт, доказавший, каким малым успехом увенчались до сего времени старания французов основать свои колонии в Кайене, дает некоторый повод надеяться, что они будут не более счастливы в этом и в дальнейшем будущем. Самое важное заключается в том, чтобы с вашей стороны всегда было скромное и незаметное усердие и разумный патриотизм, необходимые для того, чтобы постоянно создавать препятствия их честолюбивым замыслам, без видимого насилия или заметного недоброжелательства».

Кажется, это достаточно вразумительно и убедительно.

Прошло уже 88 лет, как эти инструкции были преподаны представителям бразильской власти. И что же? Они, по-видимому, не изменились ни на йоту с тех пор, как Бразилия, сбросив иго метрополии, 12 октября 1822 года стала независимым государством. Доказательством является то, что несмотря на уступки, предложенные французским правительством с целью установить границу, уполномоченные обеих стран никогда не могли прийти ни к какому соглашению, несмотря на бесконечные прения.

Бразилия не прочь решить этот вопрос о границе, но при условии совершенно обделить Францию, то есть присвоив себе девять десятых спорной территории. Но права Франции на эти земли неоспоримы, и надо отдать должное, что ее государственные люди стараются всеми силами добиться условий более приемлемых и, главное, более соответствующих достоинству Франции.

Эти права Франции на спорную территорию идут еще от первого начала колонизации этого берега французами. В XVI веке Франция номинально владела всеми землями, лежащими между Ориноко и Амазонкой. Но поглощенная войнами с Италией, затем — религиозными войнами, она с удивительным равнодушием позволила испанцам и португальцам присвоить себе наибольшую часть земель Нового Света.

Когда в 1664 году была основана первая французская колония, в Гвиане между Марони и Ориноко расположились уже голландцы; но французы тем не менее все еще оставались хозяевами земель, лежащих между Марони, Амазонкой и Рио-Негро. Лишь в 1688 году португальцы, видя, что торговля с прибрежными индейцами принимает значительные размеры и, кроме того, поняв географические преимущества этого превосходного положения, решили серьезно подумать, как бы им оттеснить французов с северного берега Амазонки. С этой целью лиссабонское правительство воздвигло пять небольших укрепленных постов на северном берегу Амазонки. Тогда Людовик XIV повелел господину де Фероллю, тогдашнему губернатору Кайены, утвердить права французской монархии на все земли северного бассейна этой реки. Португальское правительство отказалось признать основательность требований французского правительства, и тогда де Феролль, по приказанию Людовика XIV, в мае 1697 года в мирное время занял своими войсками Сан-Антонио де Макапа, а остальные четыре укрепленных форта разгромил и уничтожил.

«Господин де Феролль, — пишет тогдашняя газета „Mercure Galant“, — выполнил храбро и в весьма короткое время предписание, полученное им от своего двора — выгнать португальцев… С 90 человеками войска он обратил в бегство 200 человек португальцев, которых поддерживали еще до 600 индейцев, стер с лица земли все форты, кроме Макапа, где оставил французский гарнизон, и затем вернулся в Кайену с пятью или шестью судами, с которыми он пустился на это смелое предприятие. Но этот воинственный подвиг пропал даром: наш маленький гарнизон не мог держаться долее месяца в Макапе, и португальцы вновь заняли этот пост».

Первый дипломатический договор, пытавшийся урегулировать это дело, заключен 4 марта 1700 года. Переговоры, возникшие по поводу дела Макапы, привели к временному договору, по которому монарх Франции обещал воздержаться от основания каких-либо колоний, поселений или укреплений на правом берегу Амазонки, а португальский король обязывался, со своей стороны, снести и уничтожить форт Макапа, не возводить никаких фортов и не занимать никаких позиций на спорном побережье, которое временно должно было оставаться нейтральным. Согласно этому договору, Португалия, действительно, сама уничтожила Макапу.

В таком положении оставалось все вплоть до Утрехтского мира.

В старых соглашениях этого мира граф де Тарука требует от имени португальского короля, «чтобы король Франции уступил ему, и после него всем его преемникам, будущим королям Португалии, навсегда все права на все земли, именуемые „Северным мысом“, принадлежащие княжеству Мараньон и лежащие между реками Амазонкой и Винсен-Пинсон, невзирая ни на какие предварительные договоры, временные или окончательные, которые когда-либо были или могли быть заключены относительно владения и прав на вышеупомянутые земли».

Этот знаменитый договор, подписанный 11 апреля 1713 года, должен был положить конец конфликту, с момента возникновения которого прошло уже целых двадцать пять лет; но вместо этого, он послужил поводом для целого ряда препирательств, которые затянулись вплоть до нашего времени.

Параграф восьмой договора 1713 года по существу гласит, что Франция отказывается от права навигации по Амазонке и что оба берега этой реки должны принадлежать Португалии, а реку, которая должна служить демаркационной линией между владениями Франции и Португалии, называет именем Жапок, или Винсен-Пинсон.

Но странное дело, договор не обозначает ни долготы, ни широты, на которых находится эта река, и ничего решительно не говорит о том, кому должны принадлежать земли, лежащие внутри страны.

Это упущение, более или менее умышленное со стороны португальских уполномоченных, дало повод к недоразумениям и является основанием спорных вопросов и по сие время.

Не странно ли, в самом деле, что это имя Жапок, нигде и ни разу не упоминающееся в предварительном договоре 5 марта 1712 года, вдруг вошло в окончательный договор от 11 апреля 1713 года, и не родится ли при этом подозрение, что это наименование реки было впоследствии добавлено португальцами, которые пожалели о том, что сразу не предъявили больших требований.

И если нельзя допустить подобной возможности по отношению к торжественному догору, то, с другой стороны, нельзя не удивляться, на сколько все касающееся границ в этом договоре туманно и неясно, недоговорено и неопределенно. Если, как говорят сами португальские авторы, представители их нации на Утрехтском конгрессе были превосходно осведомлены относительно этого вопроса, то нельзя сказать того же самого о представителе Франции, маркизе д'Укселль, генерале-дипломате, который был столь же неловким и неискусным дипломатом, как и безжалостным и беспощадным генералом.

Что же вышло из этой двусмысленности, как бы на смех поднесенной нашим уполномоченным? А то, что португальцы впоследствии стали утверждать, что этим договором их границей признается Ойапокк, впадающий в океан, между 4 и 5 градусами северной широты, и что под именем земель «Северного Мыса» следует разуметь земли мыса Оранж, то есть свыше 80 лье берега!

Со своей стороны, французы утверждали, что речь шла о речке, впадающей в залив Винсен-Пинсон, между 1 и 2 градусами северной широты, и не соглашались ни под каким видом признать столь чрезмерные требования, которые лишали нашу колонию чуть не половины ее береговой линии и трех четвертей ее площади.

Необходимо настаивать на том факте, что если бы речь шла о реке Ойапокк, то ни в каком случае в предварительных требованиях договора португальцы не обозначили бы ее под именем Винсен-Пинсон, которым эта река никогда и нигде не называлась и ни на одной из карт того времени не обозначена, а повсюду обозначена под именем Ойапокк или сходным с ним, как это видно из целого ряда карт, изданных тогда и в позднейшее время. Таким образом демаркационную линию изображает река, носящая название Винсен-Пинсон, и не достаточно доказать тождество имен Жапок и Ойапокк, потому что наша река нигде не обозначена под именем Винсен-Пинсон просто или с каким-либо добавлением к этому имени.

При внимательном изучении старых карт, напротив, ясно видно, что канал Карапапори, а следовательно и река, впадающая в него, носили названия Аравари, Арровари, Аревари, Винсен-Пинсон и Иварипоко. И надо согласиться, что последнее название не более отлично от имени Жапок, чем Важабэго, которое носил в то время наш Ойапокк, как это несомненно доказано. Вот эту-то границу по Карапапори, образующему северное разветвление Арагуари, признанное Гумбольдтом за настоящий Винсен-Пинсон, Франция не перестает и не переставала требовать для себя. Добавим еще, чтобы закончить это изложение, имеющее для Франции еще иное, более важное значение, чем только простое географическое недоразумение, что вопрос этот так и не сдвинулся с места, несмотря на многие договоры, состоявшиеся впоследствии, и бесчисленные переговоры и совещания между дипломатами Франции и Бразилии.

В 1794 году эмансипация невольников во французской Гвиане напугала португальцев, которые, снарядив пять небольших судов, в ожидании формального объявления войны, начали с того, что стали грабить в Цассе большую ферму богатого скотовода гражданина Помм, который в ту пору был депутатом в конвенте.

И после, в течение двадцати лет, обе стороны продолжали истолковывать с оружием в руках смысл Утрехтского трактата. С 1794 по 1798 год весь берег между Амазонкой и Ойапокком был совершенно безлюден. Необходимо было увеличить пустыню между Кайеной и Пара, так как при соприкосновении с французами, давшими свободу рабам, Пара также очень скоро осталась бы без рабов и без индейцев. Между тем наши индейцы с Кунани и Макари жалели нас. Несколько сот семейств, вывезенных далеко, сумели обмануть бдительный надзор, установленный над ними, и, смеясь над самыми жестокими репрессиями, невзирая ни на какие опасности, вернулись на утлых пирогах из Мараньона в Марони и Кунани. Эти обстоятельства побудили Жаннэт-Удена, племянника великого Дантона, главного комиссара Конвента в Гвиане, изучить вопрос о наших границах с Португалией для окончательного утверждения их, при установлении всеобщего мира. С этой целью он поручил географу Ментеллю и инженерному капитану Шапелю составить два доклада, которые были отправлены одновременно в морское министерство.

Несмотря на эти разумные мероприятия, дипломаты все же нашли возможность подписать 20 августа 1797 года договор, еще более нелепый, чем предыдущие, так как он отодвигал нашу границу до Карзевенна. Но директория не пожелала утвердить его. 6 июня 1801 года новый договор, составленный в Бадахосе, переносил французскую границу на Арагуари и объявил, что навигация по Амазонке открыта на совершенно равных правах для обеих наций.

Амьенский трактат 25 марта 1802 года, весьма точный и ясный, окончательно устанавливает границу на главном устье Арагуари на 1 градус 20 минут северной широты, между Новым островом и островом Покаяния, и далее по Арагуари, Винсен-Пинсон и Ла-Кондамин от ее устья и до ее истоков, а отсюда — по прямой линии от ее истоков до Рио-Бранко.

Все, по-видимому, было улажено, как нельзя лучше, благодаря этому трактату, который является официальным и окончательным разъяснением Утрехтского трактата. Но для господ дипломатов было бы слишком просто придерживаться его в точности. Последовали трактаты 1814 и 1815 года, и дипломаты, вероятно, огорченные этим справедливым и разумным решением вопроса, поспешили вернуться к своим излюбленным двусмысленностям.

В 1822 году Бразилия, став независимой, унаследовала и права и претензии Португалии. Страшнейшие гражданские войны разорили ее, и в 1824 году французское правительство, чтобы отстоять свою колонию от вторжения инсургентов, бежавших из Пары, отдало распоряжение губернатору Кайены возвести укрепленный форт Макари, или Винсен-Пинсон. Для этой цели был избран островок на озере Мапа. Этот пост был эвакуирован в 1840 году. Но так как мы продолжали настаивать на своих правах, то колониальное правительство возвело новый пост на правом берегу Ойапокка.

Переговоры относительно окончательного установления границ тянулись вплоть до 1844 года и затем были навсегда прерваны.

В 1849 году, затем и в 1850 году в Париже организовалась бразильская экспедиция, которая должна была отправиться для занятия Мапа. «Необходимо, — говорит открыто и смело в палате депутатов в Рио-де-Жанейро, 19 апреля 1850 года, Тоста, бразильский морской министр, — основать в тех местах солидную колонию, чтобы Бразилия могла отстоять надлежащим и положительным образом свои владения». Но бразильская экспедиция встретила в водах Мапа французский авизо, охранявший берег, и бразильское правительство, желая чем-нибудь утешиться в своей неудаче, принялось энергично протестовать против образа действий Франции.

В 1853 году снова возобновились переговоры и продолжались вплоть до 1856 года. Уполномоченные обеих наций, Хис де Бутенваль и виконт д'Уруннэй без конца ломали копья в этом географически-историческом турнире, и в результате виконт д'Уруннэй предложил Франции как границу реку Карсевенн, истоки которой неизвестны, а известно только одно устье, а Хис де Бутенваль предложил Бразилии границу по реке Тартаругал, которая также, вероятно, имеет где-нибудь свой исток, но зато не имеет устья, так как теряется в бесконечной сети озер и болот.

Таким образом, эти ученые борцы за интересы своих наций ни к каким положительным результатам не пришли. Когда дипломатия ничего не достигла, то губернатор провинции Пара решился испробовать в 1858 году вооруженную силу. Экспедиция, по образцу экспедиции 1850 года, под началом таможенного лейтенанта отправилась из Пары и высадилась в Кунани, на спорной территории. Население Кунани, состоящее главным образом из беглых невольников, встретило присоединителей ружейным огнем.

Тогда правительство Рио стало жаловаться, что Франция содержит в Кунани агентов, поддерживающих Проспера Шатон, французского консула в Паре. Таможенный лейтенант был произведен в капитаны, а Проспер Шатон получил выговор.

Позднее также не могли уладить пограничных споров. Между тем в последнее время спорный вопрос снова всплывает наружу, из-за рецидивистов.

Так как Гвиана была избрана местом ссылки, то Бразилия стала тревожиться, и не без некоторого основания, относительно такого опасного соседства для ее смежной провинции Амазонии. Действительно, столь близкое соседство двадцати тысяч негодяев и преступников, утративших в большинстве случаев и страх, и совесть, высылаемых сюда из Франции и других ее колоний, не могло быть желательным для Бразилии.

И вот снова начались переговоры. Однако остановимся на этом, из уважения к читателю, который, вероятно, уже готов просить пощады.