ГЛАВА XII
Колонизационные приемы англичан и американцев. — Дикие звери и разбойники. — Видимая покорность. — Планы бегства. — Многочисленные разочарования. — Последствия погружения в ил. — О счастье, могущем произойти от неудачи. — Луш является изобретателем. — Луш превращается в корзинщика. — Каторжники изготовляют каучук. — Непромокаемость. — Успех и безумная радость. — Досады и конечная удача. — На море жидкого ила. — На свободе. — Бандиты с берегов Амазонки. — Союз с мурами. — Цена лассо.
Беглые каторжники и бразильские мулаты волей-неволей должны были примириться с перспективой ссылки на одинокий, затерявшийся среди непроходимых болот остров, и, по-видимому, подчинились этому приговору без особых протестов и возмущения.
Сознавая, что на этот раз сила не на их стороне, и считая себя счастливыми, что им пришлось иметь дело с французом, великодушнейшим из врагов и победителей, они отлично понимали, что им могла грозить несравненно худшая участь. Как англичане, так и американцы непременно применили бы к ним, ни мало не задумываясь, страшный суд Линча и привели бы тут же свой приговор в исполнение. А приговор этот мог быть только двоякий: перестрелять всех или перевешать, в зависимости от того, какой из этих двух способов казни являлся в данных условиях более удобным. Практичные американцы и англичане охотно подсмеиваются над тем, что они называют французской «чувствительностью», которая, как они говорят, очень мила и красива в теории, но вредна на практике.
Чрезвычайно строгие даже у себя дома ко всяческим покушениям на личность и имущество человека, — до крайности нетерпимые в этом отношении вообще, — они становятся совершенно неумолимыми, когда такие покушения совершаются в диких, нецивилизованных странах, где они одинаково обращаются как с хищным зверем, так и с человеком-хищником. Можно ли приручить тигра-людоеда после того, как он уже попробовал человеческого мяса и стал вселять ужас и страх во всем поселении? Нет, нельзя! Значит, остается только убить его.
Можно ли рассчитывать на исправление закоренелого преступника, который в стране, лишенной законов, властей и вооруженной силы, дал полную волю своим преступным инстинктам и совершенно не признает ни собственности, ни святости человеческой жизни? Нет, нельзя! Ну, так смерть и ему!
Но иные страны — иные нравы! И если француз спешит избавиться от зверя-хищника, то на жизнь подобного себе он смотрит далеко не так легко, каким бы преступным и недостойным ни был этот человек. Что же касается известных нам негодяев, то Шарль был вполне уверен, что он поставил их в такие условия, при которых они будут совершенно лишены всякой возможности творить зло.
При иных обстоятельствах он был бы вправе рассчитывать на это, но он не знал неутомимой энергии, необычайной изобретательности и удивительной настойчивости тех людей, с кем имел дело.
Едва только пироги, доставившие каторжников на одинокий остров, успели скрыться из виду, как их притворная покорность воле молодого плантатора мгновенно исчезла и уступила место яростным крикам и проклятиям по адресу этого человека, пощадившего их жизнь. Они поклялись при первом удобном случае жестоко отомстить ему за свое заточение, а в устах подобных людей это было не пустой угрозой.
Ни один из них и не думал приняться за работу. Единственно, что теперь занимало их мысли, это желание найти средства бежать и вслед за тем удовлетворить свое чувство мести.
Бежать! Вернуть себе свободу! Вот что теперь заботило их. Да и почему бы им не бежать отсюда, когда они уже бежали раз и при гораздо худших условиях?
Первоначально все их планы терпели неудачу. Сначала они долгое время бродили, как дикие звери в клетке, по острову, наконец пришли к убеждению, что с обычными и наличными средствами нет никакой возможности преодолеть препятствия, воздвигнутые самой природой.
Прежде всего попробовали построить плот, но оказалось, что на этой густой, клейкой жиже они не сдвинут его с места, это примитивное приспособление, столько раз выручавшее их из беды, здесь не могло им сослужить службу.
Тогда они задумали выдолбить из ствола толстого дерева пирогу. Но у них не было никаких подходящих для этой работы инструментов, а способ, которым для этой цели пользуются индейцы, обходящиеся часто без всяких орудий, не был им известен. Да и в сущности на что им могла пригодиться пирога? Ведь они не знали фарватера узкого извилистого канала, запруженного бесчисленными подводными камнями и мелями, о которые они неминуемо должны были разбиться и потерпеть крушение. А крушение в этом жидком, клейком иле, в этой густой тине, было верной смертью.
Наконец, старик Луш, этот многоопытный каторжник, хитрейший из хитрецов, надумал, после целого ряда неудачных планов и попыток, прибегнуть к довольно остроумному средству.
По берегам острова росла в изобилии арума, из которой жители тропиков плетут корзины для зерна, плодов и всяких иных домашних дел. Из прутьев или лыка этого растения, несравненно более гибких и упругих, чем наш камыш или ивняк, Луш сплел себе пару лыж, похожих на снеговые лыжи, какими обыкновенно пользуются жители северных и полярных стран.
«Если люди могут ходить, не проваливаясь, по снегу глубиной до двух — двух с половиной метров, благодаря такой обуви, которая представляет собой очень широкую площадь, то почему бы она не могла оказаться пригодной и для ходьбы по этой проклятой тине? » — рассуждал не без некоторого основания старый разбойник.
Но результаты этого нового опыта, казавшегося в теории превосходным, оказались плачевными на практике.
Едва Луш сделал пять-шесть шагов по тине, как отчаянно вскрикнул и разом провалился по уши. Но как человек предусмотрительный, он, прежде чем отважиться на опыт, приказал подвесить себя крепкой лианой к ближайшему большому дереву, а конец этой лианы велел товарищам держать в руках. Не будь этой лианы, которая спасла ему жизнь, старого Луша не было бы на свете.
Наполовину захлебнувшегося, облепленного илом, как крокодил, купавшийся в болоте, его вытащили, наконец, на берег.
Но странное дело — эта новая неудача привела старика в превосходное настроение. Вместо безобразной гримасы, обычной для него, нечто похожее на улыбку появилось на его старческой физиономии.
Он проворно разулся, выполоскал свою одежду и стал насвистывать мотив избитой кандальной песенки, которая была его излюбленной музыкой.
— Эй, старина, уж не напекло ли тебе солнцем голову? — не мог удержать своего удивления Геркулес при виде необычайной веселости своего старого приятеля. — Чего ты так развеселился, точно макака, охмелевшая от пальмового вина?! Ну, что тут забавного, братцы? Как по-вашему? Я ничего в толк не возьму, чему тут радоваться! Вижу только, что нам, видно, и подохнуть здесь! Волей-неволей надо будет начать изготовлять каучук и работать, как неграм, в угоду этому проклятому плантатору! ..
— Совершенно верно, сын мой, — серьезно подтвердил Луш, — придется начать работать, работа даст нам свободу!
— Воля ваша, а наш старик не в своем уме… вот оно что! А между тем его «университет» был превосходно оборудован! ..
— Ты славный малый, любезный верзила, но бываешь глуп, как тюлень. Впрочем, можно сказать, что это почти постоянно бывает с тобой, когда ты не спишь!
— Ну, слава Богу! Старина пробирает меня: значит, его башка в полном порядке! .. Итак, ты говоришь, что нам надо начать изготовлять каучук?
— Да, племяш, хоть немного, а работать надо, если мы не хотим подохнуть здесь!
— Хм! Так разве это поможет нам выбраться отсюда?
— Да!
— И всего только сделать надрезы в коре деревьев, дать соку стечь в жестяные стаканчики, затем подсушить его на дыму?!
— Да, вот именно, а после того можешь пустить кровь плантатору и выпустить его потроха, поджечь его скорлупу и прокоптить всю его ораву, как мясо черной обезьяны!
— Черт возьми! Да неужели это правда, что ты говоришь?
— Такая же правда, как то, что меня зовут Луш! Даю тебе слово доброго каторжника!
— А ты расскажи хоть немного, как это будет?
— Нет, шалишь! Ничего вперед рассказывать не буду; придет время — увидишь сам. Я хочу приготовить вам, друзья, приятный сюрприз! Ну, сегодня попируем на славу, а завтра примемся за работу!
Сказано — сделано, и сделано на совесть!
После целого дня дикой оргии и целой ночи шумного и грубого хмеля Луш принялся весело и бодро мастерить новую пару лыж из тех же гибких прутьев арума или, вернее, из его лыка.
Товарищи еще на рассвете отправились добывать каучук. Это случилось в первый раз за все время. Вскоре остовы лыж были готовы. Тогда Луш принялся за плетение, и так велико было его искусство и проворство в работе, которой занимаются каторжники в центральных тюрьмах, что к полудню первая пара лыж была сделана. Наученный собственным опытом, старый каторжник несколько видоизменил их форму: он значительно удлинил их, одновременно убавив ширину, так что они стали похожи на игрушечные пироги. Посредине было устроено гнездо для ноги, к которой лыжа привязывалась тонкими и крепкими мочалками. Кроме того, он на этот раз так туго и плотно плел эти лыжи, что они почти не пропускали воды и, казалось, были из толстой ткани.
Довольный своей работой, Луш закрепил каждую из лыж на двух лианах на нижней ветви дерева, затем развел огонь, но не в импровизированной печке, где они готовили себе пищу, а прямо на открытом воздухе, неподалеку от того места, где были подвешены лыжи, чтобы быстрее просушить их.
Тем временем возвратились подневольные серингуеро с ведрами, полными молочно-белого сока каучуковых деревьев.
Луш все делал молча, не удостаивая никого ни одним словом. Он взял одно из ведер с каучуковым соком, осмотрел его содержимое с видом знатока и затем вылил в одну из своих лыж. Жидкость равномерно разлилась по всей лыже с внутренней ее стороны, после чего он снял лыжу с дерева и подверг ее действию дыма и огня.
Не прошло и двадцати секунд, как слой плотного, сгущенного каучука тонкой пленкой покрывал всю внутреннюю поверхность лыжи.
Оглушительный взрыв радостных криков приветствовал этот первый успех. Теперь все поняли тайный смысл слов Луша: «работа даст нам свободу! »
Насладившись своим успехом, Луш решился, наконец, объяснить своим товарищам, каким образом ему пришла в голову эта мысль: он увидел, как сквозь плетенье его лыж просачивалась илистая жидкость!
— И в самом деле! — воскликнул Красный с непритворным энтузиазмом.
— Как же мы глупы, что раньше не подумали об этом?!
— Да, а между тем, всегда так бывает, — заметил Кривой, — все чрезвычайно просто, когда до него додумаешься!
— Эй, послушай, старина, — вдруг заметил Геркулес, — почему, бы нам не изготовить точно таким же образом пирогу, где все могли бы поместиться?
— А ведь ты прав! — поддержали другие каторжники.
— А вот и нет! — возразил Луш. — Пирогу таким образом изготовить нельзя: во-первых она будет недостаточно прочна, а, во-вторых, как и чем заставите ее двигаться по этой густой, как студень, тине? Вспомните наш плот! Ведь течения здесь нет, в этой проклятой тюре!
— Ну продолжай, мы сгораем от нетерпения узнать, что ты думаешь делать!
— Это проще простого: обувши эти непромокаемые лыжи, человек сможет двигаться вперед, переступая шаг за шагом, как по сухому пути, не проваливаясь от своей собственной тяжести, а этого уже будет достаточно.
— Да… да! Браво, Луш! Браво! Да здравствует мудрейший из мудрецов!
— Если так, то мы спасены, и тогда берегись плантатор и все его проклятое гнездо! Мы ему припомним, что значит заточать свободных людей в такие ямы! ..
— Тише, детушки, тише, не шумите прежде времени! Подождем конца, что-то он нам еще покажет! Дайте мне окончательно изготовить эту парочку лыж, и тогда посмотрим, можно ли нам в самом деле радоваться! А это будет видно после окончательной пробы!
Весь запас каучукового сока, собранного в это утро, пошел на первую пару лыж.
На другое утро, по распоряжению Луша, решено было отдыхать от вчерашних трудов и посвятить этот день окончательному выяснению, есть ли надежда уйти с этого ненавистного всем острова.
Точно так же, как в первый раз, Луш приказал привязать себя под мышки к большому дереву. Товарищи держали конец лианы, служившей спасательным канатом, а он надел лыжи и, вооружившись длинным, крепким и легким шестом, осторожно ступил на жидкую илистую поверхность озера-болота. Несколько минут неописуемого волнения сменились громким восторгом: их изобретательный товарищ стоял твердо на ногах и не проваливался, — жидкая черноватая тюря, напоминающая нефть, мазут или расплавленный асфальт, держала его.
— Крепко ли ты стоишь, старина? — окликнул его Геркулес сдавленным от тревоги голосом.
— Как на суше! — отозвался Луш. — Теперь смотрите, я пойду вперед! Это самая важная проба: если я сумею устоять на одной ноге, то значит, все благополучно!
С неимоверными предосторожностями он приподнял одну ногу, занес ее вперед и передвинулся таким образом приблизительно на шестьдесят сантиметров. Осмелев немного, он занес точно так же и другую ногу и сделал еще шаг вперед. Старый негодяй так правильно соразмерил длину и ширину лыж, что в них можно было свободно шагать, не задевая одной за другую и не рискуя кувыркнуться головой вниз.
Правда, идти в этих лыжах можно было лишь очень медленно, но что из того? Каторжникам некуда особенно спешить, у них в распоряжении сколько угодно времени!
Теперь Луш сбросил с себя спасательный канат и смело сделал около ста шагов вперед от берега, затем, довольный результатом испытания, весь сияя, возвратился к своим восхищенным товарищам, шумно приветствовавшим его на берегу.
— Ну, а теперь, детки, — проговорил он, — наше избавление является лишь вопросом времени. Так возьмемся же дружно за дело! ..
Однако непредвиденные обстоятельства задержали их на острове больше, чем они предполагали.
Никто из них не мог так сплести лыжи, как Луш. Но как он ни спешил со своей работой, как ни усердствовал, более одной пары в день ему никак не удавалось изготовить. Остальные целиком занялись сбором и добыванием каучука.
Наконец, через десять дней все было готово. Каждую пару лыж испытали, и все они оказались годными. Счастливые и довольные как люди, стоящие накануне осуществления давно затаенной мечты, беглые каторжники назначили на следующий день свое выступление в путь.
Но в эту ночь над островом разразилась одна из тех тропических гроз, о которых мы, жители умеренной зоны, не имеем и представления. В продолжение целого часа оглушительные удары грома следовали беспрерывно один за другим, сопровождаемые ослепительной молнией. Более чем в двадцати разных местах ударила молния в старые гигантские деревья и раздробила их в щепки, в том числе и то большое дерево, под сенью которого хранились непромокаемые лыжи изгнанников. В несколько минут все стало добычей пламени: лыжи горели как факелы.
Пришлось начинать всю работу сначала. Терпеливые и настойчивые, привычные к неудачам и затруднениям, к долгому и томительному труду и выжиданию, каторжники принялись за работу.
Но тут опять случилась беда: Луш, переутомившись, вдруг заболел лихорадкой и вынужден был приостановить работу на две недели.
Впрочем, и эта новая задержка нисколько не обескуражила товарищей старого разбойника, а, напротив, как будто еще более усилила их энергию. За ним ухаживали, как только могли ухаживать эти люди за человеком, столь необходимым им. Благодаря этому уходу больной быстро поправился и мог снова приняться за работу.
И вот снова настал великий день! Каторжники захватили с собой все, что только можно было захватить, главным же образом — провиант. Покинули остров со всевозможными предосторожностями, хотя этот одинокий затерявшийся в болотах остров был слишком далек от всякого населенного людьми места. Как мы уже говорили раньше, это озеро-болото, эта громадная лагуна носила название Лаго-Реаль и была усеяна бесчисленными островками, выплывавшими там и сям из жидкого ила.
Беглецы шли по ней целых три дня, медленно переходя от одного островка к другому, от одного клочка твердой почвы к другому.
Но вот они, наконец, на воле, а между тем трудолюбивые и честные серингуеро, ничего не подозревавшие об этом, продолжали спокойно спать.
Побуждаемые жаждой мести, привлекаемые алчностью и завистью к тому богатству и роскоши, какими пользовался молодой француз-переселенец, бандиты охотно отмахали бы, не останавливаясь, сто километров, отделявших их от главного жилища француза. Но наученные горьким опытом и зная, что молодой плантатор, при помощи и содействии своих служащих, не так-то легко даст себя прирезать, они решили выждать благоприятного случая, а тем временем подыскивать средства для нападения.
Случай помог им в этом.
Они уже несколько дней бродили по земле, некогда занятой миссионерами, а теперь давно заброшенной. Хотя плодовые деревья, кусты и другие растения уже одичали, тем не менее они могли еще дать пищу голодным, не взыскательным на вкус людям. Беглецы решили здесь расположиться.
Вдруг совершенно неожиданно для них, на этой самой земле, окруженной со всех сторон широким кольцом девственных лесов, появилась орда бродячих индейцев, с низовьев Амазонки.
Презираемые и гонимые всеми другими племенами своих соотечественников, живущие частью охотой, частью рыбной ловлей, а по преимуществу воровством и грабежом, не желая обрабатывать хотя бы небольшой клочок земли, эти южноамериканские цыгане бродят по лесам и степям, куда их гонит случай или поиски пищи.
Трусливые и вместе с тем жестокие, они нападают на жилища и селения в тех случаях, когда могут рассчитывать на безнаказанность, грабят, убивают одиноких колонистов или оседлых соплеменников-индейцев. Ужас и презрение, вселяемое этим племенем, настолько сильны, что само их имя является для индейцев других племен кровным оскорблением. Назвать индейца «мура» — это все равно, что нанести ему самую большую обиду.
Мура являются париями в семье краснокожих. Каждый, кто встретит на пути мура, считает себя вправе убить его, как бешеную собаку или какое-нибудь другое вредное животное, и почти никогда не отказывает себе в этом удовольствии.
И в самом деле, трудно себе представить что-нибудь более отталкивающее, чем их физиономии, которым они стараются придать самый отвратительный вид. Между прочим, у них в обычае рассекать себе ноздри и верхнюю губу и вставлять в эту щель клыки пекари, которые так и врастают в ноздри и губу, когда рана заживет. Можно представить себе, какой вид им придают эти «украшения» в сочетании с аляповатой татуировкой черной и красной красками, которой покрыты их лицо и верхняя часть тела.
О людях можно сказать то же самое, что о хищных животных; кажется, будто те и другие узнают себе подобных по каким-то неуловимым приметам, как будто преступность и злодейство оставляют на них свое клеймо.
Как это ни странно, но эти разбойники и грабители с берегов Амазонки сразу сдружились с подонками цивилизованного общества и вступили с ними в самую тесную дружбу. Это чрезвычайно поразило бразильских мулатов, которые привыкли видеть в мура беспощадных врагов, вселяющих страх и ужас всем, кто только завидит их.
Мура было всего около сотни, и все они были вооружены луками и стрелами, а некоторые имели еще дрянные ружья, топоры, тесаки. Кроме того, почти у каждого было длинное ременное лассо, очень ловко используемое для ловли скота в саваннах.
Мулаты, придя в себя от изумления, вступили в разговоры с мура на общепринятом здесь языке, исполняя роль переводчиков для Луша, который тотчас же надумал превратить мура в грозных союзников.
Краснокожие отозвались с полной готовностью на все сделанные им предложения: настолько был высок авторитет белой расы даже в глазах этих порочных и отверженных людей. Зная их нрав и обычаи, Луш, чтобы возбудить их алчность, стал расписывать богатства молодого француза и рассказывать, как легко все это может им достаться.
Мура слушали его, развесив уши, тем более, что они издавна знали про эту богатую плантацию и громадные запасы всяких товаров у молодого серингуеро, хозяйничавшего здесь многие годы.
Уже не раз они нападали на него, но каждый раз безуспешно, благодаря беспримерному мужеству защитников, в числе которых было несколько человек мундуруку — заклятых врагов их племени.
В конце концов они пришли к убеждению, что француза нельзя одолеть, и потому окончательно отказались от всяких покушений на его спокойствие.
Но вот люди той же белой расы вступают с ними в союз против ненавистного белого серингуеро. Там был один белый, а все остальные или индейцы, или чернокожие, тогда как здесь у них было четверо белых. Под предводительством этих белых мура могли теперь считать себя непобедимыми. Решив этот вопрос, они сразу сговорились со своими союзниками, не вдаваясь в подробности плана.
Условились, что каторжники поведут их в атаку на серингаль, а добычу они поделят между собой поровну. Мура поклялись беспрекословно повиноваться своим предводителям, обещавшим им свою помощь и поддержку. Чтобы скрыть присутствие столь многочисленного отряда и в то же время действовать без промедления, новые союзники рыскали по саванне в поисках коней.
Не прошло и недели, как у всех в отряде были превосходные полудикие кони, которых, однако, эти прирожденные объездчики очень скоро укротили, с присущей индейцам жестокостью и бесчеловечностью. Тогда они отважились мало-помалу подходить ближе к усадьбе, соблюдая всевозможные предосторожности. Учредили у себя отряд лазутчиков и стали выжидать, с терпением и выдержкой настоящих хищников, удобного момента для нападения.
Между тем владелец плантации, довольный уничтожением хищника-змея, весело и беспечно шагал по широкой просеке, не подозревая о готовившейся против него засаде и оживленно беседуя со своим спутником
— индейцем Пиражибой.
Чтобы зажечь сигару своего спутника, утерявшего кремень и огниво, Шарль на минуту остановился.
Человек двадцать мура притаились за деревьями.
Случай был слишком заманчив, чтобы его упустить, и один из них ловко пустил свое лассо, которое обхватило шею молодого переселенца с адской силой, и, не успев что-либо сообразить, он упал полузадушенный, потеряв сознание.