Чем старше я становлюсь, тем все больше убеждаюсь, что обитая фактически в двадцать первом веке, по-прежнему ощущаю себя гражданином века двадцатого. Наверное, оттого и люблю рассматривать старые фотографии. Даже бывая в гостях, иногда прошу показать мне семейные альбомы и с интересом вглядываюсь в пожелтевшие от времени и плохого качества черно-белые любительские снимки из прошлого столетия. На фотографиях люди, даже давно ушедшие, продолжают жить, и порою кажется, что мы способны общаться, безмолвно вглядываясь в глаза друг другу.

Бывает, повезет, и встретишься с теми, кто жил еще в самом начале прошлого века. И мысленно беседуешь с ними: «Вот вы смотрите на меня и не подозреваете, что всего-то через несколько лет случится революция, потом начнется Гражданская война, и закружитесь вы в бесконечном калейдоскопе событий. Что стало с вами, где и как сложили вы свои головы? Кто знает? А пока вы всматриваетесь в меня со старых картинок, глазами полными достоинства и покоя».

Меняются лица, прически, шляпки, одежды, но не меняются глаза, и, что самое важное, в эти глаза можно заглянуть, несмотря на то что между нами расстояние в десятки лет.

Но самые достойные лица и глаза на фотографиях у людей верующих. Удивительные глаза у отца Иоанна Кронштадтского, они тебя будто обволакивают и втягивают в себя, и чувствуешь, что в этих глазах нет дна, через них прямая дорога в Небо. Рядом с отцом Иоанном множество других лиц и глаз. Они сплотились вокруг святого, точно солдаты вокруг знамени и словно говорят: «Мы не отступим».

Интересно наблюдать за тем, как меняется с возрастом выражение глаз одного и того же человека. А если этот человек известный и можно отследить его жизнь, то фотографии становятся отдельным повествованием и даже откровением. В них много такого, о чем не рассказать на словах.

Помню, читал о святителе Фаддее Успенском. Рассказ сопровождался многочисленными фотографиями владыки. Вот он еще совсем молодой епископ Владимиро-Волынский, ему всего тридцать лет, но его уже знают как человека духовного и подающего большие надежды. И глаза на этой фотографии именно такие, в соответствии с возрастом, широко открытые и проникновенные. Он энергичен и готов к действию.

Проходит еще лет семь-восемь, и на очередном, все еще дореволюционном, снимке в глаза нам смотрит епископ с той же панагией на груди, но сам он уже другой. Видно, что движение его направлено не столько на внешнее делание, сколько внутрь самого себя. Так выглядит человек, познавший тяжесть святительского служения и опирается он уже не картинно локтем на край стола, а рукой сверху на епископский посох. Скорее всего, он предчувствует грядущие испытания и готовится к ним.

А вот фотография из личного дела 1922 года, внутренняя тюрьма ГПУ. Здесь владыка Фаддей арестант в подряснике и без панагии. На нем нет клобука, его длинные волосы разбросаны по плечам. Из глаз арестанта уходит созерцательность и некая внутренняя отрешенность от мира. Наступило ожидаемое время испытаний, святитель смотрит прямо перед собой, он готов понести крест. Никаких иллюзий, только реальность происходящих событий. Ему сорок четыре года и он еще в силах.

На других фотографиях тех лет взгляд святителя неизменно напряжен, он не позволяет себе расслабиться, видно, что владыка постоянно молится. В это время он носит вериги, ранящие ноги. Подобно древним пустынникам, владыка перестает мыться в бане, и только обтирает тело. К нему идет постоянный поток людей, и он никому не отказывает. Верующие, зная о молитвенном подвиге владыки, видят в нем заступника и утешителя. Уже в те годы он обладал даром прозорливости и исцеления.

Последняя фотография 1936 года. Святителя Фаддея Тверского власти лишают регистрации, он служит в последнем незакрытом храме за Волгой. Пройдет еще несколько месяцев, и владыку арестуют. Сперва его отправят в камеру к уголовникам, а потом утопят в нечистотах. На той последней фотографии владыка всем телом тяжело опирается на посох, он изможден, а во взгляде нескрываемая боль. Не думаю, чтобы святитель боялся предстоящего мученичества, нет, к нему он был уже готов. Такие люди не боятся смерти. Еще в начале двадцатых он учил, что для Церкви время гонений — это самое лучшее христианское время. Ему было открыто о наступающих массовых расправах над верующими и о грядущей войне. Святитель Фаддей знал, что его пастве предстоит путь страданий, и молился о ней. Боль в его глазах — это боль за тех, кто был вручен его молитвенному попечению, и еще в них внутренняя готовность к жертве.

А вот на снимке маленький мальчик, и в его руках уже архиерейский посох. Он родился в 1887 году в одном из сел Тамбовской губернии, крестили его в честь преподобного Сергия. Отец ребенка вскоре ушел из жизни, и воспитывала сына мама, простая крестьянка. Больше она уже никогда не выходила замуж и всю себя отдавала сыну. Но чему могла научить мальчика женщина? Тому же, что умела делать сама, ходила с ним в церковь, шила, вышивала. Потом все эти навыки пригодились будущему владыке, который на момент окончательного освобождения из мест заключения из тридцати трех лет святительского служения тридцать провел в лагерях, тюрьмах и ссылках. Читаешь о его жизни и не понимаешь, как так случилось, что мальчик, воспитанный наподобие девочки, стал для всей Церкви символом стойкости и верности Христу.

Сохранились фотографии епископа Афанасия Ковровского тех времен, когда он становится иеромонахом, а потом и епископом. Их немало. На них мы видим молодого еще священника, глаза которого говорят о его напряженной духовной жизни. В 1921 году архимандрита Афанасия рукополагают во епископа Ковровского, а уже в марте следующего года последует его первый арест. И потом вся жизнь — это бесконечная череда арестов, допросов и этапов. В следственном деле владыки за № Р–35561 сохранилась фотография, на которую нельзя смотреть просто так, на нее можно только молиться. Изможденный, истерзанный арестант со всклокоченной бородой и точно такими же редкими седыми волосами, но самое главное — это его глаза. В них такая сила духа, такая несгибаемая воля, что все усилия гонителей разбиваются об эти глаза, словно лодки о рифы в шторм. Вглядываешься в них и понимаешь, почему к слову этого внешне тщедушного человека в те годы прислушивалась вся катакомбная церковь.

Множество монахов, священников, и просто верующих людей, шли тогда по этапам и лагерям, но больше других и тяжелее других был крест святительского служения. На епископов в те годы смотрели как на подлинных преемников апостолов. Это когда-то раньше, и казалось, бесконечно давно, епископский сан был окружен огромным авторитетом и ореолом таинственности. Епископы служили в грандиозных соборах в сопровождении множества сослужащих и были недоступны. Простые люди их почитали и даже побаивались. В годы гонений епископы сменили блистательные одежды на арестантские робы, но от этого они только заблистали еще ярче. Их перестали бояться, и стали любить.

Последние годы своей жизни святитель Афанасий доживал в маленьком заштатном городке. Туда его привезли после освобождения духовные чада. Эти люди все время заключения епископа не порывали с ним связи, постоянно поддерживая узника всем, чем могли. Сами недоедали, а ему старались переслать. Владыка это понимал, потому и просил в письмах не тревожиться о нем. Это удивительные письма, в них святитель так тепло и по-человечески общается со своими чадами. Страдания — хорошая школа, они, как ничто другое, учат любить и быть благодарным.

Выдающийся литургист и знаток устава, владыка все годы своего заключения не переставал составлять общую службу всем русским святым. Наверное, это непередаваемое чувство — писать службу святым, еще живущим на земле, и даже, как это ни покажется невероятным, самому себе. Кстати, пути святителей Фаддея и Афанасия пересеклись в местах заключения и советы епископа Фаддея оказались решающими в построении общего замысла службы.

Домик, в котором святитель Афанасий провел свои последние годы, сохранился. Сегодня в нем маленький музей и домовый храм. Бывая в этих местах, я иногда заезжаю к ним помолиться. В домике постоянно кто-нибудь дежурит, и гостей всегда принимают радушно, кто бы это ни был. К святителю Афанасию заезжают и дети из воскресных школ, и правящие епископы, а он радуется всем и встречает гостей доброй улыбкой и таким же взглядом со своей фотографии.

— Батюшка, — рассказывает мне одна из дежурных по домику, — у нас здесь постоянно происходят чудеса. Такое впечатление, что владыченька отсюда и не уходил. Знаете, каким он был заботливым и внимательным? Одна из наших матушек вспоминала, как однажды шла в дом к владыке, и, зацепившись за колючки, разорвала юбку. Понятно, что расстроилась и по началу не знала как ей поступить, хотела даже домой возвращаться. Но потом, зажав дырку рукой, пошла дальше. В это время владыка вдруг встает со стула и начинает переодеваться в старенький порванный подрясник. Кто-то его тогда спрашивает:

— Владыка, что это вы делаете?

— Да, вот, Таисия юбку порвала и сюда идет. Ей ужасно неудобно, а я ее встречу в порванном подряснике и мы все это обратим в шутку.

Он при жизни старался всем помогать, и сейчас не перестает. Недавно был случай, к нам из Москвы приехала молодая женщина иконописец. Для одного из монастырей на Афоне ей заказали написать большую икону всех Русских святых. Ирина, так зовут иконописца, промучилась с заказом много времени, но образ все никак не выстраивался. Она уже было начала отчаиваться, но случайно встретившись в метро с одним из знакомых, и поделившись с ним своей проблемой, получила совет съездить к святителю в его домик. Уж кто-кто, а он, автор службы Русским святым, точно знает как нужно писать. Так она и поступила. Приехала, помолилась святителю, а потом села с нами чаю попить, и вдруг озарение: — Я знаю как писать! Вернувшись домой, она немедля схватилась за карандаш, и ее рука не поспевала за образами, рождающимися в ее голове. Икона была написана в срок. Теперь ее копия украшает гостиную дома, и висит точно над тем местом, где когда-то Ирина сидела и пила чай.

Напротив нашего домика живет старушка, будучи еще девушкой, она часто встречалась с владыкой, но даже с ним и не здоровалась. Прошло время, девушка превратилась в бабушку и стала болеть руками, даже газ не могла самостоятельно зажечь. И тогда мы стали зазывать ее к нам и кормили обедом. Недавно приходит и от радости плачет: — Сестрички, смотрите, мои пальчики вновь заработали. Это добрый батюшка меня через свой супчик исцелил.

— Знаете, батюшка, к нам часто заезжает один уже весьма пожилой владыка, он любит посидеть с нами за столом, попить чайку и поговорить. Даже внешне он напоминает святителя Афанасия и так же прост в общении. И больше всего он любит, когда мы рассказываем ему о чудесах, что случаются в нашем домике.

Однажды, мы, зная, что владыка будет ехать в Москву, решили загодя подготовиться и угостить его квашеной капустой. Впереди у нас была еще целая неделя, и мы были уверены, что успеем, но заболел огородник, который обычно снабжает нас хорошей капустой. Сперва мы, было, запаниковали, но потом стали просить помощи у святителя. И буквально через день к нам пришел незнакомый человек и угостил нас свежей капустой. Он выбрал самые лучшие кочаны со своего огорода и принес. В тот же день мы их немедля порубили и успокоились: слава Богу, время терпит. А владыка приехал на день раньше. Он приезжает, а капуста-то еще не созрела. Я решила проверить капусту на вкус, так для очистки совести, а она готова! Батюшка, вы можете себе такое представить!? Владыка кушает нашу капусту и нахваливает, а потом, как обычно, просит:

— Давненько я у вас, матушки, не был, давайте рассказывайте о новых чудесах.

А мы ему и отвечаем:

— Владыка, первое чудо — это про капусту.

— Какую такую капусту, — спрашивает?

— Да, вот, про эту самую, что вы сейчас едите.

Когда владыка еще учился в семинарии к ним в Лавру приезжал святитель Афанасий, и ему, тогдашнему семинаристу посчастливилось держать его епископский посох. А когда святитель проходил мимо него, то он даже почувствовал и на всю жизнь запомнил, как явственно исходила благодать от святого человека.

Прошло много лет с той встречи двух епископов, одного тогда еще только студента семинарии, и другого, сполна испившего из чаши страданий. — Я запомнил его глаза, — вспоминал тогдашний семинарист, — знаете, в них можно было раствориться.

Матушки рассказывали, что владыка заедет, помолится и бывает подолгу сидит в одиночестве за столом, за котором работал святитель, а один раз даже попросил постелить и отдыхал на его кровати. Интересно, о чем он думает, когда приезжает в этот скромный деревенский домик, в котором доживал свой век маленький согбенный старичок, волей обстоятельств, ставший столпом Церкви, на который она опиралась целых тридцать три года, страшных и мучительных тридцать три года гонений.

Все они, эти святители, и Фаддей Тверской, и Афанасий Ковровский, и еще сотни других, таких же, сумели подвигом своей жизни сохранить Церковь и передать ее неповрежденной следующим поколениям. Наверно этот, уже старый человек, много лет управляющий епархией, приезжает в домик к святителю посоветоваться с ним и просто поговорить. Его поколению епископов пришлось поднимать из руин то, что было разрушено в годы гонений. Многое построено и восстановлено, но остается самое трудное — люди. В наше постхристианское время не очень-то хотят задумываться о грехе. И еще, где тот предел компромиссу между церковью и обществом, как найти золотую середину и в то же время сохранить веру в чистоте. Святителям эпохи гонений приходилось больше отвечать за самих себя, а сегодня главные мысли епископа о пасомых. И Господь спросит именно за людей, вверенных его попечению.

Годы берут свое и недалек день, когда придется передавать епархию более молодому преемнику. Кто придет на его место, продолжит дело и сохранит неповрежденной веру отцов, которую отстояли святитель Афанасий и вся иже с ним?

Однажды я слышал как один пожилой епископ, обращаясь к окружавшим его священникам, сказал: «Отцы, я уже старый человек, Господь поднял меня в Церкви на большую высоту. Годы прошли, наступает время держать отчет. И задумаешься порой, а может, было бы лучше, оставаться простым монахом, или даже церковным сторожем»?

Вскоре после Пасхи в домик святителя Афанасия снова заезжал все тот же владыка и рассказывал как у них в епархии праздновали Воскресение Христово:

— Пасха день великий, любой человек имеет право праздновать его, как самый главный день своей жизни. Постился он, или нет, готовился к нему сугубо, или только вспомнил о нем накануне, не важно, главное, чтобы этот день однажды стал для него самым главным днем. Какой-то святой сказал, что, если встретишь в этот день зверя, то и того поприветствуй: «Христос воскрес»! Подготовили мы поздравление к верующим епархии, отправили подарочки в больницы и тюрьмы, а все одно чувствую, о ком-то я забыл. И вдруг как осенило — про бомжей у кафедрального собора забыл. Это же самый что ни наесть околоцерковный народ, неизменно встречают меня перед службой и поздравляют с праздником. Даю задание посчитать, сколько у нас около собора такого люду собирается. Отвечают: в разное время замечено человек около ста. Хорошо, подготовили мы для них сотню подарочков и назначили время встречи.

В назначенный час подъезжаю к храму, гляжу, а никого нет. Как обычно, разгуливает какая-то группа провинциальных туристов в костюмах и при галстуках, а бомжей нет. — Где бомжи, — спрашиваю настоятеля? — Как где, владыка, так вот же они, — и указывает рукой на туристов. Присмотрелся к ним, и точно, знакомые все лица, только не привычно спитые, а разумные человеческие с осмысленным выражением глаз. Только было их человек двадцать, не больше. Заходим в храм, начали молиться, смотрю число молящихся прибывает. Оказывается, бомжи сперва не поверили, что и с ними могут обращаться как с людьми. Так что епископа встречали только самые отчаянные, остальные попрятались, опасаясь облавы. Потом посмотрели, что милиции нет, и стали потихоньку подходить и присоединяться к общей молитве. И что запомнилось, число подарков готовили приблизительно, а угадали точь-в-точь.

Вечереет. Мы сидим в трапезной за столом в домике святителя Афанасия, дежурная послушница, что пересказывает мне рассказ владыки, вдруг замолкает, и, указывая рукой на фотографию святителя, что висит здесь же над столом, радостно восклицает.

— Ой, батюшка! Вы посмотрите, а святитель-то снова улыбается, ну, точно как и тогда, во время рассказа владыки.

Всматриваюсь в лицо святителя Афанасия, лицо доброго дедушки. Самодельная скуфья, сшитая самим владыкой, полностью закрывающая ему лоб, седая раздвоенная борода, и глаза мудрого старого человека. Эти глаза порою кажутся очень печальными, а иногда, действительно, могут смеяться. Что это, еще одно чудо в домике святителя Афанасия? А может это наша совесть, словно в зеркале, отражаясь в этих глазах, радуется за нас и обличает одновременно?