Глава 1

Восемнадцатилетняя Силка непонимающе смотрит на возвышающегося над ней солдата из армейской части, которая вошла в лагерь. Он что-то говорит по-русски, потом по-немецки:

– Ты свободна. Du bist frei.

До нее не сразу доходят его слова. Единственные русские, которых она до этого видела в лагере, – военнопленные, истощенные, голодающие.

Неужели такое возможно и свобода действительно существует? Неужели этот кошмар закончился?

Не дождавшись ответа, солдат, нагнувшись, кладет руки ей на плечи, и Силка вздрагивает.

– Прости, я не хотел тебя напугать, – произносит солдат на плохом немецком и быстро убирает руки, потом догадывается, что она его не понимает, и медленно повторяет: – Ты свободна. Ты в безопасности. Мы – Советская армия, и мы пришли сюда помочь тебе.

– Я понимаю, – шепчет Силка, плотнее запахивая на хрупкой фигурке пальто.

– Понимаешь русский? – (Силка кивает, ведь она выросла там, где говорили на русинском языке, одном из восточнославянских.) – Как тебя зовут? – ласково спрашивает он.

Силка смотрит солдату в глаза и отвечает ясным голосом:

– Я Сесилия Кляйн, но друзья называют меня Силка.

– Красивое имя, – говорит он.

Так странно смотреть на такого здорового мужчину, не являющегося одним из ее тюремщиков. Эти ясные глаза, полные щеки, светлые волосы, выбивающиеся из-под фуражки.

– Силка Кляйн, откуда ты родом?

Воспоминания о прежней жизни потускнели, затуманились. В какой-то момент ей стало чересчур мучительно вспоминать о жизни с родными в Бардеёве.

– Я из Чехословакии, – отвечает она прерывающимся голосом.

Силка сидит в блоке, пододвинувшись как можно ближе к единственной печке. Она понимает, что успела привлечь к себе внимание. Других физически крепких женщин, в том числе ее подруг, эсэсовцы принудительно выдворили из лагеря уже несколько недель назад. Оставшиеся узницы – ходячие скелеты, больные или совсем дети. И есть еще Силка. Оставшихся должны были расстрелять, но, торопясь убраться вон, нацисты бросили их на произвол судьбы.

С солдатами пришли, как слышала Силка, представители контрразведки, хотя она не понимает, что это значит, чтобы решить задачи, которые не входят в обязанности армии. Эта организация призвана поддерживать закон и порядок, в особенности когда речь заходит о любых угрозах для Советского государства. Как сказал ей один солдат, они опрашивают каждого узника с целью определения его статуса во время заключения в лагере: не сотрудничал ли он или она с нацистами, не работал ли на них. Отступающая германская армия считается врагом Советского Союза, и любой, имеющий к ним отношение, по умолчанию является врагом Советского Союза.

В блок входит солдат:

– Пойдем со мной!

Он указывает на Силку, хватает ее за правую руку и заставляет встать.

На протяжении нескольких недель она видит, как других девушек уводят на допрос, и это вошло в распорядок их блока. Настает очередь Силки. Ей всего восемнадцать лет, и она лишь надеется, что они поймут: у нее не было выбора, и, чтобы выжить, пришлось подчиниться. Не было выбора, помимо смерти. Она лишь надеется, что вскоре сможет вернуться домой в Чехословакию и жить дальше.

Силку приводят в здание, где размещается штаб Советской армии. Силка робко улыбается четверым мужчинам, сидящим в комнате напротив нее. Они здесь, чтобы наказать ее жестоких тюремщиков, а не ее. Настали хорошие времена, не будет больше потерь. Но ее улыбка остается без ответа. Она замечает, что их форма немного отличается от формы военных, оставшихся снаружи. На плечах у них погоны с синим кантом, лежащие на столе перед ними фуражки того же цвета с красной полосой.

Один из них в конце концов улыбается ей и ласково произносит:

– Скажи, пожалуйста, как тебя зовут?

– Сесилия Кляйн.

– Откуда ты родом, Сесилия? Страна и город.

– Я из Бардеёва в Чехословакии.

– Дата твоего рождения?

– Семнадцатое марта тысяча девятьсот двадцать шестого года.

– Сколько времени ты пробыла здесь?

– Меня привезли сюда двадцать третьего апреля тысяча девятьсот сорок второго года, мне только что исполнилось шестнадцать.

Офицер молча изучает ее:

– Много времени прошло.

– Здесь – это целая вечность.

– И что ты делала здесь с апреля тысяча девятьсот сорок второго?

– Старалась выжить.

– Да, но как ты это делала? – Он наклоняет голову, глядя на нее. – Ты не похожа на голодающую.

Силка не отвечает, теребя руками кончики волос, которые она подрезала несколько недель назад, когда ее подруг отправили из лагеря.

– Ты работала?

– Я работала, чтобы остаться в живых.

Мужчины обмениваются взглядами. Один из них берет листок бумаги, делая вид, что читает, а потом говорит:

– У нас рапорт на тебя, Сесилия Кляйн. В нем говорится, что ты сохранила себе жизнь, занимаясь проституцией с врагом.

Силка молчит, с трудом сглатывает, переводит взгляд с одного мужчины на другого, пытаясь понять смысл их слов, угадать, что они ожидают услышать в ответ.

– Это простой вопрос, – произносит другой. – Ты спала с нацистами?

– Они – мои враги. Я была их узницей.

– Но ты спала с нацистами? Нам сказали, что да.

– Как и многие другие здесь, мне приходилось делать то, что велели мои тюремщики.

Встает первый офицер и, не глядя на нее, говорит:

– Сесилия Кляйн, мы отправим тебя в Краков, где определится твоя судьба.

– Нет! Вы не можете так со мной поступить! – восклицает Силка, которая не может поверить в происходящее. – Я здесь узница.

Один из мужчин, до сих пор молчавший, спокойно спрашивает:

– Ты говоришь по-немецки?

– Да, немного. Я здесь уже три года.

– И нам сказали, ты говоришь и на других языках, хотя сама из Чехословакии.

Силка не возражает, хмурясь и не понимая смысла сказанного. Она изучала иностранные языки в школе, другим научилась здесь.

Офицеры переглядываются.

– Владение иностранными языками заставляет заподозрить тебя в том, что ты шпионка, продающая кому-то информацию. Это будет расследовано в Кракове.

– Можешь ожидать длительного срока каторжных работ, – произносит первый офицер.

Силка реагирует не сразу, а потом ее хватает за руку солдат, который привел ее в комнату, и выволакивает за дверь, а она пронзительно кричит:

– Меня заставили, меня насиловали! Нет! Пожалуйста!

Но офицеры не обращают на это внимания. Они занимаются следующим заключенным.

Силка, скорчившись, сидит в углу сырой вонючей камеры, пытаясь ухватить нить уходящего времени. Дни, недели, месяцы.

Она не разговаривает с женщинами вокруг нее. Любую, пойманную надзирателями за разговорами, выводят за дверь, и потом она возвращается с синяками и в разорванной одежде. Молчи, не высовывайся, говорит она себе, пока не поймешь, что происходит и что следует говорить или делать. Она оторвала от платья клочок ткани и замотала себе нос и рот, пытаясь заглушить вонь от человеческих экскрементов, сырости и гниения.

В один из дней Силку выводят из камеры. Ей, обессилевшей от голода и постоянной настороженности, все кажется нематериальным, как во сне: фигуры надзирателей, стены, пол. В коридоре она становится в колонну заключенных, медленно двигающихся к двери. Ей удается на миг прислониться к теплой сухой стене. В коридорах есть отопление для надзирателей, а в камерах нет. И хотя погода снаружи должна быть теплой, стены тюрьмы, похоже, удерживают ночную прохладу в течение следующего дня.

Наконец Силка входит в комнату, где за столом сидит офицер, лицо которого освещено зеленоватым светом единственной лампы. Офицеры, стоящие у двери, делают ей знак подойти к столу.

Офицер смотрит на листок бумаги:

– Сесилия Кляйн?

Она оглядывается по сторонам. Она одна в комнате с тремя дородными мужчинами.

– Да.

Он вновь опускает взгляд на бумагу:

– Тебя обвиняют в том, что ты работала проституткой на врагов, а также в шпионской деятельности. Ты приговорена к пятнадцати годам каторжного труда. – Он подписывает листок. – Подпиши здесь, что согласна.

Силка поняла все, что сказал офицер. Он говорил по-немецки, а не по-русски. Значит, это шутка? – думает она. Она чувствует на себе глаза мужчин, стоящих у двери. Она знает, что должна что-то сделать. Похоже, у нее нет выбора.

Сидящий за столом офицер переворачивает лист бумаги и указывает на пунктирную линию. Буквы над линией напечатаны кириллицей. И вновь, как не раз случалось в ее молодой жизни, она стоит перед выбором: пойти по узкой дорожке, лежащей перед ней, или принять смерть.

Офицер протягивает ей перо, а затем бросает скучающий взгляд на дверь в ожидании следующего. Он всего лишь выполняет свою работу.

Трясущейся рукой Силка подписывает листок.

Ее выводят из тюрьмы и заталкивают в грузовик, и тут она понимает: зима прошла, весны как не бывало и на дворе лето. Солнечное тепло как бальзам для ее промерзшего, но все еще живого тела, однако от этого сияния больно глазам. Силка не успевает еще привыкнуть к яркому свету, как грузовик резко останавливается. Перед ней возникает красный вагон поезда для перевозки скота.