Глава 6

Заигрывание Польши с Германией

Польша не предприняла никаких действий, молчаливо признав расширение территории Третьего рейха.

Михаил Мельтюхов

Польша, появившаяся как самостоятельное государство, обязана своему воскрешению результатам Первой мировой войны, а затем февральской и октябрьской революциям 1917 года в России.

И сразу же после того, как ей удалось воспрянуть из почти двухвекового небытия, она стала надувать щеки и показывать бицепсы, полагая, что с ней должны и будут считаться как с новой сильной державой, встроенной драгоценным камнем в перстень Центральной Европы. Она вселяла ложный оптимизм и надежду на лучшее будущее своего народа при проведении такой безрассудной политики.

Но титулы сильных держав уже имели ее соседи – Германия на западе и Россия на востоке.

Как писал Ю. Васильков в «Литературной газете» № 53 от 2005 года в статье «Призраки польского гонора»:

«Экспансионистские настроения ожили в Польше после Первой мировой войны, когда в результате цепи случайностей и противоречий между основными европейскими государствами на карте Европы появилось, казалось бы, забытое к тому времени слово «Польша».

Едва воскреснув, этот «больной человек Европы» заявил свои претензии на восточные земли, предприняв печально знаменитый поход на Киев.

Польские газеты лета 1920 года, когда войска Пилсудского захватили древнюю столицу Киевской Руси, были переполнены мечтательными статьями о том, что за этими событиями последуют освоение плодородных украинских черноземов и богатых лесов, поставки зерна и живности в полуголодную Польшу, каковой она вышла из «победоносной» войны. Но самые лицемерные и гоноровые люди чаще других остаются в дураках.

Польским руководителям воображение рисовало розовые перспективы осуществления давнишней мечты: создание Польского государства «от моря и до моря».

Как известно, в 1933 году в Германии к власти пришли нацисты. Причины, по которым идеи нацистской партии столь быстро нашли отклик в сердцах миллионов немцев, хорошо известны. Депрессия от поражения в войне, разочарование в революции, ненависть к тем, кто, по мнению большинства немцев, был виноват во всех их бедах требовали выхода.

Гитлер лишь сумел направить эти чувства масс в нужную сторону, показав германскому обществу, кого и за что нужно ненавидеть, с кем надо бороться и кого необходимо уничтожить.

Во внешней политике «независимой Польши» наступил период «двух врагов» – Германии и России. Так, во всяком случае, считали ее руководители, которые из-за недальновидности и завышенных амбиций не учли одного обстоятельства.

Согласно положениям Версальского договора, Польша была воссоздана в том числе и за счет территорий Пруссии, Австрии и Германии, а потом и Советской России с частью земель Украины и Белоруссии. Таким образом она сразу посадила себя на пороховую бочку, которая могла взорваться в любое время. Не хватало только бикфордова шнура и взрывателя.

Но они вскоре нашлись. Случилось то, что должно было случиться…

Несмотря на явно демонстративный антисоветский характер довоенной Варшавы и ее почти бульварно-панельное заигрывание с западным соседом по имени Берлин, кавалер проигнорировал приставания дамы сомнительного (с позиции расовой теории) качества.

Отношение нацистов к полякам, как ветви славянства, которую они считали «недочеловеками», хорошо продемонстрировал гитлеровский разведчик Вальтер Шелленберг в книге «Лабиринт».

Он писал, что в 1940 году намеревался жениться во второй раз и как член СС (военизированные формирования Национал-социалистичекой немецкой рабочей партии был обязан представить «аненпапир» или удостоверение о расовой родословной. При этом он обнаружил, что мать его невесты была полькой. Это должно было затруднить получение официального разрешения на брак, так как Шелленберг слишком хорошо знал отношение руководства нацистской партии к Польше и полякам. Их не считали за людей.

Но шеф СС по непонятным причинам смилостивился. «Через четыре дня, – пишет Шелленберг, – я получил копию приказа Гиммлера главному управлению по делам поселений и расы («Рассе унд Зидлунгсхауптамт»), в котором содержалось официальное разрешение на мой брак».

Эта «помощь» в его женитьбе была исключением из правил.

* * *

Но вернемся к теме.

В скором времени германский солдат вторгнется в Польшу уже в качестве оккупанта. Но это случится несколько позже, а пока поляки только что завершили успешные для себя, но жесткие для Советской России переговоры в Риге. Однако «ясновельможным панам» все время хотелось чего-то большего – аппетит разгорался во время «переговорной еды».

Руководителям Польши казалось, что их страна скоро сделается дирижером не только в Восточной, но и в Центральной Европе. Вообще, ее внешнеполитический вектор в начале 1920-х годов был направлен на создание в этом регионе военно-политического союза под своим руководством. «Лях, эк, куда метнул», – говорили в политических кругах европейских стран.

Замысел этой явной глупости состоял из идеи, как полагали польские «политические стратеги», с одной стороны создать рычаг давления на Советскую Россию, а с другой – повлиять на Англию и Францию таким образом, чтобы Польше был предоставлен статус великой державы.

18 августа 1939 года польский посол в Париже Юлиуш Лукасевич в беседе с министром иностранных дел Франции Жоржем Бонне заносчиво заявил, что «не немцы, а поляки ворвутся вглубь Германии в первые же дни войны».

Как отмечал в своей книге американский исследователь Хэнсон Болдуин, в годы войны работавший военным редактором «Нью-Йорк тайме»:

«Они (поляки. – Авт.) были горды и слишком самоуверенны, живя прошлым. Многие польские солдаты, пропитанные военным духом своего народа и своей традиционной ненавистью к немцам, говорили и мечтали о «марше на Берлин».

Их надежды хорошо отражают слова одной из песен:

 

…одетые в сталь и броню,

Ведомые Рыдзом-Смиглы,

Мы маршем пойдем на Рейн…

 

Видимо недаром другой американский автор, известный журналист Уильям Ширер, изучавший реалии польской жизни в течение трех десятков лет, прокомментировал предоставление Польше английских гарантий следующим образом:

«Вполне можно застраховать пороховой завод, если на нем соблюдаются правила безопасности, однако застраховать завод, полный сумасшедших, – немного опасно».

Думается, он это говорил не обо всем народе и не обо всем обществе, а о бездарной чиновничьей верхушке Польши.

В то же время Варшава надеялась получить репарации от Германии, страны хоть и ослабленной войной, но имевшей еще кое-что в своих закромах. Однако усиления Польши как основного поршня для давления на Россию не желала Великобритания, пытавшаяся толкнуть «немецкий бронепоезд» на восток. Она знала, что Версальский мирный договор недолговечен и Германия скоро «надует щеки и напряжет мускулы».

Появилось такое понятие, как «вооруженный мир», рожденное когда-то словами немецкого поэта Фридриха Логау после окончания Тридцатилетней войны:

«Война сняла с себя латы, мир надел их на себя. Мы знаем, что учиняет война, кто знает, на что способен мир?»

* * *

Польша теперь и в Германии чувствовала своего соперника, но которого не очень-то боялась и даже несколько хорохорилась за спиной своих защитниц – Франции и Англии. Это был опасный мир, так как становился до зубов вооруженным.

И все же в головы шляхетской знати проникала непреложная политическая истина – испокон веков раненого соперника добивали, боясь отпускать живым. Но это умозаключение было далеко от реальности, хотя «добивать» германского зверя Польша надеялась сообща.

Легко было построить прожекты в голове, а потом перенести на бумагу, но забыли, как говорится, про овраги, а по ним ходить.

И вот «вооруженный мир» Берлина пополз в сторону Варшавы. В январе 1925 года Германия осмелела и предложила Англии и Франции гарантировать свои границы на западе, а Польше – вернуть Поморье, но при этом ей предоставлялось право торговли в портах Балтийского моря и одна железная дорога к ним.

В этих условиях Польша обратилась за поддержкой к Англии и Франции, но они проигнорировали ее просьбы, как это неоднократно делали в прошлом и сделают еще не раз в будущем.

Убедившись к готовности Англии и Франции к компромиссу на западе, Германия усилила пропаганду идеи ревизии восточных границ, а в июле 1925 года объявила бойкот польским товарам, что болезненно ударило по польской внешней торговле…

29 сентября 1925 года советская сторона предложила Польше сближение на антигерманской основе, но Варшава уклонилась от этого предложения. Даже наоборот, польское руководство решило пойти на компромисс с Германией и в Локарно было заключено арбитражное соглашение, под действие которого, тем не менее, не подпадали вопросы границ.

Польские претензии на постоянное членство в Совете Лиги Наций оказались неудовлетворенными, поскольку против польского каприза выступила Англия, которая тоже видела в польском своенравии завышенное самомнение, а потому не хотела видеть Польшу в этом важном международном органе.

Один из лордов Великобритании по этому поводу заявил, что, обладая чувством юмора, находишь удовольствие в капризах человеческой природы.

Германия, вышедшая из сурового испытания Первой мировой войной, представляла собой изуродованное общество. В стране еще более усугубились политические и экономические неурядицы середины и особенно конца 1920-х годов.

А вот появившаяся нацистская партия Гитлера процветала под броскими лозунгами борьбы с коммунистами, евреями и соперничающими политическими партиями. Будущий фюрер не хотел повторять отчаянные слова императора Августа, узнавшего об уничтожении (кстати, германцами) отборных римских легионов под предводительством полководца Вара: «Вар, Вар, верни мне мои легионы!».

Он замыслил после Версаля создать свои легионы – легионы Третьего рейха!

Гитлеровцы стремились, с одной стороны, использовать насилие и угрозу ко всяким красным революционным движениям, а с другой – деморализовать и даже парализовать работу правительства, которое, надо признаться, и само дышало на ладан – толкни и развалится.

Отметим, что к развалу его подтолкнул сам Гитлер, подобно ураганному вихрю создавший политический вакуум, который заполнить мог только он сам. После того, как президент Гинденбург привел Адольфа Гитлера к присяге в качестве канцлера, стареющий политик получил телеграмму от своего давнего товарища генерала Эриха Людендорфа. Вместо поздравления старый вояка выразил президенту глубокое разочарование и изумление этим поступком. В телеграмме говорилось:

«Назначив Гитлера канцлером рейха, Вы отдали нашу священную германскую отчизну одному из величайших демагогов всех времен. Я предсказываю Вам, что этот злой человек погрузит рейх в пучину и причинит горе нашему народу необъятное. Будущее поколение проклянет Вас в гробу».

Он знал, что говорил – замашки Гитлера показались ему болезненными еще в 1923 году, когда он участвовал в «пивном» путче нацистов и глубоко разобрался в личности будущего фюрера и его программных заявлениях.

На фоне этих мрачных событий в Германии польское руководство спокойно отнеслось к успехам национал-социалистической партии. Варшава посчитала, что внешнеполитическое острие Адольфа Гитлера будет скорее направлено против евреев-большевиков, окопавшихся в России, нежели для осуществления каких-то реваншистских планов, касающихся в том числе и Польши.

Польское руководство благодушно созерцало, как укреплялся и рос авторитет новоиспеченного фюрера новой Германии.

Однако уже в мае 1933 года поляки-руководители немного «протрезвели» и начали искать пути нормализации отношений с Германией. Но Варшава продолжала ошибочно считать, что Германия еще долго не сможет восстановить свой военный потенциал, поэтому спокойно восприняла германское заявление от 10–16 марта 1935 года об отказе выполнения военных ограничений Версальского договора.

Убаюкивал поляков и говорливый и энергичный толстяк Герман Геринг, находившийся в Польше с 27 по 31 января того же года. Он еще раз напомнил, что антисемитизм и антисоветизм, неприятие евреев и Советского Союза – это та парадигма, на которой могут развиваться германо-польские отношения в будущем.

Только такой вектор в политике он предлагал польским «панам», которые почему-то считали, что восточный Карфаген должен быть разрушен чуть ли не совместно с нацистами, которым они должны помочь – совместно участвовать в походе на Восток за землей и рабами.

* * *

В феврале следующего года в Варшаве оказалась другая залетная птица, чуть ли не голубок Третьего рейха – министр Ганс Франк, в клюве которой (так во всяком случае казалось полякам) торчала оливковая ветвь. Кстати, это он в дальнейшем стал генерал-губернатором оккупированной Польши. И этот немец тоже демонстрировал идею умиротворения стихии недоверия. Больше того, обещал долгую и глубокую германо-польской дружбу.

Завораживала руководителей довоенной Польши опять-таки антисемитская и антикоммунистическая риторика гостя из Германии. Польское панство ошибочно считало, что если и будут какие-то агрессивные вылазки со стороны западного соседа, то только против советской стороны и то не скоро, так как нацистский режим, мол, еще слаб и не представляет никакой серьезной угрозы соседям. А если немцы пойдут войной на СССР, то они с удовольствием предоставят свою территорию для походных колонн вермахта на Восток, да и сами поучаствуют в дележе награбленного и войдут вместе с победителями в поверженную Москву.

Как хотелось насолить Советской России!

Поэтому Варшава, заранее поставленная Берлином в известность о готовящемся аншлюсе – «ненасильственном» присоединении Австрии к Третьему рейху в виду якобы активного волеизъявления народа, спокойно отреагировала на события 13 марта 1938 года.

В польских СМИ того времени события о фактической агрессии Германии против суверенного государства трактовались как «внутреннее дело Австрии».

Польша спокойно, даже с откровенным согласием, отнеслась и к намерению Германии решить «вопрос судетских немцев» в Чехословакии. Политическое руководство в Варшаве прекрасно понимало, что речь может идти только об оккупации страны, завоевании ее силой оружия, и аншлюсом в прямом его понимании в данном случае не пахнет.

Прага почувствовала, что Германии нужны не столько Судеты, сколько сама Чехословакия, и решила нормализовать экономические отношения с Польшей, но последняя ответила отказом, практически присоединившись к единому, явно агрессивному, германо-польско-венгерскому фронту.

12 мая 1938 года Советский Союз заявил о готовности поддержать Чехословакию в случае угрозы нападения на нее Германии. Правда, Москвой было поставлено одно условие: если Польша пропустит части Красной армии через свою территорию.

Необходимо заметить, что советское военное командование провело большой объем подготовительных мероприятий, говорящих о серьезных намерениях Москвы помочь братскому славянскому народу. Однако польское руководство отказалось от такого развития событий.

Теперь, уже боясь Германии, варшавские госчиновники прикрылись демагогической фразой о недопустимости вмешательства СССР в дела центрально-европейского дома.

На следующий же день посол Польши в Германии, дабы «прогнуться» перед фюрером, поспешил на встрече с ним заявить, что заслуга его страны в том, что она парализовала идею Советской России провести свои войска через польскую территорию на помощь Чехословакии. По существу, это было науськивание и одобрение планов фашистской Германии на вторжение и захват очередной страны в Европе.

Отметим, что вызывающая воля Гитлера к войне, особенно в тот период, находилась в противоречии с реальным соотношением сил. У него появился первый признак начавшейся утраты чувства реальности. Многие военные специалисты считали, что осенью 1938 года Германия могла бы продержаться в случае военного столкновения с Францией лишь несколько дней. Вот что говорил Йодль в Нюрнберге:

«Было полностью исключено, чтобы пять кадровых дивизий и семь танковых дивизий могли бы устоять на линии укреплений, которая только еще строилась, перед натиском ста французских дивизий. С военной точки это было невозможно».

А его начальник фельдмаршал Кейтель там же, в Нюрнберге, заявил, что немецких наступательных средств не хватило бы даже для того, чтобы прорвать приграничные укрепления Чехословакии.

Таким образом, роль представителей Лондона и Парижа Чемберлена и Даладье в Мюнхене была провокационной. Они, по сути, стали пособниками Гитлера в открытии ящика Пандоры, из которого посыпались страшные беды

Второй мировой войны. Они откровенно сдали Чехословакию нацистам. Вина тогдашнего руководства Польши в этом грязном деле очевидна.

* * *

Накануне вторжения в Чехословакию Гитлер вызвал к себе ее руководителей Гаху и Хвалковского, которым фактически поставил ультиматум, что не только Судеты будут немецкими, но и вся страна. Фюрер потребовал, чтобы операция по вводу германских войск была проведена без всяких провокаций со стороны чехословакской армии и гражданского населения.

Руководитель Третьего Рейха дал понять пражским гостям (хотя он явно блефовал), что сопротивляться бесполезно, потому что «на каждый чешский батальон приходится одна немецкая дивизия».

На вопрос Гахи, почти лишившегося голоса, как ему удержать от сопротивления весь чешский народ, Гитлер высокопарно ответил, что военная машина запущена в ход и ее не остановить, и если решение будет иным, то он предвидит уничтожение Чехословакии. Его решение бесповоротно, а что такое решение фюрера – это известно.

Только в два часа ночи Гитлер выпроводил перепуганных чехословацких руководителей из своей канцелярии. Когда Гаха, выйдя из кабинета Гитлера, несколько заколебался и попросил дать ему возможность позвонить в Прагу своим подчиненным, тут же подключился руководитель люфтваффе Германии Герман Геринг. Он пригрозил немедленно разбомбить город и с грубым «простодушием» расписал картины разрушений. С чешским президентом случился сердечный приступ. Таким образом было получено согласие на новый «аншлюс».

И уже 3 октября 1938 года фюрер покорителем страны на черном «Мерседесе» повышенной проходимости въезжал в Судетскую область.

А в марте следующего года немецкие войска вошли в Прагу, где, несмотря на весну, почему-то символично мела вьюга. Казалось, даже сама природа не по сезону холодно встречала оккупантов и колючими снежинками обжигала щеки собравшихся.

На обочинах дорог и улиц стояли ликующие люди, но это было лишь меньшинство – каллаборанты. Большинство отворачивались или стояли молча, со слезами бессилия и гнева на глазах, позади приветливо машущих руками шеренг политических перевертышей и предателей страны.

Этот относительно мирный второй захват Гитлером очередной страны – Чехословакии – породил среди поляков надежду, что больше кровавых сечь не будет. Но английский лорд Галифакс по этому поводу заметил, что понимает вкус Гитлера к не кровавым триумфам, но в следующий раз ему придется пролить кровь.

В этом случае он был прав.

Оккупация Праги была поворотным пунктом не только для политики Запада. В апологиях умиротворителей, равно как и в попытках немецких пособников режима оправдаться, появляется вновь и вновь тезис о том, что Гитлер сам, войдя в Прагу, совершил поворот.

Объясняли так, что в этот момент он-де встал на неправедный путь и радикально расширил задачи ревизии, которые до того были приемлемыми. С этого момента его целью было не право на самоопределение, а слава великого завоевателя, который еще покажет себя в недалеком будущем.

Но теперь мы знаем, сколь превратно такие оценки отражают мотивы, намерения и их суть – все принципиальные решения он принял уже задолго до того. Им уже ковался огненный меч будущей горячей войны. Прага была лишь тактическим этапом, и Влтава, конечно же, не была его Рубиконом…

Многие наблюдатели считают, что начиная с весны 1939 года появилась болезненно-маниакальная неспособность Гитлера тормозить собственную динамику. Безошибочное чувство психологического темпа, которое он показывал несколько лет назад в ходе завоевания власти, теперь начало его покидать, уступая место неврастеническому порыву к действию. Гений фюрера, как утверждала нацистская пропаганда, заключался в умении терпеливо ждать. К своему несчастью и беде немецкого народа и народов других стран, он больше не хотел ждать – зверь приготовился к прыжку. Он был весь в напряжении…

Уже спустя неделю после вступления в Прагу фюрер отправился в Свинемюнде на борту тяжелого крейсера-броненосца «Дойчланд». Военный корабль взял курс на Мемель. Это был небольшой портовый городок у северной границы Восточной Пруссии. Он подвергся аннексии Литвой в 1919 году.

Теперь руководитель Третьего рейха почти в ультимативной форме потребовал незамедлительного его возврата.

Гитлер, мучимый морской болезнью и плохим настроением из-за тошноты и рвоты, двумя нетерпеливыми радиограммами с корабля запрашивал, может ли он подойти к городу мирно или же придется прокладывать путь пушками больших калибров с морской плавучей крепости, какой являлся броненосец «Дойчланд». Из-за плохого самочувствия, бледный, покрытый испаринами липкого пота фюрер еле стоял на ногах. Но ответ обрадовал его.

Он вышел из роскошной каюты-кабинета на палубу только тогда, когда волнение моря успокоилось. Вдохнув свежий морской воздух и избавившись от надоедливой тошноты, он почувствовал себя победителем.

23 марта 1939 года Литва согласилась отдать город и Гитлер в тот же день въехал в Мемель под ликование толпы…

Сегодня жители этого города и самой страны не называют этот шаг захватническим, оккупантами окрестили своих освободителей с Востока…

А 21 марта министр иностранных дел фашистской Германии фон Риббентроп пригласил к себе польского посла в Берлине Юзефа Липского и предложил ему провести срочные переговоры по широкому кругу важных вопросов урегулирования германо-польских интересов.

В то же время, не без особой настойчивости, он вернулся к различным требованиям, которые уже неоднократно предъявлялись. Прежде всего, он предложил вернуть вольный город Данциг и проложить экстерриториальную линию сообщения через польский коридор. Министр также пытался привлечь Польшу к активному участию в Антикоминтерновском пакте.

Вообще, линия Риббентропа при проведении всех этих переговоров была нацелена на укрепление взаимных связей с явно выраженной антисоветской тенденцией. Он, как главарь бандитов, довольно откровенно обещал своему меньшему подельнику солидную долю добычи и всяких вознаграждений за укрепление сотрудничества в случае овладения Украиной. Польское руководство такая подачка в недалекой перспективе вполне устраивала.

Данциг был немецким городом, его отделение от Германии явилось уступкой в Версале потребностям амбициозных поляков. Но Гитлеру, опять же, нужен был не столько город, сколько унижение польского государства и, в конце концов, ему потребовались повод к войне и сама Польша.

Недаром 3 апреля 1939 года фюрер спустил вермахту директиву, получившую кодовое название «План Вайс».

Таким образом, Польшей на ее же территории сеялись зубы дракона.

Следует заметить, что в вводной части этого документа говорилось, что согласно указаниям Гитлера подготовка операции должна вестись с таким расчетом, чтобы обеспечить ее проведение в любой момент, начиная с 26 августа. Секретность ее подготовки должна быть абсолютной. Однако началась операция только 1 сентября 1939 года.

Счетчик начала Второй мировой войны был подготовлен, оставалось его только включить. Тем более слова, сказанные Гитлером накануне вторжения: «…Гороскоп мой предвещает не мир, а войну» – тому подтверждение.