МЕМУАРЫ ГЕНЕРАЛА П. А. ПОЛОВЦЕВА: 1917 ГОД В ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВА

Петр Александрович Половцов родился в семье крупного чиновника, действительного тайного советника, занимавшего должность государственного секретаря. Окончил гимназию и историко-филологический факультет Петербургского университета. В 1897 г. он был призван на действительную военную службу, которую проходил в 44-м Нижегородском, затем в Гродненском гусарском полках. Карьера гражданского чиновника его не прельстила, и он решил остаться в армии. В 1899 г. Половцов сдает экзамен в Николаевское Кавалерийское училище, а в 1901–1904 гг. учится в Николаевской академии Генерального штаба, где завершает свое военное образование.

Вскоре после начала русско-японской войны Половцов был причислен к Главному штабу и командирован в действующую армию. Молодой офицер занимает ряд штабных должностей во 2-м, затем 3-м Сибирских армейских корпусах, служит старшим адъютантом 1-го кавалерийского корпуса. В последующие годы, вплоть до начала первой мировой войны, Половцов служил в столице, в Главном управлении Генерального штаба. Здесь он познакомился с некоторыми молодыми офицерами, мечтавшими реформировать русскую армию и прозванными за это «младотурками». Так назывались в Европе члены турецкой буржуазно-националистической организации, возглавившей борьбу против феодального абсолютизма и пришедшей к власти вследствие революции 1908 г., в результате которой в Турции была провозглашена конституционная монархия. Со многими «младотурками» — офицерами Генерального штаба — Половцов тесно сотрудничал на посту главнокомандующего войсками Петроградского военного округа в 1917 г.

С началом первой мировой войны П. А. Половцов назначается командиром Татарского полка и направляется на фронт. С февраля 1915 г. он командует 2-й бригадой Кавказской туземной дивизии. Год спустя становится начальником штаба 2-го Кавказского корпуса. О дальнейшей военной карьере Половцов рассказывает в своих мемуарах. За отличия в боях он был награжден орденами Св. Владимира 4-й степени (с мечами и бантом), Св. Анны 4-й степени (с надписью «за храбрость»), Св. Станислава 3-й степени (с мечами и бантом), Св. Георгия 4-й степени, имел ряд иностранных орденов: персидский орден Льва и Солнца 4-й степени, китайский орден Двойного Дракона 2-й степени и др.

По своим взглядам П. А. Половцов был близок к известному генералу Л. Г. Корнилову — скептически относился к членам Временного правительства, был решительным сторонником наведения «порядка», не скрывал своей неприязни к Советам, к социал-демократам и социалистам-революционерам. Это нашло свое отражение на страницах воспоминаний. На наш взгляд, Половцов не понимал истинных причин радикализации масс в 1917 г., их симпатий к большевикам, истолковывая этот процесс лишь как происки противников России.

После Февральской революции у власти оказалась русская либеральная интеллигенция, преуспевшая до этого в критике существовавшего государственного строя и немало поспособствовавшая краху Российской империи. Эта многолетняя критика не смогла не сформировать определенное общественное мнение, которое после Февральской революции быстро почувствовало на себе Временное правительство. Ведь любое решение новой власти бралось по-прежнему под подозрение, в нем искали подвох, тайный смысл, раздумывали: выполнять или не выполнять. Возникшие уже в дни революции Советы рабочих и солдатских депутатов не только весьма своеобразно комментировали постановления Временного правительства, но и часто принимали свои решения, идущие вразрез с деятельностью кабинета министров.

Осенью 1917 г., уже в канун новой революции, газета «Новое время» констатировала: «Не проходит дня, чтобы правительство не объявило ту или другую губернию или какой-нибудь город на военном положении. Постановления об этом выносятся в заседания Временного правительства, спешно сообщаются по телеграфу к месту назначения и… на том все кончается… Морального авторитета оно не имеет, а для физического воздействия у него нет аппарата. Оно не может заставить себе повиноваться. Оно в лучшем случае может вступить в переговоры с теми, кто захочет с ним разговаривать». А вот зарисовка с натуры, данная автором мемуаров о так называемой «Шлиссельбургской державе»: «Там было объявлено, что каждая волость, наподобие американского штата, представляет собой самостоятельную единицу, а в Шлиссельбурге будет заседать союзный конгресс. На первом заседании конгресса было выяснено, что вся сумма государственного дохода соединенных штатов равняется 150 тыс. рублей. Каждому народному представителю, как в управлении отдельных штатов, так и в центральном конгрессе, было положено жалованье в 5 тысяч в год, что как раз покрывало всю сумму дохода. И с таким простым бюджетом республика начала действовать». Заметим, что все это происходило менее чем в сотне верст от Петрограда.

Начала государственности вообще не имели массовых сторонников среди интеллигенции России. Известный юрист, философ и общественный деятель А. С. Изгоев справедливо писал: «Интеллигенция совершенно не понимала ни природы человека и силы движущих им мотивов, ни природы общества и государства и условий, необходимых для их укрепления и развития». После Февральской революции русская интеллигенция была вынуждена немедленно из оппозиции самодержавию пересесть в министерские кресла, принять на себя ответственность за дальнейшее развитие страны. Но тут ее и постигло банкротство. По словам Изгоева, «все главные политические, социально-экономические и психологические идеи, в которых столетие воспитывалась русская интеллигенция, оказались ложными и гибельными для народа». Того, что случилось, констатировал в августе 1917 г. лидер партии кадетов П. Н. Милюков, «мы, конечно, не ожидали и не хотели».

Естественно, что воспоминания Половцова прежде всего ценны характеристикой происходившего тогда в вооруженных силах. Он дает живое описание работы комиссии, образованной «для переработки законоположений и уставов в точном соответствии с новыми правовыми нормами под председательством генерала А. А. Поливанова», и приходит к неутешительному выводу: «Безусловно, коллегиальные учреждения могут тогда только производить какие-нибудь реформы, когда над ними есть рука умного человека с сильной волей, для которого разглагольствования коллегии могут служить умственной пищей. Но таких людей в революции не видать».

Однажды П. И. Пальчинский, член военной комиссии Временного комитета Государственной думы, тайно привез членов комиссии в Министерство юстиции к А. Ф. Керенскому по его просьбе. По словам Пальчинского, «для вразумления его по военным вопросам». На недоуменные вопросы членов комиссии он заявил, что Керенский — «единственный сильный человек, которого выдвинула революция, мы должны его всячески поддерживать и просвещать». Половцов доложил о состоявшейся беседе А. И. Гучкову, который не без иронии заметил, что «если Керенский желает ближе знать военные дела, то он, Гучков, против этого ничего не имеет. Чем больше он будет знать, тем это будет для него полезнее». Самого же Половцова поражала неосведомленность новых министров в элементарных вопросах. Этот факт отмечали в своих воспоминаниях многие очевидцы российской революции: А. А. Бубликов, А. И. Деникин, Ю. В. Ломоносов и др.

Революция властно вмешалась в освященные вековыми традициями порядки назначения на те или иные должности. Особенно остро это чувствовалось в армейской среде. Только в кошмарном сне можно было увидеть поручика (10-й класс «Табели о рангах») в качестве начальника одного из управлений Военного министерства. Генералы и офицеры русской армии в большинстве своем с недоумением смотрели на присяжного поверенного А. Ф. Керенского в кресле военного министра. Они помнили, что определенные должности в военной иерархии могли занимать только «полные» генералы (2-й класс «Табели о рангах»). И вполне понятна реакция военных чинов на сообщение о новом назначении П. А. Половцова: «Очень забавны физиономии гвардейских генералов, готовых скорей примириться с отречением царя, чем с назначением генерал-майора на место петроградского главнокомандующего».

Революционное творчество выразилось и в самостоятельном формировании воинских частей, которые тут же в патриотическом порыве направлялись на фронт, по словам Половцова, «приводя весь Главный штаб и Главное управление Генерального штаба в неописуемую тоску».

Военный министр А. И. Гучков стремился с помощью Л. Г. Корнилова навести хотя бы элементарный порядок в Петроградском гарнизоне, назначив его сразу после Февральской революции главнокомандующим войсками столичного военного округа. Однако у Корнилова, замечает Половцов, «что-то не ладится… На днях в Финляндском полку у него с автомобиля сняли георгиевский флажок и водрузили красный».

Мнение Половцова о большинстве «революционных новшеств» в армии крайне отрицательное. Например, помощник военного министра В. Ф. Новицкий высказывается за то, чтобы в целях сокращения делопроизводства в Главный штаб не поступала впредь информация о прохождении службы офицерами русской армии. Пусть все дела остаются в полках и дивизиях. Половцов так комментирует эту идею: «Прекрасно. Но если Главный штаб не будет проверять, какая поднимется оргия жульничества с производством, наградами и цензами».

В 1917 г. по мнению военного министра на первый план вышла проблема «моральной боеспособности» войск. И Керенский поехал на фронт говорить пламенные речи. Половцов пишет по этому поводу: «Говорит он хорошо, но упускает из виду, что эффект всякой речи выдыхается очень быстро и что, если он наэлектризовал какой-нибудь полк патриотическими словами, это отнюдь не значит, что этот полк через неделю будет хорошо драться». Но у самого Керенского восприятие было иным и солдатское «ура» он «принимал за чистую монету в большей степени, чем какой-либо из российских самодержцев».

Половцов явно благоволит к Гучкову и не любит Керенского. И все же некоторые бытовые зарисовки точно передают колорит времени. Вот едет на фронт Гучков. Вагон военного министра прицеплен к обычному составу. Вместе с ним жена, два адъютанта, 3 офицера, фельдъегерь, писарь с машинкой. Поездка Керенского обставлена иначе: «Стиль путешествия не похож на гучковский: несколько вагонов, свита из всяких хулиганов, конвой из преображенцев и моряков, а не из юнкеров — очевидная поза на демократичность».

Половцов приводит много ярких примеров поведения лидеров партий, министров, различных должностных лиц в критические дни 1917 г. Его зарисовки с натуры дают нам весьма точную психологическую картину уходящего прошлого. Мы чувствуем весь пафос и безумие революционного настоящего. Легкий стиль автора не может скрыть ощущения приближающейся катастрофы.

Мы видим, что уже к началу лета среди людей, симпатизировавших демократии, сторонников «правового государства», либеральных преобразований наблюдалось острое недовольство активизацией самых разных социальных групп. Даже в резолюции съезда врачей отмечалось, что партийные страсти вызвали «острый психоз» в обществе. Людей охватил страх перед уголовным террором. Характерный случай. Войска под командованием Половцова разоружают группу то ли анархистов, то ли уголовников. А куда их везти, если «каждая тюрьма придумывает отговорки… Еле наконец сторговались на пересыльной тюрьме». Запуганный обыватель жаждет порядка и устраивает овацию генералу, как будто он «взял Берлин».

Летом многие стали высказываться за отмену до конца войны созыва Учредительного собрания, как не способного выразить истинные интересы народа в условиях царившей анархии. Один из лидеров трудовой народно-социалистической партии Н. В. Чайковский заявил 13 октября на заседании Временного совета Российской республики: «Я с самого начала войны утверждал, что проведение социально-революционных преобразований в полном объеме во время войны есть преступление, и мы это преступление совершаем». Тревогой звучали заголовки газет осени 1917 года, как бы подчеркивая слова лидеров кадетов, народных социалистов, правых социалистов-революционеров: «Анархия», «Бюрократическая вакханалия», «Крах российских железных дорог», «Поветрие сепаратизма», «Признаки конца».

Фактически весь 1917 год стал периодом беспрерывного кризиса власти и управления. Показателем этого стали апрельский, июльский (дважды); августовский, сентябрьский кризисы правительства. При этом они становились все более длительными. Майский кризис удалось погасить за несколько дней, сентябрьский кризис продолжался уже три недели. Отставка военного министра А. И. Верховского обозначила очередной кризис правительства уже в самый канун взятия власти большевиками. Косвенным показателем кризиса демократии являлся созыв Государственного совещания, Демократического совещания, а затем и Временного совета Российской республики на основе корпоративного представительства. Очевидцы событий указывают и на такой показатель кризиса власти, как распространение различных слухов о членах правительства. Инженер А. А. Бубликов писал: «Петербург — великий сплетник и амурные похождения некоторых из министров немало способствовали падению престижа власти. Конечно, все это частная жизнь, но „публика“ любит быть очень строга к старшим и хочет, чтобы „излюбленные“ люди были, как жена Цезаря». Ему вторит Половцов: «Скоропалительно состоялся его (Керенского — А.С.) развод с женой, которая, по слухам, ругает его на всех перекрестках, говоря, что небось пока он был скромным присяжным поверенным, так и она была хороша, а теперь и т. д. Встретил ее раз за чаем у Кузьмина, вид у нее невеселый. После развода все ожидали, что он женится на артистке Тиме, к которой, по-видимому, питал нежные чувства, но это не произошло… Теперь получаются туманные сведения, будто Керенский совещался с обер-прокурором Синода о возможности его брака с одной из царских дочерей. Привожу эти сплетни, чтобы показать, в каком направлении работали обывательские языки».

Почву для сплетен давала сама власть. «Весьма характерно, — пишет Половцов, — переселение (Керенского — А.С.) в Зимний дворец. Достоверно, что он сам шутит над своей подписью, которую из-за торопливости сократил до одной буквы „К“ с неопределенным хвостиком. Теперь он говорит, что „А.К.“ очень похоже на „Александра IV“. Его адъютанты стали носить аксельбанты по образцу флигель-адъютантских, а один из них, говоря про флаги, недавно заявил, что Керенскому так „эти красные тряпки“ надоели, что он хочет Андреевский флаг сделать национальным. Красная тряпка на Зимнем дворце при каждом отъезде Керенского из города опускается, как в былые дни Императорский Штандарт, и голый флагшток свидетельствует об отсутствии Хозяина Земли Русской». Все это давало обильную пищу для острот, анекдотов и карикатур. Когда же режим становится смешон, дни его сочтены.

В своих воспоминаниях П. А. Половцов обращает внимание на такую малоизученную до сих пор проблему как межнациональные отношения в революционное время. Как известно, еще в марте 1917 г. на Украине ряд политических партий и организаций создали так называемую Центральную Раду, которая возглавила национально-демократическое движение. В мае она решила добиваться от Временного правительства немедленного провозглашения особым актом принципа национально-территориальной автономии Украины. Правда, на переговорах это требование было несколько смягчено. Делегация Рады настаивала лишь на выражении «принципиально-благожелательного отношения к этому лозунгу».

Однако механизм конфликта с национальной окраской был запущен. Половцов вопреки мнению Военного министерства разрешил в некоторых полках выделить украинцев в отдельные роты. Он считал, что «самолюбивые хохлы заведут в своих ротах такой порядок, что кацапам станет совестно». Вначале расчет оправдался. Караульная служба пошла по строгим правилам старого устава. С постов исчезли скамейки, часовые перестали курить при исполнении своих обязанностей и т. п. Однако очень скоро эти части дали понять, что при любой попытке направить их на фронт они потребуют приказа своего украинского начальства в лице Центральной Рады. К осени дело дошло до дележа Черноморского флота. Украинским националистам удалось создать сильные организации на ряде кораблей. В октябре на трех кораблях был поднят украинский желто-голубой флаг. С кораблей «Воля» и «Память Меркурия» было списано около половины всего состава матросов-неукраинцев, что сделало эти боевые суда небоеспособными. Морской министр Д. Н. Вердеревский был вынужден 16 октября отправить в Киев Центральной Раде следующую телеграмму: «Подъем на судах Черноморского флота иного флага, кроме русского, есть недопустимый акт сепаратизма, так как Черноморский флот есть флот Российской республики, содержащийся на средства Государственного казначейства. Считаю Вашей нравственной обязанностью разъяснить это увлекающимся командам Черноморского флота».

Осенью 1917 г. газета «Народное слово» с тревогой отмечала, что охотников идти по дороге сепаратизма немало. В качестве примера указывалось на требование крымско-мусульманского комитета об автономии Крыма, решение Кубанской войсковой рады о провозглашении Кубани федеративной областью Русского государства. Имелись сведения о планах образования Сибирской республики с предоставлением ей права самостоятельно связываться с близлежащими странами, содержать свои вооруженные силы и т. п. Вот в таких условиях Половцов оказался на Северном Кавказе, и его краткое повествование об этих месяцах конца 1917 — начала 1918 г. представляет сегодня особый интерес. Так, он повествует о попытке дать сражение курсировавшему по Владикавказской железной дороге бронепоезду с командой большевиков. Половцов, решив перехватить бронепоезд под Гудермесом, стал подбивать местное население разобрать железнодорожный путь. «Некоторый энтузиазм нахожу у молодежи, — вспоминает автор мемуаров, — но старики боятся национального вопроса, чтобы не создалось впечатления войны туземцев против русских. Они непременно хотят привлечь к операции казаков из близлежащей станицы, но на это шансов, конечно, нет никаких», Половцов приводит слова одного чеченского муллы: «Аллаху угодно было теперь наслать на человечество какое-то огульное сумасшествие, и пока Всемогущий не решит это сумасшествие вновь удалить, даже такие люди, как наш генерал, ничего поделать не могут, ибо на то Божественная воля».

Очень важно, что воспоминания написаны по горячим следам. По словам автора, «они представляют собой сборник личных впечатлений, вынесенных из только что пережитого прошлого. Этот характер я за ними и оставил, тщательно избегая вносить какие бы то ни было существенные изменения».

Книга снабжена примечаниями и именным указателем. Их подготовка потребовала проработки материалов фондов штаба Кавказской Туземной конной дивизии, ее полков, отдельных документов других воинских частей и учреждений русской армии, хранящихся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА). Текст передается в соответствии с современными нормами орфографии. Однако в некоторых случаях сохраняются особенности авторского написания таких слов и словосочетаний как «Государь», «Ваше Величество», «Хозяин Земли Русской», «Швейцарская Гвардия» и др. Неправильно указанные в тексте фамилии генералов и офицеров исправлены без оговорок в соответствии с послужными списками и другими документами фондов РГВИА.

Воспоминания П. А. Половцова дают нам возможность понять атмосферу, царившую в коридорах власти, узнать массу новых деталей из взаимоотношений Временного правительства и Советов, о положении в армии, истории подготовки корниловского мятежа. Многое из написанного автором воспоминаний хорошо узнаваемо сегодня, когда под влиянием радикально настроенной интеллигенции нашему обществу был навязан прыжок в неизвестность. Насилие над историей, подчинение жизни теории, спешка и нетерпение, стремление переделать все и сразу никогда не приводили ни к чему иному, кроме кровопролития. От этого пытался предостеречь будущее поколение русский генерал П. А. Половцов.