I. Новая стагфляция

Финансовый крах 2008 г. представляет собой парадоксальное явление. Если это был столь мощный катаклизм, то почему за прошедшие несколько лет произошло так мало заметных перемен? Базовые структуры политической экономии остаются на своих местах. Несмотря на определенные реформы, особенно заметные в области финансового регулирования, банки по-прежнему выплачивают бонусы, мощь корпораций остается непоколебимой, реформа основных международных институтов так и не проведена, международные переговоры по вопросам изменения климата и торговли так и не вышли из тупика, а доминирующая идеология последних 30 лет – неолиберализм в его различных проявлениях – сохраняет свое господство и по большей части остается незыблемой. Несмотря на чрезвычайные меры, предпринятые государством для спасения финансовой системы, само государство продолжает отступать, сокращая свои расходы и численность государственных служащих в соответствии с требованиями политики жесткой экономии. «Большая двадцатка», создававшаяся как важный международный форум, затмила «Большую восьмерку», но большинство стран так и не вошли в ее состав. Партии, принадлежащие к основным политическим течениям и следующие ортодоксальному политическому курсу последних 30 лет, остаются правящими во всех центрах власти Запада. Неолиберальный порядок представляется устойчивым и защищенным. О каком кризисе может идти речь? Может быть, события 2008 г. были всего лишь импульсом, аналогичным краху на фондовой бирже в 1987 г., мимолетным нарушением беспрерывного поступательного движения по пути, определенному неолиберальной эпохой?

Имеющиеся свидетельства противоречивы, но в этой главе я буду исходить из того, что кризис 2008 г. был не импульсом, а сигналом начала длительного противостояния по основным вопросам политической экономии на национальном и мировом уровнях. Причиной этого противостояния стал конфликт интересов государств, групп, классов и организаций, руководствовавшихся различными идеологиями, а порой – и различными культурами. Конфликты подобного рода не новы, и они неотделимы от политики. Но в период кризисов эти конфликты заметно обостряются и могут стать причиной значительных перемен – иногда преднамеренно, иногда без всякого умысла. Это открытые конфликты, их исход неясен, но те, кто в них участвуют, располагают определенными ресурсами, возможностями, знаниями и убеждениями, поэтому весьма вероятно, что результаты таких конфликтов будут вполне конкретными.

Кризису часто сопутствует рост радикальных настроений, распространяются новые идеи, происходит поляризация политических мнений вокруг четких альтернатив. Пробуждается политическое воображение. Радикалы всех мастей начинают верить, что их давние мечты могут осуществиться полностью или частично. Быть радикалом – значит смотреть в корень вещей и представлять себе нечто, отличающееся от сложившегося уклада и принятого порядка ведения дел. В период кризиса радикалы расцветают именно тогда, когда начинает казаться, что все происходит не так, как раньше, и можно убедить гораздо большее число людей, чем в обычные времена, попытаться сделать что-то совершенно отличное от прежнего.

Но у радикалов никогда не получается все так, как они хотели. Во все времена им противостоят прагматики и реалисты, которым не нравится размышлять о политике как о чем-то фундаментальном, независимо от того, идет ли речь о возврате к чему-то старому и бесспорному или о создании чего-либо нового. Скорее, они стремятся удержать на плаву то, что уже имеется, использовать существующие институты и подходы, подлатать и подправить имеющееся там, где это необходимо, экспериментировать и импровизировать, но только не менять радикально ни институты, ни политику. Именно реалисты и прагматики чаще всего находятся у власти, и именно они чаще всего приходят к власти после революций. Как заметил величайший реалист князь Танкреди в «Леопарде», «чтобы все осталось по-прежнему, все должно измениться».

Открытым остается вопрос о том, на чьей стороне – радикалов или реалистов – окажется преимущество после кризиса. Когда речь заходит о кризисе, то всегда возникают споры относительно его определения: что стало причиной кризиса, кто повинен в нем, был ли это кризис вообще и как следует на него реагировать. При постоянно меняющейся политике после финансового краха 2008 г. какое-то время казалось возможным, что радикалы сумеют перехватить инициативу и приступить к переформатированию и переделу международной политики и экономики, как они уже делали после кризиса 1929 г. в ряде стран, прежде всего в Германии и США. События 2008 г. были настолько стремительными, что поначалу казалось, будто они несут в себе катарсис, очищение и избавление системы от финансовых ядов, нанесших ей столь значительный урон, и знаменуют собой важные перемены в международной политической экономии. Какое-то время доктрины политической экономии, доминировавшие на протяжении последних 20 лет, представлялись дискредитированными, говорилось о необходимости разработать новые основы и пересмотреть положения, на которых строится экономика. Однако вскоре после того, как непосредственный кризис миновал, ощущение, что ничего уже не будет как прежде, уступило место старому консервативному припеву: почему бы не оставить все так, как было? Прежние доктрины и способы ведения дел утверждались вновь, будто ничего и не произошло. В 2010 г., а затем и в 2013 г. росла уверенность, что худшее уже позади и мир вскоре вернется к обычным способам ведения дел. Все вернется в привычное русло, надо только провести минимальные изменения в организации экономики. Шторм удалось пережить. Оказалось, что вполне можно обойтись минимальными корректировками. Было принято несколько новых мер, направленных на предотвращение финансового коллапса, но среди них не было ничего слишком обременительного, что могло бы изменить работу финансового сектора, столь важного для экономики и перспектив восстановления и роста.